«Два чувства дивно близки нам»: анализ стихотворения. «Любовь к отеческим гробам

В Даугавпилсе Русское общество Латвии составило собственный список исторически значимых захоронений.

«Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу…

Любовь к отеческим гробам,

Любовь к родному пепелищу.

На них основаны от века

По воле Бога самого

Самостоянье человека,

Залог величия его».

А.С. Пушкин.

Восстановить справедливость

Активисты общины обнаружили братское кладбище за тюрьмой, совершенно заброшенное, превращенное в пустырь. После субботника оно приобрело более ухоженный вид. Но на этом дело не закончилось.

Российское консульство в Даугавпилсе выделило средства на реконструкцию памятного места. Будет заменен и скромный памятник, на котором указано, что здесь были расстреляны бойцы и командиры Советской армии, замученные фашистскими захватчиками в период 1941-1945 годов. Однако на новом памятнике появится другая надпись. Роловцы установили, что в этих могилах покоится не менее трех тысяч мирных жителей.

Заместитель председателя этой организации Владимир Денисов нашел в архивах документы, подтверждающие, что в июне и июле в железнодорожном садике возле тюрьмы расстреливали еврейское население Даугавпилса.

Об этом есть сведения в заключении судебно-медицинской комиссии экспертов по делу совершенных немецко-фашистскими захватчиками злодеяний в районе Даугавпилса, – рассказывает Владимир Михайлович. – В первые же дни оккупации гитлеровцы бросили сотни людей в тюрьму и подвалы полицейских участков. Вскоре было создано гетто, куда согнали все еврейское население города. И первый расстрел был проведен именно возле тюрьмы. А потом уже убивать стали в Погулянке, в сосновом бору на окраине. Об этих трагических событиях помнят и старожилы города. Ведь в репрессиях участвовали и полицаи, набранные из местных. Они не особенно скрывали, чем занимались. Моя мама рассказывала, как наш сосед в то время хвастал: «Пристрелил сегодня жиденка. Его мать научила прятаться под детской ванночкой и ползти потихоньку. Ну, мы по этой ванночке и ударили очередью». Память о безвинных жертвах фашизма будет увековечена в новой надписи.

Денисов верит, что в этой братской могиле похоронен и его отец, участник Сопротивления. Он входил в группу Павла Лейбча, действующую на территории Латвии. Был схвачен гестапо, подвергнут страшным пыткам и расстрелян.

Это тоже история

Я уверен, что память о прошлом – это единственный шанс избежать подобного в будущем. А мы не умеем ее хранить. В бывших гестаповских подвалах фирма «Диттон» устроила ресторан. Улицу Павла Лейбча переименовали. А в старинных оградах на кладбищах странным образом появляются новые захоронения. Так разрушается история, – говорит Денисов.

По профессии он механик, но летописью родных мест увлечен всерьез. В местном отделении общины отвечает за историческое направление, считает своим долгом сберечь для потомков свидетельства эпохи.

Кстати, не все знают, что если за могилой никто не ухаживает, ее абсолютно законно через 25 лет могут сровнять с землей. В Риге по вновь принятым правилам этот срок еще короче. При нашей действительности – войнах, революциях, перемещении по всему земному шару – скоро исчезнет само понятие – старинное кладбище. А ведь это тоже история, причем удивительная.

В Даугавпилсе есть гарнизонное кладбище, известное уникальной деревянной Александро-Невской церковью. Как знаменитые Кижи, она срублена без единого гвоздя. Построен храм на пожертвование купца Чурсина. Он проезжал в конце XIX века через Двинск. По дороге тяжело заболел сын и скоропостижно скончался. Здесь он и похоронен. Как говорят старожилы, гроб был сделан с окошком и поставлен в склеп, над которым установлен ажурный железный купол. Проржавевшие остатки этой усыпальницы еще видны.

Да и самые обыкновенные могилы с крестами многое расскажут о былом. Вот, к примеру, надпись на камне: «Евгения Брониславовна, жена штабс-капитана Мозулевского». До революции и в паспортах женщин обязательно указывалось, чья это жена или вдова, для незамужних – чья дочь или сестра. В наши феминистические времена это трудно понять, а некогда было нормой.

Это старинное русское кладбище при крепости – напоминание о славной странице в истории города, связанной со строительством этого бастиона, с первым гарнизоном, размещенным за крепостными валами.

А на другом кладбище, православном, есть памятник броненосцу «Петропавловск», участвовавшему в Цусимской битве. Историки знают, что в том морском сражении с японцами на «Петропавловске» погибли адмирал Макаров и художник Верещагин. Среди героев был и мичман Шишко, уроженец Двинска. В память о сыне его матушка поставила памятник кораблю и всем морякам, на котором установлены настоящие якоря.

«Мы не Иваны, не помнящие родства»

Такой позиции придерживаются в русской общине. И потому взяли шефство над многими безродными могилами. В самом деле, если слепо следовать кладбищенским правилам, то давно надо срыть и могилу Гагельстрома, основавшего 150 лет назад театр, и Дубровина, посадившего чудный парк в центре города.

Мы обследовали кладбища, составили собственный список исторически значимых захоронений, – рассказал председатель отделения РОЛ Алексей Васильев . – В нем примерно 60 объектов. В этом перечне указано, что нужно сделать, чтобы сохранить тот или иной памятник. Документ этот передали в муниципальное предприятие по благоустройству. Это хотя бы послужит гарантией того, что старые могилы не уйдут под бульдозер. Дума обещала по возможности выделить средства на уход за этими объектами.

Конечно, РОЛ не остается в стороне от непосредственной работы по уходу за памятными местами. Не один субботник провели активисты. Некоторые памятники уже восстановлены.

Одни спасают, другие – варварски разрушают. Красивую кованую ограду, ажурный металлический крест могут в одну ночь выломать и вывезти. То ли бомжи, то ли «любители старины». Поэтому еще одной своей важной задачей энтузиасты считают приобщение всех горожан к истории родных мест. Ведь, как писал Пушкин, залог величия человека основан на двух чувствах – любви к родному пепелищу и отеческим гробам.

В различных изданиях это стихотворение печатается в двух вариантах. Один вариант состоит из двух строф, и в нем встречаются пропуски слов. Второй вариант включает еще одну строфу. И скорее всего, эту строфу редакторы вставили самостоятельно, основываясь на черновиках поэта.

В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

Стихотворение было написано в . Наверное, каждый согласится с истинностью пушкинских слов. Отеческие гробы незримо связывают нас с родными людьми, ушедшими в мир иной. И человек, приходя к могиле, чувствует, что на какой-то миг сближается с этим человеком. Любовь к отеческим гробам заложена в нас на генетическом уровне.

Любовь к родному пепелищу – это любовь к родному дому, деревне, городу в котором вырос, ностальгия по родным местам. Она тянет человека возвратиться домой.

На них основано от века,
По воле Бога Самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.

Духовная связь человека с родными местами и родными людьми – это духовные корни, которые позволяют человеку не опускаться до животного уровня, сохранять «самостоянье человека». Эта мысль подтверждается третьей строфой

Животворящая святыня!
Без них душа была б пуста.
Без них наш тесный мир - пустыня,
Душа - алтарь без божества.

Стихотворение относится к философской лирике, в нем говорится о человеческих привязанностях, корнях его существования. По композиции оно состоит из одной цельной части. В первой строфе поэт выносит свое философское утверждение, во второй и третьей строфах развивает и углубляет основную идею стиха.

Во второй и третьей строфах рифма перекрестная, в первой кольцевая. Но в первой строфе обращает на себя внимание один момент: гораздо логичнее на первое место было бы поставить любовь к отеческим гробам, и только потом любовь к родному пепелищу. Тогда в первой строфе рифма тоже была бы перекрестная.

Поневоле напрашивается вопрос: случайна ли в этой строфе такая постановка строк, почему автор не использовал также перекрестную рифму, и не должна ли эта строфа выглядеть таким образом:

В них обретает сердце пищу:
Любовь к отеческим гробам,
Любовь к родному пепелищу?

В этом стихе поэт применяет христианскую терминологию, встречаются церковнославянизмы: самостоянье, святыня, величие, алтарь, божество. Тем самым подчеркивается духовная направленность поэтического размышления

«Незадолго до своей свадьбы мой отец купил продававшееся имение в Смоленской губернии. Оно было в двадцати пяти верстах от его родных мест, от Лукьянова , и для него это было большой радостью. Называлось оно Ершино. Находилось в десяти верстах от станции Семлево (бывшая Сапегино) в Вяземском уезде. Недалеко, примерно в одной версте, было село, по названию , с церковью, а в двух других направлениях - деревни Якушкино и Плитушово.

Вид на Ершино от Сережанской церкви

Имение было довольно большое, говорят, что когда-то вся эта местность принадлежала помещику Якушкину, а позже - помещикам Мергасовым. При доме был старинный парк, два пруда, кругом березовые рощи, лиственные леса, совсем близко протекала река Вязьма. Виды прекрасные. Давно там никто не жил, все было запущено. Отцу пришлось постепенно отремонтировать дом, привести в порядок парк и завести хозяйство. Но всё это было не сразу.

Отец рассказывал, что, когда в Ершине чистили пруды, на дне нашли станок для печатания фальшивых денег. Так и осталось невыясненным, кто же этим делом занимался».

«Вспоминается жаркий июльский день. Мне лет семь, я в любимом нашем Ершине. Утро. Солнце заливает светом дорожки и клумбы перед домом, высокие деревья парка и дальше - большую открытую полянку. Полянка окаймлена парком, затем - чудесная аллея из елок с ветками до земли и некошеной травой. Этот зеленый коридор переходит в небольшую рощу. Рядом яблоневый сад. Траву на полянке не косили, и в ней из года в год растет красная душистая земляника, которой там необыкновенно много».

Помню себя в этой высокой траве, она выше меня. Я сижу, и меня не видно, я как будто в тайнике, спешу, собираю ягоды в плетеную маленькую корзиночку. А сверху нещадно жарит солнце. Запах травы и земляники наполняет мое дыхание, я же должна собирать ягоды скорее и побольше, чтобы до десяти часов уже поставить корзиночку на стол к прибору отца: он в десять часов выходит пить кофе, а сегодня день его именин. Сестра Марина где-то рядом в траве, тоже собирает ягоды, виднеется только ее белая пикейная шляпка; вероятно, она тоже спешит, чтобы не опоздать. Кто скорее из нас успеет? Это имеет какое-то значение! Отец, конечно, есть утром землянику не станет, но, чтобы доставить нам с сестрой удовольствие, будет долго вдыхать ее аромат, и скажет, что есть её с кофе нельзя, и прикажет подать её к чаю. Но все равно радость, что мы доставили отцу удовольствие! Кроме ягод, отцу подарена вышитая нами красивая небольшая скатерть, вся в чудесных ромашках. Даже брат, пятилетний Саша, принял участие: сделал несколько стежков зеленым шелком.

Я и сейчас ясно вижу эту высокую душистую траву и зеленую сказку деревьев; все это залито жарким солнцем, а из тенистого парка, от его высоких стариков великанов, плывет особенный свежий утренний ароматный воздух, который, вливая в тебя бодрость, пронизывает, кажется, всю тебя насквозь. Столетняя липовая аллея, где нижние ветки деревьев свисают до земли, делается вся золотистая, когда покрывается светлым цветением, вся в жужжании налетевших пчел. В такие дни ставили перед липами стол, накрытый белой скатертью, с медным, пузатым самоваром, неизменным спутником всех чаепитий, и подавали вкусный чай. В этот час жара уже спадала, в парке, в тени, стоял аромат липового цвета, и царила спокойная тишина. И никогда ни одна пчела никого не ужалила, словно эти вполне сознательные создания не хотели нарушать общую гармонию...

Ершино и Сережанская церковь

То была любимая пора нашего отца. Он обладал необыкновенной любовью к природе, сам лично ухаживал за деревьями, во множестве посаженными его заботами. Подрезал ветки и лишние побеги молодых лип, подстригал их кроны.

Молодой сад около парка, был разбит по вкусу отца; отец вообще охотно занимался хозяйством, когда жил в деревне, серьезно и с любовью. Были у него засеянные поля, лес, довольно большое молочное хозяйство, и молоко поставлялось в Москву - известному предпринимателю, хозяину лучших молочных магазинов Александру Васильевичу Личкину... Стадо состояло из породистых коров - симменталок. На выставках молодые быки получали золотые Медали. Каждое из животных имело свое имя. Перед заходом солнца стадо пригонялось домой, и мы часто выходили за ворота к дороге встречать его. Приятно и интересно было смотреть на это шествие, которое я воспринимала тогда с любовью. Когда появлялась необходимость, мой отец собственноручно лечил коров. Для этого у него была другая одежда, специально для скотного двора. Я часто ходила вместе с ним к коровам и помню, как шла за ним между кормушками, а с двух сторон выглядывали из своих оконцев красивые головы с большими глазами и крутыми рогами. Слышалось фырканье и аппетитное жевание вкусного корма. Когда отец ходил смотреть на стадо в поле, я не боялась окружения коров: они меня добродушно обнюхивали и я гладила их жесткую шерстку на лбу.

Вообще мы имели радость в детстве - расти среди животных; мы любили их, и это, вероятно, во многом полезно для будущего становления ребенка. Мы ходили в конюшню к лошадям и приносили им любимое их лакомство - черный хлеб, густо посыпанный кухонной солью и нарезанный толстыми, большими кусками.

Вспоминаю, как однажды отправилась одна с хлебом в конюшню к отцовской верховой лошади - Кудеснику. Я открыла денник и вошла: конь стоял спиной ко мне, я подошла к кормушке и подала ему хлеб. Помню хорошо, как он неожиданно поднял морду и вдруг так громко заржал над моей головой, что я вся съежилась. А он, учуяв открытую дверь, стал медленно поворачиваться, осторожно, не задев меня, выбежал из конюшни и быстро умчался в поле через открытую калитку. Я испуганно думала, что поймать его никто не сможет, но затем почувствовала себя счастливой, когда увидела, как из-за кустарника конюх Семён спокойно ведет его за гриву назад.

А можно ли забыть еще одну лошадь, которую в 1918 году, когда грабили усадьбу, увели, а она прибежала назад, пройдя двадцать пять вёрст пути! Что сталось с ней потом, не знаю. Это была лошадь арабского происхождения, ее шкура красивой золотистой масти сверкала на солнце, как настоящее золото».

Сережанские холмы - дорога к Сережанской церкви

«Нам, детям, была дана возможность заняться своим делом: отведено место для собственного огорода. У каждого из нас троих была своя грядка, мы сами сажали овощи, ухаживали за ними. Рядом стояла бочка с водой, и мы сами поливали грядки и пололи. С удовольствием убирали мы и скоблили дорожки в саду. Бабушка Екатерина Иустиновна Ланская прислала нам в подарок красивую белую палатку, которую поставили в саду; туда нам после наших «работ» приносили молоко в глиняном горлаче и вкусный черный хлеб, который пекли всегда в «семейной» (так у нас называлось помещение, где рабочие обедали и отдыхали). Посещать деревни нам не разрешалось: отец всегда берег нас от заразных болезней и мы зимой в городе редко бывали даже в магазинах. Видимо, поэтому появился мой интерес к дочери птичницы Агафьи, которая как-то пришла по делу к моей тете Наде Пушкиной, жившей у нас каждое лето. Агафья пришла с дочкой Катей, как сейчас помню, одетой в синий вылинявший сарафан и белую рубаху. Не знаю, как мы с ней разговорились, но на следующий день она появилась около дома, и мы с ней отправились задней дорожкой в парк, в уголок, весь окруженный кустарником: нас никто не видел и ничего, следовательно, не заметили. Я никому ничего не говорила, и свидания с Катей стали почти ежедневными на том же месте, что и прежде. Туда я приносила показывать свои игрушки, куклы, которые она с интересом разглядывала, но отдавать я их не смела: без спросу не могла. Катя рассказывала мне что-то, я с интересом слушала, но о чем шла речь - не помню. Пела она мне песни, которые я до того не знала, и помню только одну фразу, которая привела меня тогда в недоумение, и долго я не понимала ее значения. Как закончились наши встречи, не помню; вероятно, с наступлением осенних дней. Больше нам не пришлось встречаться...

Сережанские просторы (вид в сторону Вязьмы-реки)

Наступала пора жатвы. Мы ходили вместе с нашей тетей Надей и гувернанткой в поле смотреть на это замечательное зрелище. Золотистое поле на фоне березового леса и голубого неба, яркие одежды крестьянок, так красиво и легко взмахивавших серпом и длинной охапкой колосьев. Все это запало в память на всю жизнь, невозможно забыть это, раз увидев. Помню, как хотели сфотографировать женщину, и с какой радостью и гордостью она согласилась и показала свое искусство. Эта фотография уцелела ото всех случайностей и сейчас, хоть неудачная, украшает мой альбом.

Потом наступала пора молотьбы. Рано утром раздавался первый свисток паровика, и все приходило в движение. Надо скорее было завершить одевание и завтрак, перебежать аллею старых берез в парке, выйти через калитку на отгороженную площадку и попасть в большую ригу, в которой царило большое оживление. Высокий, большой паровик шумно пыхтит и весь дрожит от напряжения, а от него так же напряженно работают другие машины. Люди заняты каждый своим делом, в шуме не слышно голосов, надо кричать в этом общем гуле. Лица у всех веселые, белые, напудренные мукой. Одеты все удивительно чисто - в онучах и лаптях. Царит какая-то особенная обстановка, необычная, похожая на праздничную: в самой риге необыкновенно чисто и все как бы тоже напудренно. Мой отец уж давно здесь, приветливо нас встречает. Он тоже напудрен. Мы с сестрой Мариной пришли вдвоем, с нами здороваются, что-то говорят, но шум невообразимый, ничего не слышно. И мы стоим на почтительном расстоянии от паровика: очень уж громко он стучит, свистит, напоминая паровоз, а в том нашем возрасте это всегда было немного жутко. Сестра скоро не выдерживает и убегает, я еще остаюсь на некоторое время. Сколько впечатлений! С той поры сохранилось во мне это богатство, которое и по сей день пробивается светлым таинственным ключом из далеких незабвенных лет».

Фотоальбом «Имение Ершино и дети Мезенцовых»

Из этих записок становится понятно, что сирень, акация, яблоневый сад и малина, которые радовали в детстве Бобневу Марию Ионовну и Семёнову Прасковью Николаевну, были посажены в Ершино стараниями мужа внучки великого поэта Александра Сергеевича Пушкина. Он делал это для своих детей.

Об отце Сергее Петровиче Мезенцове и его семье

«Мои родители вступили в брак 5 сентября 1901 года не в первой своей молодости: матери моей было двадцать девять лет, а отцу тридцать пять. Моя мать Вера Александровна Пушкина была внучкой поэта Александра Сергеевича Пушкина, предпоследним ребенком старшего сына поэта Александра Александровича и первой его жены Софии Александровны, урожденной Ланской».

«Вот что пишет Брокгауз в своем энциклопедическом словаре: «Род Мезенцовых - русский дворянский род (третий по счету) происходит от Дениса М., жившего во второй половине XVII века. Из этого последнего рода Федор Андреевич М. - секретарь смоленской губернской канцелярии (род. 1732 г.); из его потомков Михаил Владимирович Гофмейстер известен был своей благотворительностью, а брат его Николай (род. 1827 г.), генерал-адъютант, был шеф жандармов, убит на Михайловской площади в СПб 9 августа 1878 г. Петр Иванович М. (род. 1824 г.), генерал-лейтенант, был при императоре Александре I директором Пажеского корпуса. Этот род М. внесен во II, III и VI ч.ч. род. кн. Калужской, Смоленской и Ярославской губ.».

«Петр Иванович Мезенцов, о котором упоминает Брокгауз, - это мой дедушка».

«Дедушка был женат на Марии Николаевне Озеровой, и история их любви была довольно романтична. Мать бабушки (рожд. Беклемишева) была в то время уже вдовой. Ее дочь Мария жила вдвоем с матерью в их имении в Смоленской губернии. Предложение дедушки было отвергнуто по той причине, что мать не хотела отпускать от себя последнюю дочь. Тогда влюбленные решили иначе: они договорились бежать и тайно обвенчаться. Это решение каким-то образом стало известно матери - она побоялась скандала и наконец согласилась на свадьбу дочери. Всю свою последующую жизнь до самой смерти прожила старая Озерова в семье Мезенцовых. Петра Ивановича она полюбила, всегда с ним считалась и уважала его. Дедушка был добрым человеком, хотя выглядел суровым. А в жене своей, как говорится, души не чаял всегда. Разлучила их только смерть, уже в старости. Умерла бабушка Мария Николаевна в своей любимой усадьбе Лукьянове, а похоронили ее в их селе Рыхлове, в шести верстах от дома, в склепе под церковью. Дедушка сам бальзамировал тело своей обожаемой Мари (так он ее называл), каждый день бывал около гроба и смотрел на нее через стекло. Через полгода умер и он. Его похоронили рядом.

Потом там хоронили и других членов семьи Мезенцовых. Там же похоронена и моя мать. Но после революции все подверглось разрушению».

«Мой отец был четвертым сыном и пятым ребенком в своей семье. Он родился в 1866 году, 8 января, в Москве, где мой дедушка был тогда директором 2-го Кадетского корпуса в Лефортове».

«В семье Мезенцовых было пять сыновей и одна дочь. Назову их по старшинству: Владимир (1858 г. р.), Александр (1859), Михаил (1860), Леокадия (1863), Сергей (1866) и Борис (1869). Семья была очень спаянная и дружная. Мой отец часто вспоминал свое детство и свою семью, всегда с чувством большой любви и уважения к родителям».

«Отец часто рассказывал нам о многом, а мы всегда с восхищением слушали его. Он говорил очень ясно, красочно, обо всем с подробностями, не спеша и, я бы сказала, красиво. Создавалось впечатление, что все видишь сам. Вообще он никогда ни в чем не торопился и все всегда делал быстро и точно, а делать умел буквально все. В те трудные годы его руки были золотыми. Никогда он не повышал голоса, и никто никогда не слыхал от него грубого или резкого слова.

В 1883 году он поступил на военную службу. Единственный раз в жизни, говорил отец, в день своего производства в офицеры, был он пьян. В этот день никто и никогда не оставался трезвым, это была, почти традиция, за этим следили товарищи, и не опьянеть было нельзя. На руках уносили героя дня! Отец любил хорошее вино, но никогда не увлекался через меру. Вообще чувство меры у отца сказывалось во всем. Какая-то самодисциплина. Но это не значило, что он отказывался от удовольствий. Он любил жизнь, был живым, энергичным, деятельным и нервным человеком, необычайно добрым, соединявшим яркую мужественность с почти женской мягкостью. Его любили товарищи, у него были настоящие друзья, любили его и подчиненные. Он никогда не отказывался помочь тем, кто нуждался».

«Мой отец был человеком очень честным и добрым. Этим, к сожалению, некоторые пользовались ему во вред. Грустно об этом вспоминать - незлобивость его была удивительна! Его уважали и любили люди самые разные - и до революции, и после. Его обаяние всегда располагало к нему: прислуга просто обожала его, оставалась жить с нами одной семьей, даже после нашего полного разорения. Например, из Ершина приезжали трое крестьян после какого-то общественного решения и предлагали дать отцу на усадьбе участок земли. Отношение у них было самое миролюбивое, но отец отказался».

Фотоальбом «Вера Александровна Пушкина и Сергей Петрович Мезенцов»

Записки о матери Вере Александровне Мезенцовой, урожденной Пушкиной

«SP» - София Пушкина

«Мать моя, внучка нашего Александра Сергеевича Пушкина, была младшей дочерью его старшего сына Александра Александровича - дочерью от первого брака, с Софией Александровной (рожд. Ланской). Родилась моя мать 19 декабря 1872 года в Вильно, где дедушка Александр Александрович тогда служил. Умерла 8 февраля 1909 года в подмосковном имении родных Гончаровых Лопасня.

Ей было всего три года, когда скончалась её мать, моя бабушка, и жизнь семьи сильно изменилась. Сестра дедушки Александра Александровича - Мария Александровна Гартунг, сама пережившая большую драму, пришла брату на помощь, к его большой семье. Детей было девять человек - младшему всего один год. Требовалась большая забота».

«В 1867 году дедушка Александр Александрович получил назначение в город Вильну, куда переехала вся его семья, к тому времени уже довольно многодетная: детей было тогда пятеро. Перечисляю всех детей дедушки от первого брака, с бабушкой Софией Александровной Ланской: Наталья, Софья, Мария, Александр, Ольга, Анна, Григорий, Петр, Надежда, Вера, Сергей... Итак, они жили в Вильне, и здесь вскоре произошла драма, в корне изменившая жизнь всей семьи Пушкиных. Бабушка София Александровна заболела воспалением лёгких и скончалась всего тридцати восьми лет от роду. О причине её смерти мне известно довольно коротко. Бабушка ехала в карете, легко одетая, разгоряченная, и из окна кареты её обвеяло свежим ветром. Слабое здоровье не выдержало - она заболела. Может быть, некоторой причиною здесь оказалось и острое чувство ревности, вызванное, видимо, соответствующим поведением дедушки Александра Александровича. Однако, надо сказать, что горе его было искренне и велико. Он счёл себя виновным в смерти жены и всю последующую жизнь свою не мог себе этого простить. Позже он завещал похоронить себя рядом с могилой Софии Александровны, своей первой жены.

Скончалась бабушка 8 апреля 1875 года в Вильне, где и состоялось отпевание, а затем гроб с телом жены дедушка увез и похоронил в любимой Пушкиными Лопасне, около церкви в ограде. Со временем здесь получилась усыпальница семьи Пушкиных».

«Всем дочерям Софии Александровны были заказаны одинаковые серебряные, черненые медальоны с прядью волос их матери и её монограммой на французском языке - «SP»».

«Время шло, и сестры Вера (моя мама) и Надежда получили отличное образование с хорошим знанием иностранных языков. Надежда начала увлекаться химией, моя мать училась рисованию. У нее были способности к нему».

«В семье Пушкиных звучала и музыка. Моя мать и брат её Сергей иногда пели вдвоем».

«В императорском дворце иногда давали приемы, на которые дедушка Александр Александрович вывозил своих молоденьких дочерей - мою мать и её сестру Надежду. К этому дню шили специального фасона платья, имитировавшие старинную русскую одежду, что было очень символично и красиво. В таких костюмах сестры и ездили с отцом на прием. Но выезды эти бывали нечастыми, и образ жизни семьи Пушкиных не отличался от многих других семей, молодежь любила читать, прекрасно знала литературу разных эпох и народов. Искренняя любовь к родине, передающаяся от отца к детям, царила в семье».

Семья Мезенцовых

Домовая церковь Государственного архива на Воздвиженке

«Венчались мои родители 5 сентября 1901 года в Москве, в домовой церкви Государственного архива на Воздвиженке. Это было большое белое здание на углу Моховой, обнесенное белой каменной стеной, которое я хорошо сама помню.

После венчания молодые праздновали у дедушки Александра Александровича дома, где их поздравляли, и в тот же день уехали в Ершино. Там они прожили недолго и затем отправились за границу. Затем местом жительства моих родителей был Петербург (на Фурштадтской ул., 27), в доме на третьем этаже; их квартира была очень уютной и удобной. В 1902 году, в июле, родилась моя сестра Марина,…»

«Следующее лето мои родители с маленькой Мариной жили в Ершине, где отец начал все приводить в благоустроенный вид. К Марине приставили няню, пожилую и опытную, у которой была помощницей молодая девушка. Мой отец обожал свою маленькую дочку, сам носил ее на руках и даже укачивал. А Марина стала прелестной: с чудными карими глазками, золотистыми природными локонами, румяная, спокойного, мягкого нрава; она всех очаровывала.

В ноябре 1904 года появилась на свет и я. Моим крестным отцом был дедушка Александр Александрович, а крестной матерью - Екатерина Иустиновна Ланская, которую звали бабушкой…».

«Мы росли с сестрой очень дружно, с самых первых лет и до конца ее недолгой жизни. Когда в 1908 году явился на свет наш брат Саша, он так же естественно вошел в нашу дружную троицу. Так мы жили втроем своей детской счастливой жизнью, окруженные заботой и любовью ближних».

Смерть Веры Александровны Пушкиной-Мезенцовой

«В 1909 году, зимой, мы находились всей семьей в гостях у Гончаровых, в их усадьбе в Лопасне, недалеко от Москвы по Курской дороге. Эту прекрасную усадьбу я уже описывала. Хозяйки Гончаровы, родственницы Пушкиных, это Наталия Ивановна - тетя Тата и Надежда Ивановна - тётя Надя, которых мы звали так, хотя они нам и не являлись тетками. Мы их любили и были к ним привязаны все детство и много позже... Однако в тот раз наше пребывание у них оказалось неудачным. Вскоре мы, все трое, тяжело переболели коклюшем. Приехала из Москвы любимая сестра нашей матери, тетя Надя, в помощь для ухода за больными. Наконец мы благополучно поправились, и тут вскоре случилось самое непоправимое. Это было в феврале. Отцу пришлось по делам ехать в Москву на несколько дней, и моя мать поехала проводить его на станцию, бывшую минутах в тридцати от дома.

На второй день к вечеру она почувствовала себя плохо - заболело горло. Ей стало настолько плохо, что отца вызвали телеграммой. Он сейчас же приехал, сильно обеспокоенный, и после разговора с местным доктором тут же уехал в Москву за врачом. Когда он с ним вернулся на следующий день, моя мать только что скончалась. Проболела она всего три дня. Это оказалась токсическая тяжелая форма скарлатины.

Помню ясно, как в начале ее болезни мы утром проходили через мамину спальню в столовую: в глубине комнаты стояла ее кровать, откуда она нас поприветствовала, кивая головой. Потом ее решили перевести подальше от нас в отдельную комнату, которая до этого служила для наших детских игр. Нам разрешили получить каждому свою любимую игрушку, чтобы мы туда не ходили. (Этот белый мишка долго бережно хранился у меня и после моего замужества.) И вот мимо нас должны были перевести нашу мать в назначенную ей комнату, а нам следовало сидеть смирно и молчать - это было условие. Маму провели мимо нас под руки две наши тети Нади - мамина сестра и Гончарова. До сих пор помню совершенно ясно: мама была в светло-голубом длинном халате. Лихорадочный яркий румянец алел на ее щеках. Она улыбнулась нам, кивнула головой, проходя мимо, и больше мы ее не видели... Все это запомнилось мне на всю жизнь, и много позднее, через несколько лет, когда я рассказала отцу и няне о том дне, они удивились тому, что я в четырехлетнем возрасте могла это запомнить, но подтвердили, что все действительно было именно так.

Моя мать скончалась в объятиях своей самой близкой сестры Надежды, не отходившей от нее. Горе и отчаяние отца трудно описать. Случилось это 8 февраля. Приехал из Москвы дедушка Александр Александрович, приехали мамины сестры Анна и Ольга и многие родные. Ее отпевали в лопасненской церкви. Дедушке поставили стул рядом с гробом, и он не отходил от гроба до конца службы...

Мой отец увез тело покойной жены в свинцовом гробу в Смоленскую губернию, в имение своих родителей Рыхлово , где был семейный склеп около церкви. Помню я и этот склеп, и гробницу моей матери. В утро после её смерти нас троих увезли с няней Настей и её помощницей Шурой в Москву, на квартиру Гончаровых. Там прожили мы с тетями, пока отец после горя пришел в себя и увёз нас в Петербург.

P.S. Позднее выяснилась причина заболевания моей матери: когда она провожала отца в Москву, у носильщика, который нес вещи к поезду, трое детей лежали больными в скарлатине. Дети выжили... Этот носильщик будто бы здравствовал в Лопасне в 60-х годах».

«Заканчивая воспоминания о моем отце, хочу добавить то, что мне кажется главным. Он был христианином, разумно относившимся к жизни и людям и научившим своих детей честной жизни.
Мужественно перенес он все свои испытания, которых так много выпало на его долю. Прошлая жизнь, конечно, наложила на него свой отпечаток: он был настоящим барином, но всегда со всеми был прост, доброжелателен и одинаков, ни перед кем никогда не заискивал, презирал лесть и карьеризм. Он видел в жизни много интересного, красивого, но ничто его не изнежило и не испортило - он всегда оставался таким же».

Пушкин в известном черновике 1830 г. оставил запись, которую мы держим в русских сердцах уже почти два века, правда, распоряжаемся этим завещанием порой странно, даром что цитируем весьма часто: Два чувства дивно близки нам - В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. На них основано от века По воле Бога самого Самостоянье человека, Залог величия его...

Светское сознание отметит у Пушкина парадокс: вослед за родным пепелищем (то есть отчим домом) поэт отеческие гробы в последнем катрене называет «животворящей святыней». Более того, «Земля была б без них мертва, / Без них наш тесный мир - пустыня, / Душа - алтарь без божества». То есть: гробы являются животворящими, жизнью наполняющими Землю, нашу земную жизнь!

Ого! Это мысль православного человека, глубоко духовного. В какового Александр Сергеевич вполне развился к тридцати своим годам. По мнению русского философа С. Франка, справедливо полагавшего Пушкина выдающимся религиозным мыслителем, «замечательна та философская точность и строгость, с которой здесь изображена связь духовного индивидуализма с духовной соборностью: «любовь к родному пепелищу» органически связана с любовью к родному прошлому, к «отеческим гробам», и их единство есть фундамент и живой источник питания для личной независимости человека, для его «самостояния», как единственного «залога его величия» <...> Единство этого индивидуально-соборного существа духовной жизни пронизано религиозным началом: связь соборного начала с индивидуальной, личной духовной жизнью основана «по воле Бога самого» и есть для души «животворящая святыня». Само постижение и восприятие этой связи определено религиозным сознанием, тем, что Достоевский называл «касанием мирам иным»».

* * *

Одним из таких отчетливых мест сердечного, но и духовного касания мирам иным для всякого русского человека является монастырь в честь Святой Троицы и Святого Александра Невского в Санкт-Петербурге, именуемый лаврой. Туда нас ноги сами ведут всякий раз, когда мы приезжаем «навстречу Северной Авроры».

Теперь у входа в эту прославленную обитель стоит новый памятник святому равноапостольному князю Александру, честные мощи которого покоятся в главном храме лавры - Троицком.

Проходя к Троицкому собору по узкому лаврскому переулочку и мостику, прихожанин минует два старых некрополя, остающихся по левую и правую руку. То есть к окормлению вечному человек проходит сквозь сонм великих могил.

Троицкий монастырь был создан по приказу Петра I, усмотревшего в устье Черной речки «изрядное место». Первое упоминание обители в документах - июль 1710 г., когда Петр, осмотрев участок близ впадения Черной речки в Неву, повелел строить здесь Александро-Невский монастырь, поскольку эта территория считалась предполагаемым местом победы в 1240 г. войск князя Александра Ярославича над шведами в Невской битве. Петром предполагалось воспитывать здесь ученое монашеское братство - для подготовки настоятелей крупных монастырей России.

Через два года после окончания Северной войны Петр повелел перенести в новый город на Неве мощи Святого Благоверного князя Александра Невского. До того они пребывали во Владимире. В 1723 г. через Москву и Новгород их доставили в Шлиссельбург. Лишь через год после их исхода из Владимира, в августе 1724 г., царь Петр на ботике сопровождал раку со св. мощами по Неве. В 1790 г. мощи были перенесены в Троицкий собор Александро-Невского монастыря, где пребывают и ныне. Рака с мощами теперь установлена на свое историческое место. Ежедневно перед мощами поются акафисты, звучат молитвы, каждое утро перед ракой с мощами покровителя обители ее насельниками совершается братский молебен.

В Троицком соборе возле серебряной раки со св. мощами князя Александра Невского хранился ключ Адрианополя, принесенный в дар обители императором Николаем I после войны за освобождение Греции от турецкого ига в 1829 г. Тут подвизались известные молитвенники: архимандриты Евгений (Болховитинов) и Иоакинф (Бичурин), Феодор (в миру Иоанн) Ушаков, схимонах Досифей и его ученик Варлаам, впоследствии Тобольский архиерей. К здешнему старцу Алексию перед отправлением в г. Таганрог в 1825 г. приезжал император Александр I. По преданию, войдя в келью, он увидел черный гроб. «Смотри, - сказал ему схимник, - вот постель моя, и не моя только, а постель всех нас: в ней все мы, Государь, ляжем и будем спать долго».

Обитель получила статус лавры в 1797 г. по указу императора Павла I. По проникновенному слову о. Сергия Булгакова, «представляет собою священный памятник великому русскому мужу, который так славно подвизался для блага своей родины и ныне предстоит молитвенником пред Богом за весь русский народ».

* * *

Кто же покоится в лавре?

Лазаревское кладбище (Некрополь XVIII в.) было основано еще при Петре Великом, первые захоронения происходили в храме Благовещения. В этой небольшой деревянной церкви были похоронены многие сподвижники первого российского императора, в том числе В.М. Долгоруков и Б.П. Шереметев. В 1717 г. была возведена и торжественно освящена каменная церковь Воскрешения Лазаря, благодаря которой кладбище и получило свое нынешнее название. Эта церковь стала усыпальницей сестры Петра I царевны Натальи Алексеевны, в дальнейшем ее расширили и перестроили по чертежам известного архитектора Л.Я. Тиблена.

С 1947 г. в Лазаревской усыпальнице располагается музейная экспозиция - более 80 памятников, среди которых надгробные плиты, саркофаги и пристенные памятники.

Погребение на Лазаревском кладбище изначально было доступно лишь весьма богатым людям, да и то не всем - здесь хоронили лишь заслуженных деятелей Российской империи. Каждое надгробие этого кладбища является величайшей исторической ценностью, так как все они созданы лучшими мастерами той эпохи.

На Лазаревском кладбище - том, что остается от вас по левую руку, когда идете в лавру от Невского проспекта - похоронены ученые М.В. Ломоносов, Л. Эйлер, писатель Д.И. Фонвизин, архитекторы Дж. Кваренги, А.Д. Захаров, А.Н. Воронихин, К.И. Росси, живописец В.Л. Боровиковский, скульпторы Ф.И. Шубин, П.К. Клодт, и И.П. Мартос, исследователь Камчатки С.П. Крашенинников. вдова Александра Пушкина Н.Н. Ланская (все же удивляющее словосочетание, не правда ли?) и многие другие деятели культуры и науки. Знатные особы - князья Голицыны, Трубецкие, а также генерал-фельдмаршал А.Г. Разумовский, морганатический супруг императрицы Елизаветы Петровны. Здесь и могила друга царя Петра - А.К. Нартова, посадского человека, дослужившегося до академика, изобретателя, как пишут справочники, «первого в мире токарно-винторезного станка с механизированным суппортом и набором сменных зубчатых колес».

* * *

К началу XIX в. на Лазаревском кладбище стало не хватать места, и в 1823 г. неподалеку от него было основано Ново-Лазаревское. В 1869 г. в его северной части на деньги купцов Полежаевых, желавших возвести собственную усыпальницу, была заложена церковь в честь иконы Тихвинской Божией Матери, по имени которой и стало в дальнейшем называться кладбище.

С 1830-х все захоронения в основном велись именно на Тихвинском кладбище (ныне Некрополь Мастеров Искусств), которое было в два раза больше Лазаревского. Захоронения здесь продолжались до 1930-х, после чего кладбище было закрыто на реконструкцию и приобрело статус мемориального парка. Великая Отечественная война нанесла значительный ущерб многим памятникам некрополя, но в послевоенные годы были проведены тщательные реставрационные работы, вернувшие музею его первоначальный облик.

Некрополь Мастеров Искусств - он по правую руку - создан в 1940-х гг. на месте практически полностью уничтоженного Тихвинского кладбища и объединяет около 200 надгробий. Здесь покоятся композиторы М.И. Глинка, М.П. Мусоргский, П.И. Чайковский, А.П. Бородин, Н.А. Римский-Корсаков, А.С. Даргомыжский, писатели Н.М. Карамзин, Е.А. Баратынский, И.А. Крылов, художники А.А. Иванов, П.А. Федотов, А.И. Куинджи, Б.М. Кустодиев, А.Н. Бенуа, архитектор А.В. Щусев, скульптор М.К. Аникушин, критик «Могучей кучки» В.В. Стасов и другие. Пантеон деятелей российской культуры, аккумулятор останков лучших людей Петербурга, составивших за многие годы непостижимую душу города и славу его.

Эффектно и надгробье писателя Достоевского. Черная голова Федора Михайловича глядит со стелы взыскующе, словно говоря: «Если Православие невозможно для просвещенного, то вся сила России - временная...»

В дальнейшем захоронения на Тихвинском кладбище проводились крайне редко, после войны здесь были погребены лишь некоторые наиболее значительные деятели искусств. Последнее погребение состоялось в 1989 г., когда скончался знаменитый режиссер Г.А. Товстоногов - народный артист СССР, главный режиссер легендарного БДТ - Большого драматического театра. Режиссер похоронен между Южной и Черкасовской дорожками, автором бронзово-стального креста на постаменте является скульптор Л.К. Лазарев (1992 г.). Это единственный в музейном некрополе мемориальный памятник советского времени, образное решение которого восходит к традиционной форме креста с Распятием.

* * *

Быть может, еще одно известное сочинение Пушкина посвящено именно этому некрополю: «Когда за городом, задумчив, я брожу / И на публичное кладбище захожу, / Решетки, столбики, нарядные гробницы...»

Привелось и нам побродить под некропольским снегом, посидеть на лавке в парке и, поставив свечу у раки Александра Невского в Свято-Троицком соборе, прощаясь с Петербургом, снова свернуть на аллею «отеческих гробов».

«Мы видим часто стремление сродников умершего как можно богаче провести похороны и устроить могилу. Большие средства тратятся иногда на роскошные памятники…

Иные хотят объявлениями через печать выразить свое почтение умершему и свое сочувствие его родственникам, хотя самый такой способ выявления своих чувств показывает их неглубокость, а подчас и лживость, так как искренно скорбящий не будет выставлять свою скорбь напоказ, выразить же свое сочувствие можно сделать гораздо теплее лично.

Но что бы мы из всего того ни сделали, умерший не получит от того никакой пользы. Мертвому телу одинаково лежать в бедном или богатом гробе, роскошной или скромной могиле. Не обоняет оно принесенных цветов, не нужны ему притворные выражения скорби. Тело предается тлению, душа живет, но не испытывает больше ощущений, воспринимаемых через телесные органы. Другая жизнь настала для нее, и другое нужно ей оказать.

Вот то нужное ей и должны мы делать, если действительно любим усопшего и желаем принести ему свои дары!

Что же именно доставит отраду душе умершего?

Прежде всего - искренние молитвы о нем, как молитвы личные и домашние, так и в особенности молитвы церковные, соединенные с Бескровной Жертвой, т.е. поминовение на литургии…»

По мере того, как год за годом все меньше и меньше остается на земле участников и современников той войны, мы обнаруживаем, что память о ней (слава Богу!) не исчезает и не размывается в нашем сознании, общенародном и личном, а напротив, усиливается и обостряется. И поневоле требуется прибавить нечто очень важное ко всему тому, что вкратце суммирует в своем указе свт. Иоанн.

…Сейчас всё это странно,
звучит всё это глупо:
в пяти соседних странах
зарыты наши трупы,
и мрамор лейтенантов -
фанерный монумент -
венчанье тех талантов,
развязка тех легенд.
(Б. Слуцкий. «Голос погибшего друга»)

Мы ставим памятники, бережем их и украшаем, как умеем, и когда заходит речь о памяти прошлых поколений, на чьих плечах мы сегодня стоим, то не стесняемся свой скорби в речах и журнальных статьях, цветов, венков и значительных средств, расходуемых на замену фанеры мрамором и бронзой. Почему так? И правильно ли это?…

Да, правильно, - подтверждает Святейший Патриарх Кирилл (телепередача «Слово Пастыря»):

«Для нас нужны могилы, памятники, чтобы сохранять нашу память об умершем, чтобы иметь возможность прийти и помолиться. И это прекрасный обычай, его надо сохранять. И нужно оберегать наши памятники, сохранять могилы в чистоте и порядке; по нашему отношению к могилам можно судить о нашем отношении к предкам, можно судить о нашем нравственном состоянии».
Так было всегда, и так должно быть.

Два чувства дивно близки нам,
в них обретает сердце пищу:
любовь к родному пепелищу,
любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля без них была б мертва,
как безотрадная пустыня
и как алтарь без Божества.
(А.С. Пушкин)

Почему к гробам, а не к чему-то живому и бодрому? Почему к пепелищу, а не к сияющим дворцам, шумным площадям и магистралям, кипящим жизнью индустриальным комплексам и другим многоценным плодам цивилизации? Сомнение вполне обоснованное для сегодняшнего дня, когда наша страна наперекор всем «международным сообществам» восстанавливает свои дворцы, площади, магистрали и комплексы, а кое-кто, якобы опираясь на «исконно-духовное наследие», требует ограничиться гробами и пепелищами.

Благодаря трудам ученых-историков, пепелища и останки умерших, захоронения и гробницы раскрывают перед нами - к радости одних, к удивлению других и к затаенному негодованию третьих - глубочайшую религиозную направленность доисторических культур и цивилизаций. С колоссальным напряжением сил наши далекие предки, не знавшие ни колесных повозок, ни тягловых животных, сооружали гигантские каменные гробницы, частично дошедшие до нашего времени: до 80% всей своей жизненной энергии затрачивали они на зримое, материальное выражение «любви к отеческим гробам»… Позже эта мегалитическая культура распространилась на юг и породила другие, еще более известные символы вечности на быстропеременчивой земле - египетские пирамиды.

Да и сам переход древнего человека от кочевого к оседлому образу жизни неразрывно связан с похоронным обрядом, как об этом сообщает проф. А.Б. Зубов («Лекции по истории религиозных идей»):

«…Захоронения, никогда раньше не встречавшиеся, характерны для всех поселений раннего неолита. Кости умерших погребены на священном участке, расположенном между очагом и противоположной от входа стеной. Иногда черепа умерших предков просто стоят на полочках в этой священной части жилища… Человек еще не умел разводить растения и выращивать животных, а уже стал обитателем оседлых поселений - его понудила к этому новая идея. В самом деле, не возить же кости умерших с собой, их надо предать земле; а если они вложены в земную утробу, их нельзя оставить. Значит, надо жить с ними. В этом и кроется причина оседлой жизни».

Итак, Пушкин полностью прав: его короткий отрывок от слова до слова раскрывает перед нами роль материальной памяти предков в культуре человечества… Как это нередко бывает в разных отраслях знания, кропотливая работа ученых - не только историков и археологов, но и биологов, психологов, физиков, математиков, лингвистов - доказывает упрямым людям истинность того, что им следовало бы усвоить из духовной сокровищницы прошлого.

Мы не отвергаем даров цивилизации, мы нуждаемся в них, - но они не дарят пищи нашему сердцу и не способны заменить нам святыню. Причина тому крайне проста: сердце ищет вечности и прикасается к ней на пороге смерти.