Литературный критик н страхов. Николай николаевич страхов. Николай Николаевич Страхов - цитаты

Фигура замечательного русского философа, публициста, литературного критика, одного из основателей почвенничества Н.Н. Страхова долгое время было как бы в тени философского и публицистического внимания русского общества.

Фигура замечательного русского философа, публициста, литературного критика, одного из основателей почвенничества Н.Н. Страхова (1828-1896) долгое время было как бы в тени философского и публицистического внимания русского общества. До сих пор, к сожалению, не переизданы его основные философские работы, политическая и литературная публицистика, воспоминания о таких великих деятелях русской культуры как Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой (с обоими он дружил и вёл переписку), а также переписка , А.А. Фетом, Б.В. Никольским, А.А. Григорьевым.

Между тем, в 80-е годы ХIX века Н.Н. Страхов был широко известен читающей России как оригинальный философ и литературный критик патриотического и почвенного направления мысли. Его перу принадлежали такие литературно-критические и естественнонаучные труды, как «Письма о органической жизни», «Значение гегелевской философии в настоящее время», «Мир как целое», «О развитие организмов», «Об основных понятиях психологии», «О вечных истинах», «Борьба с Западом в нашей литературе», «Заметки о Пушкине и других поэтах», «Бедность нашей литературы», «Критические статьи о И. Тургеневе и Л. Толстым» и др. Памяти этого замечательного русского мыслителя и будет посвящена данная статья.

А.И. Введенский не без основания называл Страхова «одним из самых выдающихся русских философов», который пробуждал русское общественное мнение, заставляя людей мыслить. В свою очередь, Э.Л. Радлов указывал на незаурядный критический талант Страхова, которому «не было равного», утверждая, что его «старомодность» и «ретроградность» были лишь кажущимися, и по глубине мысли он заметно превосходил своих противников либералов.

Н.Н. Страхов родился 28 октября \16 октября 1828 года в городе Белгороде в семье священника. Отец философа был высокообразованным человеком, магистром Киевской Духовной академии, преподававшим словесность в белгородской гимназии. Однако отец Николая Николаевича рано умер, и маленького Николая воспитывал брат матери, также высокообразованный представитель русского духовенства, бывший ректором Костромской духовной семинарии, где в 1840-44 гг. учился и сам будущий русский философ.

«С детства я был воспитан,- вспоминал позже Н.Н.Страхов,- в чувствах безграничного патриотизма, я рос вдали от столиц, и Россия всегда являлась мне страною, исполненной великих сил, окружённою несравненно славою: первою страною в мире, так что в точном смысле благодарил Бога за то, что родился русским. Поэтому я долго потом не мог даже вполне понимать явлений и мыслей, противоречащих этим чувствам; когда же я, наконец, стал убеждаться в презрении к нам Европы, в том что она видит в нас народ полуварварский и что нам не только трудно, а просто невозможно заставить его думать иначе, то это открытие было мне невыразимо больно, и боль эта отзывается до сегодня. Но я никогда и не думал отказываться от своего патриотизма и предпочесть родной земле и её духу – дух какой бы то ни было страны».

Уже во время учёбы у него пробудился интерес к точным и естественным наукам, поэтому по окончании семинарии он вначале поступил на математический факультет Петербургского университета, а затем перевёлся на естественный факультет педагогического института. Закончив его в 1851 году, молодой естествоиспытатель на протяжении нескольких лет преподавал физику и математику в гимназиях Одессы и Петербурга. В 1857 году Николай Страхов защитил магистерскую диссертацию по биологии «О костях запястья у млекопитающих». Однако, несмотря на успешную защиту диссертации, у него возникли проблемы с космополитически настроенной профессурой Петербургского университета, из-за чего он так и не смог занять место на кафедре. Вместо Страхова взяли человека без степени и особых научных заслуг.

Впрочем, сам Николай Николаевич уже не стремился к научной карьере, поскольку начал активную литературно-публицистическую деятельность. В 1858 году он знакомится с замечательным русским поэтом, литературным критиком и мыслителем почвеннического направления мысли А.А. Григорьевым, а уже в следующим году, с вернувшимся из ссылки, выдающимся русским писателем Ф.М. Достоевским. В 1859 году Страхов публикует свою первую серьёзную работу «Письма об органической жизни», в следующем году «Значение гегелевской философии в настоящее время». В 1861 году Фёдор Достоевский вместе со своим братом Михаилом и А. Григорьевым начали издавать журнал «Время», в который был приглашён и Страхов.

В своей философии Страхов исповедовал и обосновывал религиозно-идеалистическую доктрину – «теорию духа», а также антропоцентрическую идею о человеке как центре мироздания. Сам он никогда не спорил с теми кто считал его представителем почвенничества и славянофильства, при этом, правда, делая следующую, весьма показательную оговорку: «Всякого славянофила подозревают в том, что он сочувствует деспотизму и питает ненависть к иноземцам. И вот я хочу сказать, что я, как бы ни был грешен в других отношениях, от этих грехов свободен».

Будучи тонким литературным критиком, Николай Николаевич отличался, как справедливо отмечал Василий Розанов, исключительной чуткостью ко всякому новому и талантливому слову в художественной литературе и общественно-политической мысли, а также редким умением отделять вечные ценности от преходящих. Подтверждением этого является то, что он одним из первых дал высокую оценку романов Л.Н. Толстого «Война и мир» и «Анна Каренина». В некрологе Страхова Розанов написал, что «…литература в нём потеряла пестуна своего, наша недозрелая младенческая мысль потеряла в нём драгоценную няню, как-то естественно выросшую, само собою подтянувшуюся с почвы среди цветов, дерев, «пшеницы и плевел» нашей словесности».

Новаторством Страхова как публициста стали его смелые выступления против либеральных, западнических и нигилистических журналов «Современник» и «Русское слово», игравшие тогда определяющую роль в сознании молодёжи и отличавшиеся нигилистическим отношениям к государству и монархии. Кроме того, 1860-е годы были временем активного распространения в русском обществе вульгарно-материалистических взглядов на жизнь природы и человечества под влиянием эволюционной концепции Дарвина. Подобные взгляды проецировались и на искусство, от которого требовалось исключительно «общественная значимость». Страхов выступал против подобных примитивных представлений о мире, вполне логично приводящих к нигилизму и разлагающие общественное сознание. Он, одним из первых, не побоялся резко критически отозваться об «идоле передовой интеллигенции» А.И. Герцене. Николай Николаевич саркастически называл его «отчаявшимся западником», который, оказавшись на Западе, превратился, подобно многим западникам в «нигилистического славянофила».

Однако, в 1863 году, во время польского восстания, именно статья Страхова стала основным поводом к закрытию «Времени». В апрельском номере Страхов поместил первую часть своей статьи «Роковой вопрос», в которой перечислил требования мятежников. Это был своего рода фирменный полемический приём Страхова – изложить все аргументы своих оппонентов, чтобы затем по пунктам его разгромить. Однако, сразу же после выхода «Рокового вопроса» знаменитый публицист и издатель М.Н. Катков увидел в этом чуть ли не польскую пропаганду. Кроме этого, сотрудник Каткова Петерсон поместил в «Московских ведомостях» под псевдонимом «Русский» гневные статьи против «Времени», требуя закрыть журнал. В результате данного недоразумения журнал был вскоре закрыт. В 1864 году Ф.М. Достоевский и Страхов начали издавать журнал «Эпоха». Однако и этот журнал издавался недолго, из-за многочисленных денежных затруднений издателей. Некоторое время после этого Страхов оставался без работы, занимаясь в основном переводами научных и художественных книг.

В 1867 году он смог вновь вернуться к издательской деятельности, став на некоторое время редактором журнала «Отечественные записки», а в 1869-71 гг. Николай Николаевич редактировал журнал «Заря». В «Заре» в 1869 году он опубликовал знаменитую работу Н.Я. Данилевского «Россия и Запад». Там же, в «Заре» были опубликованы статьи самого Страхова о романе Л.Н. Толстого «Война и мир». В результате между двумя этими русскими мыслителями возникла активная переписка приведшая позже к их личному знакомству. Занимающая 2 тома переписка Страхова с Толстым, даёт нам возможность увидеть истинное, не искажённое толкованиями «толстовцев» мировоззрение этого сложного и противоречивого писателя и мыслителя.

Большой общественный резонанс вызвала работа Страхова «Борьба с Западом в нашей литературе» (1883), в которой отчётливо, увлечение идеями А.А. Григорьева, что явно сближает его концепцию «органицизма» с «почвенниками», Ф. Шеллингом, А. Шопенгауэром, Л.Н. Толстым, Н.Я. Данилевским, К.Н. Леонтьевым, О. Шпенглером, В.В. Розановым. Здесь же Страхов проводит разоблачение Запада как царства «рационализма». При этом он отчётливо подчёркивает самобытность русской культуры, и выступает горячим последователем концепции Н.Я. Данилевского о различии культурно-исторических типов.

Главный объект его философской полемики – западноевропейский рационализм, который Страхов называет «просвещенством». Под этим, последним, он понимает, прежде всего, патологическую веру во всесилие человеческого рассудка и доходящее до идолопоклонства преклонение перед достижениями и выводами естественных наук. И то, и другое, по мысли Страхова, является философской базой для обоснования материализма и милитаризма, весьма популярных в то время, как на Западе, так и в России.

Русский философ считал, что единственным противоядием против заразы «просвещенства» является живое соприкосновение с родной почвой, с народом, сохранившим, по его мнению, в своём быту здоровые религиозно-моральные начала. Страхов ошибался, заодно со славянофилами и Ф.И. Тютчевым, только в том, что болезнь «просвещенства» есть специфически западная болезнь. Зародившись на Западе в эпоху торжества материалистических понятий, она приобрела затем всемирный, а не только местный характер.

«Наше время, - отмечает он в одной и своих статей, - поражает… оскудением идеала… уже почти полвека в умственной жизни Запада явственно обнаружилось, и всё более обнаруживается, отсутствие руководительных начал… Определённого идеала развития, твёрдого сознания целей нет в Европе, и она мечется… она приходит к сознанию, что вовсе потеряла дорогу». Поэтому Страхов в своих статьях и борется за то, чтобы вернуть русское сознание к родной почве, к русскому народу. «Нам не нужно искать каких-либо новых ещё не бывалых на свете начал, - пишет он по этому поводу, - нам следует только проникнуться тем духом, который искони живёт в нашем народе и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли».

Страхов поднимает вопрос о духовной самобытности России. Он неоднократно подчёркивал, что в России духовная работа лишена связи с жизнью, с «нашими собственными национальными инстинктами». Мы гонимся за призрачными мнимыми целями и стремимся подогнать просвещение в нашем народе на европейский лад. Страхов считает необходимым изменить суть нашего просвещения и проникнуться тем духом, который искони живёт в народе, который и даёт то самое «направление государственному кораблю, несмотря на ветреность кормчих и капитанов».

Вполне современно для сегодняшнего дня звучат следующие слова Страхова: «…Нет сомнения, важную роль играет здесь та постоянная потребность самоосуждения, самообличения, которая составляет одну из черт русского характера. Самодовольство и самовосхваление для нас нестерпимы: напротив, для нас составляет приятное препровождение времени всячески казнить самих себя, не давать себе ни в чём пощады, прилагать к себе самые высокие требования. Малым нас не удивишь; шаг за шагом мы идти не умеем; подавай нам всё сразу, а не то мы и слушать и смотреть не будем».

В чём же причина нашей духовной болезни? На данный вопрос Страхов даёт следующий ответ: «…мы не сознаём своей состоятельности и, если она есть, не умеем не видеть её ясно и отчётливо, ни выражать её определённо и твёрдо. Итак, первая наша бедность есть бедность сознания нашей духовной жизни. Мы одинаково не знаем ни её дурных, ни её хороших сторон, и осуждаем её огулом, без разбора. Драгоценнейшие черты этой жизни, прекрасные её зачатки для нас неясны и потому всё равно что не существуют».

Одновременно с акттивной публицистической деятельностью, Страхов активно занимается философией, выпустив в 1872 году книгу «Мир как целое». В ней содержится систематизированное опровержение концепций вульгарного материализма. Страхов затронул в своей работе почти все основные философские вопросы и проблемы: мир (бытие) как целостный организм, понятия материи, пространства и времени, растительный и животный мир, неживая природа, антропология, логика, этика, эстетика и т.д.

При этом Страхов отмечал, что и материализм, и идеализм одинаково впадают в крайности, пытаясь найти единое начало всего сущего либо в материальном, либо в духовном. Но ведь и то, и другое может быть понято и оценено только в Боге и через Бога. К сожалению, данная книга не вызвала почти никакого интереса в обществе. Более того, В.С. Соловьёв за патриотические и почвеннические идеи философа начал жестко критиковать, как его самого, так и его оригинальную философию.

Но, сама по себе, философия Страхова интересна прежде всего тем, что в ней Николай Николаевич совершает тот «антропологический переворот», который, в итоге, станет одной из самых центральных тем более поздней русской религиозной философии, а именно: он проводит идею об органичности и иерархичности мира, продолжая традицию всей мировой философии (начиная с идей античных философов Гераклита, Пифагора, Сократа, Платона). В то же самое время, именно в человеке он видит «центральный узел мирозданья».

У позднейших исследователей философское творчество Страхова не получило однозначной оценки. Например, уже упоминавшийся В.В. Розанов, считал главным элементом его философии религиозную тему, при этом, отмечая, что этого своего «центра» он почти никогда не касался словом. Это можно объяснить тем, что своё религиозное мировосприятие Страхов стремился обосновать при помощи доказательства от противного.

В 1873 году Страхов нашёл, наконец, постоянную работу по душе, став сотрудником Публичной библиотеки в Петербурге. Впрочем, он продолжал заниматься вопросами науки и образования, являясь членом учёного комитета Министерства народного просвещения. Кроме того, с 1875 года он вновь стал заниматься переводческой деятельностью, работая в комитете иностранной цензуры.

Главная заслуга Страхова в деле развития русской общественной мысли заключается именно в его яростной борьбе против идей «просвещенства», которую он, называл «борьбой с Западом». Это роднит его с Ф.М. Достоевским, Ф.И. Тютчевым, Н.Я. Данилевским, К.Н. Леонтьевым, В.В. Розановым. В общей перспективе развития русской общественной мысли он являлся своего рода передаточным звеном между позднейшими славянофилами и деятелями русской религиозной философии начала ХХ века, так называемого русского религиозного ренессанса (В. Розанов, Н. Бердяев, В. Эрн, С.Н. Булгаков, о. П.А. Флоренский и другие).

Будучи по-христиански скромным человеком, Страхов много сил и энергии отдавал увековечиванию памяти своих друзей. Он организовал издание первого собрания сочинений А.А. Григорьева (1876), написав вступительную статью, издал первую биографию Ф.М. Достоевского, опубликовав также ценные воспоминания о великом русском писателе.

Хотя, если говорить о Достоевском, то в последние годы жизни великого писателя их отношения испортились. Сам Страхов называл Фёдора Михайловича в письме к Л.Н. Толстому, которое было опубликовано уже в 10-е годы ХХ века, странным и больным человеком и всячески отговаривал Толстого от встречи с ним (в итоге, два великих русских писателя так и не встретились).

Кроме этого, он поддержал философские начинания В.В. Розанова, уверив его в необходимости занятия философией и публицистикой. Более того, как уже отмечалось, Страхов стал первым распространителем идей Н.Я. Данилевского, страстно критикуя его недображелателей.

Всю свою жизнь Страхов прожил холостяком, без каких-либо крупных внешних потрясений, и умер в довольно преклонном возрасте. Скончался Страхов в Петербурге, живя в целом, довольно бедно, постоянно нуждаясь в средствах. Однако, в среде выдающихся русских деятелей, он был признан оригинальным философом и виднейшим теоретиком почвенничества. Его поклонниками как неординарной и неоднозначной личности и, во многом его последователями были В.В. Розанов (обширная переписка между двумя замечательными русскими мыслителями была опубликована в очередном томе собрания сочинений В.В. Розанова), Ю.Н. Говоруха-Отрок, Б.В. Никольский.

Идеи Страхова встречали довольно большое сопротивление как со стороны либералов-шестидесятников, которых он сам обвинял в нигилизме, так и со стороны официальных правительственных кругов. Так, публицист М. Протопопов, критик демократического журнала «Дело» называл Страхова «кладбищенским философом», «реакционером и обскурантом», воюющим против прогресса и проповедующим нирвану и пессимизм, в то время как сама жизнь требует борьбы. И только вышеперечисленные философы и критики из его ближайшего окружения отмечали в нём «чрезвычайную вдумчивость» и «спокойное изящество спора». Вспомним и мы этого прекрасного, русского философа, публициста и учёного. Отдадим должное его деятельности на благо и процветание нашего отечества. Девизом жизни Страхова было знаменитое изречение античной философии: «Познай самого себя». Он данное выражение перефразировал как «Познай свою страну». Так познаем же мы, её наконец, выполнив завет Николая Николаевича Страхова.

Используемая литература:

1)Н.Н. Страхов. Литературная критика. – М.:2000.

2)Н.Н. Страхов. Заметки о Пушкине и других поэтах. –М.:1888.

3)Н.Н. Страхов Борьба с Западом в нашей литературе. Т. 1-3. – С - б., 1890.

4)Русская философия. Словарь. – М.:1995.

5)Русский патриотизм. Словарь. – М.:2003.

6)Русское мировоззрение. Словарь. – М.:2004.

7) В.В. Зеньковский. История русской философии. Т.1-2. – Р.:1991.

8) В.В. Зеньковский. Русские мыслители и Европа. – М.:1997.

9) Б.П. Балуев. Споры о судьбах России. – М.:2001.

10) К.В. Султанов Социальная философия Н.Я. Данилевского: конфликт интерпретаций. – С - б, 2001.

11) С.А. Левицкий. Очерки по истории русской философии. – М.:1996.

Критик, публицист, философ, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1889). Родился в семье священника. Учился в Костромской духовной семинарии (1840—1844), в Петербургском университете (1845—1848). В 1851 г. Страхов окончил естественно-математическое отделение Главного педагогического института, в 1857 г. защитил магистерскую диссертацию по зоологии.

Достоевский познакомился со Страховым сразу же после возвращения из ссылки, в самом конце 1859 г. или в самом начале 1860 г., в кружке при журнале «Светоч». С 1861 г. Страхов был ближайшим сотрудником журнала братьев Достоевских , а затем , полностью разделяя ту систему общественно-политических взглядов Достоевского, которую обычно называют «почвенничеством». Из философских работ Страхова, в которых он является последователем Г.В.Ф. Гегеля, наибольшую известность получили книги «Мир как целое» (2-е изд., 1892), «Философские очерки» (1895), «Об основных понятиях психологии и физиологии» (2-е изд., 1894). Из литературно-критических работ Страхова важнейшими являются: «Критические статьи о Тургеневе и Толстом» (2-е изд., 1895) и «Борьба с Западом в нашей литературе» (3-е изд., 1898), а также первая большая биография Достоевского в (1883).

Несмотря на всю идейную близость Достоевского и Страхова и их принадлежность к лагерю «почвенников», на их многолетние встречи (неприятие революционно-демократической критики, общность взглядов, совместное путешествие по Италии в 1862 г., Страхов — свидетель со стороны Достоевского на его свадьбе в 1867 г., их дружеская переписка в 1867—1871 гг., статья Страхова о «Преступлении и наказании» в «Отечественных записках» (1867, № 3, 4), сотрудничество Страхова в , редактируемом Достоевским, посещение Страховым Достоевского практически каждое воскресенье в последние пять лет его жизни), они все-таки никогда по-настоящему не были близки друг к другу. Это особенно ярко вскрылось в известном письме Страхова к Л.Н. Толстому от 28 ноября 1883 г. (см.: Переписка Л.Н. Толстого с Н.Н. Страховым. Т. 2. СПб., 1914. С. 307—310. Первоначально — в журнале «Современный мир». 1913. № 10), перед которым Страхов кается в том, что так односторонне обрисовал фигуру Достоевского в своих «Воспоминаниях» о нем и приписывает Достоевскому преступление, которое совершили Свидригайлов и Ставрогин. Хотя и в «Воспоминаниях» Страхова о Достоевском уже намечалась (правда, очень осторожно) «обличительная» тенденция (правда, ниточка тянулась еще раньше, от письма Страхова к брату от 25 июня 1864 г.: «С Достоевскими я чем дальше, тем больше расхожусь. Федор ужасно самолюбив и себялюбив, хотя и не замечает этого, а Михайло просто кулак, который хорошо понимает, в чем дело, и рад выезжать на других»), так полно развившаяся в письме к Л.Н. Толстому. Но и Достоевский далеко не идеализировал Страхова. Вот что он, например, говорил о нем в письме к своей жене А.Г. Достоевской от 12 февраля 1875 г.: «Нет, Аня, это скверный семинарист и больше ничего; он уже раз оставлял меня в жизни, именно с падением "Эпохи", и прибежал только после успеха "Преступления и наказания"», а в записных тетрадях Достоевского 1872—1875 гг. есть строки: «Если не затолстеет как Страхов, затолстел человек». В 83-м томе «Литературного наследства» впервые приводится запись Достоевского о Страхове, датируемая 1877 г.: «Н.Н. С<трахов>. Как критик очень похож на ту сваху у Пушкина в балладе «Жених», об которой говорится:

Она сидит за пирогом
И речь ведет обиняком.

Пироги жизни наш критик очень любил и теперь служит в двух видных в литературном отношении местах, а в статьях своих говорил обиняком, по поводу, кружил кругом, не касаясь сердцевины. Литературная карьера дала ему 4-х читателей, я думаю, не больше, и жажду славы. Он сидит на мягком, кушать любит индеек, и не своих, а за чужим столом. В старости и достигнув двух мест, эти литераторы, столь ничего не сделавшие, начинают вдруг мечтать о своей славе и потому становятся необычно обидчивыми и взыскательными. Это придает уже вполне дурацкий вид, и еще немного, они уже переделываются совсем в дураков — и так на всю жизнь. Главное в этом славолюбии играют роль не столько литератора, сочинителя трех-четырех скучненьких брошюрок и целого ряда обиняковых критик по поводу, напечатанных где-то и когда-то, но и два казенные места. Смешно, но истина. Чистейшая семинарская черта. Происхождение никуда не спрячешь. Никакого гражданского чувства и долга, никакого негодования к какой-нибудь гадости, а напротив, он и сам делает гадости; несмотря на свой строго нравственный вид, втайне сладострастен и за какую-нибудь жирную, грубосладострастную пакость готов продать всех и всё, и гражданский долг, которого не ощущает, и работу, до которой ему все равно, и идеал, которого у него не бывает, и не потому, что он не верит в идеал, а из-за грубой коры жира, из-за которой не может ничего чувствовать. Я еще больше потом поговорю об этих литературных типах наших, их надо обличать и обнаруживать неустанно».

Комментируя эту антистраховскую запись Достоевского, Л.М. Розенблюм справедливо предполагает, что Страхов видел эту запись, когда А.Г. Достоевская предоставила ему и профессору возможность ознакомиться с архивом Достоевского для подготовки первого тома посмертного Собрания сочинений писателя и когда было решено издать также большую часть последней тетради Достоевского. Совершенно очевидно, замечает Л.М. Розенблюм, что А.Г. Достоевская не заметила этой антистраховской записи, иначе она бы упомянула о ней в заявлении по поводу письма Страхова к Л.Н. Толстому. «Страхов, конечно, понимал, — пишет Л.М. Розенблюм, — что со временем не только последняя тетрадь Достоевского, но и все остальные будут опубликованы. Знал он также, что когда-нибудь будет издана и переписка Льва Толстого. Быть может, и эту мысль отчасти имел он в виду, направляя письмо Толстому, своеобразный "ответ" Достоевскому».

Об истоках гнусной клеветы Страхова рассказывает внучка знакомой Достоевского З.А. Трубецкая: «Когда Достоевский бывал в великосветских салонах, в том числе у Анны Павловны Философовой, он всегда, если происходила какая-нибудь великосветская беседа, уединялся, садился где-нибудь в углу и погружался в свои мысли. Он как будто засыпал, хотя на самом деле слышал все, о чем говорили в салоне. Поэтому те, кто первый раз видел Достоевского на великосветских приемах, были очень удивлены, когда он, как будто спавший до этого, вдруг вскакивал и, страшно волнуясь, вмешивался в происходивший разговор или беседу и мог при этом прочесть целую лекцию. Мой дядя Владимир Владимирович рассказывал нам следующий эпизод, очевидцем которого он был сам.

На этот раз гостей у Анны Павловны было немного, и после обеда все гости, среди которых был и Достоевский, перешли в маленькую гостиную пить кофе. Горел камин, и свечи люстр освещали красивые отливы платьев и камней. Началась беседа. Достоевский как всегда забрался в угол. Я, рассказывал дядя, по молодости лет, подумывал, как бы удрать незаметно... Как вдруг кто-то из гостей поставил вопрос: какой, по вашему мнению, самый большой грех на земле? Одни сказали — отцеубийство, другие — убийство из-за корысти, третьи — измена любимого человека... Тогда Анна Павловна обратилась к Достоевскому, который молча, хмурый, сидел в углу. Услышав обращенный к нему вопрос, Достоевский помолчал, как будто сомневаясь, стоит ли ему говорить. Вдруг его лицо преобразилось, глаза засверкали, как угли, на которые попал ветер мехов, и он заговорил. Я, рассказывает дядя, остался как прикованный, стоя у двери в кабинет отца и не шелохнулся в течение всего рассказа Достоевского.

Достоевский говорил быстро, волнуясь и сбиваясь... Самый ужасный, самый страшный грех — изнасиловать ребенка. Отнять жизнь — это ужасно, говорил Достоевский, но отнять веру в красоту любви — еще более страшное преступление. И Достоевский рассказал эпизод из своего детства. Когда я в детстве жил в Москве в больнице для бедных, рассказывал Достоевский, где мой отец был врачом, я играл с девочкой (дочкой кучера или повара). Это был хрупкий, грациозный ребенок лет девяти. Когда она видела цветок, пробивающийся между камней, то всегда говорила: "Посмотри, какой красивый, какой добрый цветочек!" И вот какой-то мерзавец, в пьяном виде, изнасиловал эту девочку, и она умерла, истекая кровью. Помню, рассказывал Достоевский, меня послали за отцом в другой флигель больницы, прибежал отец, но было ужо поздно. Всю жизнь это воспоминание меня преследует, как самое ужасное преступление, как самый страшный грех, для которого прощения нет и быть не может, и этим самым страшным преступлением я казнил Ставрогина в "Бесах"...

Этот рассказ я неоднократно слышала от своего дяди и помню, как он был страшно возмущен, когда прочел печально известное письмо Страхова к Л. Толстому, в котором Страхов приписал преступление Ставрогина самому Достоевскому. Дядя снова вспомнил рассказ Достоевского в салоне Анны Павловны и сказал, что это чудовищная клевета, что этого не могло быть даже и в мыслях Достоевского, ибо мысль еще грешнее действия!».

Но не одни только близкие пользовались добротою Федора Михайловича: существуют многочисленные свидетельства, печатные и устные, что никто из обращавшихся к нему незнакомых ему людей не уходил от него без дружеского совета, указания, помощи в той или другой форме. Мог ли поступать подобным образом человек, "нежно любивший одного себя", как о нем пишет Н.Н. Страхов?

Федор Михайлович, по словам Н.Н. Страхова, был "завистлив". Но лица, интересующиеся русскою литературой, помнят и знаменитую его "Пушкинскую речь", и восторженные и защитительные статьи, и отзывы его в "Дневнике писателя" о Некрасове, гр. Л. Толстом, Викторе Гюго, Бальзаке, Диккенсе, Жорж Занде, которым он, очевидно, не «завидовал». Подозревать Федора Михайловича в зависти к чинам, карьере или богатству других людей было бы странно, когда он сам, во всю свою жизнь, ничего для себя не искал и добровольно раздавал нуждающимся все, что имел.

Но еще поразительнее для нас в письме Н.Н. Страхова — это обвинение Федора Михайловича в "разврате". Лица, близко знавшие его в молодости в Петербурге и в Сибири ( , и др.), в своих воспоминаниях о Федоре Михайловиче ни единым намеком не обмолвились о развращенности его в те отдаленные времена. Мы же, знавшие Федора Мих<айловича> в последние два десятилетия его жизни, можем засвидетельствовать, что знали его как человека, больного тяжкою болезнию (эпилепсией) и вследствие ее иногда раздражительного и неприветливого, всегда поглощенного в свои литературные труды и часто удрученного житейскими невзгодами, но всегда доброго, серьезного и сдержанного в выражении своих мнений. Многие из нас знают Федора Михайловича и как прекрасного семьянина, нежно любившего свою жену и детей, о чем свидетельствуют и его напечатанные письма.
Все сказанное Н.Н. Страховым в вышеупомянутом письме до того противоречит тому представлению, которое мы вынесли о нравственном облике Ф.М. Достоевского, из более или менее близкого с ним знакомства, что мы считаем нравственным долгом своим протестовать против этих ни на чем не основанных и голословных обвинений Н.Н. Страхова». (Белов С.В. Переписка А.Г. Достоевской с современниками // Байкал. 1976. № 5. С. 144)

Этот протест не был напечатан отдельно, а был положен А.Г. Достоевской в основу специальной главы ее «Ответ Страхову» (С. 416—426). Историю этой клеветы Страхова подробно исследовал и убедительно опроверг В.Н. Захаров в своей книге «Проблемы изучения Достоевского» (Петрозаводск, 1978), хотя и опровергать-то ничего не надо было, ибо «гений и злодейство — две вещи несовместные» (см.: Белов С.В. «Гений и злодейство — две вещи несовместимые» // С. 5—20).

Известны 24 письма Страхова к Достоевскому и 25 писем Достоевского к Страхову.

16(28) октября 1828, Белгород- 26 января (7 февраля) 1896, Петербург] - русский философа публицист, литературный критик. После окончания Костромской семинарии поступил на физико-математическое отделение Петербургского университета, затем перешел в 1лавный педагогический институт, в котором обучался до 1851. В течение десяти лет преподавал естественные науки в Одессе и Петербурге. В 1857 защитил магистерскую диссертацию «О костях запястья млекопитающихся». В нач. 1860-х гг. сотрудничал в журналах «Время», «Эпоха» и «Заря».

Идейными источниками философских взглядов Страхова послужили философия Гегеля и естественные науки. Появление его главного философского произведения «Мир как целое» (СПб., 1872) было практически не замечено современниками, В книге обстоятельно развиваются идеи органичности и иерархичности мира, отмечается, что его единство обусловлено одухотворением природы, а истинная сущность вещей состоит в различных степенях воплощающегося духа. В человеке Страхов усматривает «центральный узел мироздания». Обосновывал данными естествознания религиозный идеализм. Страхов различает три вида познавательной деятельности: чувственную (эмпирическую), рассудочную (рациональную) и разумную (идеальную). Материализм истинен лишь в границах чувственного познания единичных явлений. Ограниченность субъективного идеализма заключается в отрицании достоверности показаний чувств, что ведет к крайностям солипсизма. Снятие односторонностей материализма и идеализма происходит на рассудочной ступени познания путем постижения общего и существенного в вещах и познании. Благодаря предустановленной гармонии априорные рациональные понятия соответствуют реальным законам вещей, что указывает на существование одной внешней Причины, установившей порядок вещей и порядок в идеальных понятиях. Разумное постижение мира, открывая безусловное бытие, завершает процесс познания. Главный объект философской полемики Страхова - западноевропейский рационализм с его панрассудочностью и преклонением перед выводами естественных наук, обусловливающими господство в западной культуре материализма и утилитаризма.

Соч.; Об основных понятиях психологии и физиологии. СПб., 1894; Борьба с Западом в русской литературе, кн. 1-2. К., 1897.

Лит.: Никольский Б. В. Н. Н. Страхов. СПб., 1896; Gerstein L. Nikolai

Strakhov. Cambr. (Mass), 1971.

Отличное определение

Неполное определение ↓

СТРАХОВ Николай Николаевич

16(28).10.1828, Белгород Курской губ. - 24.01(5.02).1896, Петербург) - философ и литературный критик. Род. в семье священника, проф. Белгородской семинарии. Учился сначала на физико-математическом отд. Петербургского ун-та, затем в Педагогическом ин-те, к-рый окончил в 1851 г. До 1861 г. занимался преподавательской деятельностью (преподавал естественные науки) в Одессе, а затем в Петербурге. С 1861 г. начинается литературная и публицистическая деятельность С., итогом к-рой является множество опубликованных им работ и весьма обширная переписка (из нее особое значение как литературный документ эпохи имеет переписка с Толстым и Достоевским). Главное философское произв. С. "Мир как целое" (Спб., 1872) практически не было замечено современниками. Оно интересно, помимо всего прочего, тем, что в нем С. совершает тот "антропологический переворот", к-рый станет одной из центральных тем более поздней рус. религиозной философии, а именно: проводя идею об органичности и иерархичности мира, он усматривает в человеке "центральный узел мироздания". У позднейших исследователей философское творчество С. не получило однозначной оценки. Напр., Розанов, считая главной темой его творчества тему религиозную, отмечает, что этого своего "центра" он почти никогда не касается словом. Действительно, религиозность С. в том виде, каком она обнаруживает себя в его опубликованных произв. (не в письмах), можно охарактеризовать как "стыдливую", что отчасти является следствием продолжающегося влияния на рус. философию атеистического материализма "шестидесятников", отчасти же натуры и самого С. Свое религиозное мировоззрение С. в большей степени стремился обосновать при помощи доказательства от противного. Главный объект его философской полемики - западноевропейский рационализм, к-рый он называет "просвещенством". Под последним он понимает прежде всего веру во всесилие человеческого рассудка и преклонение, доходящее до идолопоклонства, перед достижениями и выводами естественных наук: и то и другое, по мысли С., является философской базой для обоснования материализма и утилитаризма, весьма популярных в то время и на Западе, и в России. Гораздо больший общественный резонанс получило др. соч. С. "Борьба с Западом в нашей литературе" (1883, 2-е изд. 1887-1890), где отчетливо проявилось его увлечение идеями Григорьева, что сближает его с "почвенниками", А. Шопенгауэром, Толстым. "Разоблачая" Запад как царство "рационализма", С. настойчиво подчеркивает самобытность рус. культуры, становится горячим сторонником и пропагандистом идей Данилевского о различии культурно-исторических типов. "Почвенничество" у С., считает Зеньковский, завершается борьбой против всего строя зап. секуляризма и безоговорочным следованием религиозно-мистическому пониманию культуры Толстым. В целом следует согласиться с Левицким, что "Страхов явился промежуточным звеном между позднейшими славянофилами и русским религиозно-философским ренессансом". Отмечаемая нек-рыми исследователями "двойственность" С. (Грот) находит свое объяснение, по-видимому, в этом "промежуточном" положении мыслителя, к-рое он занимает в истории рус. мысли. Объективной оценке философского творчества С. мешало отсутствие собрания его соч., его вечное пребывание в "тени великих" (гл. обр. Толстого и Достоевского). При беспристрастном подходе становится очевидной его своеобразная уникальность, косвенным подтверждением чего является то обстоятельство, что С. нельзя безоговорочно зачислить ни в какой философский или мировоззренческий "лагерь".

Отличное определение

Неполное определение ↓

СТРАХОВ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ

(16 окт. 1828 – 26 янв. 1896) – рус. философ-гегельянец, идеолог почвенничества, публицист и лит. критик. Окончил Костромскую духовную семинарию (1845), учился па физико-математич. ф-те Петерб. ун-та, затем в Педагогич. ин-те, к-рый окончил в 1851. В 1851–61 преподавал естеств. дисциплины в Одессе, затем в Петербурге. С 1857 занялся лит. деятельностью. В 1873 вновь поступил на гос. службу – сначала в Публичную б-ку, затем в Ученый комитет при Мин-ве нар. просвещения. С. начал свою творч. деятельность с методологии естествознания, затем перешел к философии и лит. критике. Для С. характерны два гл. направления. Во-первых, гегелевское толкование философии как истории разума, а также антропоцентрич. идея о человеке как центре мироздания. Исходные филос. принципы Гегеля представлялись С. основой всякого истинного философствования, ибо они утверждают, с т. зр. С., вечные истины разума – категории. Поскольку сами категории развиваются в связи с развитием науч. знания, постольку метод и естеств. наук и философии должен быть диалектическим. "Ищущий высшей и последней философии должен изучать Фихте – гегелевский идеализм и затем найти отношение этого идеализма к последовательной критике... и развить его" ("О задачах истории философии. Филос. очерки", СПБ, 1888, с. 480). "Но в каждой науке рано или поздно наступит или должно наступить время, когда ее метафизика станет для нее недостаточною и стеснительною... Тогда априорический элемент, эта душа каждой науки, будет иметь вид не метафизики, а д и а л е к т и к и" ("Мир как целое", СПБ, 1872, с. 487–88). Центром и величайшей загадкой мироздания С. представляется человек, к-рый в "центробежном отрывании" себя от мира постигает тайну мира. К концу жизни С. несколько отошел от классич. рационализма и отчасти склонялся к иррационалистич. позиции Шопенгауэра. Во-вторых, публицистическому и лит. творчеству С. присущи поиски новой историософской концепции почвенничества, по своим выводам близкой к славянофильству. Определ. влияние на С. оказали идеи Ап. Григорьева и Данилевского. В 60–70-х гг. С. вел активную полемику с Писаревым, Чернышевским, Антоновичем, революц.-критич. пафос к-рых он связывал с нигилистич. отрицанием рус. устоев жизни. В борьбе с нигилизмом он призывал не отрываться "от почвы", к-рой "...живет ц е л ы й е г о н а р о д, и в тот период этой жизни, в каком он застал ее историю" ("Из истории лит. нигилизма. 1861–1865", СПБ, 1890, с. 30). Этот "естественный взгляд" на историю – основа почвенничества – послужил принятию и страстной пропаганде идеи Данилевского о существовании только частных цивилизаций, отрицании единого историч. процесса и развитии отд. культурно-историч. типов. Славянофильские идеи уживались в мировоззрении С. с поклонением перед наукой, просвещением Запада. Как лит. критик С. в качестве высшего образца рассматривал творчество Л. Толстого, с к-рым его связывала личная дружба. В историю рус. публицистики С. вошел как своеобразный толкователь рус. нигилизма (см. Нигилизм в России) в лит-ре 60-х гг. 19 в. и талантливый лит. критик. С. известен как переводчик ряда философских и науч. трудов ("История новой философии" К. Фишера, "История материализма" Ф. А. Ланге и др.). Соч.: Филос. очерки, СПБ, 1895; Борьба с западом в нашей лит-ре, 2 изд., кн. 1–2, СПБ, 1887–90; Переписка Л. Н. Толстого с?. ?. Страховым. 1870–1894, в кн.: Толстовский музей, т. 2, СПБ, 1914. Лит.: Колубовский Я. Н., Страхов Н. Н., "Вопр. филос. и психол.", 1891, No 3, кн. 7 (прилож.); Розанов В., Идея рационального естествознания, "Рус. вестник", 1892, т. 221, август; его же, Литературные изгнанники, т. 1, СПБ, 1913; Чижевский Д. И., Гегель в России, ч. 3, Париж, . § 2, с. 266–84; Зеньковский B. В., История рус. философии, т. 1, М., 1956, с. 371–75; Галактионов?. ?., Никандров П. Ф., История рус. философии, М., 1961, с. 309–12. И. Балакина. Москва.

Страхов Николай Николаевич (годы жизни 1828-1896 гг.) является русским философом, публицистом, литературным критиком, членом-корреспондентом Петербургской АН с 1889 года. В книгах под названиями «Мир как целое» 1872 года, «Философские очерки» (1895 года) и многих других он определял религию, как высшую форму познания, критиковал материализм современного общества и спиритизм. В публицистике Страхов четко разделял почвеннические идеи. Он написал ряд статей о Толстом, выступал в качестве первого биографа Достоевского.

Он был активным сотрудником таких неославянских журналов, как «Время», «Заря» и «Эпоха». В них он отстаивал идеи и самобытности российского народа и о монархии, критиковал воззрения нигилистов и либералов, которые были достаточно популярными в то время, высказывал негативное отношение к западу. Страховым были опубликованы статьи против Писарева, а также против Чернышевского. Кроме того, он являлся философом-идеалистом, который стремился описать науку в духе пантеизма и переформировать систему естествознания рационального, которая основана на религии.

Из духовной семинарии в Костроме, обучение в которой он завершил в 1845 году, Страховым были вынесены глубочайшие убеждения о религии, которые его не оставляли на протяжении всего жизненного пути и впоследствии выступили в качестве важнейшего элемента его философии. Кроме того, у Страхова достаточно рано возник интерес к такой науке, как естествознание, что привело его на физико-математический афкультет сначала Петербургского университета, а потом Главного педагогического института. По окончанию курса он на протяжении нескольких лет занимал должность преподавателя физики и математики в гимназиях. В 1867 году им была защищена магистерская диссертация под названием «О костях запястья млекопитающих». Примерного с данного времени началась также и его деятельность в области литературы.

Биография Страхова очень насыщенна разными событиями, особенно касающимися его творческой деятельности. Он очень много переводил. Среди наиболее крупных переводов следует выделить «Историю новой философии» и «Бэкон Веруламский» К.Фишера, «Жизнь птиц» Брэма и другие. В своих работах (3 книги под общим названием «Борьба с западом в нашей литературе») Страхов проводит анализ европейского рационализма, подвергает критике взгляды Штрауса, Милля и Ренана, отвергает основы дарвинизма и старается расшифровать творчество отечественных писателей в духе славянофильском.

Вопросам естествознания и философии быть посвящены некоторые сборники Страхова. Помимо этого, им были написаны многочисленные статьи, рефераты, научные работы, часть из которых были вынесены в «Философские очерки».

О мире Страхов говорил, что он является целым, то есть связан он во всех своих направлениях, в каких может рассматривать его ум человека. Мир является единым целым, то есть он не может распасться на 2,3, либо на несколько частей - сущностей, которые связаны независимо от их личных особенностей. Данное единство мира получить можно исключительно одухотворяя природу, признавая, что действительная сущность всех вещей заключается в разных степенях духа воплощения. Следовательно, корнем всего бытия, как единого целого, является духовное вечное начало, которое составляет истинное мировое единство. Он считает, что также материализм и идеализм в равной степени могут впадать в крайности, когда стремятся они найти единственное начало всего, что существует. Данное начало усматривается или в материалом, или же в духовном.

Избежать односторонности, как отмечает Страхов, можно только в едином случае - если искать объединяющее начало, как материальной, так и духовной стороны в них самих, и выше них, и не в том мире, который представляет собой объединение материи и духовности, а за рамками мира, в высшем существе, которое отличается от мира. В качестве «узла мироздания», в котором происходит слияние вещественной и духовной стороны бытия, по мнению Страхова, выступает человек. Однако ни тело не может стать субъективным, ни душа не может получить объективность. Эти миры строго разграниченные.

Биография Страхова Н.Н. позволяет понять суть возникновения всех его идей и направленность его мыслей.

Главным философским произведением Страхова является «Мир как целое», которое современниками практически замечено не было.
Равнодушие, или если быть точнее - слепота, в творчестве философском Страхова является наследованной болезнью, которая перешла от философов советских ко многим российских. Это было отмечено Ильиным.

Помимо всего прочего, оно представляет собой интерес тем, что именно в нем Страхов, существенно опережая время, смог совершить антропологический переворот, который будет одной из основных тем религиозной русской философии более позднего времени. Именно развивая идею об иерархичности и органичности мира, Страхову удалось рассмотреть в человеке главный узел мироздания. У исследователей позднего времени его творчество не получило однозначных оценок. Собственное религиозное мировоззрение Страхов, в основном, старался обосновать при использовании доказательств от противного.

Основным объектом его полемики философской является борьба с рационализмом западноевропейских стран, для которого он выбрал наиболее подходящее понятие «просвещенство». Под данным понятием он понимал, главным образом, веру во всемогущество рассудка человека и преклонение, которое доходит до поклонения идолам, перед выводами и достижениями наук естественных. Страхов считал, что и то, и другое выступает в качестве философской базы для описания утилитарных и материалистических идей, которые были достаточно популярными, как в России, так и в Западных странах.

Значительно больший резонанс общественности получило еще одна работа Страхова - 3-х томное исследование под названием «Борьба с Западом в русской литературе» 1883 года, где ясно проявилось увлечение его идеями Шопенгауэра и Григорьева. Интерес к идеям Григорьева его сближает с так называемыми «почвенниками», а идеи Шопенгауэра его сближает с Толстым. Раскрывая истинное лицо Запада в качестве царства рационализма, он делает акцент на самобытности русской культуры. Страхов становится ярым сторонником, а также пропагандистом основных идей Данилевского о различиях культурных и исторических типов. У Страхова почвенничество оканчивается в борьбе против строя секуляризма Запада и в покорном следовании религиозно-мистическим идеям культуры у Толстого. В общем, нужно согласиться с Левицким, что именно Страхов выступил в качестве промежуточного звена между славянофилами позднего периода и религиозно-философским русским ренессансом.

Объективной и верной оценке философии Страхова главным образом мешало отсутствие целостного собрания всех его сочинений, вечное его пребывание в «стороне». Если постараться оценить значение и роль Страхова абсолютно беспристрастно, то станут очевидными его огромнейшие заслуги перед русской философией и культурой, и его необычность, что подтверждается косвенно тем, что Страхова самого нельзя зачислить к сторонникам той или иной философской, либо мировоззренческой идеи.

Обращаем Ваше внимание, что в биографии Страхова Николая Николаевича представлены самые основные моменты из жизни. В данной биографии могут быть упущены некоторые незначительные жизненные события.

Отличное определение

Неполное определение ↓

Страхов, Николай Николаевич (писатель и философ)

Писатель и философ. Род. в 1852 г., сын священника Московской губ., преподаватель философских предметов в Харьковской духовной семинарии; образование получил в Московской духовной академии. Труды С.: "Методика Закона Божия" (1 изд., Харьков, 1882; в 1893 г. переведена на сербский язык; 6 изд., 1900), "Философское учение о познании и достоверности познаваемого" (М., 1888; 2 изд., Харьков, 1896), "Очерк истории философии с древнейших времен философии до настоящего времени" (Харьков, 1893, 2 изд., ib., 1894), "Брак, рассматриваемый в своей природе и со стороны формы его заключения" (Харьк., 1893; в новой редакции эта книга вышла в 1895 г. под загл.: "Христианское учение о браке и противники этого учения"); "Учение о Боге по началам разума" (М., 1893), "Методика русской грамоты и начальных упражнений в русском яз." (1 изд., Харьков, 1898; 2 изд., ib., 1900). Из журнальных статей С. главнейшие: "Заслуга греческих философов архаического периода" ("Вера и разум", 1884), "Узкий и широкий взгляд" (ib., 1884), "Древние и современные софисты" (ib., 1886), "О сущности мира физического" ib., 1889), "К вопросу о задачах истории философии" (ib., 1894), "Новейший образчик идеалистической философии" (ib., 1895), "О наглядно-звуковом методе обучения грамоте" ("Русская школа", 1897), "Задачи и приемы обучения чтению" ("Народное Образование", 1897), "О письменных упражнениях при начальном обучении " ("Церк.-приходская школа", 1898), "Истинная наука и ложные притязания современной учености" ("Вера и разум", 1900).

Отличное определение

Неполное определение ↓

Страхов, Николай Николаевич

Критик, публицист. Род. в Белгороде, Курской губ., в семье священника. Учился в духовной семинарии. В 1851 кончил Главный педагогический ин-т. Был десять лет преподавателем математики и естественных наук в Одессе и Петербурге. В 1857 защитил диссертацию на степень магистра зоологии, но кафедры в столицах не получил. В 1850 пробовал писать стихи и журнальные заметки. В 1858 поместил в "Русском мире" "Письма об органической жизни", которые его сблизили с Ап. Григорьевым. С. был горячим поклонником и пропагандистом теории этого критика.

Решающее влияние на переход С. к лит-ой критике и публицистике оказало сближение его с братьями Достоевскими и приглашение сотрудничать в их журнале "Время" . С. написал ряд статей под псевдонимом Н. Косица, гл. обр. полемизируя с "Современником" и "Русским словом". Из-за статьи С. "Роковой вопрос", явившейся откликом на польское восстание 1863, "Время" было закрыто. Скоро журнал стал выходить вновь под названием "Эпоха", и С. продолжал сотрудничать в нем до его ликвидации в 1865. В следующие за тем годы С. усиленно занимался переводами научной литературы, по преимуществу философского, исторического и естественно-исторического характера (Куно Фишер, Ренан, Тэн, Брэм, Ланге, Штраус и др.). В 1867 С. редактировал "Отечественные записки" Краевского, в 1869-1872 был главным руководителем журн. "Заря". В 1873 поступил на службу в Публичную библиотеку, где служил до 1885.

По своим политическим убеждениям С. был националистом-консерватором, сторонником "самобытного" развития России. Наиболее близки ему по идеологии Н. Я. Данилевский, Достоевский, Лесков. Он был яростным врагом дарвинизма, с различными проявлениями которого он сражался на протяжении 30 лет.

Три книжки статей С., озаглавленные "Борьба с Западом в русской литературе", ставили себе задачей дать анализ философских и этических основ европейского "нигилизма" и показать его вред для русского общества. Эти позиции С. были, разумеется, глубоко враждебны революционному движению того времени.

Литературно-критические статьи С. проникнуты той же борьбой с европейским "нигилизмом" и защитой "самобытного", "органического" начала в русской литературе. Нападки на Писарева, Щедрина, Чернышевского, Некрасова перемежаются в них с сочувственными отзывами об аксаковском "Дне", с защитой "почвы" и "органических проявлений народной сущности". С. выступал против Тургенева как западника. Воплощение "русского сердца" С. видел в Пушкине. Его привлекала борьба за русскую самобытность и органичность у Достоевского и у Толстого. Статьи о последнем (особенно о "Войне и мире") составляют наиболее значительную часть наследия С. Они не лишены интереса со стороны характеристики художественных достоинств романов Л. Толстого. Кроме статей об указанных выше писателях С. оставил очень сочувственные заметки о ряде поэтов - о Тютчеве, Фете, Ап. Майкове, Полонском, которых он ощущал идеологически близкими себе, и резко враждебные - о Некрасове и Минаеве.

Библиография: I. Из истории литературного нигилизма (1861-1865), СПб, 1890 (статьи из журн. "Время", "Эпоха", "Биб-ка для чтения"); Заметки о Пушкине и других поэтах, СПб, 1888; то же, 3 изд., Киев, 1913 [статьи из "Отечественных записок", "Складчины", "Гражданина" и др. с 1866]; "Преступление и наказание" Ф. М. Достоевского, "Отеч. записки", 1867, т. 171, кн. 3 и 4; Бедность нашей литературы (Критич. и историч. очерк), СПб, 1868; Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом (1862-1885), СПб, 1885; то же, 5 изд., Киев 1908; Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым (1870-1894), в кн.: Толстовский музей, т. II, СПб, 1914; Воспоминания о Достоевском, в посмертном Собр. соч. Достоевского, т. I, СПб, 1882; Воспоминания и отрывки, СПб, 1892 [стихотворения С., статьи "Толки об Л. Н. Толстом"]; Борьба с Западом в нашей литературе, кн. 1, СПб, 1882 (3 изд., Киев, 1897), кн. 2, СПб, 1883 (3 изд., Киев, 1897), кн. 3, СПб, 1896 (2-е изд., Киев, 1898).

В. Нечаева.

Отличное определение

Неполное определение ↓

Страхов Николай Николаевич (писатель I)

Отличное определение

Неполное определение ↓

Страхов, Николай Николаевич (писатель)

Известный писатель. Род. 16 окт. 1828 г. в Белгороде Курской губ.; сын магистра Киевской академии, протоиерея и преподавателя словесности белгородской семинарии. Рано лишившись отца, С. был взят на воспитание братом матери, ректором каменец-подольской, а затем костромской семинарии. Окончив курс в последней, С. в 1845 г. поступил на математич. факультет СПб.унив., а в 1848 г. перешел на естественно-математический разряд главного педагогич. института, где окончил курс в 1851 г. Был учителем физики и математики в Одессе, потом преподавал естественн. историю во 2-й СПб. гимназии. В 1857 г. защитил диссертацию на степень магистра зоологии: "О костях запястья млекопитающих". Диссертация имеет научные достоинства, но на диспуте не обладавший даром слова магистрант защищался неудачно, вследствие чего при замещении зоологической кафедры в Петербурге и Mocкве ему предпочли других кандидатов, а приглашения в Казань он принять не захотел. В 1858 г. уже и раньше кое-что печатавший С. выступил в "Русск. мире" с "Письмами об органической жизни". Они обратили на себя внимание и сблизили автора с Аполлоном Григорьевым, дружба с которым имела решающее значение в истории литературного миросозерцания С. В 1861 г. он оставил службу и стал ближайшим сотрудником журнала братьев Достоевских "Время". В этом органе той разновидности славянофильства, которая приняла название "почвенников", С. преимущественно выделялся как полемист. Под псевдонимом Н. Косица он написал ряд нашумевших в свое время статей, направленных против Чернышевского, Писарева и др. В 1863 г. С. под псевдонимом "Русский" напечатал в апрельской книге "Времени" статью "Роковой вопрос", посвященную русско-польским отношениям. Казалось бы, общее направление выступавшего всегда во имя русских начал журнала освобождало его от подозрения в сочувствии польскому восстанию: но уклончивый стиль С., его манера сначала как будто вполне сочувственно изложить критикуемую систему с тем, чтобы потом ее тем вернее разбить, привели к тому, что появившаяся в печати первая половина "Рокового вопроса" имела и роковые последствия. Только что вступивший на новую дорогу Катков напечатал громовую статью, в которой обвинял журнал в государственной измене. Имевшее большой круг подписчиков "Время" было запрещено навсегда. Ошибка вскоре разъяснилась, издателю "Времени" Мих. Достоевскому было разрешено с 1864 г. издавать журнал под аналогичным названием, "Эпоха", где С. опять явился ближайшим сотрудником; но разрешение было получено только перед самою подпискою, журнал не имел никакого успеха и скоро прекратился. Оставшись без постоянной работы, С. в 1865-67 гг. жил исключительно переводами, которыми он охотно занимался и позднее. С любовью и очень хорошо он перевел "Историю новой философии" Куно Фишера, "Бекона Веруламского" того же автора, "Об уме и познании" Тэна, "Введение к изучению опытной медицины" Клода Бернара, "Жизнь птиц" Брэма, "Историю материализма" Ланге, "Вольтера" Штрауса (уничтожен цензурою), "Воспоминания" Ренана (в "Русск. обозр." 1890-х гг.). Кроме того, нуждаясь в заработке, он по заказу фирмы Вольфа и др. перевел множество популярных и учебных книг. В 1867 г., по смерти Дудышкина, С. редактировал "Отеч. записки", а в 1869-1871 гг. был фактическим редактором и главным сотрудником погибшей в борьбе с равнодушием публики "Зари", где, между прочим, были напечатаны его статьи о Толстом. В 1873 г. С. вновь поступил на службу, библиотекарем юридического отдела Публичной библиотеки. С 1874 г. состоял членом ученого комитета мин. нар. просв. В 1885 г. оставил Публичную библиотеку и несколько месяцев служил в комитете иностранной цензуры. В 1890-х гг. состоял членом-корреспондентом Академии наук, которая неоднократно поручала ему разборы представляемых на Пушкинскую премию стихотворных произведений. Умер 26 янв. 1896 г. Счастливейший период личной жизни С. (старого холостяка, жившего только умственными интересами, среди огромной библиотеки, которую с любовью собирал в течение всей жизни) относится к 80-м и 90-м годам. До тех пор он был известен большой публике преимущественно по полемическим статьям своих влиятельных противников в радикальной журналистике; теперь же, когда в обществе наступила реакция и временно ослабело обаяние идей 60-х годов, С. приобретает все больший и больший круг поклонников. Он начинает собирать свои статьи в небольшие книжки, которые имеют успех и выдерживают по 2 и 3 издания. Постепенно вокруг него и лично, и в печати образуется ряд молодых поклонников - Говоруха-Отрок (Николаев), В. В. Розанов, Ф. Шперк, Б. В. Никольский и др., - старающихся создать С. репутацию одного из крупнейших русских мыслителей вообще и выдающегося критика в частности. О работах С. в области отвлеченного мышления сказано дальше. Значение С. как критика требует весьма существенных оговорок. Ничего цельного С., за исключением статей о Толстом, не оставил, а статьи о Толстом представляют собою пример одного из самых выдающихся критических фиаско. Критическое наследие С. количественно очень невелико; кроме статей о Толстом и Тургеневе, оно состоит почти исключительно из небольших заметок, касающихся обыкновенно только отдельных сторон деятельности рассматриваемого писателя. Наиболе типичными из них являются его очень известные по имени "Заметки о Пушкине". Написанные в разное время на пространстве 15 лет, эти 12 заметок, к которым отнесены даже три "письма" об опере Мусоргского, "Борис Годунов" и мало говорящее о самом Пушкине описание открытия Пушкинского памятника, в общем занимают меньше 100 стр. журнального формата. Здесь совершенно конспективно намечено несколько особенностей Пушкинского творчества, вроде того, что собственно новой литературной формы Пушкин не создал, что он был очень переимчив, но не просто подражал, а органически перерабатывал, что он был замечательно тонкий пародист и, наконец, был очень правдив. Все эти вполне верные, подчас даже банальные истины представляют собою как бы простую запись мелькнувших в голове критика мыслей, без всякой детальной разработки. Любимый прием С. - выписать стихотворение и снабдить его строчкой разъяснения в таком роде: "здесь тоже простота и отчетливость, но стих получил несравненную, волшебную музыкальность". В стиле "Заметок" о Пушкине написаны и заметки о С. других поэтах. Любимцу своему, Фету, С. посвятил три небольшие заметки. Из таких же маленьких, а иногда и совсем крошечных заметок состоит и самый объемистый из сборников С.: "Из истории литературного нигилизма". В общем, значительная часть критических статей С. производит впечатление листков из записной книжки или программы будущих статей. Из литературно-критических сборников С. наименьшее значение имеет книга "Из истории литературного нигилизма" (СПб., 1890). Сплошь полемическая, она состоит из потерявших уже теперь всякий интерес мелких заметок и притом по поводу явлений второстепенного значения. Сущность нигилизма, в состав которого С. включает все вообще движение 60-х годов, осталась в стороне; человек, который захотел бы ознакомиться с ним по книге С., совершенно не поймет, чем же, однако, было вызвано такое во всяком случае крупное историческое явление. Гораздо выше по литературному интересу "Заметки о Пушкине и других поэтах" (СПб., 1888, и Киев, 1897). При всей конспективности и отрывочности тут есть очень тонкие и верные замечания, свидетельствующие о глубоком, продуманном изучении Пушкина. В сборнике "Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом" (СПб., 1885, 1887 и 1895) статьи, посвященные Тургеневу, лишены единства и полны внутренних противоречий. В свое извинение сам критик ссылается на то, что он в начале своей литературной деятельности еще не так ясно видел, что движение шестидесятых годов не заключало в себе "никаких семян мысли", и "приписал сперва Тургеневу силу, которой у него не было..." Статьи о Толстом составляют основу известности С. как критика и действительно занимают первое место в ряду его критических исследований: тут дана цельная характеристика и сделана попытка обрисовать писателя во весь рост. При более внимательном изучении и эти статьи, однако, требуют больших оговорок. Прежде всего должно быть признано литературною легендою весьма распространенное мнение, что С. первый поставил Толстого на надлежащую высоту. Ни один писатель не был так восторженно, верно и единодушно понят и принят при начале своей литературной деятельности, как Толстой. Статьи Чернышевского и Дружинина (середина и конец 1850-х годов) являются пророчествами для всего хода литературной карьеры Толстого - и сам С. весьма добросовестно признал за этими статьями честь первого истолкования. В первой же статье о "Войне и мире" он говорил: "Наша критика некогда внимательно и глубокомысленно оценила особенности этого удивительного таланта". После первых дебютов Толстой действительно перестал занимать критику, но и самого С. он страстно захватил только после появления "Войны и мира" - произведения, которое, тоже по свидетельству самого С., сразу имело успех колоссальный. Сразу, как он сердито констатирует, образовалось "ходячее мнение, заключающееся в том, что это произведение очень высокое по своим художественным достоинствам, но будто бы не содержащее глубокой мысли, не имеющее большого внутреннего значения". Таким образом, существенная часть славы статей С. о Толстом - честь первого признания его великим художником - отпадает. Остается затем честь истолкования. В эпоху появления статей С. (1870) союз консервативного публициста и "борца с Западом" с Толстым во имя преклонения пред принципами, отвергнутыми "западничеством" и "нигилизмом", мог казаться естественным; но в наши дни статьи С. являются одним из наиболее ярких эиизодов того ложного освещения, в котором до 80-х годов многим представлялась деятельность Толстого. Конечно, у С. немало верных отдельных замечаний, верен даже общий вывод, что идеал, проникающий творчество Толстого, есть "идеал простоты, добра и правды"; но при более детальном определении элементов "правды" Толстого, оказывается, что у него нет "дерзких и новых тенденций", что его главная задача - "творить образы, воплощающие в себе положительные стороны русской жизни", что характерная черта толстовского "чисто русского идеала" - "смирение", что главный предмет "Войны и мира" - не борьба с Наполеоном, а "борьба России с Европой ", что в лице Толстого восстал "богатырь и сверг либерально-европейские авторитеты, под которыми мы гнемся и ежимся". При таком понимании неудивительно, что в предисловии к сборнику статей о Тургеневе и Толстом С., сравнивая "неисцелимо зараженного верою в прогресс" Тургенева с Толстым, приходит к тому общему выводу, что первого "можно назвать западником, другого славянофилом". Очевидно, у С. не было ни малейшего предчувствия того, в каком виде вскоре обрисуется общий духовный облик Толстого, он совершенно проглядел тот всеразрушающий анализ, который, составляя основу безгранично искренних порываний Толстого к свету и истине и не испугавшись даже обаяния европейской мысли и культуры, вдруг почему-то должен был успокоиться на идеализации нашей жалкой общественности. Сопоставляя "славянофила" Толстого семидесятых годов с Толстым, каким он ярко и ясно обрисовался позднее, нельзя, конечно, всецело винить критика, хотя Н. К. Михайловский всего несколькими годами позже и задолго до появления "Исповеди" и позднейших аналогичных произведений Толстого сумел же указать в нем те основные черты, при наличности которых ни о каком "переломе", ни о какой "эволюции" в духовном облике Толстого не может быть и речи. Ошибка С. не была бы так решительна, если бы, как это совершенно ошибочно думают, С. был только "эстетик" и поклонялся бы Толстому лишь как великому художнику. На самом деле С. непременно хотел видеть в Толстом опору в своей борьбе против идей 60-х годов. - Об общих взглядах С. на искусство сложилось неверное представление. Благодаря его борьбе с критиками-утилитаристами 60-х годов, горячей защите Пушкина, Фета и "истинной поэзии" на него многие смотрят как на защитника "искусства для искусства" и даже как на "эстетического сладострастника". Это находится в полном противоречии и с прямыми заявлениями С., и с общим смыслом всей его деятельности. Отвечая некоторым из напавших на него за чрезмерный эстетизм, он делает такое заявление: "Меня бранят эстетиком, то есть (на их языке) человеком, который вообразил, что художественные красоты могут существовать отдельно от внутреннего, живого, серьезного смысла и который гоняется за такими красотами и наслаждается ими. Вот какую непомерную глупость мне приписывают " ("Статьи о Тургеневе и Толстом", стр. 391). В другом месте, прямо касаясь вопроса об "искусстве для искусства", он восклицает: "Сохрани нас Боже от той чисто немецкой теории, по которой человек может разбиваться на части и в нем спокойно должны уживаться всякие противоречия, по которой религия сама по себе, государство само по себе, поэзия сама по себе, а жизнь сама по себе" ("Заметки о Пушкине", 175). В сущности, С. ценил произведения искусства лишь постольку, поскольку они отражали те или другие идеалы. Если больше всего он преклонялся перед Пушкиным и Толстым, то потому, что в них видел наиболее яркое отражение русского "типового" начала и русского мировоззрения. К литературно-критическим работам С., кроме названных сборников, относятся еще обширная биография Достоевского (при первом посмерт. изд. соч.), "Толки о Толстом" в сборнике С. "Воспоминания и отрывки" (СПб., 1892) и издание первого тома сочинений Аполлона Григорьева (СПб., 1876). Григорьева С. считал своим литературным учителем, постоянно цитировал его и притом чрезвычайно удачно; вообще он много сделал для популяризации имени и идей этого мало читаемого большою публикою критика. Переходом от статей критико-публицистических к философским являются три книжки С. под общим заглавием "Борьба с Западом в нашей литературе" (1-я книжка, СПб., 1882 и 1887. 2-я, СПб., 1883, 1890 и Киев, 1887; 3-я, СПб., 18 6). Можно подумать по заглавию, что это обзор учений славянофильского характера, но в действительности большая часть статей посвящена разбору взглядов Милля, Ренана, Штрауса, Дарвина, Тэна, Парижской коммуне и т. д. и, таким образом, являются только борьбой самого автора с западноевропейскими учениями. Из литературных очерков "Борьбы с Западом" наибольший интерес представляет статья о Герцене. Это до последней степени тенденциозная попытка привлечь к своей борьбе человека, несомненно тоже боровшегося с "Западом", несомненно разочаровавшегося в "Западе", потому что даже "Запад" не оправдал его ожиданий, но с тем большим ужасом отворачивавшегося от того Востока, куда звал С.

С. Венгеров.

В С., по-видимому, соединились все данные для того, чтобы написать крупное философское произведение: обширное и разностороннее образование, критическое дарование, вдумчивость и методическое мышление, которое он чрезвычайно высоко ценил; ему не хватало лишь истинного творчества, благодаря которому создается новое. Поэтому именно с точки зрения философии, к которой С. чувствовал всегда склонность, труднее всего характеризовать его: слишком разнообразны влияния, отразившиеся на мышлении С. и вызывавшие в нем сочувствие. Можно, однако, подметить главнейшие принципы, которых он постоянно держался. Все, что имеет отношение к философии в сочинениях С., перечислено в "Материалах для истории философии в России" Я. Н. Колубовского (см. "Вопр. философии"). Сюда относятся следующие сборники: "О методе естественных наук и значение их в общем образовании" (СПб., 1865), "Мир как целое, черты из науки о природе" (СПб., 1892, 2 изд.), "Об основных понятиях психологии и физиологии" (СПб., 1894, 2 изд.) и "О вечных истинах" ("Мой спор о спиритизме", СПб., 1887). Влияние Гегеля и вообще немецкой идеалистической философии не мешало С. признавать заслуги за эмпиризмом; так, он перевел книгу Тэна об интеллекте и в введении к ней указал на заслуги эмпиризма; в критике книги Троицкого об английской психологии он признает до некоторой степени заслуги за английской ассоциационной психологией, которая отнюдь не вяжется с гегельянством. В основных понятиях психологии он стоит на точке зрения Декарта и старается выяснить значение Декартова cogito, ergo sum для современной философии. В философии Гегеля С. ценил уменье ставить и развивать понятия. На гегелевскую философию С. смотрел как на завершение того мышления, которое стремится к органическому пониманию вещей. Гегель "возвел философию на степень науки, поставил ее на незыблемом основании, и если его система должна бороться с различными мнениями, то именно потому, что все эти мнения односторонни, исключительны". Несмотря на это, С. нельзя назвать гегельянцем в тесном смысле этого слова: он преклонялся перед немецкой идеалистической философией вообще, в которой видел синтез религиозного и рационалистического элементов. Диалектический метод он ценил весьма высоко, видел в нем истинно научный метод, но, опять-таки, и в диалектике он не слепо следовал за Гегелем, а смотрел на нее как на путь развития априористических элементов в душе человека. Один из критиков, старавшийся определить значение С., говорит, что центральной его идеей была религиозная, около которой располагаются две других - идея рационального естествознания и идея органических категорий. С. считал такое определение своего значения правильным. Следует заметить, однако, что С. хотя и стремился к религиозным вопросам, но своих религиозных взглядов не излагал. Быть может, он понимал религию более умом, чем сердцем, более желал быть религиозным, чем был им на самом деле; в этом, кажется, внутренняя причина его разрыва с Вл. Соловьевым. Во всяком случае, критические дарования преобладали в нем над всеми остальными; поэтому он и не высказал ни разу своего полного profession de foi. К положительным взглядам С. пришел лишь относительно некоторых частных, весьма существенных, впрочем, философских вопросов. Так, напр., весьма замечательна его критика атомистической теории, приведшая его к положительным взглядам относительно сущности материи. От атомистики С. перешел к динамическому мировоззрению, которое ему легче было связать с его преклонением перед идеализмом. К отчетливому пониманию природы духа С. стремился в своих "Основных понятиях психологии и физиологии". "Вещество, - говорит он, - есть чистый объект, т. е. нечто вполне познаваемое, но нимало не познающее; дух, напротив, есть чистый субъект, т. е. нечто познающее, но недоступное объективному познанию; дух не имеет в себе ничего внешнего, в нем все внутреннее, субъективный и объективный миры строго разграничены, но второй служит для выражения первого. Наше "я" - субъект, который никогда не может стать объектом; эмпирическая психология ошибается, подводя наше "я" под то понятие, под которым рассматривает все другие исследуемые ею явления, т. е. под понятие идеи, представления". "Все так называемые теории познания в конце концов приходят к отрицанию того понятия, которое они хотят построить и объяснить". В "Основных понятиях физиологии" С. доказывает, что физиология как наука о жизни необходимо должна иметь в виду то, что составляет жизнь по преимуществу, т. е. психические явления. Так или иначе, но все ее исследования должны со временем слиться в одно целое с психологическими исследованиями, ибо мы предполагаем в организме глубочайшее единство и соподчинение явлений. С этой точки зрения С. осуждал тенденцию современной ему физиологии сводить явления жизни к физико-химическим процессам. В споре с Бутлеровым и Вагнером (о спиритизме) С. стоял за существование непреложных истин, в признании которых он видел оплот против эмпиризма; "полный эмпиризм есть в сущности дело ужасное... Сколько бы ни искал человек истины, как бы строго ни наблюдал действительность, как бы долго ни уяснял свои понятия, новый факт, по учению эмпиризма, может ниспровергнуть все это до основания. Но ведь есть дорогие убеждения, есть взгляды, определяющие для нас достоинство и цель всей жизни. Неужели же и за них люди осуждены навеки бояться? Если наши понятия вполне связаны с какими-нибудь совершенно частными явлениями, с известным местом или временем, то положение человка, искренне желающего руководиться истиною, было бы жестоко" ("О вечных истинах", стр. 100). В С. была двойственность ума и сердца, которую ему не удалось примирить. Его критическое дарование ясно указывало ему на ограниченность рационализма и на необходимость искания иных начал. Он неоднократно говорил о границах рационализма, но выйти за эти границы ему не удалось. Потому-то его психология остановилась на голом признании непознаваемости субъекта. Он, правда, говорит, что в субъекте мы имеем непосредственную действительность: "жизнь души есть для нас непосредственнейшая действительность". О самой душе С., однако, ничего не сказал, потому что сознавал недостаточность рационализма, но не умел указать иного пути. В полемиках, которые ему пришлось вести со спиритами, с дарвинистами (проф. Тимирязевым), с западниками (Вл. Соловьевым из-за книги Данилевского "Россия и Европа") он выступал именно в защиту рационалистических принципов. Значение С. в философии определяется временем, когда он писал. Специалист не будет обращаться к нему с целью поучения; но педагогическое значение философские сочинения С. сохранят надолго, для введения в круг философских понятий, для обучения правильному методическому мышлению, анализу понятий книги С. могут оказать весьма существенную помощь. Сочинения С. появлялись в эпоху увлечения материалистическими теориями; С. твердо стоял за принципы идеализма, и хотя его сочинения и не лишены противоречий, но, как критика материализма, они сохраняют значение. О С. писали Э. Радлов, "Несколько замечаний о философии H. H. Страхова" ("Ж. М. H. Пр.", 1896); А. И. Введенский, "Значение философской деятельности С." ("Образов.", март, 1896); Б. Никольский, "H. H. Страхов. Критико-биографический очерк"; H. Я. Грот, "Памяти H. H. Страхова" ("Вопр. философ. и псих.", кн. 32); В. В. Розанов ("Вопр. фил. и псих." кн. 4); "Общий смысл философии H. H. Страхова" (Москва, 1897, без имени автора).

Отличное определение

Неполное определение ↓