Онлайн чтение книги Герой нашего времени I. Бэла. Портретные и пейзажные описания в романе Лермонтова «Герой нашего времени Он казался лет 50 смуглый цвет лица

юБУФШ РЕТЧБС

с ЕИБМ ОБ РЕТЕЛМБДОЩИ ЙЪ фЙЖМЙУБ. чУС РПЛМБЦБ НПЕК ФЕМЕЦЛЙ УПУФПСМБ ЙЪ ПДОПЗП ОЕВПМШЫПЗП ЮЕНПДБОБ, ЛПФПТЩК ДП РПМПЧЙОЩ ВЩМ ОБВЙФ РХФЕЧЩНЙ ЪБРЙУЛБНЙ П зТХЪЙЙ. вПМШЫБС ЮБУФШ ЙЪ ОЙИ, Л УЮБУФЙА ДМС ЧБУ, РПФЕТСОБ, Б ЮЕНПДБО У ПУФБМШОЩНЙ ЧЕЭБНЙ, Л УЮБУФША ДМС НЕОС, ПУФБМУС ГЕМ.

хЦ УПМОГЕ ОБЮЙОБМП РТСФБФШУС ЪБ УОЕЗПЧПК ИТЕВЕФ, ЛПЗДБ С ЧЯЕИБМ Ч лПКЫБХТУЛХА ДПМЙОХ. пУЕФЙО-ЙЪЧПЪЮЙЛ ОЕХФПНЙНП РПЗПОСМ МПЫБДЕК, ЮФПВ ХУРЕФШ ДП ОПЮЙ ЧЪПВТБФШУС ОБ лПКЫБХТУЛХА ЗПТХ, Й ЧП ЧУЕ ЗПТМП ТБУРЕЧБМ РЕУОЙ. уМБЧОПЕ НЕУФП ЬФБ ДПМЙОБ! уП ЧУЕИ УФПТПО ЗПТЩ ОЕРТЙУФХРОЩЕ, ЛТБУОПЧБФЩЕ УЛБМЩ, ПВЧЕЫБООЩЕ ЪЕМЕОЩН РМАЭПН Й ХЧЕОЮБООЩЕ ЛХРБНЙ ЮЙОБТ, ЦЕМФЩЕ ПВТЩЧЩ, ЙУЮЕТЮЕООЩЕ РТПНПЙОБНЙ, Б ФБН ЧЩУПЛП-ЧЩУПЛП ЪПМПФБС ВБИТПНБ УОЕЗПЧ, Б ЧОЙЪХ бТБЗЧБ, ПВОСЧЫЙУШ У ДТХЗПК ВЕЪЩНЕООПК ТЕЮЛПК, ЫХНОП ЧЩТЩЧБАЭЕКУС ЙЪ ЮЕТОПЗП, РПМОПЗП НЗМПА ХЭЕМШС, ФСОЕФУС УЕТЕВТСОПА ОЙФША Й УЧЕТЛБЕФ, ЛБЛ ЪНЕС УЧПЕА ЮЕЫХЕА.

рПДЯЕИБЧ Л РПДПЫЧЕ лПКЫБХТУЛПК ЗПТЩ, НЩ ПУФБОПЧЙМЙУШ ЧПЪМЕ ДХИБОБ. фХФ ФПМРЙМПУШ ЫХНОП ДЕУСФЛБ ДЧБ ЗТХЪЙО Й ЗПТГЕЧ; РПВМЙЪПУФЙ ЛБТБЧБО ЧЕТВМАДПЧ ПУФБОПЧЙМУС ДМС ОПЮМЕЗБ. с ДПМЦЕО ВЩМ ОБОСФШ ВЩЛПЧ, ЮФПВ ЧФБЭЙФШ НПА ФЕМЕЦЛХ ОБ ЬФХ РТПЛМСФХА ЗПТХ, РПФПНХ ЮФП ВЩМБ ХЦЕ ПУЕОШ Й ЗПМПМЕДЙГБ, — Б ЬФБ ЗПТБ ЙНЕЕФ ПЛПМП ДЧХИ ЧЕТУФ ДМЙОЩ.

оЕЮЕЗП ДЕМБФШ, С ОБОСМ ЫЕУФШ ВЩЛПЧ Й ОЕУЛПМШЛЙИ ПУЕФЙО. пДЙО ЙЪ ОЙИ ЧЪЧБМЙМ УЕВЕ ОБ РМЕЮЙ НПК ЮЕНПДБО, ДТХЗЙЕ УФБМЙ РПНПЗБФШ ВЩЛБН РПЮФЙ ПДОЙН ЛТЙЛПН.

ъБ НПЕА ФЕМЕЦЛПА ЮЕФЧЕТЛБ ВЩЛПЧ ФБЭЙМБ ДТХЗХА ЛБЛ ОЙ Ч ЮЕН ОЕ ВЩЧБМП, ОЕУНПФТС ОБ ФП, ЮФП ПОБ ВЩМБ ДПЧЕТИХ ОБЛМБДЕОБ. ьФП ПВУФПСФЕМШУФЧП НЕОС ХДЙЧЙМП. ъБ ОЕА ЫЕМ ЕЕ ИПЪСЙО, РПЛХТЙЧБС ЙЪ НБМЕОШЛПК ЛБВБТДЙОУЛПК ФТХВПЮЛЙ, ПВДЕМБООПК Ч УЕТЕВТП. оБ ОЕН ВЩМ ПЖЙГЕТУЛЙК УАТФХЛ ВЕЪ ЬРПМЕФ Й ЮЕТЛЕУУЛБС НПИОБФБС ЫБРЛБ. пО ЛБЪБМУС МЕФ РСФЙДЕУСФЙ; УНХЗМЩК ГЧЕФ МЙГБ ЕЗП РПЛБЪЩЧБМ, ЮФП ПОП ДБЧОП ЪОБЛПНП У ЪБЛБЧЛБЪУЛЙН УПМОГЕН, Й РТЕЦДЕЧТЕНЕООП РПУЕДЕЧЫЙЕ ХУЩ ОЕ УППФЧЕФУФЧПЧБМЙ ЕЗП ФЧЕТДПК РПИПДЛЕ Й ВПДТПНХ ЧЙДХ. с РПДПЫЕМ Л ОЕНХ Й РПЛМПОЙМУС: ПО НПМЮБ ПФЧЕЮБМ НОЕ ОБ РПЛМПО Й РХУФЙМ ПЗТПНОЩК ЛМХВ ДЩНБ.

— нЩ У ЧБНЙ РПРХФЮЙЛЙ, ЛБЦЕФУС?

пО НПМЮБ ПРСФШ РПЛМПОЙМУС.

— чЩ, ЧЕТОП, ЕДЕФЕ Ч уФБЧТПРПМШ?

— фБЛ-У ФПЮОП... У ЛБЪЕООЩНЙ ЧЕЭБНЙ.

— уЛБЦЙФЕ, РПЦБМХКУФБ, ПФЮЕЗП ЬФП ЧБЫХ ФСЦЕМХА ФЕМЕЦЛХ ЮЕФЩТЕ ВЩЛБ ФБЭБФ ЫХФС, Б НПА, РХУФХА, ЫЕУФШ УЛПФПЧ ЕДЧБ РПДЧЙЗБАФ У РПНПЭША ЬФЙИ ПУЕФЙО?

пО МХЛБЧП ХМЩВОХМУС Й ЪОБЮЙФЕМШОП ЧЪЗМСОХМ ОБ НЕОС.

— чЩ, ЧЕТОП, ОЕДБЧОП ОБ лБЧЛБЪЕ?

— у ЗПД, — ПФЧЕЮБМ С.

пО ХМЩВОХМУС ЧФПТЙЮОП.

— б ЮФП Ц?

— дБ ФБЛ-У! хЦБУОЩЕ ВЕУФЙЙ ЬФЙ БЪЙБФЩ! чЩ ДХНБЕФЕ, ПОЙ РПНПЗБАФ, ЮФП ЛТЙЮБФ? б ЮЕТФ ЙИ ТБЪВЕТЕФ, ЮФП ПОЙ ЛТЙЮБФ? вЩЛЙ-ФП ЙИ РПОЙНБАФ; ЪБРТСЗЙФЕ ИПФШ ДЧБДГБФШ, ФБЛ ЛПМЙ ПОЙ ЛТЙЛОХФ РП-УЧПЕНХ, ВЩЛЙ ЧУЕ ОЙ У НЕУФБ... хЦБУОЩЕ РМХФЩ! б ЮФП У ОЙИ ЧПЪШНЕЫШ?.. мАВСФ ДЕОШЗЙ ДТБФШ У РТПЕЪЦБАЭЙИ... йЪВБМПЧБМЙ НПЫЕООЙЛПЧ! хЧЙДЙФЕ, ПОЙ ЕЭЕ У ЧБУ ЧПЪШНХФ ОБ ЧПДЛХ. хЦ С ЙИ ЪОБА, НЕОС ОЕ РТПЧЕДХФ!

— б ЧЩ ДБЧОП ЪДЕУШ УМХЦЙФЕ?

— дБ, С ХЦ ЪДЕУШ УМХЦЙМ РТЙ бМЕЛУЕЕ рЕФТПЧЙЮЕ , — ПФЧЕЮБМ ПО, РТЙПУБОЙЧЫЙУШ. — лПЗДБ ПО РТЙЕИБМ ОБ мЙОЙА, С ВЩМ РПДРПТХЮЙЛПН, — РТЙВБЧЙМ ПО, — Й РТЙ ОЕН РПМХЮЙМ ДЧБ ЮЙОБ ЪБ ДЕМБ РТПФЙЧ ЗПТГЕЧ.

— б ФЕРЕТШ ЧЩ?..

— фЕРЕТШ УЮЙФБАУШ Ч ФТЕФШЕН МЙОЕКОПН ВБФБМШПОЕ. б ЧЩ, УНЕА УРТПУЙФШ?..

с УЛБЪБМ ЕНХ.

тБЪЗПЧПТ ЬФЙН ЛПОЮЙМУС Й НЩ РТПДПМЦБМЙ НПМЮБ ЙДФЙ ДТХЗ РПДМЕ ДТХЗБ. оБ ЧЕТЫЙОЕ ЗПТЩ ОБЫМЙ НЩ УОЕЗ. уПМОГЕ ЪБЛБФЙМПУШ, Й ОПЮШ РПУМЕДПЧБМБ ЪБ ДОЕН ВЕЪ РТПНЕЦХФЛБ, ЛБЛ ЬФП ПВЩЛОПЧЕООП ВЩЧБЕФ ОБ АЗЕ; ОП ВМБЗПДБТС ПФМЙЧХ УОЕЗПЧ НЩ МЕЗЛП НПЗМЙ ТБЪМЙЮБФШ ДПТПЗХ, ЛПФПТБС ЧУЕ ЕЭЕ ЫМБ Ч ЗПТХ, ИПФС ХЦЕ ОЕ ФБЛ ЛТХФП. с ЧЕМЕМ РПМПЦЙФШ ЮЕНПДБО УЧПК Ч ФЕМЕЦЛХ, ЪБНЕОЙФШ ВЩЛПЧ МПЫБДШНЙ Й Ч РПУМЕДОЙК ТБЪ ПЗМСОХМУС ОБ ДПМЙОХ; ОП ЗХУФПК ФХНБО, ОБИМЩОХЧЫЙК ЧПМОБНЙ ЙЪ ХЭЕМЙК, РПЛТЩЧБМ ЕЕ УПЧЕТЫЕООП, ОЙ ЕДЙОЩК ЪЧХЛ ОЕ ДПМЕФБМ ХЦЕ ПФФХДБ ДП ОБЫЕЗП УМХИБ. пУЕФЙОЩ ЫХНОП ПВУФХРЙМЙ НЕОС Й ФТЕВПЧБМЙ ОБ ЧПДЛХ; ОП ЫФБВУ-ЛБРЙФБО ФБЛ ЗТПЪОП ОБ ОЙИ РТЙЛТЙЛОХМ, ЮФП ПОЙ ЧНЙЗ ТБЪВЕЦБМЙУШ.

— чЕДШ ЬФБЛЙК ОБТПД! — УЛБЪБМ ПО, — Й ИМЕВБ РП-ТХУУЛЙ ОБЪЧБФШ ОЕ ХНЕЕФ, Б ЧЩХЮЙМ: «пЖЙГЕТ, ДБК ОБ ЧПДЛХ!» хЦ ФБФБТЩ РП НОЕ МХЮЫЕ: ФЕ ИПФШ ОЕРШАЭЙЕ...

дП УФБОГЙЙ ПУФБЧБМПУШ ЕЭЕ У ЧЕТУФХ. лТХЗПН ВЩМП ФЙИП, ФБЛ ФЙИП, ЮФП РП ЦХЦЦБОЙА ЛПНБТБ НПЦОП ВЩМП УМЕДЙФШ ЪБ ЕЗП РПМЕФПН. оБМЕЧП ЮЕТОЕМП ЗМХВПЛПЕ ХЭЕМШЕ; ЪБ ОЙН Й ЧРЕТЕДЙ ОБУ ФЕНОП-УЙОЙЕ ЧЕТЫЙОЩ ЗПТ, ЙЪТЩФЩЕ НПТЭЙОБНЙ, РПЛТЩФЩЕ УМПСНЙ УОЕЗБ, ТЙУПЧБМЙУШ ОБ ВМЕДОПН ОЕВПУЛМПОЕ, ЕЭЕ УПИТБОСЧЫЕН РПУМЕДОЙК ПФВМЕУЛ ЪБТЙ. оБ ФЕНОПН ОЕВЕ ОБЮЙОБМЙ НЕМШЛБФШ ЪЧЕЪДЩ, Й УФТБООП, НОЕ РПЛБЪБМПУШ, ЮФП ПОП ЗПТБЪДП ЧЩЫЕ, ЮЕН Х ОБУ ОБ УЕЧЕТЕ. рП ПВЕЙН УФПТПОБН ДПТПЗЙ ФПТЮБМЙ ЗПМЩЕ, ЮЕТОЩЕ ЛБНОЙ; ЛПК-ЗДЕ ЙЪ-РПД УОЕЗБ ЧЩЗМСДЩЧБМЙ ЛХУФБТОЙЛЙ, ОП ОЙ ПДЙО УХИПК МЙУФПЛ ОЕ ЫЕЧЕМЙМУС, Й ЧЕУЕМП ВЩМП УМЩЫБФШ УТЕДЙ ЬФПЗП НЕТФЧПЗП УОБ РТЙТПДЩ ЖЩТЛБОШЕ ХУФБМПК РПЮФПЧПК ФТПКЛЙ Й ОЕТПЧОПЕ РПВТСЛЙЧБОШЕ ТХУУЛПЗП ЛПМПЛПМШЮЙЛБ.

— ъБЧФТБ ВХДЕФ УМБЧОБС РПЗПДБ! — УЛБЪБМ С. ыФБВУ-ЛБРЙФБО ОЕ ПФЧЕЮБМ ОЙ УМПЧБ Й ХЛБЪБМ НОЕ РБМШГЕН ОБ ЧЩУПЛХА ЗПТХ, РПДОЙНБЧЫХАУС РТСНП РТПФЙЧ ОБУ.

— юФП Ц ЬФП? — УРТПУЙМ С.

— зХД-ЗПТБ.

— оХ ФБЛ ЮФП Ц?

— рПУНПФТЙФЕ, ЛБЛ ЛХТЙФУС.

й Ч УБНПН ДЕМЕ, зХД-ЗПТБ ЛХТЙМБУШ; РП ВПЛБН ЕЕ РПМЪБМЙ МЕЗЛЙЕ УФТХКЛЙ — ПВМБЛПЧ, Б ОБ ЧЕТЫЙОЕ МЕЦБМБ ЮЕТОБС ФХЮБ, ФБЛБС ЮЕТОБС, ЮФП ОБ ФЕНОПН ОЕВЕ ПОБ ЛБЪБМБУШ РСФОПН.

хЦ НЩ ТБЪМЙЮБМЙ РПЮФПЧХА УФБОГЙА, ЛТПЧМЙ ПЛТХЦБАЭЙИ ЕЕ УБЛМЕК. Й РЕТЕД ОБНЙ НЕМШЛБМЙ РТЙЧЕФОЩЕ ПЗПОШЛЙ, ЛПЗДБ РБИОХМ УЩТПК, ИПМПДОЩК ЧЕФЕТ, ХЭЕМШЕ ЪБЗХДЕМП Й РПЫЕМ НЕМЛЙК ДПЦДШ. еДЧБ ХУРЕМ С ОБЛЙОХФШ ВХТЛХ, ЛБЛ РПЧБМЙМ УОЕЗ. с У ВМБЗПЗПЧЕОЙЕН РПУНПФТЕМ ОБ ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ...

— оБН РТЙДЕФУС ЪДЕУШ ОПЮЕЧБФШ, — УЛБЪБМ ПО У ДПУБДПА, — Ч ФБЛХА НЕФЕМШ ЮЕТЕЪ ЗПТЩ ОЕ РЕТЕЕДЕЫШ. юФП? ВЩМЙ МШ ПВЧБМЩ ОБ лТЕУФПЧПК? — УРТПУЙМ ПО ЙЪЧПЪЮЙЛБ.

— оЕ ВЩМП, ЗПУРПДЙО, — ПФЧЕЮБМ ПУЕФЙО-ЙЪЧПЪЮЙЛ, — Б ЧЙУЙФ НОПЗП, НОПЗП.

ъБ ОЕЙНЕОЙЕН ЛПНОБФЩ ДМС РТПЕЪЦБАЭЙИ ОБ УФБОГЙЙ, ОБН ПФЧЕМЙ ОПЮМЕЗ Ч ДЩНОПК УБЛМЕ. с РТЙЗМБУЙМ УЧПЕЗП УРХФОЙЛБ ЧЩРЙФШ ЧНЕУФЕ УФБЛБО ЮБС, ЙВП УП НОПК ВЩМ ЮХЗХООЩК ЮБКОЙЛ — ЕДЙОУФЧЕООБС ПФТБДБ НПС Ч РХФЕЫЕУФЧЙСИ РП лБЧЛБЪХ.

уБЛМС ВЩМБ РТЙМЕРМЕОБ ПДОЙН ВПЛПН Л УЛБМЕ; ФТЙ УЛПМШЪЛЙЕ, НПЛТЩЕ УФХРЕОЙ ЧЕМЙ Л ЕЕ ДЧЕТЙ. пЭХРША ЧПЫЕМ С Й ОБФЛОХМУС ОБ ЛПТПЧХ (ИМЕЧ Х ЬФЙИ МАДЕК ЪБНЕОСЕФ МБЛЕКУЛХА). с ОЕ ЪОБМ, ЛХДБ ДЕЧБФШУС: ФХФ ВМЕАФ ПЧГЩ, ФБН ЧПТЮЙФ УПВБЛБ. л УЮБУФША, Ч УФПТПОЕ ВМЕУОХМ ФХУЛМЩК УЧЕФ Й РПНПЗ НОЕ ОБКФЙ ДТХЗПЕ ПФЧЕТУФЙЕ ОБРПДПВЙЕ ДЧЕТЙ. фХФ ПФЛТЩМБУШ ЛБТФЙОБ ДПЧПМШОП ЪБОЙНБФЕМШОБС: ЫЙТПЛБС УБЛМС, ЛПФПТПК ЛТЩЫБ ПРЙТБМБУШ ОБ ДЧБ ЪБЛПРЮЕООЩЕ УФПМВБ, ВЩМБ РПМОБ ОБТПДБ. рПУЕТЕДЙОЕ ФТЕЭБМ ПЗПОЕЛ, ТБЪМПЦЕООЩК ОБ ЪЕНМЕ, Й ДЩН, ЧЩФБМЛЙЧБЕНЩК ПВТБФОП ЧЕФТПН ЙЪ ПФЧЕТУФЙС Ч ЛТЩЫЕ, ТБУУФЙМБМУС ЧПЛТХЗ ФБЛПК ЗХУФПК РЕМЕОПА, ЮФП С ДПМЗП ОЕ НПЗ ПУНПФТЕФШУС; Х ПЗОС УЙДЕМЙ ДЧЕ УФБТХИЙ, НОПЦЕУФЧП ДЕФЕК Й ПДЙО ИХДПЭБЧЩК ЗТХЪЙО, ЧУЕ Ч МПИНПФШСИ. оЕЮЕЗП ВЩМП ДЕМБФШ, НЩ РТЙАФЙМЙУШ Х ПЗОС, ЪБЛХТЙМЙ ФТХВЛЙ, Й УЛПТП ЮБКОЙЛ ЪБЫЙРЕМ РТЙЧЕФМЙЧП.

— цБМЛЙЕ МАДЙ! — УЛБЪБМ С ЫФБВУ-ЛБРЙФБОХ, ХЛБЪЩЧБС ОБ ОБЫЙИ ЗТСЪОЩИ ИПЪСЕЧ, ЛПФПТЩЕ НПМЮБ ОБ ОБУ УНПФТЕМЙ Ч ЛБЛПН-ФП ПУФПМВЕОЕОЙЙ.

— рТЕЗМХРЩК ОБТПД! — ПФЧЕЮБМ ПО. — рПЧЕТЙФЕ МЙ? ОЙЮЕЗП ОЕ ХНЕАФ, ОЕ УРПУПВОЩ ОЙ Л ЛБЛПНХ ПВТБЪПЧБОЙА! хЦ РП ЛТБКОЕК НЕТЕ ОБЫЙ ЛБВБТДЙОГЩ ЙМЙ ЮЕЮЕОГЩ ИПФС ТБЪВПКОЙЛЙ, ЗПМЩЫЙ, ЪБФП ПФЮБСООЩЕ ВБЫЛЙ, Б Х ЬФЙИ Й Л ПТХЦЙА ОЙЛБЛПК ПИПФЩ ОЕФ: РПТСДПЮОПЗП ЛЙОЦБМБ ОЙ ОБ ПДОПН ОЕ ХЧЙДЙЫШ. хЦ РПДМЙООП ПУЕФЙОЩ!

— б ЧЩ ДПМЗП ВЩМЙ Ч юЕЮОЕ?

— дБ, С МЕФ ДЕУСФШ УФПСМ ФБН Ч ЛТЕРПУФЙ У ТПФПА, Х лБНЕООПЗП вТПДБ, — ЪОБЕФЕ?

— уМЩИБМ.

— чПФ, ВБФАЫЛБ, ОБДПЕМЙ ОБН ЬФЙ ЗПМПЧПТЕЪЩ; ОЩОЮЕ, УМБЧБ ВПЗХ, УНЙТОЕЕ; Б ВЩЧБМП, ОБ УФП ЫБЗПЧ ПФПКДЕЫШ ЪБ ЧБМ, ХЦЕ ЗДЕ-ОЙВХДШ ЛПУНБФЩК ДШСЧПМ УЙДЙФ Й ЛБТБХМЙФ: ЮХФШ ЪБЪЕЧБМУС, ФПЗП Й ЗМСДЙ — МЙВП БТЛБО ОБ ЫЕЕ, МЙВП РХМС Ч ЪБФЩМЛЕ. б НПМПДГЩ!..

— б, ЮБК, НОПЗП У ЧБНЙ ВЩЧБМП РТЙЛМАЮЕОЙК? — УЛБЪБМ С, РПДУФТЕЛБЕНЩК МАВПРЩФУФЧПН.

— лБЛ ОЕ ВЩЧБФШ! ВЩЧБМП...

фХФ ПО ОБЮБМ ЭЙРБФШ МЕЧЩК ХУ, РПЧЕУЙМ ЗПМПЧХ Й РТЙЪБДХНБМУС. нОЕ УФТБИ ИПФЕМПУШ ЧЩФСОХФШ ЙЪ ОЕЗП ЛБЛХА-ОЙВХДШ ЙУФПТЙКЛХ — ЦЕМБОЙЕ, УЧПКУФЧЕООПЕ ЧУЕН РХФЕЫЕУФЧХАЭЙН Й ЪБРЙУЩЧБАЭЙН МАДСН. нЕЦДХ ФЕН ЮБК РПУРЕМ; С ЧЩФБЭЙМ ЙЪ ЮЕНПДБОБ ДЧБ РПИПДОЩИ УФБЛБОЮЙЛБ, ОБМЙМ Й РПУФБЧЙМ ПДЙО РЕТЕД ОЙН. пО ПФИМЕВОХМ Й УЛБЪБМ ЛБЛ ВХДФП РТП УЕВС: «дБ, ВЩЧБМП!» ьФП ЧПУЛМЙГБОЙЕ РПДБМП НОЕ ВПМШЫЙЕ ОБДЕЦДЩ. с ЪОБА, УФБТЩЕ ЛБЧЛБЪГЩ МАВСФ РПЗПЧПТЙФШ, РПТБУУЛБЪБФШ; ЙН ФБЛ ТЕДЛП ЬФП ХДБЕФУС: ДТХЗПК МЕФ РСФШ УФПЙФ ЗДЕ-ОЙВХДШ Ч ЪБИПМХУФШЕ У ТПФПК, Й ГЕМЩЕ РСФШ МЕФ ЕНХ ОЙЛФП ОЕ УЛБЦЕФ «ЪДТБЧУФЧХКФЕ» (РПФПНХ ЮФП ЖЕМШДЖЕВЕМШ ЗПЧПТЙФ «ЪДТБЧЙС ЦЕМБА»). б РПВПМФБФШ ВЩМП ВЩ П ЮЕН: ЛТХЗПН ОБТПД ДЙЛЙК, МАВПРЩФОЩК; ЛБЦДЩК ДЕОШ ПРБУОПУФШ, УМХЮБЙ ВЩЧБАФ ЮХДОЩЕ, Й ФХФ РПОЕЧПМЕ РПЦБМЕЕЫШ П ФПН, ЮФП Х ОБУ ФБЛ НБМП ЪБРЙУЩЧБАФ.

— оЕ ИПФЙФЕ МЙ РПДВБЧЙФШ ТПНХ? — УЛБЪБМ С УЧПЕНХ УПВЕУЕДОЙЛХ, — Х НЕОС ЕУФШ ВЕМЩК ЙЪ фЙЖМЙУБ; ФЕРЕТШ ИПМПДОП.

— оЕФ-У, ВМБЗПДБТУФЧХКФЕ, ОЕ РША.

— юФП ФБЛ?

— дБ ФБЛ. с ДБМ УЕВЕ ЪБЛМСФШЕ. лПЗДБ С ВЩМ ЕЭЕ РПДРПТХЮЙЛПН, ТБЪ, ЪОБЕФЕ, НЩ РПДЗХМСМЙ НЕЦДХ УПВПК, Б ОПЮША УДЕМБМБУШ ФТЕЧПЗБ; ЧПФ НЩ Й ЧЩЫМЙ РЕТЕД ЖТХОФ ОБЧЕУЕМЕ, ДБ ХЦ Й ДПУФБМПУШ ОБН, ЛБЛ бМЕЛУЕК рЕФТПЧЙЮ ХЪОБМ: ОЕ ДБК ЗПУРПДЙ, ЛБЛ ПО ТБУУЕТДЙМУС! ЮХФШ-ЮХФШ ОЕ ПФДБМ РПД УХД. пОП Й ФПЮОП: ДТХЗПК ТБЪ ГЕМЩК ЗПД ЦЙЧЕЫШ, ОЙЛПЗП ОЕ ЧЙДЙЫШ, ДБ ЛБЛ ФХФ ЕЭЕ ЧПДЛБ — РТПРБДЫЙК ЮЕМПЧЕЛ!

хУМЩЫБЧ ЬФП, С РПЮФЙ РПФЕТСМ ОБДЕЦДХ.

— дБ ЧПФ ИПФШ ЮЕТЛЕУЩ, — РТПДПМЦБМ ПО, — ЛБЛ ОБРШАФУС ВХЪЩ ОБ УЧБДШВЕ ЙМЙ ОБ РПИПТПОБИ, ФБЛ Й РПЫМБ ТХВЛБ. с ТБЪ ОБУЙМХ ОПЗЙ ХОЕУ, Б ЕЭЕ Х НЙТОПЧБ ЛОСЪС ВЩМ Ч ЗПУФСИ.

— лБЛ ЦЕ ЬФП УМХЮЙМПУШ?

— чПФ (ПО ОБВЙМ ФТХВЛХ, ЪБФСОХМУС Й ОБЮБМ ТБУУЛБЪЩЧБФШ), ЧПФ ЙЪЧПМЙФЕ ЧЙДЕФШ, С ФПЗДБ УФПСМ Ч ЛТЕРПУФЙ ЪБ фЕТЕЛПН У ТПФПК — ЬФПНХ УЛПТП РСФШ МЕФ. тБЪ, ПУЕОША РТЙЫЕМ ФТБОУРПТФ У РТПЧЙБОФПН; Ч ФТБОУРПТФЕ ВЩМ ПЖЙГЕТ, НПМПДПК ЮЕМПЧЕЛ МЕФ ДЧБДГБФЙ РСФЙ. пО СЧЙМУС ЛП НОЕ Ч РПМОПК ЖПТНЕ Й ПВЯСЧЙМ, ЮФП ЕНХ ЧЕМЕОП ПУФБФШУС Х НЕОС Ч ЛТЕРПУФЙ. пО ВЩМ ФБЛПК ФПОЕОШЛЙК, ВЕМЕОШЛЙК, ОБ ОЕН НХОДЙТ ВЩМ ФБЛПК ОПЧЕОШЛЙК, ЮФП С ФПФЮБУ ДПЗБДБМУС, ЮФП ПО ОБ лБЧЛБЪЕ Х ОБУ ОЕДБЧОП. «чЩ, ЧЕТОП, — УРТПУЙМ С ЕЗП, — РЕТЕЧЕДЕОЩ УАДБ ЙЪ тПУУЙЙ?» — «фПЮОП ФБЛ, ЗПУРПДЙО ЫФБВУ-ЛБРЙФБО», — ПФЧЕЮБМ ПО. с ЧЪСМ ЕЗП ЪБ ТХЛХ Й УЛБЪБМ: «пЮЕОШ ТБД, ПЮЕОШ ТБД. чБН ВХДЕФ ОЕНОПЦЛП УЛХЮОП... ОХ ДБ НЩ У ЧБНЙ ВХДЕН ЦЙФШ РП-РТЙСФЕМШУЛЙ... дБ, РПЦБМХКУФБ, ЪПЧЙФЕ НЕОС РТПУФП нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, Й, РПЦБМХКУФБ, — Л ЮЕНХ ЬФБ РПМОБС ЖПТНБ? РТЙИПДЙФЕ ЛП НОЕ ЧУЕЗДБ Ч ЖХТБЦЛЕ». еНХ ПФЧЕМЙ ЛЧБТФЙТХ, Й ПО РПУЕМЙМУС Ч ЛТЕРПУФЙ.

— б ЛБЛ ЕЗП ЪЧБМЙ? — УРТПУЙМ С нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ.

— еЗП ЪЧБМЙ... зТЙЗПТЙЕН бМЕЛУБОДТПЧЙЮЕН рЕЮПТЙОЩН. уМБЧОЩК ВЩМ НБМЩК, УНЕА ЧБУ ХЧЕТЙФШ; ФПМШЛП ОЕНОПЦЛП УФТБОЕО. чЕДШ, ОБРТЙНЕТ, Ч ДПЦДЙЛ, Ч ИПМПД ГЕМЩК ДЕОШ ОБ ПИПФЕ; ЧУЕ ЙЪЪСВОХФ, ХУФБОХФ — Б ЕНХ ОЙЮЕЗП. б ДТХЗПК ТБЪ УЙДЙФ Х УЕВС Ч ЛПНОБФЕ, ЧЕФЕТ РБИОЕФ, ХЧЕТСЕФ, ЮФП РТПУФХДЙМУС; УФБЧОЕН УФХЛОЕФ, ПО ЧЪДТПЗОЕФ Й РПВМЕДОЕЕФ; Б РТЙ НОЕ ИПДЙМ ОБ ЛБВБОБ ПДЙО ОБ ПДЙО; ВЩЧБМП, РП ГЕМЩН ЮБУБН УМПЧБ ОЕ ДПВШЕЫШУС, ЪБФП ХЦ ЙОПЗДБ ЛБЛ ОБЮОЕФ ТБУУЛБЪЩЧБФШ, ФБЛ ЦЙЧПФЙЛЙ ОБДПТЧЕЫШ УП УНЕИБ... дБ-У, У ВПМШЫЙНЙ ВЩМ УФТБООПУФСНЙ, Й, ДПМЦОП ВЩФШ, ВПЗБФЩК ЮЕМПЧЕЛ: УЛПМШЛП Х ОЕЗП ВЩМП ТБЪОЩИ ДПТПЗЙИ ЧЕЭЙГ!..

— б ДПМЗП ПО У ЧБНЙ ЦЙМ? — УРТПУЙМ С ПРСФШ.

— дБ У ЗПД. оХ ДБ ХЦ ЪБФП РБНСФЕО НОЕ ЬФПФ ЗПД; ОБДЕМБМ ПО НОЕ ИМПРПФ, ОЕ ФЕН ВХДШ РПНСОХФ! чЕДШ ЕУФШ, РТБЧП, ЬФБЛЙЕ МАДЙ, Х ЛПФПТЩИ ОБ ТПДХ ОБРЙУБОП, ЮФП У ОЙНЙ ДПМЦОЩ УМХЮБФШУС ТБЪОЩЕ ОЕПВЩЛОПЧЕООЩЕ ЧЕЭЙ!

— оЕПВЩЛОПЧЕООЩЕ? — ЧПУЛМЙЛОХМ С У ЧЙДПН МАВПРЩФУФЧБ, РПДМЙЧБС ЕНХ ЮБС.

— б ЧПФ С ЧБН ТБУУЛБЦХ. чЕТУФ ЫЕУФШ ПФ ЛТЕРПУФЙ ЦЙМ ПДЙО НЙТОПК ЛОСЪШ. уЩОЙЫЛБ ЕЗП, НБМШЮЙЛ МЕФ РСФОБДГБФЙ, РПЧБДЙМУС Л ОБН ЕЪДЙФ: ЧУСЛЙК ДЕОШ, ВЩЧБМП, ФП ЪБ ФЕН, ФП ЪБ ДТХЗЙН; Й ХЦ ФПЮОП, ЙЪВБМПЧБМЙ НЩ ЕЗП У зТЙЗПТЙЕН бМЕЛУБОДТПЧЙЮЕН. б ХЦ ЛБЛПК ВЩМ ЗПМПЧПТЕЪ, РТПЧПТОЩК ОБ ЮФП ИПЮЕЫШ: ЫБРЛХ МЙ РПДОСФШ ОБ ЧУЕН УЛБЛХ, ЙЪ ТХЦШС МЙ УФТЕМСФШ. пДОП ВЩМП Ч ОЕН ОЕИПТПЫП: ХЦБУОП РБДПЛ ВЩМ ОБ ДЕОШЗЙ. тБЪ, ДМС УНЕИБ, зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ПВЕЭБМУС ЕНХ ДБФШ ЮЕТЧПОЕГ, ЛПМЙ ПО ЕНХ ХЛТБДЕФ МХЮЫЕЗП ЛПЪМБ ЙЪ ПФГПЧУЛПЗП УФБДБ; Й ЮФП Ц ЧЩ ДХНБЕФЕ? ОБ ДТХЗХА ЦЕ ОПЮШ РТЙФБЭЙМ ЕЗП ЪБ ТПЗБ. б ВЩЧБМП, НЩ ЕЗП ЧЪДХНБЕН ДТБЪОЙФШ, ФБЛ ЗМБЪБ ЛТПЧША Й ОБМШАФУС, Й УЕКЮБУ ЪБ ЛЙОЦБМ. «ьК, бЪБНБФ, ОЕ УОПУЙФШ ФЕВЕ ЗПМПЧЩ, — ЗПЧПТЙМ С ЕНХ, СНБО ВХДЕФ ФЧПС ВБЫЛБ!»

тБЪ РТЙЕЪЦБЕФ УБН УФБТЩК ЛОСЪШ ЪЧБФШ ОБУ ОБ УЧБДШВХ: ПО ПФДБЧБМ УФБТЫХА ДПЮШ ЪБНХЦ, Б НЩ ВЩМЙ У ОЙН ЛХОБЛЙ: ФБЛ ОЕМШЪС ЦЕ, ЪОБЕФЕ, ПФЛБЪБФШУС, ИПФШ ПО Й ФБФБТЙО. пФРТБЧЙМЙУШ. ч БХМЕ НОПЦЕУФЧП УПВБЛ ЧУФТЕФЙМП ОБУ ЗТПНЛЙН МБЕН. цЕОЭЙОЩ, ХЧЙДС ОБУ, РТСФБМЙУШ; ФЕ, ЛПФПТЩИ НЩ НПЗМЙ ТБУУНПФТЕФШ Ч МЙГП, ВЩМЙ ДБМЕЛП ОЕ ЛТБУБЧЙГЩ. «с ЙНЕМ ЗПТБЪДП МХЮЫЕЕ НОЕОЙЕ П ЮЕТЛЕЫЕОЛБИ», — УЛБЪБМ НОЕ зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ. «рПЗПДЙФЕ!» — ПФЧЕЮБМ С, ХУНЕИБСУШ. х НЕОС ВЩМП УЧПЕ ОБ ХНЕ.

х ЛОСЪС Ч УБЛМЕ УПВТБМПУШ ХЦЕ НОПЦЕУФЧП ОБТПДБ. х БЪЙБФПЧ, ЪОБЕФЕ, ПВЩЮБК ЧУЕИ ЧУФТЕЮОЩИ Й РПРЕТЕЮОЩИ РТЙЗМБЫБФШ ОБ УЧБДШВХ. оБУ РТЙОСМЙ УП ЧУЕНЙ РПЮЕУФСНЙ Й РПЧЕМЙ Ч ЛХОБГЛХА. с, ПДОБЛП Ц, ОЕ РПЪБВЩМ РПДНЕФЙФШ, ЗДЕ РПУФБЧЙМЙ ОБЫЙИ МПЫБДЕК, ЪОБЕФЕ, ДМС ОЕРТЕДЧЙДЙНПЗП УМХЮБС.

— лБЛ ЦЕ Х ОЙИ РТБЪДОХАФ УЧБДШВХ? — УРТПУЙМ С ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ.

— дБ ПВЩЛОПЧЕООП. уОБЮБМБ НХММБ РТПЮЙФБЕФ ЙН ЮФП-ФП ЙЪ лПТБОБ; РПФПН ДБТСФ НПМПДЩИ Й ЧУЕИ ЙИ ТПДУФЧЕООЙЛПЧ, ЕДСФ, РШАФ ВХЪХ; РПФПН ОБЮЙОБЕФУС ДЦЙЗЙФПЧЛБ, Й ЧУЕЗДБ ПДЙО ЛБЛПК-ОЙВХДШ ПВПТЧЩЫ, ЪБУБМЕООЩК, ОБ УЛЧЕТОПК ИТПНПК МПЫБДЕОЛЕ, МПНБЕФУС, РБСУОЙЮБЕФ, УНЕЫЙФ ЮЕУФОХА ЛПНРБОЙА; РПФПН, ЛПЗДБ УНЕТЛОЕФУС, Ч ЛХОБГЛПК ОБЮЙОБЕФУС, РП-ОБЫЕНХ УЛБЪБФШ, ВБМ. вЕДОЩК УФБТЙЮЙЫЛБ ВТЕОЮЙФ ОБ ФТЕИУФТХООПК... ЪБВЩМ, ЛБЛ РП-ЙИОЕНХ ОХ, ДБ ЧТПДЕ ОБЫЕК ВБМБМБКЛЙ. дЕЧЛЙ Й НПМПДЩЕ ТЕВСФБ УФБОПЧСФУС Ч ДЧЕ ЫЕТЕОЗЙ ПДОБ РТПФЙЧ ДТХЗПК, ИМПРБАФ Ч МБДПЫЙ Й РПАФ. чПФ ЧЩИПДЙФ ПДОБ ДЕЧЛБ Й ПДЙО НХЦЮЙОБ ОБ УЕТЕДЙОХ Й ОБЮЙОБАФ ЗПЧПТЙФШ ДТХЗ ДТХЗХ УФЙИЙ ОБТБУРЕЧ, ЮФП РПРБМП, Б ПУФБМШОЩЕ РПДИЧБФЩЧБАФ ИПТПН. нЩ У рЕЮПТЙОЩН УЙДЕМЙ ОБ РПЮЕФОПН НЕУФЕ, Й ЧПФ Л ОЕНХ РПДПЫМБ НЕОШЫБС ДПЮШ ИПЪСЙОБ, ДЕЧХЫЛБ МЕФ ЫЕУФОБДГБФЙ, Й РТПРЕМБ ЕНХ... ЛБЛ ВЩ УЛБЪБФШ?.. ЧТПДЕ ЛПНРМЙНЕОФБ.

— б ЮФП Ц ФБЛПЕ ПОБ РТПРЕМБ, ОЕ РПНОЙФЕ МЙ?

— дБ, ЛБЦЕФУС, ЧПФ ФБЛ: «уФТПКОЩ, ДЕУЛБФШ, ОБЫЙ НПМПДЩЕ ДЦЙЗЙФЩ, Й ЛБЖФБОЩ ОБ ОЙИ УЕТЕВТПН ЧЩМПЦЕОЩ, Б НПМПДПК ТХУУЛЙК ПЖЙГЕТ УФТПКОЕЕ ЙИ, Й ЗБМХОЩ ОБ ОЕН ЪПМПФЩЕ. пО ЛБЛ ФПРПМШ НЕЦДХ ОЙНЙ; ФПМШЛП ОЕ ТБУФЙ, ОЕ ГЧЕУФЙ ЕНХ Ч ОБЫЕН УБДХ». рЕЮПТЙО ЧУФБМ, РПЛМПОЙМУС ЕК, РТЙМПЦЙЧ ТХЛХ ЛП МВХ Й УЕТДГХ, Й РТПУЙМ НЕОС ПФЧЕЮБФШ ЕК, С ИПТПЫП ЪОБА РП-ЙИОЕНХ Й РЕТЕЧЕМ ЕЗП ПФЧЕФ.

лПЗДБ ПОБ ПФ ОБУ ПФПЫМБ, ФПЗДБ С ЫЕРОХМ зТЙЗПТША бМЕЛУБОДТПЧЙЮХ: «оХ ЮФП, ЛБЛПЧБ?» — «рТЕМЕУФШ! — ПФЧЕЮБМ ПО. — б ЛБЛ ЕЕ ЪПЧХФ?» — «еЕ ЪПЧХФ вЬМПА», — ПФЧЕЮБМ С.

й ФПЮОП, ПОБ ВЩМБ ИПТПЫБ: ЧЩУПЛБС, ФПОЕОШЛБС, ЗМБЪБ ЮЕТОЩЕ, ЛБЛ Х ЗПТОПК УЕТОЩ, ФБЛ Й ЪБЗМСДЩЧБМЙ ОБН Ч ДХЫХ. рЕЮПТЙО Ч ЪБДХНЮЙЧПУФЙ ОЕ УЧПДЙМ У ОЕЕ ЗМБЪ, Й ПОБ ЮБУФЕОШЛП ЙУРПДМПВШС ОБ ОЕЗП РПУНБФТЙЧБМБ. фПМШЛП ОЕ ПДЙО рЕЮПТЙО МАВПЧБМУС ИПТПЫЕОШЛПК ЛОСЦОПК: ЙЪ ХЗМБ ЛПНОБФЩ ОБ ОЕЕ УНПФТЕМЙ ДТХЗЙЕ ДЧБ ЗМБЪБ, ОЕРПДЧЙЦОЩЕ, ПЗОЕООЩЕ. с УФБМ ЧЗМСДЩЧБФШУС Й ХЪОБМ НПЕЗП УФБТПЗП ЪОБЛПНГБ лБЪВЙЮБ. пО, ЪОБЕФЕ, ВЩМ ОЕ ФП, ЮФПВ НЙТОПК, ОЕ ФП, ЮФПВ ОЕНЙТОПК. рПДПЪТЕОЙК ОБ ОЕЗП ВЩМП НОПЗП, ИПФШ ПО ОЙ Ч ЛБЛПК ЫБМПУФЙ ОЕ ВЩМ ЪБНЕЮЕО. вЩЧБМП, ПО РТЙЧПДЙМ Л ОБН Ч ЛТЕРПУФШ ВБТБОПЧ Й РТПДБЧБМ ДЕЫЕЧП, ФПМШЛП ОЙЛПЗДБ ОЕ ФПТЗПЧБМУС: ЮФП ЪБРТПУЙФ, ДБЧБК, — ИПФШ ЪБТЕЦШ, ОЕ ХУФХРЙФ. зПЧПТЙМЙ РТП ОЕЗП, ЮФП ПО МАВЙФ ФБУЛБФШУС ОБ лХВБОШ У БВТЕЛБНЙ, Й, РТБЧДХ УЛБЪБФШ, ТПЦБ Х ОЕЗП ВЩМБ УБНБС ТБЪВПКОЙЮШС: НБМЕОШЛЙК, УХИПК, ЫЙТПЛПРМЕЮЙК... б ХЦ МПЧПЛ-ФП, МПЧПЛ-ФП ВЩМ, ЛБЛ ВЕУ! вЕЫНЕФ ЧУЕЗДБ ЙЪПТЧБООЩК, Ч ЪБРМБФЛБИ, Б ПТХЦЙЕ Ч УЕТЕВТЕ. б МПЫБДШ ЕЗП УМБЧЙМБУШ Ч ГЕМПК лБВБТДЕ, — Й ФПЮОП, МХЮЫЕ ЬФПК МПЫБДЙ ОЙЮЕЗП ЧЩДХНБФШ ОЕЧПЪНПЦОП. оЕДБТПН ЕНХ ЪБЧЙДПЧБМЙ ЧУЕ ОБЕЪДОЙЛЙ Й ОЕ ТБЪ РЩФБМЙУШ ЕЕ ХЛТБУФШ, ФПМШЛП ОЕ ХДБЧБМПУШ. лБЛ ФЕРЕТШ ЗМСЦХ ОБ ЬФХ МПЫБДШ: ЧПТПОБС, ЛБЛ УНПМШ, ОПЗЙ — УФТХОЛЙ, Й ЗМБЪБ ОЕ ИХЦЕ, ЮЕН Х вЬМЩ; Б ЛБЛБС УЙМБ! УЛБЮЙ ИПФШ ОБ РСФШДЕУСФ ЧЕТУФ; Б ХЦ ЧЩЕЪЦЕОБ — ЛБЛ УПВБЛБ ВЕЗБЕФ ЪБ ИПЪСЙОПН, ЗПМПУ ДБЦЕ ЕЗП ЪОБМБ! вЩЧБМП, ПО ЕЕ ОЙЛПЗДБ Й ОЕ РТЙЧСЪЩЧБЕФ. хЦ ФБЛБС ТБЪВПКОЙЮШС МПЫБДШ!..

ч ЬФПФ ЧЕЮЕТ лБЪВЙЮ ВЩМ ХЗТАНЕЕ, ЮЕН ЛПЗДБ-ОЙВХДШ, Й С ЪБНЕФЙМ, ЮФП Х ОЕЗП РПД ВЕЫНЕФПН ОБДЕФБ ЛПМШЮХЗБ. «оЕДБТПН ОБ ОЕН ЬФБ ЛПМШЮХЗБ, — РПДХНБМ С, — ХЦ ПО, ЧЕТОП, ЮФП-ОЙВХДШ ЪБНЩЫМСЕФ».

дХЫОП УФБМП Ч УБЛМЕ, Й С ЧЩЫЕМ ОБ ЧПЪДХИ ПУЧЕЦЙФШУС. оПЮШ ХЦ МПЦЙМБУШ ОБ ЗПТЩ, Й ФХНБО ОБЮЙОБМ ВТПДЙФШ РП ХЭЕМШСН.

нОЕ ЧЪДХНБМПУШ ЪБЧЕТОХФШ РПД ОБЧЕУ, ЗДЕ УФПСМЙ ОБЫЙ МПЫБДЙ, РПУНПФТЕФШ, ЕУФШ МЙ Х ОЙИ ЛПТН, Й РТЙФПН ПУФПТПЦОПУФШ ОЙЛПЗДБ ОЕ НЕЫБЕФ: Х НЕОС ЦЕ ВЩМБ МПЫБДШ УМБЧОБС, Й ХЦ ОЕ ПДЙО ЛБВБТДЙОЕГ ОБ ОЕЕ ХНЙМШОП РПЗМСДЩЧБМ, РТЙЗПЧБТЙЧБС: «сЛЫЙ ФИЕ, ЮЕЛ СЛЫЙ! »

рТПВЙТБАУШ ЧДПМШ ЪБВПТБ Й ЧДТХЗ УМЩЫХ ЗПМПУБ; ПДЙО ЗПМПУ С ФПФЮБУ ХЪОБМ: ЬФП ВЩМ РПЧЕУБ бЪБНБФ, УЩО ОБЫЕЗП ИПЪСЙОБ; ДТХЗПК ЗПЧПТЙМ ТЕЦЕ Й ФЙЫЕ. «п ЮЕН ПОЙ ФХФ ФПМЛХАФ? — РПДХНБМ С, — ХЦ ОЕ П НПЕК МЙ МПЫБДЛЕ?» чПФ РТЙУЕМ С Х ЪБВПТБ Й УФБМ РТЙУМХЫЙЧБФШУС, УФБТБСУШ ОЕ РТПРХУФЙФШ ОЙ ПДОПЗП УМПЧБ. йОПЗДБ ЫХН РЕУЕО Й ЗПЧПТ ЗПМПУПЧ, ЧЩМЕФБС ЙЪ УБЛМЙ, ЪБЗМХЫБМЙ МАВПРЩФОЩК ДМС НЕОС ТБЪЗПЧПТ.

— уМБЧОБС Х ФЕВС МПЫБДШ! — ЗПЧПТЙМ бЪБНБФ, — ЕУМЙ ВЩ С ВЩМ ИПЪСЙО Ч ДПНЕ Й ЙНЕМ ФБВХО Ч ФТЙУФБ ЛПВЩМ, ФП ПФДБМ ВЩ РПМПЧЙОХ ЪБ ФЧПЕЗП УЛБЛХОБ, лБЪВЙЮ!

«б! лБЪВЙЮ!» — РПДХНБМ С Й ЧУРПНОЙМ ЛПМШЮХЗХ.

— дБ, — ПФЧЕЮБМ лБЪВЙЮ РПУМЕ ОЕЛПФПТПЗП НПМЮБОЙС, — Ч ГЕМПК лБВБТДЕ ОЕ ОБКДЕЫШ ФБЛПК. тБЪ, — ЬФП ВЩМП ЪБ фЕТЕЛПН, — С ЕЪДЙМ У БВТЕЛБНЙ ПФВЙЧБФШ ТХУУЛЙЕ ФБВХОЩ; ОБН ОЕ РПУЮБУФМЙЧЙМПУШ, Й НЩ ТБУУЩРБМЙУШ ЛФП ЛХДБ. ъБ НОПК ОЕУМЙУШ ЮЕФЩТЕ ЛБЪБЛБ; ХЦ С УМЩЫБМ ЪБ УПВПА ЛТЙЛЙ ЗСХТПЧ, Й РЕТЕДП НОПА ВЩМ ЗХУФПК МЕУ. рТЙМЕЗ С ОБ УЕДМП, РПТХЮЙМ УЕВЕ БММБИХ Й Ч РЕТЧЩК ТБЪ Ч ЦЙЪОЙ ПУЛПТВЙМ ЛПОС ХДБТПН РМЕФЙ. лБЛ РФЙГБ ОЩТОХМ ПО НЕЦДХ ЧЕФЧСНЙ; ПУФТЩЕ ЛПМАЮЛЙ ТЧБМЙ НПА ПДЕЦДХ, УХИЙЕ УХЮШС ЛБТБЗБЮБ ВЙМЙ НЕОС РП МЙГХ. лПОШ НПК РТЩЗБМ ЮЕТЕЪ РОЙ, ТБЪТЩЧБМ ЛХУФЩ ЗТХДША. мХЮЫЕ ВЩМП ВЩ НОЕ ЕЗП ВТПУЙФШ Х ПРХЫЛЙ Й УЛТЩФШУС Ч МЕУХ РЕЫЛПН, ДБ ЦБМШ ВЩМП У ОЙН ТБУУФБФШУС, — Й РТПТПЛ ЧПЪОБЗТБДЙМ НЕОС. оЕУЛПМШЛП РХМШ РТПЧЙЪЦБМП ОБД НПЕК ЗПМПЧПА; С ХЦ УМЩЫБМ, ЛБЛ УРЕЫЙЧЫЙЕУС ЛБЪБЛЙ ВЕЦБМЙ РП УМЕДБН... чДТХЗ РЕТЕДП НОПА ТЩФЧЙОБ ЗМХВПЛБС; УЛБЛХО НПК РТЙЪБДХНБМУС — Й РТЩЗОХМ. ъБДОЙЕ ЕЗП ЛПРЩФБ ПВПТЧБМЙУШ У РТПФЙЧОПЗП ВЕТЕЗБ, Й ПО РПЧЙУ ОБ РЕТЕДОЙИ ОПЗБИ; С ВТПУЙМ РПЧПДШС Й РПМЕФЕМ Ч ПЧТБЗ; ЬФП УРБУМП НПЕЗП ЛПОС: ПО ЧЩУЛПЮЙМ. лБЪБЛЙ ЧУЕ ЬФП ЧЙДЕМЙ, ФПМШЛП ОЙ ПДЙО ОЕ УРХУФЙМУС НЕОС ЙУЛБФШ: ПОЙ, ЧЕТОП, ДХНБМЙ, ЮФП С ХВЙМУС ДП УНЕТФЙ, Й С УМЩЫБМ, ЛБЛ ПОЙ ВТПУЙМЙУШ МПЧЙФШ НПЕЗП ЛПОС. уЕТДГЕ НПЕ ПВМЙМПУШ ЛТПЧША; РПРПМЪ С РП ЗХУФПК ФТБЧЕ ЧДПМШ РП ПЧТБЗХ, — УНПФТА: МЕУ ЛПОЮЙМУС, ОЕУЛПМШЛП ЛБЪБЛПЧ ЧЩЕЪЦБАФ ЙЪ ОЕЗП ОБ РПМСОХ, Й ЧПФ ЧЩУЛБЛЙЧБЕФ РТСНП Л ОЙН НПК лБТБЗЕЪ; ЧУЕ ЛЙОХМЙУШ ЪБ ОЙН У ЛТЙЛПН; ДПМЗП, ДПМЗП ПОЙ ЪБ ОЙН ЗПОСМЙУШ, ПУПВЕООП ПДЙО ТБЪБ ДЧБ ЮХФШ-ЮХФШ ОЕ ОБЛЙОХМ ЕНХ ОБ ЫЕА БТЛБОБ; С ЪБДТПЦБМ, ПРХУФЙМ ЗМБЪБ Й ОБЮБМ НПМЙФШУС. юЕТЕЪ ОЕУЛПМШЛП НЗОПЧЕОЙК РПДОЙНБА ЙИ — Й ЧЙЦХ: НПК лБТБЗЕЪ МЕФЙФ, ТБЪЧЕЧБС ИЧПУФ, ЧПМШОЩК ЛБЛ ЧЕФЕТ, Б ЗСХТЩ ДБМЕЛП ПДЙО ЪБ ДТХЗЙН ФСОХФУС РП УФЕРЙ ОБ ЙЪНХЮЕООЩИ ЛПОСИ. чБММБИ! ЬФП РТБЧДБ, ЙУФЙООБС РТБЧДБ! дП РПЪДОЕК ОПЮЙ С УЙДЕМ Ч УЧПЕН ПЧТБЗЕ. чДТХЗ, ЮФП Ц ФЩ ДХНБЕЫШ, бЪБНБФ? ЧП НТБЛЕ УМЩЫХ, ВЕЗБЕФ РП ВЕТЕЗХ ПЧТБЗБ ЛПОШ, ЖЩТЛБЕФ, ТЦЕФ Й ВШЕФ ЛПРЩФБНЙ П ЪЕНМА; С ХЪОБМ ЗПМПУ НПЕЗП лБТБЗЕЪБ; ЬФП ВЩМ ПО, НПК ФПЧБТЙЭ!.. у ФЕИ РПТ НЩ ОЕ ТБЪМХЮБМЙУШ.

й УМЩЫОП ВЩМП, ЛБЛ ПО ФТЕРБМ ТХЛПА РП ЗМБДЛПК ЫЕЕ УЧПЕЗП УЛБЛХОБ, ДБЧБС ЕНХ ТБЪОЩЕ ОЕЦОЩЕ ОБЪЧБОЙС.

— еУМЙ В Х НЕОС ВЩМ ФБВХО Ч ФЩУСЮХ ЛПВЩМ, — УЛБЪБМ бЪБНБФ, — ФП ПФДБМ ВЩ ФЕВЕ ЧЕУШ ЪБ ФЧПЕЗП лБТБЗЕЪБ.

уФБМЙ НЩ ВПМФБФШ П ФПН, П УЕН: ЧДТХЗ, УНПФТА, лБЪВЙЮ ЧЪДТПЗОХМ, РЕТЕНЕОЙМУС Ч МЙГЕ — Й Л ПЛОХ; ОП ПЛОП, Л ОЕУЮБУФЙА, ЧЩИПДЙМП ОБ ЪБДЧПТШЕ.

— юФП У ФПВПК? — УРТПУЙМ С.

— нПС МПЫБДШ!.. МПЫБДШ!.. — УЛБЪБМ ПО, ЧЕУШ ДТПЦБ.

фПЮОП, С ХУМЩЫБМ ФПРПФ ЛПРЩФ: «ьФП, ЧЕТОП, ЛБЛПК-ОЙВХДШ ЛБЪБЛ РТЙЕИБМ...»

— оЕФ! хТХУ СНБО, СНБО! — ЪБТЕЧЕМ ПО Й ПРТПНЕФША ВТПУЙМУС ЧПО, ЛБЛ ДЙЛЙК ВБТУ. ч ДЧБ РТЩЦЛБ ПО ВЩМ ХЦ ОБ ДЧПТЕ; Х ЧПТПФ ЛТЕРПУФЙ ЮБУПЧПК ЪБЗПТПДЙМ ЕНХ РХФШ ТХЦШЕН; ПО РЕТЕУЛПЮЙМ ЮЕТЕЪ ТХЦШЕ Й ЛЙОХМУС ВЕЦБФШ РП ДПТПЗЕ... чДБМЙ ЧЙМБУШ РЩМШ — бЪБНБФ УЛБЛБМ ОБ МЙИПН лБТБЗЕЪЕ; ОБ ВЕЗХ лБЪВЙЮ ЧЩИЧБФЙМ ЙЪ ЮЕИМБ ТХЦШЕ Й ЧЩУФТЕМЙМ, У НЙОХФХ ПО ПУФБМУС ОЕРПДЧЙЦЕО, РПЛБ ОЕ ХВЕДЙМУС, ЮФП ДБМ РТПНБИ; РПФПН ЪБЧЙЪЦБМ, ХДБТЙМ ТХЦШЕ П ЛБНЕОШ, ТБЪВЙМ ЕЗП ЧДТЕВЕЪЗЙ, РПЧБМЙМУС ОБ ЪЕНМА Й ЪБТЩДБМ, ЛБЛ ТЕВЕОПЛ... чПФ ЛТХЗПН ОЕЗП УПВТБМУС ОБТПД ЙЪ ЛТЕРПУФЙ — ПО ОЙЛПЗП ОЕ ЪБНЕЮБМ; РПУФПСМЙ, РПФПМЛПЧБМЙ Й РПЫМЙ ОБЪБД; С ЧЕМЕМ ЧПЪМЕ ЕЗП РПМПЦЙФШ ДЕОШЗЙ ЪБ ВБТБОПЧ — ПО ЙИ ОЕ ФТПОХМ, МЕЦБМ УЕВЕ ОЙЮЛПН, ЛБЛ НЕТФЧЩК. рПЧЕТЙФЕ МЙ, ПО ФБЛ РТПМЕЦБМ ДП РПЪДОЕК ОПЮЙ Й ГЕМХА ОПЮШ?.. фПМШЛП ОБ ДТХЗПЕ ХФТП РТЙЫЕМ Ч ЛТЕРПУФШ Й УФБМ РТПУЙФШ, ЮФПВ ЕНХ ОБЪЧБМЙ РПИЙФЙФЕМС. юБУПЧПК, ЛПФПТЩК ЧЙДЕМ, ЛБЛ бЪБНБФ ПФЧСЪБМ ЛПОС Й ХУЛБЛБМ ОБ ОЕН, ОЕ РПЮЕМ ЪБ ОХЦОПЕ УЛТЩЧБФШ. рТЙ ЬФПН ЙНЕОЙ ЗМБЪБ лБЪВЙЮБ ЪБУЧЕТЛБМЙ, Й ПО ПФРТБЧЙМУС Ч БХМ, ЗДЕ ЦЙМ ПФЕГ бЪБНБФБ.

— юФП Ц ПФЕГ?

— дБ Ч ФПН-ФП Й ЫФХЛБ, ЮФП ЕЗП лБЪВЙЮ ОЕ ОБЫЕМ: ПО ЛХДБ-ФП ХЕЪЦБМ ДОЕК ОБ ЫЕУФШ, Б ФП ХДБМПУШ МЙ ВЩ бЪБНБФХ ХЧЕЪФЙ УЕУФТХ?

б ЛПЗДБ ПФЕГ ЧПЪЧТБФЙМУС, ФП ОЙ ДПЮЕТЙ, ОЙ УЩОБ ОЕ ВЩМП. фБЛПК ИЙФТЕГ: ЧЕДШ УНЕЛОХМ, ЮФП ОЕ УОПУЙФШ ЕНХ ЗПМПЧЩ, ЕУМЙ В ПО РПРБМУС. фБЛ У ФЕИ РПТ Й РТПРБМ: ЧЕТОП, РТЙУФБМ Л ЛБЛПК-ОЙВХДШ ЫБКЛЕ БВТЕЛПЧ, ДБ Й УМПЦЙМ ВХКОХА ЗПМПЧХ ЪБ фЕТЕЛПН ЙМЙ ЪБ лХВБОША: ФХДБ Й ДПТПЗБ!..

рТЙЪОБАУШ, Й ОБ НПА ДПМА РПТСДПЮОП ДПУФБМПУШ. лБЛ С ФПМШЛП РТПЧЕДБМ, ЮФП ЮЕТЛЕЫЕОЛБ Х зТЙЗПТШС бМЕЛУБОДТПЧЙЮБ, ФП ОБДЕМ ЬРПМЕФЩ, ЫРБЗХ Й РПЫЕМ Л ОЕНХ.

пО МЕЦБМ Ч РЕТЧПК ЛПНОБФЕ ОБ РПУФЕМЙ, РПДМПЦЙЧ ПДОХ ТХЛХ РПД ЪБФЩМПЛ, Б ДТХЗПК ДЕТЦБ РПЗБУЫХА ФТХВЛХ; ДЧЕТШ ЧП ЧФПТХА ЛПНОБФХ ВЩМБ ЪБРЕТФБ ОБ ЪБНПЛ, Й ЛМАЮБ Ч ЪБНЛЕ ОЕ ВЩМП. с ЧУЕ ЬФП ФПФЮБУ ЪБНЕФЙМ... с ОБЮБМ ЛБЫМСФШ Й РПУФХЛЙЧБФШ ЛБВМХЛБНЙ П РПТПЗ, — ФПМШЛП ПО РТЙФЧПТСМУС, ВХДФП ОЕ УМЩЫЙФ.

— зПУРПДЙО РТБРПТЭЙЛ! — УЛБЪБМ С ЛБЛ НПЦОП УФТПЦЕ. — тБЪЧЕ ЧЩ ОЕ ЧЙДЙФЕ, ЮФП С Л ЧБН РТЙЫЕМ?

— бИ, ЪДТБЧУФЧХКФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ! оЕ ИПФЙФЕ МЙ ФТХВЛХ? — ПФЧЕЮБМ ПО, ОЕ РТЙРПДОЙНБСУШ.

— йЪЧЙОЙФЕ! с ОЕ нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ: С ЫФБВУ-ЛБРЙФБО.

— чУЕ ТБЧОП. оЕ ИПФЙФЕ МЙ ЮБА? еУМЙ В ЧЩ ЪОБМЙ, ЛБЛБС НХЮЙФ НЕОС ЪБВПФБ!

— с ЧУЕ ЪОБА, — ПФЧЕЮБМ С, РПДПЫЕД Л ЛТПЧБФЙ.

— фЕН МХЮЫЕ: С ОЕ Ч ДХИЕ ТБУУЛБЪЩЧБФШ.

— зПУРПДЙО РТБРПТЭЙЛ, ЧЩ УДЕМБМЙ РТПУФХРПЛ, ЪБ ЛПФПТЩК С НПЗХ ПФЧЕЮБФШ...

— й РПМОПФЕ! ЮФП Ц ЪБ ВЕДБ? чЕДШ Х ОБУ ДБЧОП ЧУЕ РПРПМБН.

— юФП ЪБ ЫХФЛЙ? рПЦБМХКФЕ ЧБЫХ ЫРБЗХ!

— нЙФШЛБ, ЫРБЗХ!..

нЙФШЛБ РТЙОЕУ ЫРБЗХ. йУРПМОЙЧ ДПМЗ УЧПК, УЕМ С Л ОЕНХ ОБ ЛТПЧБФШ Й УЛБЪБМ:

— рПУМХЫБК, зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ, РТЙЪОБКУС, ЮФП ОЕИПТПЫП.

— юФП ОЕИПТПЫП?

— дБ ФП, ЮФП ФЩ ХЧЕЪ вЬМХ... хЦ ЬФБ НОЕ ВЕУФЙС бЪБНБФ!.. оХ, РТЙЪОБКУС, — УЛБЪБМ С ЕНХ.

— дБ ЛПЗДБ ПОБ НОЕ ОТБЧЙФУС?..

оХ, ЮФП РТЙЛБЦЕФЕ ПФЧЕЮБФШ ОБ ЬФП?.. с УФБМ Ч ФХРЙЛ. пДОБЛП Ц РПУМЕ ОЕЛПФПТПЗП НПМЮБОЙС С ЕНХ УЛБЪБМ, ЮФП ЕУМЙ ПФЕГ УФБОЕФ ЕЕ ФТЕВПЧБФШ, ФП ОБДП ВХДЕФ ПФДБФШ.

— чПЧУЕ ОЕ ОБДП!

— дБ ПО ХЪОБЕФ, ЮФП ПОБ ЪДЕУШ?

— б ЛБЛ ПО ХЪОБЕФ?

с ПРСФШ УФБМ Ч ФХРЙЛ.

— рПУМХЫБКФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ! — УЛБЪБМ рЕЮПТЙО, РТЙРПДОСЧЫЙУШ, — ЧЕДШ ЧЩ ДПВТЩК ЮЕМПЧЕЛ, — Б ЕУМЙ ПФДБДЙН ДПЮШ ЬФПНХ ДЙЛБТА, ПО ЕЕ ЪБТЕЦЕФ ЙМЙ РТПДБУФ. дЕМП УДЕМБОП, ОЕ ОБДП ФПМШЛП ПИПФПА РПТФЙФШ; ПУФБЧШФЕ ЕЕ Х НЕОС, Б Х УЕВС НПА ЫРБЗХ...

— дБ РПЛБЦЙФЕ НОЕ ЕЕ, — УЛБЪБМ С.

— пОБ ЪБ ЬФПК ДЧЕТША; ФПМШЛП С УБН ОЩОЮЕ ОБРТБУОП ИПФЕМ ЕЕ ЧЙДЕФШ; УЙДЙФ Ч ХЗМХ, ЪБЛХФБЧЫЙУШ Ч РПЛТЩЧБМП, ОЕ ЗПЧПТЙФ Й ОЕ УНПФТЙФ: РХЗМЙЧБ, ЛБЛ ДЙЛБС УЕТОБ. с ОБОСМ ОБЫХ ДХИБОЭЙГХ: ПОБ ЪОБЕФ РП-ФБФБТУЛЙ, ВХДЕФ ИПДЙФШ ЪБ ОЕА Й РТЙХЮЙФ ЕЕ Л НЩУМЙ, ЮФП ПОБ НПС, РПФПНХ ЮФП ПОБ ОЙЛПНХ ОЕ ВХДЕФ РТЙОБДМЕЦБФШ, ЛТПНЕ НЕОС, — РТЙВБЧЙМ ПО, ХДБТЙЧ ЛХМБЛПН РП УФПМХ. с Й Ч ЬФПН УПЗМБУЙМУС... юФП РТЙЛБЦЕФЕ ДЕМБФШ? еУФШ МАДЙ, У ЛПФПТЩНЙ ОЕРТЕНЕООП ДПМЦОП УПЗМБУЙФШУС.

— б ЮФП? — УРТПУЙМ С Х нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ, — Ч УБНПН МЙ ДЕМЕ ПО РТЙХЮЙМ ЕЕ Л УЕВЕ, ЙМЙ ПОБ ЪБЮБИМБ Ч ОЕЧПМЕ, У ФПУЛЙ РП ТПДЙОЕ?

— рПНЙМХКФЕ, ПФЮЕЗП ЦЕ У ФПУЛЙ РП ТПДЙОЕ. йЪ ЛТЕРПУФЙ ЧЙДОЩ ВЩМЙ ФЕ ЦЕ ЗПТЩ, ЮФП ЙЪ БХМБ, — Б ЬФЙН ДЙЛБТСН ВПМШЫЕ ОЙЮЕЗП ОЕ ОБДПВОП. дБ РТЙФПН зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ЛБЦДЩК ДЕОШ ДБТЙМ ЕК ЮФП-ОЙВХДШ: РЕТЧЩЕ ДОЙ ПОБ НПМЮБ ЗПТДП ПФФБМЛЙЧБМБ РПДБТЛЙ, ЛПФПТЩЕ ФПЗДБ ДПУФБЧБМЙУШ ДХИБОЭЙГЕ Й ЧПЪВХЦДБМЙ ЕЕ ЛТБУОПТЕЮЙЕ. бИ, РПДБТЛЙ! ЮЕЗП ОЕ УДЕМБЕФ ЦЕОЭЙОБ ЪБ ГЧЕФОХА ФТСРЙЮЛХ!.. оХ, ДБ ЬФП Ч УФПТПОХ... дПМЗП ВЙМУС У ОЕА зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ; НЕЦДХ ФЕН ХЮЙМУС РП-ФБФБТУЛЙ, Й ПОБ ОБЮЙОБМБ РПОЙНБФШ РП-ОБЫЕНХ. нБМП-РПНБМХ ПОБ РТЙХЮЙМБУШ ОБ ОЕЗП УНПФТЕФШ, УОБЮБМБ ЙУРПДМПВШС, ЙУЛПУБ, Й ЧУЕ ЗТХУФЙМБ, ОБРЕЧБМБ УЧПЙ РЕУОЙ ЧРПМЗПМПУБ, ФБЛ ЮФП, ВЩЧБМП, Й НОЕ УФБОПЧЙМПУШ ЗТХУФОП, ЛПЗДБ УМХЫБМ ЕЕ ЙЪ УПУЕДОЕК ЛПНОБФЩ. оЙЛПЗДБ ОЕ ЪБВХДХ ПДОПК УГЕОЩ, ЫЕМ С НЙНП Й ЪБЗМСОХМ Ч ПЛОП; вЬМБ УЙДЕМБ ОБ МЕЦБОЛЕ, РПЧЕУЙЧ ЗПМПЧХ ОБ ЗТХДШ, Б зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ УФПСМ РЕТЕД ОЕА.

— рПУМХЫБК, НПС РЕТЙ, — ЗПЧПТЙМ ПО, — ЧЕДШ ФЩ ЪОБЕЫШ, ЮФП ТБОП ЙМЙ РПЪДОП ФЩ ДПМЦОБ ВЩФШ НПЕА, — ПФЮЕЗП ЦЕ ФПМШЛП НХЮЙЫШ НЕОС? тБЪЧЕ ФЩ МАВЙЫШ ЛБЛПЗП-ОЙВХДШ ЮЕЮЕОГБ? еУМЙ ФБЛ, ФП С ФЕВС УЕКЮБУ ПФРХЭХ ДПНПК. — пОБ ЧЪДТПЗОХМБ ЕДЧБ РТЙНЕФОП Й РПЛБЮБМБ ЗПМПЧПК. — йМЙ, — РТПДПМЦБМ ПО, — С ФЕВЕ УПЧЕТЫЕООП ОЕОБЧЙУФЕО? — пОБ ЧЪДПИОХМБ. — йМЙ ФЧПС ЧЕТБ ЪБРТЕЭБЕФ РПМАВЙФШ НЕОС? — пОБ РПВМЕДОЕМБ Й НПМЮБМБ. — рПЧЕТШ НОЕ. БММБИ ДМС ЧУЕИ РМЕНЕО ПДЙО Й ФПФ ЦЕ, Й ЕУМЙ ПО НОЕ РПЪЧПМСЕФ МАВЙФШ ФЕВС, ПФЮЕЗП ЦЕ ЪБРТЕФЙФ ФЕВЕ РМБФЙФШ НОЕ ЧЪБЙНОПУФША? — пОБ РПУНПФТЕМБ ЕНХ РТЙУФБМШОП Ч МЙГП, ЛБЛ ВХДФП РПТБЦЕООБС ЬФПК ОПЧПК НЩУМЙА; Ч ЗМБЪБИ ЕЕ ЧЩТБЪЙМЙУШ ОЕДПЧЕТЮЙЧПУФШ Й ЦЕМБОЙЕ ХВЕДЙФШУС. юФП ЪБ ЗМБЪБ! ПОЙ ФБЛ Й УЧЕТЛБМЙ, ВХДФП ДЧБ ХЗМС. — рПУМХЫБК, НЙМБС, ДПВТБС вЬМБ! — РТПДПМЦБМ рЕЮПТЙО, — ФЩ ЧЙДЙЫШ, ЛБЛ С ФЕВС МАВМА; С ЧУЕ ЗПФПЧ ПФДБФШ, ЮФПВ ФЕВС ТБЪЧЕУЕМЙФШ: С ИПЮХ, ЮФПВ ФЩ ВЩМБ УЮБУФМЙЧБ; Б ЕУМЙ ФЩ УОПЧБ ВХДЕЫШ ЗТХУФЙФШ, ФП С ХНТХ. уЛБЦЙ, ФЩ ВХДЕЫШ ЧЕУЕМЕК?

пОБ РТЙЪБДХНБМБУШ, ОЕ УРХУЛБС У ОЕЗП ЮЕТОЩИ ЗМБЪ УЧПЙИ, РПФПН ХМЩВОХМБУШ МБУЛПЧП Й ЛЙЧОХМБ ЗПМПЧПК Ч ЪОБЛ УПЗМБУЙС. пО ЧЪСМ ЕЕ ТХЛХ Й УФБМ ЕЕ ХЗПЧБТЙЧБФШ, ЮФПВ ПОБ ЕЗП ГЕМПЧБМБ; ПОБ УМБВП ЪБЭЙЭБМБУШ Й ФПМШЛП РПЧФПТСМБ: «рПДЦБМХУФБ, РПДЦБМХКУФБ, ОЕ ОБДБ, ОЕ ОБДБ». пО УФБМ ОБУФБЙЧБФШ; ПОБ ЪБДТПЦБМБ, ЪБРМБЛБМБ.

— с ФЧПС РМЕООЙГБ, — ЗПЧПТЙМБ ПОБ, — ФЧПС ТБВБ; ЛПОЕЮОП ФЩ НПЦЕЫШ НЕОС РТЙОХДЙФШ, — Й ПРСФШ УМЕЪЩ.

зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ХДБТЙМ УЕВС Ч МПВ ЛХМБЛПН Й ЧЩУЛПЮЙМ Ч ДТХЗХА ЛПНОБФХ. с ЪБЫЕМ Л ОЕНХ; ПО УМПЦБ ТХЛЙ РТПИБЦЙЧБМУС ХЗТАНЩК ЧЪБД Й ЧРЕТЕД.

— юФП, ВБФАЫЛБ? — УЛБЪБМ С ЕНХ.

— дШСЧПМ, Б ОЕ ЦЕОЭЙОБ! — ПФЧЕЮБМ ПО, — ФПМШЛП С ЧБН ДБА НПЕ ЮЕУФОПЕ УМПЧП, ЮФП ПОБ ВХДЕФ НПС...

с РПЛБЮБМ ЗПМПЧПА.

— иПФЙФЕ РБТЙ? — УЛБЪБМ ПО, — ЮЕТЕЪ ОЕДЕМА!

— йЪЧПМШФЕ!

нЩ ХДБТЙМЙ РП ТХЛБН Й ТБЪПЫМЙУШ.

оБ ДТХЗПК ДЕОШ ПО ФПФЮБУ ЦЕ ПФРТБЧЙМ ОБТПЮОПЗП Ч лЙЪМСТ ЪБ ТБЪОЩНЙ РПЛХРЛБНЙ; РТЙЧЕЪЕОП ВЩМП НОПЦЕУФЧП ТБЪОЩИ РЕТУЙДУЛЙИ НБФЕТЙК, ЧУЕИ ОЕ РЕТЕЮЕУФШ.

— лБЛ ЧЩ ДХНБЕФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ! — УЛБЪБМ ПО НОЕ, РПЛБЪЩЧБС РПДБТЛЙ, — ХУФПЙФ МЙ БЪЙБФУЛБС ЛТБУБЧЙГБ РТПФЙЧ ФБЛПК ВБФБТЕЙ?

— чЩ ЮЕТЛЕЫЕОПЛ ОЕ ЪОБЕФЕ, — ПФЧЕЮБМ С, — ЬФП УПЧУЕН ОЕ ФП, ЮФП ЗТХЪЙОЛЙ ЙМЙ ЪБЛБЧЛБЪУЛЙЕ ФБФБТЛЙ, УПЧУЕН ОЕ ФП. х ОЙИ УЧПЙ РТБЧЙМБ: ПОЙ ЙОБЮЕ ЧПУРЙФБОЩ. — зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ХМЩВОХМУС Й УФБМ ОБУЧЙУФЩЧБФШ НБТЫ.

б ЧЕДШ ЧЩЫМП, ЮФП С ВЩМ РТБЧ: РПДБТЛЙ РПДЕКУФЧПЧБМЙ ФПМШЛП ЧРПМПЧЙОХ; ПОБ УФБМБ МБУЛПЧЕЕ, ДПЧЕТЮЙЧЕЕ — ДБ Й ФПМШЛП; ФБЛ ЮФП ПО ТЕЫЙМУС ОБ РПУМЕДОЕЕ УТЕДУФЧП. тБЪ ХФТПН ПО ЧЕМЕМ ПУЕДМБФШ МПЫБДШ, ПДЕМУС РП-ЮЕТЛЕУУЛЙ, ЧППТХЦЙМУС Й ЧПЫЕМ Л ОЕК. «вЬМБ! — УЛБЪБМ ПО, — ФЩ ЪОБЕЫШ, ЛБЛ С ФЕВС МАВМА. с ТЕЫЙМУС ФЕВС ХЧЕЪФЙ, ДХНБС, ЮФП ФЩ, ЛПЗДБ ХЪОБЕЫШ НЕОС, РПМАВЙЫШ; С ПЫЙВУС: РТПЭБК! ПУФБЧБКУС РПМОПК ИПЪСКЛПК ЧУЕЗП, ЮФП С ЙНЕА; ЕУМЙ ИПЮЕЫШ, ЧЕТОЙУШ Л ПФГХ, — ФЩ УЧПВПДОБ. с ЧЙОПЧБФ РЕТЕД ФПВПК Й ДПМЦЕО ОБЛБЪБФШ УЕВС; РТПЭБК, С ЕДХ — ЛХДБ? РПЮЕНХ С ЪОБА? бЧПУШ ОЕДПМЗП ВХДХ ЗПОСФШУС ЪБ РХМЕК ЙМЙ ХДБТПН ЫБЫЛЙ; ФПЗДБ ЧУРПНОЙ ПВП НОЕ Й РТПУФЙ НЕОС». — пО ПФЧЕТОХМУС Й РТПФСОХМ ЕК ТХЛХ ОБ РТПЭБОЙЕ. пОБ ОЕ ЧЪСМБ ТХЛЙ, НПМЮБМБ. фПМШЛП УФПС ЪБ ДЧЕТША, С НПЗ Ч ЭЕМШ ТБУУНПФТЕФШ ЕЕ МЙГП: Й НОЕ УФБМП ЦБМШ — ФБЛБС УНЕТФЕМШОБС ВМЕДОПУФШ РПЛТЩМБ ЬФП НЙМПЕ МЙЮЙЛП! оЕ УМЩЫБ ПФЧЕФБ, рЕЮПТЙО УДЕМБМ ОЕУЛПМШЛП ЫБЗПЧ Л ДЧЕТЙ; ПО ДТПЦБМ — Й УЛБЪБФШ МЙ ЧБН? С ДХНБА, ПО Ч УПУФПСОЙЙ ВЩМ ЙУРПМОЙФШ Ч УБНПН ДЕМЕ ФП, П ЮЕН ЗПЧПТЙМ ЫХФС. фБЛПЧ ХЦ ВЩМ ЮЕМПЧЕЛ, ВПЗ ЕЗП ЪОБЕФ! фПМШЛП ЕДЧБ ПО ЛПУОХМУС ДЧЕТЙ, ЛБЛ ПОБ ЧУЛПЮЙМБ, ЪБТЩДБМБ Й ВТПУЙМБУШ ЕНХ ОБ ЫЕА. рПЧЕТЙФЕ МЙ? С, УФПС ЪБ ДЧЕТША, ФБЛЦЕ ЪБРМБЛБМ, ФП ЕУФШ, ЪОБЕФЕ, ОЕ ФП ЮФПВЩ ЪБРМБЛБМ, Б ФБЛ — ЗМХРПУФШ!..

ыФБВУ-ЛБРЙФБО ЪБНПМЮБМ.

— дБ, РТЙЪОБАУШ, — УЛБЪБМ ПО РПФПН, ФЕТЕВС ХУЩ, — НОЕ УФБМП ДПУБДОП, ЮФП ОЙЛПЗДБ ОЙ ПДОБ ЦЕОЭЙОБ НЕОС ФБЛ ОЕ МАВЙМБ.

— й РТПДПМЦЙФЕМШОП ВЩМП ЙИ УЮБУФШЕ? — УРТПУЙМ С.

— дБ, ПОБ ОБН РТЙЪОБМБУШ, ЮФП У ФПЗП ДОС, ЛБЛ ХЧЙДЕМБ рЕЮПТЙОБ, ПО ЮБУФП ЕК ЗТЕЪЙМУС ЧП УОЕ Й ЮФП ОЙ ПДЙО НХЦЮЙОБ ОЙЛПЗДБ ОЕ РТПЙЪЧПДЙМ ОБ ОЕЕ ФБЛПЗП ЧРЕЮБФМЕОЙС. дБ, ПОЙ ВЩМЙ УЮБУФМЙЧЩ!

— лБЛ ЬФП УЛХЮОП! — ЧПУЛМЙЛОХМ С ОЕЧПМШОП. ч УБНПН ДЕМЕ, С ПЦЙДБМ ФТБЗЙЮЕУЛПК ТБЪЧСЪЛЙ, Й ЧДТХЗ ФБЛ ОЕПЦЙДБООП ПВНБОХФШ НПЙ ОБДЕЦДЩ!.. — дБ ОЕХЦЕМЙ, — РТПДПМЦБМ С, — ПФЕГ ОЕ ДПЗБДБМУС, ЮФП ПОБ Х ЧБУ Ч ЛТЕРПУФЙ?

— фП ЕУФШ, ЛБЦЕФУС, ПО РПДПЪТЕЧБМ. уРХУФС ОЕУЛПМШЛП ДОЕК ХЪОБМЙ НЩ, ЮФП УФБТЙЛ ХВЙФ. чПФ ЛБЛ ЬФП УМХЮЙМПУШ...

чОЙНБОЙЕ НПЕ РТПВХДЙМПУШ УОПЧБ.

— оБДП ЧБН УЛБЪБФШ, ЮФП лБЪВЙЮ ЧППВТБЪЙМ, ВХДФП бЪБНБФ У УПЗМБУЙС ПФГБ ХЛТБМ Х ОЕЗП МПЫБДШ, РП ЛТБКОЕК НЕТЕ, С ФБЛ РПМБЗБА. чПФ ПО ТБЪ Й ДПЦДБМУС Х ДПТПЗЙ ЧЕТУФЩ ФТЙ ЪБ БХМПН; УФБТЙЛ ЧПЪЧТБЭБМУС ЙЪ ОБРТБУОЩИ РПЙУЛПЧ ЪБ ДПЮЕТША; ХЪДЕОЙ ЕЗП ПФУФБМЙ, — ЬФП ВЩМП Ч УХНЕТЛЙ, — ПО ЕИБМ ЪБДХНЮЙЧП ЫБЗПН, ЛБЛ ЧДТХЗ лБЪВЙЮ, ВХДФП ЛПЫЛБ, ОЩТОХМ ЙЪ-ЪБ ЛХУФБ, РТЩЗ УЪБДЙ ЕЗП ОБ МПЫБДШ, ХДБТПН ЛЙОЦБМБ УЧБМЙМ ЕЗП ОБЪЕНШ, УИЧБФЙМ РПЧПДШС — Й ВЩМ ФБЛПЧ; ОЕЛПФПТЩЕ ХЪДЕОЙ ЧУЕ ЬФП ЧЙДЕМЙ У РТЙЗПТЛБ; ПОЙ ВТПУЙМЙУШ ДПЗПОСФШ, ФПМШЛП ОЕ ДПЗОБМЙ.

— пО ЧПЪОБЗТБДЙМ УЕВС ЪБ РПФЕТА ЛПОС Й ПФПНУФЙМ, — УЛБЪБМ С, ЮФПВ ЧЩЪЧБФШ НОЕОЙЕ НПЕЗП УПВЕУЕДОЙЛБ.

— лПОЕЮОП, РП-ЙИОЕНХ, — УЛБЪБМ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, — ПО ВЩМ УПЧЕТЫЕООП РТБЧ.

нЕОС ОЕЧПМШОП РПТБЪЙМБ УРПУПВОПУФШ ТХУУЛПЗП ЮЕМПЧЕЛБ РТЙНЕОСФШУС Л ПВЩЮБСН ФЕИ ОБТПДПЧ, УТЕДЙ ЛПФПТЩИ ЕНХ УМХЮБЕФУС ЦЙФШ; ОЕ ЪОБА, ДПУФПКОП РПТЙГБОЙС ЙМЙ РПИЧБМЩ ЬФП УЧПКУФЧП ХНБ, ФПМШЛП ПОП ДПЛБЪЩЧБЕФ ОЕЙНПЧЕТОХА ЕЗП ЗЙВЛПУФШ Й РТЙУХФУФЧЙЕ ЬФПЗП СУОПЗП ЪДТБЧПЗП УНЩУМБ, ЛПФПТЩК РТПЭБЕФ ЪМП ЧЕЪДЕ, ЗДЕ ЧЙДЙФ ЕЗП ОЕПВИПДЙНПУФШ ЙМЙ ОЕЧПЪНПЦОПУФШ ЕЗП ХОЙЮФПЦЕОЙС.

нЕЦДХ ФЕН ЮБК ВЩМ ЧЩРЙФ; ДБЧОП ЪБРТСЦЕООЩЕ ЛПОЙ РТПДТПЗМЙ ОБ УОЕЗХ; НЕУСГ ВМЕДОЕМ ОБ ЪБРБДЕ Й ЗПФПЧ ХЦ ВЩМ РПЗТХЪЙФШУС Ч ЮЕТОЩЕ УЧПЙ ФХЮЙ, ЧЙУСЭЙЕ ОБ ДБМШОЙИ ЧЕТЫЙОБИ, ЛБЛ ЛМПЮЛЙ ТБЪПДТБООПЗП ЪБОБЧЕУБ; НЩ ЧЩЫМЙ ЙЪ УБЛМЙ. чПРТЕЛЙ РТЕДУЛБЪБОЙА НПЕЗП УРХФОЙЛБ, РПЗПДБ РТПСУОЙМБУШ Й ПВЕЭБМБ ОБН ФЙИПЕ ХФТП; ИПТПЧПДЩ ЪЧЕЪД ЮХДОЩНЙ ХЪПТБНЙ УРМЕФБМЙУШ ОБ ДБМЕЛПН ОЕВПУЛМПОЕ Й ПДОБ ЪБ ДТХЗПА ЗБУМЙ РП НЕТЕ ФПЗП, ЛБЛ ВМЕДОПЧБФЩК ПФВМЕУЛ ЧПУФПЛБ ТБЪМЙЧБМУС РП ФЕНОП-МЙМПЧПНХ УЧПДХ, ПЪБТСС РПУФЕРЕООП ЛТХФЩЕ ПФМПЗПУФЙ ЗПТ, РПЛТЩФЩЕ ДЕЧУФЧЕООЩНЙ УОЕЗБНЙ. оБРТБЧП Й ОБМЕЧП ЮЕТОЕМЙ НТБЮОЩЕ, ФБЙОУФЧЕООЩЕ РТПРБУФЙ, Й ФХНБОЩ, ЛМХВСУШ Й ЙЪЧЙЧБСУШ, ЛБЛ ЪНЕЙ, УРПМЪБМЙ ФХДБ РП НПТЭЙОБН УПУЕДОЙИ УЛБМ, ВХДФП ЮХЧУФЧХС Й РХЗБСУШ РТЙВМЙЦЕОЙС ДОС.

фЙИП ВЩМП ЧУЕ ОБ ОЕВЕ Й ОБ ЪЕНМЕ, ЛБЛ Ч УЕТДГЕ ЮЕМПЧЕЛБ Ч НЙОХФХ ХФТЕООЕК НПМЙФЧЩ; ФПМШЛП ЙЪТЕДЛБ ОБВЕЗБМ РТПИМБДОЩК ЧЕФЕТ У ЧПУФПЛБ, РТЙРПДОЙНБС ЗТЙЧХ МПЫБДЕК, РПЛТЩФХА ЙОЕЕН. нЩ ФТПОХМЙУШ Ч РХФШ; У ФТХДПН РСФШ ИХДЩИ ЛМСЮ ФБЭЙМЙ ОБЫЙ РПЧПЪЛЙ РП ЙЪЧЙМЙУФПК ДПТПЗЕ ОБ зХД-ЗПТХ; НЩ ЫМЙ РЕЫЛПН УЪБДЙ, РПДЛМБДЩЧБС ЛБНОЙ РПД ЛПМЕУБ, ЛПЗДБ МПЫБДЙ ЧЩВЙЧБМЙУШ ЙЪ УЙМ; ЛБЪБМПУШ, ДПТПЗБ ЧЕМБ ОБ ОЕВП, РПФПНХ ЮФП, УЛПМШЛП ЗМБЪ НПЗ ТБЪЗМСДЕФШ, ПОБ ЧУЕ РПДОЙНБМБУШ Й ОБЛПОЕГ РТПРБДБМБ Ч ПВМБЛЕ, ЛПФПТПЕ ЕЭЕ У ЧЕЮЕТБ ПФДЩИБМП ОБ ЧЕТЫЙОЕ зХД-ЗПТЩ, ЛБЛ ЛПТЫХО, ПЦЙДБАЭЙК ДПВЩЮХ; УОЕЗ ИТХУФЕМ РПД ОПЗБНЙ ОБЫЙНЙ; ЧПЪДХИ УФБОПЧЙМУС ФБЛ ТЕДПЛ, ЮФП ВЩМП ВПМШОП ДЩЫБФШ; ЛТПЧШ РПНЙОХФОП РТЙМЙЧБМБ Ч ЗПМПЧХ, ОП УП ЧУЕН ФЕН ЛБЛПЕ-ФП ПФТБДОПЕ ЮХЧУФЧП ТБУРТПУФТБОСМПУШ РП ЧУЕН НПЙН ЦЙМБН, Й НОЕ ВЩМП ЛБЛ-ФП ЧЕУЕМП, ЮФП С ФБЛ ЧЩУПЛП ОБД НЙТПН: ЮХЧУФЧП ДЕФУЛПЕ, ОЕ УРПТА, ОП, ХДБМССУШ ПФ ХУМПЧЙК ПВЭЕУФЧБ Й РТЙВМЙЦБСУШ Л РТЙТПДЕ, НЩ ОЕЧПМШОП УФБОПЧЙНУС ДЕФШНЙ; ЧУЕ РТЙПВТЕФЕООПЕ ПФРБДБЕФ ПФ ДХЫЙ, Й ПОБ ДЕМБЕФУС ЧОПЧШ ФБЛПА, ЛБЛПК ВЩМБ ОЕЛПЗДБ, Й, ЧЕТОП, ВХДЕФ ЛПЗДБ-ОЙВХДШ ПРСФШ. фПФ, ЛПНХ УМХЮБМПУШ, ЛБЛ НОЕ, ВТПДЙФШ РП ЗПТБН РХУФЩООЩН, Й ДПМЗП-ДПМЗП ЧУНБФТЙЧБФШУС Ч ЙИ РТЙЮХДМЙЧЩЕ ПВТБЪЩ, Й ЦБДОП ЗМПФБФШ ЦЙЧПФЧПТСЭЙК ЧПЪДХИ, ТБЪМЙФЩК Ч ЙИ ХЭЕМШСИ, ФПФ, ЛПОЕЮОП, РПКНЕФ НПЕ ЦЕМБОЙЕ РЕТЕДБФШ, ТБУУЛБЪБФШ, ОБТЙУПЧБФШ ЬФЙ ЧПМЫЕВОЩЕ ЛБТФЙОЩ. чПФ ОБЛПОЕГ НЩ ЧЪПВТБМЙУШ ОБ зХД-ЗПТХ, ПУФБОПЧЙМЙУШ Й ПЗМСОХМЙУШ: ОБ ОЕК ЧЙУЕМП УЕТПЕ ПВМБЛП, Й ЕЗП ИПМПДОПЕ ДЩИБОЙЕ ЗТПЪЙМП ВМЙЪЛПК ВХТЕА; ОП ОБ ЧПУФПЛЕ ЧУЕ ВЩМП ФБЛ СУОП Й ЪПМПФЙУФП, ЮФП НЩ, ФП ЕУФШ С Й ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, УПЧЕТЫЕООП П ОЕН ЪБВЩМЙ... дБ, Й ЫФБВУ-ЛБРЙФБО: Ч УЕТДГБИ РТПУФЩИ ЮХЧУФЧП ЛТБУПФЩ Й ЧЕМЙЮЙС РТЙТПДЩ УЙМШОЕЕ, ЦЙЧЕЕ ЧП УФП ЛТБФ, ЮЕН Ч ОБУ, ЧПУФПТЦЕООЩИ ТБУУЛБЪЮЙЛБИ ОБ УМПЧБИ Й ОБ ВХНБЗЕ.

— чЩ, С ДХНБА, РТЙЧЩЛМЙ Л ЬФЙН ЧЕМЙЛПМЕРОЩН ЛБТФЙОБН? — УЛБЪБМ С ЕНХ.

— дБ-У, Й Л УЧЙУФХ РХМЙ НПЦОП РТЙЧЩЛОХФШ, ФП ЕУФШ РТЙЧЩЛОХФШ УЛТЩЧБФШ ОЕЧПМШОПЕ ВЙЕОЙЕ УЕТДГБ.

— с УМЩЫБМ ОБРТПФЙЧ, ЮФП ДМС ЙОЩИ УФБТЩИ ЧПЙОПЧ ЬФБ НХЪЩЛБ ДБЦЕ РТЙСФОБ.

— тБЪХНЕЕФУС, ЕУМЙ ИПФЙФЕ, ПОП Й РТЙСФОП; ФПМШЛП ЧУЕ ЦЕ РПФПНХ, ЮФП УЕТДГЕ ВШЕФУС УЙМШОЕЕ. рПУНПФТЙФЕ, — РТЙВБЧЙМ ПО, ХЛБЪЩЧБС ОБ ЧПУФПЛ, — ЮФП ЪБ ЛТБК!

й ФПЮОП, ФБЛХА РБОПТБНХ ЧТСД МЙ ЗДЕ ЕЭЕ ХДБУФУС НОЕ ЧЙДЕФШ: РПД ОБНЙ МЕЦБМБ лПКЫБХТУЛБС ДПМЙОБ, РЕТЕУЕЛБЕНБС бТБЗЧПК Й ДТХЗПК ТЕЮЛПК, ЛБЛ ДЧХНС УЕТЕВТСОЩНЙ ОЙФСНЙ; ЗПМХВПЧБФЩК ФХНБО УЛПМШЪЙМ РП ОЕК, ХВЕЗБС Ч УПУЕДОЙЕ ФЕУОЙОЩ ПФ ФЕРМЩИ МХЮЕК ХФТБ; ОБРТБЧП Й ОБМЕЧП ЗТЕВОЙ ЗПТ, ПДЙО ЧЩЫЕ ДТХЗПЗП, РЕТЕУЕЛБМЙУШ, ФСОХМЙУШ, РПЛТЩФЩЕ УОЕЗБНЙ, ЛХУФБТОЙЛПН; ЧДБМЙ ФЕ ЦЕ ЗПТЩ, ОП ИПФШ ВЩ ДЧЕ УЛБМЩ, РПИПЦЙЕ ПДОБ ОБ ДТХЗХА, — Й ЧУЕ ЬФЙ УОЕЗБ ЗПТЕМЙ ТХНСОЩН ВМЕУЛПН ФБЛ ЧЕУЕМП, ФБЛ СТЛП, ЮФП ЛБЦЕФУС, ФХФ ВЩ Й ПУФБФШУС ЦЙФШ ОБЧЕЛЙ; УПМОГЕ ЮХФШ РПЛБЪБМПУШ ЙЪ-ЪБ ФЕНОП-УЙОЕК ЗПТЩ, ЛПФПТХА ФПМШЛП РТЙЧЩЮОЩК ЗМБЪ НПЗ ВЩ ТБЪМЙЮЙФШ ПФ ЗТПЪПЧПК ФХЮЙ; ОП ОБД УПМОГЕН ВЩМБ ЛТПЧБЧБС РПМПУБ, ОБ ЛПФПТХА НПК ФПЧБТЙЭ ПВТБФЙМ ПУПВЕООПЕ ЧОЙНБОЙЕ. «с ЗПЧПТЙМ ЧБН, — ЧПУЛМЙЛОХМ ПО, — ЮФП ОЩОЮЕ ВХДЕФ РПЗПДБ; ОБДП ФПТПРЙФШУС, Б ФП, РПЦБМХК, ПОБ ЪБУФБОЕФ ОБУ ОБ лТЕУФПЧПК. фТПЗБКФЕУШ!» — ЪБЛТЙЮБМ ПО СНЭЙЛБН.

рПДМПЦЙМЙ ГЕРЙ РП ЛПМЕУБ ЧНЕУФП ФПТНПЪПЧ, ЮФПВ ПОЙ ОЕ ТБУЛБФЩЧБМЙУШ, ЧЪСМЙ МПЫБДЕК РПД ХЪДГЩ Й ОБЮБМЙ УРХУЛБФШУС; ОБРТБЧП ВЩМ ХФЕУ, ОБМЕЧП РТПРБУФШ ФБЛБС, ЮФП ГЕМБС ДЕТЕЧХЫЛБ ПУЕФЙО, ЦЙЧХЭЙИ ОБ ДОЕ ЕЕ, ЛБЪБМБУШ ЗОЕЪДПН МБУФПЮЛЙ; С УПДТПЗОХМУС, РПДХНБЧ, ЮФП ЮБУФП ЪДЕУШ, Ч ЗМХИХА ОПЮШ, РП ЬФПК ДПТПЗЕ, ЗДЕ ДЧЕ РПЧПЪЛЙ ОЕ НПЗХФ ТБЪЯЕИБФШУС, ЛБЛПК-ОЙВХДШ ЛХТШЕТ ТБЪ ДЕУСФШ Ч ЗПД РТПЕЪЦБЕФ, ОЕ ЧЩМЕЪБС ЙЪ УЧПЕЗП ФТСУЛПЗП ЬЛЙРБЦБ. пДЙО ЙЪ ОБЫЙИ ЙЪЧПЪЮЙЛПЧ ВЩМ ТХУУЛЙК СТПУМБЧУЛЙК НХЦЙЛ, ДТХЗПК ПУЕФЙО: ПУЕФЙО ЧЕМ ЛПТЕООХА РПД ХЪДГЩ УП ЧУЕНЙ ЧПЪНПЦОЩНЙ РТЕДПУФПТПЦОПУФСНЙ, ПФРТСЗЫЙ ЪБТБОЕЕ ХОПУОЩИ, — Б ОБЫ ВЕУРЕЮОЩК ТХУБЛ ДБЦЕ ОЕ УМЕЪ У ПВМХЮЛБ! лПЗДБ С ЕНХ ЪБНЕФЙМ, ЮФП ПО НПЗ ВЩ РПВЕУРПЛПЙФШУС Ч РПМШЪХ ИПФС НПЕЗП ЮЕНПДБОБ, ЪБ ЛПФПТЩН С ЧПЧУЕ ОЕ ЦЕМБМ МБЪЙФШ Ч ЬФХ ВЕЪДОХ, ПО ПФЧЕЮБМ НОЕ: «й, ВБТЙО! вПЗ ДБУФ, ОЕ ИХЦЕ ЙИ ДПЕДЕН: ЧЕДШ ОБН ОЕ ЧРЕТЧЩЕ», — Й ПО ВЩМ РТБЧ: НЩ ФПЮОП НПЗМЙ ВЩ ОЕ ДПЕИБФШ, ПДОБЛП Ц ЧУЕ-ФБЛЙ ДПЕИБМЙ, Й ЕУМЙ В ЧУЕ МАДЙ РПВПМШЫЕ ТБУУХЦДБМЙ, ФП ХВЕДЙМЙУШ ВЩ, ЮФП ЦЙЪОШ ОЕ УФПЙФ ФПЗП, ЮФПВ ПВ ОЕК ФБЛ НОПЗП ЪБВПФЙФШУС...

оП, НПЦЕФ ВЩФШ, ЧЩ ИПФЙФЕ ЪОБФШ ПЛПОЮБОЙЕ ЙУФПТЙЙ вЬМЩ? чП-РЕТЧЩИ, С РЙЫХ ОЕ РПЧЕУФШ, Б РХФЕЧЩЕ ЪБРЙУЛЙ; УМЕДПЧБФЕМШОП, ОЕ НПЗХ ЪБУФБЧЙФШ ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ ТБУУЛБЪЩЧБФШ РТЕЦДЕ, ОЕЦЕМЙ ПО ОБЮБМ ТБУУЛБЪЩЧБФШ Ч УБНПН ДЕМЕ. йФБЛ, РПЗПДЙФЕ ЙМЙ, ЕУМЙ ИПФЙФЕ, РЕТЕЧЕТОЙФЕ ОЕУЛПМШЛП УФТБОЙГ, ФПМШЛП С ЧБН ЬФПЗП ОЕ УПЧЕФХА, РПФПНХ ЮФП РЕТЕЕЪД ЮЕТЕЪ лТЕУФПЧХА ЗПТХ (ЙМЙ, ЛБЛ ОБЪЩЧБЕФ ЕЕ ХЮЕОЩК зБНВБ, le mont St.-Christophe) ДПУФПЙО ЧБЫЕЗП МАВПРЩФУФЧБ. йФБЛ, НЩ УРХУЛБМЙУШ У зХД-ЗПТЩ Ч юЕТФПЧХ ДПМЙОХ... чПФ ТПНБОФЙЮЕУЛПЕ ОБЪЧБОЙЕ! чЩ ХЦЕ ЧЙДЙФЕ ЗОЕЪДП ЪМПЗП ДХИБ НЕЦДХ ОЕРТЙУФХРОЩНЙ ХФЕУБНЙ, — ОЕ ФХФ-ФП ВЩМП: ОБЪЧБОЙЕ юЕТФПЧПК ДПМЙОЩ РТПЙУИПДЙФ ПФ УМПЧБ «ЮЕТФБ», Б ОЕ «ЮЕТФ», ЙВП ЪДЕУШ ЛПЗДБ-ФП ВЩМБ ЗТБОЙГБ зТХЪЙЙ. ьФБ ДПМЙОБ ВЩМБ ЪБЧБМЕОБ УОЕЗПЧЩНЙ УХЗТПВБНЙ, ОБРПНЙОБЧЫЙНЙ ДПЧПМШОП ЦЙЧП уБТБФПЧ, фБНВПЧ Й РТПЮЙЕ НЙМЩЕ НЕУФБ ОБЫЕЗП ПФЕЮЕУФЧБ.

— чПФ Й лТЕУФПЧБС! — УЛБЪБМ НОЕ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, ЛПЗДБ НЩ УЯЕИБМЙ Ч юЕТФПЧХ ДПМЙОХ, ХЛБЪЩЧБС ОБ ИПМН, РПЛТЩФЩК РЕМЕОПА УОЕЗБ; ОБ ЕЗП ЧЕТЫЙОЕ ЮЕТОЕМУС ЛБНЕООЩК ЛТЕУФ, Й НЙНП ЕЗП ЧЕМБ ЕДЧБ-ЕДЧБ ЪБНЕФОБС ДПТПЗБ, РП ЛПФПТПК РТПЕЪЦБАФ ФПМШЛП ФПЗДБ, ЛПЗДБ ВПЛПЧБС ЪБЧБМЕОБ УОЕЗПН; ОБЫЙ ЙЪЧПЪЮЙЛЙ ПВЯСЧЙМЙ, ЮФП ПВЧБМПЧ ЕЭЕ ОЕ ВЩМП, Й, УВЕТЕЗБС МПЫБДЕК, РПЧЕЪМЙ ОБУ ЛТХЗПН. рТЙ РПЧПТПФЕ ЧУФТЕФЙМЙ НЩ ЮЕМПЧЕЛ РСФШ ПУЕФЙО; ПОЙ РТЕДМПЦЙМЙ ОБН УЧПЙ ХУМХЗЙ Й, ХГЕРСУШ ЪБ ЛПМЕУБ, У ЛТЙЛПН РТЙОСМЙУШ ФБЭЙФШ Й РПДДЕТЦЙЧБФШ ОБЫЙ ФЕМЕЦЛЙ. й ФПЮОП, ДПТПЗБ ПРБУОБС: ОБРТБЧП ЧЙУЕМЙ ОБД ОБЫЙНЙ ЗПМПЧБНЙ ЗТХДЩ УОЕЗБ, ЗПФПЧЩЕ, ЛБЦЕФУС, РТЙ РЕТЧПН РПТЩЧЕ ЧЕФТБ ПВПТЧБФШУС Ч ХЭЕМШЕ; ХЪЛБС ДПТПЗБ ЮБУФЙА ВЩМБ РПЛТЩФБ УОЕЗПН, ЛПФПТЩК Ч ЙОЩИ НЕУФБИ РТПЧБМЙЧБМУС РПД ОПЗБНЙ, Ч ДТХЗЙИ РТЕЧТБЭБМУС Ч МЕД ПФ ДЕКУФЧЙС УПМОЕЮОЩИ МХЮЕК Й ОПЮОЩИ НПТПЪПЧ, ФБЛ ЮФП У ФТХДПН НЩ УБНЙ РТПВЙТБМЙУШ; МПЫБДЙ РБДБМЙ; ОБМЕЧП ЪЙСМБ ЗМХВПЛБС ТБУУЕМЙОБ, ЗДЕ ЛБФЙМУС РПФПЛ, ФП УЛТЩЧБСУШ РПД МЕДСОПК ЛПТПА, ФП У РЕОПА РТЩЗБС РП ЮЕТОЩН ЛБНОСН. ч ДЧБ ЮБУБ ЕДЧБ НПЗМЙ НЩ ПВПЗОХФШ лТЕУФПЧХА ЗПТХ — ДЧЕ ЧЕТУФЩ Ч ДЧБ ЮБУБ! нЕЦДХ ФЕН ФХЮЙ УРХУФЙМЙУШ, РПЧБМЙМ ЗТБД, УОЕЗ; ЧЕФЕТ, ЧТЩЧБСУШ Ч ХЭЕМШС, ТЕЧЕМ, УЧЙУФБМ, ЛБЛ уПМПЧЕК-ТБЪВПКОЙЛ, Й УЛПТП ЛБНЕООЩК ЛТЕУФ УЛТЩМУС Ч ФХНБОЕ, ЛПФПТПЗП ЧПМОЩ, ПДОБ ДТХЗПК ЗХЭЕ Й ФЕУОЕЕ, ОБВЕЗБМЙ У ЧПУФПЛБ... лУФБФЙ, ПВ ЬФПН ЛТЕУФЕ УХЭЕУФЧХЕФ УФТБООПЕ, ОП ЧУЕПВЭЕЕ РТЕДБОЙЕ, ВХДФП ЕЗП РПУФБЧЙМ йНРЕТБФПТ рЕФТ I, РТПЕЪЦБС ЮЕТЕЪ лБЧЛБЪ; ОП, ЧП-РЕТЧЩИ, рЕФТ ВЩМ ФПМШЛП Ч дБЗЕУФБОЕ, Й, ЧП-ЧФПТЩИ, ОБ ЛТЕУФЕ ОБРЙУБОП ЛТХРОЩНЙ ВХЛЧБНЙ, ЮФП ПО РПУФБЧМЕО РП РТЙЛБЪБОЙА З. еТНПМПЧБ, Б ЙНЕООП Ч 1824 ЗПДХ. оП РТЕДБОЙЕ, ОЕУНПФТС ОБ ОБДРЙУШ, ФБЛ ХЛПТЕОЙМПУШ, ЮФП, РТБЧП, ОЕ ЪОБЕЫШ, ЮЕНХ ЧЕТЙФШ, ФЕН ВПМЕЕ ЮФП НЩ ОЕ РТЙЧЩЛМЙ ЧЕТЙФШ ОБДРЙУСН.

оБН ДПМЦОП ВЩМП УРХУЛБФШУС ЕЭЕ ЧЕТУФ РСФШ РП ПВМЕДЕОЕЧЫЙН УЛБМБН Й ФПРЛПНХ УОЕЗХ, ЮФПВ ДПУФЙЗОХФШ УФБОГЙЙ лПВЙ. мПЫБДЙ ЙЪНХЮЙМЙУШ, НЩ РТПДТПЗМЙ; НЕФЕМШ ЗХДЕМБ УЙМШОЕЕ Й УЙМШОЕЕ, ФПЮОП ОБЫБ ТПДЙНБС, УЕЧЕТОБС; ФПМШЛП ЕЕ ДЙЛЙЕ ОБРЕЧЩ ВЩМЙ РЕЮБМШОЕЕ, ЪБХОЩЧОЕЕ. «й ФЩ, ЙЪЗОБООЙГБ, — ДХНБМ С, — РМБЮЕЫШ П УЧПЙИ ЫЙТПЛЙИ, ТБЪДПМШОЩИ УФЕРСИ! фБН ЕУФШ ЗДЕ ТБЪЧЕТОХФШ ИПМПДОЩЕ ЛТЩМШС, Б ЪДЕУШ ФЕВЕ ДХЫОП Й ФЕУОП, ЛБЛ ПТМХ, ЛПФПТЩК У ЛТЙЛПН ВШЕФУС П ТЕЫЕФЛХ ЦЕМЕЪОПК УЧПЕК ЛМЕФЛЙ».

— рМПИП! — ЗПЧПТЙМ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО; — РПУНПФТЙФЕ, ЛТХЗПН ОЙЮЕЗП ОЕ ЧЙДОП, ФПМШЛП ФХНБО ДБ УОЕЗ; ФПЗП Й ЗМСДЙ, ЮФП УЧБМЙНУС Ч РТПРБУФШ ЙМЙ ЪБУСДЕН Ч ФТХЭПВХ, Б ФБН РПОЙЦЕ, ЮБК, вБКДБТБ ФБЛ ТБЪЩЗТБМБУШ, ЮФП Й ОЕ РЕТЕЕДЕЫШ. хЦ ЬФБ НОЕ бЪЙС! ЮФП МАДЙ, ЮФП ТЕЮЛЙ — ОЙЛБЛ ОЕМШЪС РПМПЦЙФШУС!

йЪЧПЪЮЙЛЙ У ЛТЙЛПН Й ВТБОША ЛПМПФЙМЙ МПЫБДЕК, ЛПФПТЩЕ ЖЩТЛБМЙ, ХРЙТБМЙУШ Й ОЕ ИПФЕМЙ ОЙ ЪБ ЮФП Ч УЧЕФЕ ФТПОХФШУС У НЕУФБ, ОЕУНПФТС ОБ ЛТБУОПТЕЮЙЕ ЛОХФПЧ.

— чБЫЕ ВМБЗПТПДЙЕ, — УЛБЪБМ ОБЛПОЕГ ПДЙО, — ЧЕДШ НЩ ОЩОЮЕ ДП лПВЙ ОЕ ДПЕДЕН; ОЕ РТЙЛБЦЕФЕ МЙ, РПЛБНЕУФ НПЦОП, УЧПТПФЙФШ ОБМЕЧП? чПО ФБН ЮФП-ФП ОБ ЛПУПЗПТЕ ЮЕТОЕЕФУС — ЧЕТОП, УБЛМЙ: ФБН ЧУЕЗДБ-У РТПЕЪЦБАЭЙЕ ПУФБОБЧМЙЧБАФУС Ч РПЗПДХ; ПОЙ ЗПЧПТСФ, ЮФП РТПЧЕДХФ, ЕУМЙ ДБДЙФЕ ОБ ЧПДЛХ, — РТЙВБЧЙМ ПО, ХЛБЪЩЧБС ОБ ПУЕФЙОБ.

— ъОБА, ВТБФЕГ, ЪОБА ВЕЪ ФЕВС! — УЛБЪБМ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, — ХЦ ЬФЙ ВЕУФЙЙ! ТБДЩ РТЙДТБФШУС, ЮФПВ УПТЧБФШ ОБ ЧПДЛХ.

— рТЙЪОБКФЕУШ, ПДОБЛП, — УЛБЪБМ С, — ЮФП ВЕЪ ОЙИ ОБН ВЩМП ВЩ ИХЦЕ.

— чУЕ ФБЛ, ЧУЕ ФБЛ, — РТПВПТНПФБМ ПО, — ХЦ ЬФЙ НОЕ РТПЧПДОЙЛЙ! ЮХФШЕН УМЩЫБФ, ЗДЕ НПЦОП РПРПМШЪПЧБФШУС, ВХДФП ВЕЪ ОЙИ Й ОЕМШЪС ОБКФЙ ДПТПЗЙ.

чПФ НЩ Й УЧЕТОХМЙ ОБМЕЧП Й ЛПЕ-ЛБЛ, РПУМЕ НОПЗЙИ ИМПРПФ, ДПВТБМЙУШ ДП УЛХДОПЗП РТЙАФБ, УПУФПСЭЕЗП ЙЪ ДЧХИ УБЛМЕК, УМПЦЕООЩИ ЙЪ РМЙФ Й ВХМЩЦОЙЛБ Й ПВЧЕДЕООЩИ ФБЛПА ЦЕ УФЕОПА; ПВПТЧБООЩЕ ИПЪСЕЧБ РТЙОСМЙ ОБУ ТБДХЫОП. с РПУМЕ ХЪОБМ, ЮФП РТБЧЙФЕМШУФЧП ЙН РМБФЙФ Й ЛПТНЙФ ЙИ У ХУМПЧЙЕН, ЮФПВ ПОЙ РТЙОЙНБМЙ РХФЕЫЕУФЧЕООЙЛПЧ, ЪБУФЙЗОХФЩИ ВХТЕА.

— чУЕ Л МХЮЫЕНХ! — УЛБЪБМ С, РТЙУЕЧ Х ПЗОС, — ФЕРЕТШ ЧЩ НОЕ ДПУЛБЦЕФЕ ЧБЫХ ЙУФПТЙА РТП вЬМХ; С ХЧЕТЕО, ЮФП ЬФЙН ОЕ ЛПОЮЙМПУШ.

— б РПЮЕНХ Ц ЧЩ ФБЛ ХЧЕТЕОЩ? — ПФЧЕЮБМ НОЕ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, РТЙНЙЗЙЧБС У ИЙФТПК ХМЩВЛПА...

— пФФПЗП, ЮФП ЬФП ОЕ Ч РПТСДЛЕ ЧЕЭЕК: ЮФП ОБЮБМПУШ ОЕПВЩЛОПЧЕООЩН ПВТБЪПН, ФП ДПМЦОП ФБЛ ЦЕ Й ЛПОЮЙФШУС.

— чЕДШ ЧЩ ХЗБДБМЙ...

— пЮЕОШ ТБД.

— иПТПЫП ЧБН ТБДПЧБФШУС, Б НОЕ ФБЛ, РТБЧП, ЗТХУФОП, ЛБЛ ЧУРПНОА. уМБЧОБС ВЩМБ ДЕЧПЮЛБ, ЬФБ вЬМБ! с Л ОЕК ОБЛПОЕГ ФБЛ РТЙЧЩЛ, ЛБЛ Л ДПЮЕТЙ, Й ПОБ НЕОС МАВЙМБ. оБДП ЧБН УЛБЪБФШ, ЮФП Х НЕОС ОЕФ УЕНЕКУФЧБ: ПВ ПФГЕ Й НБФЕТЙ С МЕФ ДЧЕОБДГБФШ ХЦ ОЕ ЙНЕА ЙЪЧЕУФЙС, Б ЪБРБУФЙУШ ЦЕОПК ОЕ ДПЗБДБМУС ТБОШЫЕ, — ФБЛ ФЕРЕТШ ХЦ, ЪОБЕФЕ, Й ОЕ Л МЙГХ; С Й ТБД ВЩМ, ЮФП ОБЫЕМ ЛПЗП ВБМПЧБФШ. пОБ, ВЩЧБМП, ОБН РПЕФ РЕУОЙ ЙМШ РМСЫЕФ МЕЪЗЙОЛХ... б ХЦ ЛБЛ РМСУБМБ! ЧЙДБМ С ОБЫЙИ ЗХВЕТОУЛЙИ ВБТЩЫЕОШ, С ТБЪ ВЩМ-У Й Ч нПУЛЧЕ Ч ВМБЗПТПДОПН УПВТБОЙЙ, МЕФ ДЧБДГБФШ ФПНХ ОБЪБД, — ФПМШЛП ЛХДБ ЙН! УПЧУЕН ОЕ ФП!.. зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ОБТСЦБМ ЕЕ, ЛБЛ ЛХЛПМЛХ, ИПМЙМ Й МЕМЕСМ; Й ПОБ Х ОБУ ФБЛ РПИПТПЫЕМБ, ЮФП ЮХДП; У МЙГБ Й У ТХЛ УПЫЕМ ЪБЗБТ, ТХНСОЕГ ТБЪЩЗТБМУС ОБ ЭЕЛБИ... хЦ ЛБЛБС, ВЩЧБМП, ЧЕУЕМБС, Й ЧУЕ ОБДП НОПК, РТПЛБЪОЙГБ, РПДЫХЮЙЧБМБ... вПЗ ЕК РТПУФЙ!..

— б ЮФП, ЛПЗДБ ЧЩ ЕК ПВЯСЧЙМЙ П УНЕТФЙ ПФГБ?

— нЩ ДПМЗП ПФ ОЕЕ ЬФП УЛТЩЧБМЙ, РПЛБ ПОБ ОЕ РТЙЧЩЛМБ Л УЧПЕНХ РПМПЦЕОЙА; Б ЛПЗДБ УЛБЪБМЙ, ФБЛ ПОБ ДОС ДЧБ РПРМБЛБМБ, Б РПФПН ЪБВЩМБ.

нЕУСГБ ЮЕФЩТЕ ЧУЕ ЫМП ЛБЛ ОЕМШЪС МХЮЫЕ. зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ, С ХЦ, ЛБЦЕФУС, ЗПЧПТЙМ, УФТБУФОП МАВЙМ ПИПФХ: ВЩЧБМП, ФБЛ ЕЗП Ч МЕУ Й РПДНЩЧБЕФ ЪБ ЛБВБОБНЙ ЙМЙ ЛПЪБНЙ, — Б ФХФ ИПФШ ВЩ ЧЩЫЕМ ЪБ ЛТЕРПУФОПК ЧБМ. чПФ, ПДОБЛП ЦЕ, УНПФТА, ПО УФБМ УОПЧБ ЪБДХНЩЧБФШУС, ИПДЙФ РП ЛПНОБФЕ, ЪБЗОХЧ ТХЛЙ ОБЪБД; РПФПН ТБЪ, ОЕ УЛБЪБЧ ОЙЛПНХ, ПФРТБЧЙМУС УФТЕМСФШ, — ГЕМПЕ ХФТП РТПРБДБМ; ТБЪ Й ДТХЗПК, ЧУЕ ЮБЭЕ Й ЮБЭЕ... «оЕИПТПЫП, — РПДХНБМ С, ЧЕТОП НЕЦДХ ОЙНЙ ЮЕТОБС ЛПЫЛБ РТПУЛПЮЙМБ!»

пДОП ХФТП ЪБИПЦХ Л ОЙН — ЛБЛ ФЕРЕТШ РЕТЕД ЗМБЪБНЙ: вЬМБ УЙДЕМБ ОБ ЛТПЧБФЙ Ч ЮЕТОПН ЫЕМЛПЧПН ВЕЫНЕФЕ, ВМЕДОЕОШЛБС, ФБЛБС РЕЮБМШОБС, ЮФП С ЙУРХЗБМУС.

— б ЗДЕ рЕЮПТЙО? — УРТПУЙМ С.

— оБ ПИПФЕ.

— уЕЗПДОС ХЫЕМ? — пОБ НПМЮБМБ, ЛБЛ ВХДФП ЕК ФТХДОП ВЩМП ЧЩЗПЧПТЙФШ.

— оЕФ, ЕЭЕ ЧЮЕТБ, — ОБЛПОЕГ УЛБЪБМБ ПОБ, ФСЦЕМП ЧЪДПИОХЧ.

— хЦ ОЕ УМХЮЙМПУШ МЙ У ОЙН ЮЕЗП?

— с ЧЮЕТБ ГЕМЩК ДЕОШ ДХНБМБ, — ПФЧЕЮБМБ ПОБ УЛЧПЪШ УМЕЪЩ, — РТЙДХНЩЧБМБ ТБЪОЩЕ ОЕУЮБУФШС: ФП ЛБЪБМПУШ НОЕ, ЮФП ЕЗП ТБОЙМ ДЙЛЙК ЛБВБО, ФП ЮЕЮЕОЕГ ХФБЭЙМ Ч ЗПТЩ... б ОЩОЮЕ НОЕ ХЦ ЛБЦЕФУС, ЮФП ПО НЕОС ОЕ МАВЙФ.

— рТБЧБ, НЙМБС, ФЩ ИХЦЕ ОЙЮЕЗП ОЕ НПЗМБ РТЙДХНБФШ! — пОБ ЪБРМБЛБМБ, РПФПН У ЗПТДПУФША РПДОСМБ ЗПМПЧХ, ПФЕТМБ УМЕЪЩ Й РТПДПМЦБМБ:

— еУМЙ ПО НЕОС ОЕ МАВЙФ, ФП ЛФП ЕНХ НЕЫБЕФ ПФПУМБФШ НЕОС ДПНПК? с ЕЗП ОЕ РТЙОХЦДБА. б ЕУМЙ ЬФП ФБЛ ВХДЕФ РТПДПМЦБФШУС, ФП С УБНБ ХКДХ: С ОЕ ТБВБ ЕЗП — С ЛОСЦЕУЛБС ДПЮШ!..

с УФБМ ЕЕ ХЗПЧБТЙЧБФШ.

— рПУМХЫБК, вЬМБ, ЧЕДШ ОЕМШЪС ЦЕ ЕНХ ЧЕЛ УЙДЕФШ ЪДЕУШ ЛБЛ РТЙЫЙФПНХ Л ФЧПЕК АВЛЕ: ПО ЮЕМПЧЕЛ НПМПДПК, МАВЙФ РПЗПОСФШУС ЪБ ДЙЮША, — РПИПДЙФ, ДБ Й РТЙДЕФ; Б ЕУМЙ ФЩ ВХДЕЫШ ЗТХУФЙФШ, ФП УЛПТЕК ЕНХ ОБУЛХЮЙЫШ.

— рТБЧДБ, РТБЧДБ! — ПФЧЕЮБМБ ПОБ, — С ВХДХ ЧЕУЕМБ. — й У ИПИПФПН УИЧБФЙМБ УЧПК ВХВЕО, ОБЮБМБ РЕФШ, РМСУБФШ Й РТЩЗБФШ ПЛПМП НЕОС; ФПМШЛП Й ЬФП ОЕ ВЩМП РТПДПМЦЙФЕМШОП; ПОБ ПРСФШ ХРБМБ ОБ РПУФЕМШ Й ЪБЛТЩМБ МЙГП ТХЛБНЙ.

юФП ВЩМП У ОЕА НОЕ ДЕМБФШ? с, ЪОБЕФЕ, ОЙЛПЗДБ У ЦЕОЭЙОБНЙ ОЕ ПВТБЭБМУС: ДХНБМ, ДХНБМ, ЮЕН ЕЕ ХФЕЫЙФШ, Й ОЙЮЕЗП ОЕ РТЙДХНБМ; ОЕУЛПМШЛП ЧТЕНЕОЙ НЩ ПВБ НПМЮБМЙ... рТЕОЕРТЙСФОПЕ РПМПЦЕОЙЕ-У!

оБЛПОЕГ С ЕК УЛБЪБМ: «иПЮЕЫШ, РПКДЕН РТПЗХМСФШУС ОБ ЧБМ? РПЗПДБ УМБЧОБС!» ьФП ВЩМП Ч УЕОФСВТЕ; Й ФПЮОП, ДЕОШ ВЩМ ЮХДЕУОЩК, УЧЕФМЩК Й ОЕ ЦБТЛЙК; ЧУЕ ЗПТЩ ЧЙДОЩ ВЩМЙ ЛБЛ ОБ ВМАДЕЮЛЕ. нЩ РПЫМЙ, РПИПДЙМЙ РП ЛТЕРПУФОПНХ ЧБМХ ЧЪБД Й ЧРЕТЕД, НПМЮБ; ОБЛПОЕГ ПОБ УЕМБ ОБ ДЕТО, Й С УЕМ ЧПЪМЕ ОЕЕ. оХ, РТБЧП, ЧУРПНОЙФШ УНЕЫОП: С ВЕЗБМ ЪБ ОЕА, ФПЮОП ЛБЛБС-ОЙВХДШ ОСОШЛБ.

лТЕРПУФШ ОБЫБ УФПСМБ ОБ ЧЩУПЛПН НЕУФЕ, Й ЧЙД ВЩМ У ЧБМБ РТЕЛТБУОЩК; У ПДОПК УФПТПОЩ ЫЙТПЛБС РПМСОБ, ЙЪТЩФБС ОЕУЛПМШЛЙНЙ ВБМЛБНЙ , ПЛБОЮЙЧБМБУШ МЕУПН, ЛПФПТЩК ФСОХМУС ДП УБНПЗП ИТЕВФБ ЗПТ; ЛПЕ-ЗДЕ ОБ ОЕК ДЩНЙМЙУШ БХМЩ, ИПДЙМЙ ФБВХОЩ; У ДТХЗПК — ВЕЦБМБ НЕМЛБС ТЕЮЛБ, Й Л ОЕК РТЙНЩЛБМ ЮБУФЩК ЛХУФБТОЙЛ, РПЛТЩЧБЧЫЙК ЛТЕНОЙУФЩЕ ЧПЪЧЩЫЕООПУФЙ, ЛПФПТЩЕ УПЕДЙОСМЙУШ У ЗМБЧОПК ГЕРША лБЧЛБЪБ. нЩ УЙДЕМЙ ОБ ХЗМХ ВБУФЙПОБ, ФБЛ ЮФП Ч ПВЕ УФПТПОЩ НПЗМЙ ЧЙДЕФШ ЧУЕ. чПФ УНПФТА: ЙЪ МЕУБ ЧЩЕЪЦБЕФ ЛФП-ФП ОБ УЕТПК МПЫБДЙ, ЧУЕ ВМЙЦЕ Й ВМЙЦЕ Й, ОБЛПОЕГ, ПУФБОПЧЙМУС РП ФХ УФПТПОХ ТЕЮЛЙ, УБЦЕОСИ ЧП УФЕ ПФ ОБУ, Й ОБЮБМ ЛТХЦЙФШ МПЫБДШ УЧПА ЛБЛ ВЕЫЕОЩК. юФП ЪБ РТЙФЮБ!..

— рПУНПФТЙ-ЛБ, вЬМБ, — УЛБЪБМ С, — Х ФЕВС ЗМБЪБ НПМПДЩЕ, ЮФП ЬФП ЪБ ДЦЙЗЙФ: ЛПЗП ЬФП ПО РТЙЕИБМ ФЕЫЙФШ?..

пОБ ЧЪЗМСОХМБ Й ЧУЛТЙЛОХМБ:

— ьФП лБЪВЙЮ!..

— бИ ПО ТБЪВПКОЙЛ! УНЕСФШУС, ЮФП МЙ, РТЙЕИБМ ОБД ОБНЙ? — чУНБФТЙЧБАУШ, ФПЮОП лБЪВЙЮ: ЕЗП УНХЗМБС ТПЦБ, ПВПТЧБООЩК, ЗТСЪОЩК ЛБЛ ЧУЕЗДБ.

— ьФП МПЫБДШ ПФГБ НПЕЗП, — УЛБЪБМБ вЬМБ, УИЧБФЙЧ НЕОС ЪБ ТХЛХ; ПОБ ДТПЦБМБ, ЛБЛ МЙУФ, Й ЗМБЪБ ЕЕ УЧЕТЛБМЙ. «бЗБ! — РПДХНБМ С, — Й Ч ФЕВЕ, ДХЫЕОШЛБ, ОЕ НПМЮЙФ ТБЪВПКОЙЮШС ЛТПЧШ!»

— рПДПКДЙ-ЛБ УАДБ, — УЛБЪБМ С ЮБУПЧПНХ, — ПУНПФТЙ ТХЦШЕ ДБ УУБДЙ НОЕ ЬФПЗП НПМПДГБ, — РПМХЮЙЫШ ТХВМШ УЕТЕВТПН.

— уМХЫБА, ЧБЫЕ ЧЩУПЛПВМБЗПТПДЙЕ; ФПМШЛП ПО ОЕ УФПЙФ ОБ НЕУФЕ... — рТЙЛБЦЙ! — УЛБЪБМ С, УНЕСУШ...

— ьК, МАВЕЪОЩК! — ЪБЛТЙЮБМ ЮБУПЧПК, НБИБС ЕНХ ТХЛПК, — РПДПЦДЙ НБМЕОШЛП, ЮФП ФЩ ЛТХФЙЫШУС, ЛБЛ ЧПМЮПЛ?

лБЪВЙЮ ПУФБОПЧЙМУС Ч УБНПН ДЕМЕ Й УФБМ ЧУМХЫЙЧБФШУС: ЧЕТОП, ДХНБМ, ЮФП У ОЙН ЪБЧПДСФ РЕТЕЗПЧПТЩ, — ЛБЛ ОЕ ФБЛ!.. нПК ЗТЕОБДЕТ РТЙМПЦЙМУС... ВБГ!.. НЙНП, — ФПМШЛП ЮФП РПТПИ ОБ РПМЛЕ ЧУРЩИОХМ; лБЪВЙЮ ФПМЛОХМ МПЫБДШ, Й ПОБ ДБМБ УЛБЮПЛ Ч УФПТПОХ. пО РТЙЧУФБМ ОБ УФТЕНЕОБИ, ЛТЙЛОХМ ЮФП-ФП РП-УЧПЕНХ, РТЙЗТПЪЙМ ОБЗБКЛПК — Й ВЩМ ФБЛПЧ.

— лБЛ ФЕВЕ ОЕ УФЩДОП! — УЛБЪБМ С ЮБУПЧПНХ.

— чБЫЕ ЧЩУПЛПВМБЗПТПДЙЕ! ХНЙТБФШ ПФРТБЧЙМУС, — ПФЧЕЮБМ ПО, ФБЛПК РТПЛМСФЩК ОБТПД, УТБЪХ ОЕ ХВШЕЫШ.

юЕФЧЕТФШ ЮБУБ УРХУФС рЕЮПТЙО ЧЕТОХМУС У ПИПФЩ; вЬМБ ВТПУЙМБУШ ЕНХ ОБ ЫЕА, Й ОЙ ПДОПК ЦБМПВЩ, ОЙ ПДОПЗП ХРТЕЛБ ЪБ ДПМЗПЕ ПФУХФУФЧЙЕ... дБЦЕ С ХЦ ОБ ОЕЗП ТБУУЕТДЙМУС.

— рПНЙМХКФЕ, — ЗПЧПТЙМ С, — ЧЕДШ ЧПФ УЕКЮБУ ФХФ ВЩМ ЪБ ТЕЮЛПА лБЪВЙЮ, Й НЩ РП ОЕН УФТЕМСМЙ; ОХ, ДПМЗП МЙ ЧБН ОБ ОЕЗП ОБФЛОХФШУС? ьФЙ ЗПТГЩ ОБТПД НУФЙФЕМШОЩК: ЧЩ ДХНБЕФЕ, ЮФП ПО ОЕ ДПЗБДЩЧБЕФУС, ЮФП ЧЩ ЮБУФЙА РПНПЗМЙ бЪБНБФХ? б С ВШАУШ ПВ ЪБЛМБД, ЮФП ОЩОЮЕ ПО ХЪОБМ вЬМХ. с ЪОБА, ЮФП ЗПД ФПНХ ОБЪБД ПОБ ЕНХ ВПМШОП ОТБЧЙМБУШ — ПО НОЕ УБН ЗПЧПТЙМ, — Й ЕУМЙ В ОБДЕСМУС УПВТБФШ РПТСДПЮОЩК ЛБМЩН, ФП, ЧЕТОП, ВЩ РПУЧБФБМУС...

фХФ рЕЮПТЙО ЪБДХНБМУС. «дБ, — ПФЧЕЮБМ ПО, — ОБДП ВЩФШ ПУФПТПЦОЕЕ... вЬМБ, У ОЩОЕЫОЕЗП ДОС ФЩ ОЕ ДПМЦОБ ВПМЕЕ ИПДЙФШ ОБ ЛТЕРПУФОПК ЧБМ».

чЕЮЕТПН С ЙНЕМ У ОЙН ДМЙООПЕ ПВЯСУОЕОЙЕ: НОЕ ВЩМП ДПУБДОП, ЮФП ПО РЕТЕНЕОЙМУС Л ЬФПК ВЕДОПК ДЕЧПЮЛЕ; ЛТПНЕ ФПЗП, ЮФП ПО РПМПЧЙОХ ДОС РТПЧПДЙМ ОБ ПИПФЕ, ЕЗП ПВТБЭЕОЙЕ УФБМП ИПМПДОП, МБУЛБМ ПО ЕЕ ТЕДЛП, Й ПОБ ЪБНЕФОП ОБЮЙОБМБ УПИОХФШ, МЙЮЙЛП ЕЕ ЧЩФСОХМПУШ, ВПМШЫЙЕ ЗМБЪБ РПФХУЛОЕМЙ. вЩЧБМП, УРТПУЙЫШ:

«п ЮЕН ФЩ ЧЪДПИОХМБ, вЬМБ? ФЩ РЕЮБМШОБ?» — «оЕФ!» — «фЕВЕ ЮЕЗП-ОЙВХДШ ИПЮЕФУС?» — «оЕФ!» — «фЩ ФПУЛХЕЫШ РП ТПДОЩН?» — «х НЕОС ОЕФ ТПДОЩИ». уМХЮБМПУШ, РП ГЕМЩН ДОСН, ЛТПНЕ «ДБ» ДБ «ОЕФ», ПФ ОЕЕ ОЙЮЕЗП ВПМШЫЕ ОЕ ДПВШЕЫШУС.

чПФ ПВ ЬФПН-ФП С Й УФБМ ЕНХ ЗПЧПТЙФШ. «рПУМХЫБКФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, — ПФЧЕЮБМ ПО, — Х НЕОС ОЕУЮБУФОЩК ИБТБЛФЕТ; ЧПУРЙФБОЙЕ МЙ НЕОС УДЕМБМП ФБЛЙН, ВПЗ МЙ ФБЛ НЕОС УПЪДБМ, ОЕ ЪОБА; ЪОБА ФПМШЛП ФП, ЮФП ЕУМЙ С РТЙЮЙОПА ОЕУЮБУФЙС ДТХЗЙИ, ФП Й УБН ОЕ НЕОЕЕ ОЕУЮБУФМЙЧ; ТБЪХНЕЕФУС, ЬФП ЙН РМПИПЕ ХФЕЫЕОЙЕ — ФПМШЛП ДЕМП Ч ФПН, ЮФП ЬФП ФБЛ. ч РЕТЧПК НПЕК НПМПДПУФЙ, У ФПК НЙОХФЩ, ЛПЗДБ С ЧЩЫЕМ ЙЪ ПРЕЛЙ ТПДОЩИ, С УФБМ ОБУМБЦДБФШУС ВЕЫЕОП ЧУЕНЙ ХДПЧПМШУФЧЙСНЙ, ЛПФПТЩЕ НПЦОП ДПУФБФШ ЪБ ДЕОШЗЙ, Й ТБЪХНЕЕФУС, ХДПЧПМШУФЧЙС ЬФЙ НОЕ ПРТПФЙЧЕМЙ. рПФПН РХУФЙМУС С Ч ВПМШЫПК УЧЕФ, Й УЛПТП ПВЭЕУФЧП НОЕ ФБЛЦЕ ОБДПЕМП; ЧМАВМСМУС Ч УЧЕФУЛЙИ ЛТБУБЧЙГ Й ВЩМ МАВЙН, — ОП ЙИ МАВПЧШ ФПМШЛП ТБЪДТБЦБМБ НПЕ ЧППВТБЦЕОЙЕ Й УБНПМАВЙЕ, Б УЕТДГЕ ПУФБМПУШ РХУФП... с УФБМ ЮЙФБФШ, ХЮЙФШУС — ОБХЛЙ ФБЛЦЕ ОБДПЕМЙ; С ЧЙДЕМ, ЮФП ОЙ УМБЧБ, ОЙ УЮБУФШЕ ПФ ОЙИ ОЕ ЪБЧЙУСФ ОЙУЛПМШЛП, РПФПНХ ЮФП УБНЩЕ УЮБУФМЙЧЩЕ МАДЙ — ОЕЧЕЦДЩ, Б УМБЧБ — ХДБЮБ, Й ЮФПВ ДПВЙФШУС ЕЕ, ОБДП ФПМШЛП ВЩФШ МПЧЛЙН. фПЗДБ НОЕ УФБМП УЛХЮОП... чУЛПТЕ РЕТЕЧЕМЙ НЕОС ОБ лБЧЛБЪ: ЬФП УБНПЕ УЮБУФМЙЧПЕ ЧТЕНС НПЕК ЦЙЪОЙ. с ОБДЕСМУС, ЮФП УЛХЛБ ОЕ ЦЙЧЕФ РПД ЮЕЮЕОУЛЙНЙ РХМСНЙ — ОБРТБУОП: ЮЕТЕЪ НЕУСГ С ФБЛ РТЙЧЩЛ Л ЙИ ЦХЦЦБОЙА Й Л ВМЙЪПУФЙ УНЕТФЙ, ЮФП, РТБЧП, ПВТБЭБМ ВПМШЫЕ ЧОЙНБОЙЕ ОБ ЛПНБТПЧ, — Й НОЕ УФБМП УЛХЮОЕЕ РТЕЦОЕЗП, РПФПНХ ЮФП С РПФЕТСМ РПЮФЙ РПУМЕДОАА ОБДЕЦДХ. лПЗДБ С ХЧЙДЕМ вЬМХ Ч УЧПЕН ДПНЕ, ЛПЗДБ Ч РЕТЧЩК ТБЪ, ДЕТЦБ ЕЕ ОБ ЛПМЕОСИ, ГЕМПЧБМ ЕЕ ЮЕТОЩЕ МПЛПОЩ, С, ЗМХРЕГ, РПДХНБМ, ЮФП ПОБ БОЗЕМ, РПУМБООЩК НОЕ УПУФТБДБФЕМШОПК УХДШВПА... с ПРСФШ ПЫЙВУС: МАВПЧШ ДЙЛБТЛЙ ОЕНОПЗЙН МХЮЫЕ МАВЧЙ ЪОБФОПК ВБТЩОЙ; ОЕЧЕЦЕУФЧП Й РТПУФПУЕТДЕЮЙЕ ПДОПК ФБЛ ЦЕ ОБДПЕДБАФ, ЛБЛ Й ЛПЛЕФУФЧП ДТХЗПК. еУМЙ ЧЩ ИПФЙФЕ, С ЕЕ ЕЭЕ МАВМА, С ЕК ВМБЗПДБТЕО ЪБ ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ ДПЧПМШОП УМБДЛЙИ, С ЪБ ОЕЕ ПФДБН ЦЙЪОШ, — ФПМШЛП НОЕ У ОЕА УЛХЮОП... зМХРЕГ С ЙМЙ ЪМПДЕК, ОЕ ЪОБА; ОП ФП ЧЕТОП, ЮФП С ФБЛЦЕ ПЮЕОШ ДПУФПЙО УПЦБМЕОЙС, НПЦЕФ ВЩФШ ВПМШЫЕ, ОЕЦЕМЙ ПОБ: ЧП НОЕ ДХЫБ ЙУРПТЮЕОБ УЧЕФПН, ЧППВТБЦЕОЙЕ ВЕУРПЛПКОПЕ, УЕТДГЕ ОЕОБУЩФОПЕ; НОЕ ЧУЕ НБМП: Л РЕЮБМЙ С ФБЛ ЦЕ МЕЗЛП РТЙЧЩЛБА, ЛБЛ Л ОБУМБЦДЕОЙА, Й ЦЙЪОШ НПС УФБОПЧЙФУС РХУФЕЕ ДЕОШ ПФП ДОС; НОЕ ПУФБМПУШ ПДОП УТЕДУФЧП: РХФЕЫЕУФЧПЧБФШ. лБЛ ФПМШЛП ВХДЕФ НПЦОП, ПФРТБЧМАУШ — ФПМШЛП ОЕ Ч еЧТПРХ, ЙЪВБЧЙ ВПЦЕ! — РПЕДХ Ч бНЕТЙЛХ, Ч бТБЧЙА, Ч йОДЙА, — БЧПУШ ЗДЕ-ОЙВХДШ ХНТХ ОБ ДПТПЗЕ! рП ЛТБКОЕК НЕТЕ С ХЧЕТЕО, ЮФП ЬФП РПУМЕДОЕЕ ХФЕЫЕОЙЕ ОЕ УЛПТП ЙУФПЭЙФУС, У РПНПЭША ВХТШ Й ДХТОЩИ ДПТПЗ». фБЛ ПО ЗПЧПТЙМ ДПМЗП, Й ЕЗП УМПЧБ ЧТЕЪБМЙУШ Х НЕОС Ч РБНСФЙ, РПФПНХ ЮФП Ч РЕТЧЩК ТБЪ С УМЩЫБМ ФБЛЙЕ ЧЕЭЙ ПФ ДЧБДГБФЙРСФЙМЕФОЕЗП ЮЕМПЧЕЛБ, Й, ВПЗ ДБУФ, Ч РПУМЕДОЙК... юФП ЪБ ДЙЧП! уЛБЦЙФЕ-ЛБ, РПЦБМХКУФБ, — РТПДПМЦБМ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, ПВТБЭБСУШ ЛП НОЕ. — ЧЩ ЧПФ, ЛБЦЕФУС, ВЩЧБМЙ Ч УФПМЙГЕ, Й ОЕДБЧОП: ОЕХЦЕМЙ ФБНПЫОБС НПМПДЕЦШ ЧУС ФБЛПЧБ?

с ПФЧЕЮБМ, ЮФП НОПЗП ЕУФШ МАДЕК, ЗПЧПТСЭЙИ ФП ЦЕ УБНПЕ; ЮФП ЕУФШ, ЧЕТПСФОП, Й ФБЛЙЕ, ЛПФПТЩЕ ЗПЧПТСФ РТБЧДХ; ЮФП, ЧРТПЮЕН, ТБЪПЮБТПЧБОЙЕ, ЛБЛ ЧУЕ НПДЩ, ОБЮБЧ У ЧЩУЫЙИ УМПЕЧ ПВЭЕУФЧБ, УРХУФЙМПУШ Л ОЙЪЫЙН, ЛПФПТЩЕ ЕЗП ДПОБЫЙЧБАФ, Й ЮФП ОЩОЮЕ ФЕ, ЛПФПТЩЕ ВПМШЫЕ ЧУЕИ Й Ч УБНПН ДЕМЕ УЛХЮБАФ, УФБТБАФУС УЛТЩФШ ЬФП ОЕУЮБУФШЕ, ЛБЛ РПТПЛ. ыФБВУ-ЛБРЙФБО ОЕ РПОСМ ЬФЙИ ФПОЛПУФЕК, РПЛБЮБМ ЗПМПЧПА Й ХМЩВОХМУС МХЛБЧП:

— б ЧУЕ, ЮБК, ЖТБОГХЪЩ ЧЧЕМЙ НПДХ УЛХЮБФШ?

— оЕФ, бОЗМЙЮБОЕ.

— б-ЗБ, ЧПФ ЮФП!.. — ПФЧЕЮБМ ПО, — ДБ ЧЕДШ ПОЙ ЧУЕЗДБ ВЩМЙ ПФЯСЧМЕООЩЕ РШСОЙГЩ!

с ОЕЧПМШОП ЧУРПНОЙМ ПВ ПДОПК НПУЛПЧУЛПК ВБТЩОЕ, ЛПФПТБС ХФЧЕТЦДБМБ, ЮФП вБКТПО ВЩМ ВПМШЫЕ ОЙЮЕЗП, ЛБЛ РШСОЙГБ. чРТПЮЕН, ЪБНЕЮБОЙЕ ЫФБВУ-РБЛЙФБОБ ВЩМП ЙЪЧЙОЙФЕМШОЕЕ: ЮФПВ ЧПЪДЕТЦЙЧБФШУС ПФ ЧЙОБ, ПО, ЛПОЕЮОП, УФБТБМУС ХЧЕТСФШ УЕВС, ЮФП ЧУЕ Ч НЙТЕ ОЕУЮБУФЙС РТПЙУИПДСФ ПФ РШСОУФЧБ.

нЕЦДХ ФЕН ПО РТПДПМЦБМ УЧПК ТБУУЛБЪ ФБЛЙН ПВТБЪПН:

— лБЪВЙЮ ОЕ СЧМСМУС УОПЧБ. фПМШЛП ОЕ ЪОБА РПЮЕНХ, С ОЕ НПЗ ЧЩВЙФШ ЙЪ ЗПМПЧЩ НЩУМШ, ЮФП ПО ОЕДБТПН РТЙЕЪЦБМ Й ЪБФЕЧБЕФ ЮФП-ОЙВХДШ ИХДПЕ.

чПФ ТБЪ ХЗПЧБТЙЧБЕФ НЕОС рЕЮПТЙО ЕИБФШ У ОЙН ОБ ЛБВБОБ; С ДПМЗП ПФОЕЛЙЧБМУС: ОХ, ЮФП НОЕ ВЩМ ЪБ ДЙЛПЧЙОЛБ ЛБВБО! пДОБЛП Ц ХФБЭЙМ-ФБЛЙ ПО НЕОС У УПВПК. нЩ ЧЪСМЙ ЮЕМПЧЕЛ РСФШ УПМДБФ Й ХЕИБМЙ ТБОП ХФТПН. дП ДЕУСФЙ ЮБУПЧ ЫОЩТСМЙ РП ЛБНЩЫБН Й РП МЕУХ, — ОЕФ ЪЧЕТС. «ьК, ОЕ ЧПТПФЙФШУС МЙ? — ЗПЧПТЙМ С, — Л ЮЕНХ ХРТСНЙФШУС? хЦ, ЧЙДОП, ФБЛПК ЪБДБМУС ОЕУЮБУФОЩК ДЕОШ!» фПМШЛП зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ, ОЕУНПФТС ОБ ЪОПК Й ХУФБМПУФШ, ОЕ ИПФЕМ ЧПТПФЙФШУС ВЕЪ ДПВЩЮЙ, ФБЛПЧ ХЦ ВЩМ ЮЕМПЧЕЛ: ЮФП ЪБДХНБЕФ, РПДБЧБК; ЧЙДОП, Ч ДЕФУФЧЕ ВЩМ НБНЕОШЛПК ЙЪВБМПЧБО... оБЛПОЕГ Ч РПМДЕОШ ПФЩУЛБМЙ РТПЛМСФПЗП ЛБВБОБ: РБЖ! РБЖ!... ОЕ ФХФ-ФП ВЩМП: ХЫЕМ Ч ЛБНЩЫЙ... ФБЛПК ХЦ ВЩМ ОЕУЮБУФОЩК ДЕОШ! чПФ НЩ, ПФДПИОХЧ НБМЕОШЛП, ПФРТБЧЙМЙУШ ДПНПК.

нЩ ЕИБМЙ ТСДПН, НПМЮБ, ТБУРХУФЙЧ РПЧПДШС, Й ВЩМЙ ХЦ РПЮФЙ Х УБНПК ЛТЕРПУФЙ: ФПМШЛП ЛХУФБТОЙЛ ЪБЛТЩЧБМ ЕЕ ПФ ОБУ. чДТХЗ ЧЩУФТЕМ... нЩ ЧЪЗМСОХМЙ ДТХЗ ОБ ДТХЗБ: ОБУ РПТБЪЙМП ПДЙОБЛПЧПЕ РПДПЪТЕОЙЕ... пРТПНЕФША РПУЛБЛБМЙ НЩ ОБ ЧЩУФТЕМ — УНПФТЙН: ОБ ЧБМХ УПМДБФЩ УПВТБМЙУШ Ч ЛХЮХ Й ХЛБЪЩЧБАФ Ч РПМЕ, Б ФБН МЕФЙФ УФТЕНЗМБЧ ЧУБДОЙЛ Й ДЕТЦЙФ ЮФП-ФП ВЕМПЕ ОБ УЕДМЕ. зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ЧЪЧЙЪЗОХМ ОЕ ИХЦЕ МАВПЗП ЮЕЮЕОГБ; ТХЦШЕ ЙЪ ЮЕИМБ — Й ФХДБ; С ЪБ ОЙН.

л УЮБУФША, РП РТЙЮЙОЕ ОЕХДБЮОПК ПИПФЩ, ОБЫЙ ЛПОЙ ОЕ ВЩМЙ ЙЪНХЮЕОЩ: ПОЙ ТЧБМЙУШ ЙЪ-РПД УЕДМБ, Й У ЛБЦДЩН НЗОПЧЕОЙЕН НЩ ВЩМЙ ЧУЕ ВМЙЦЕ Й ВМЙЦЕ... й ОБЛПОЕГ С ХЪОБМ лБЪВЙЮБ, ФПМШЛП ОЕ НПЗ ТБЪПВТБФШ, ЮФП ФБЛПЕ ПО ДЕТЦБМ РЕТЕД УПВПА. с ФПЗДБ РПТБЧОСМУС У рЕЮПТЙОЩН Й ЛТЙЮХ ЕНХ: «ьФП лБЪВЙЮ!.. «пО РПУНПФТЕМ ОБ НЕОС, ЛЙЧОХМ ЗПМПЧПА Й ХДБТЙМ ЛПОС РМЕФША.

чПФ ОБЛПОЕГ НЩ ВЩМЙ ХЦ ПФ ОЕЗП ОБ ТХЦЕКОЩК ЧЩУФТЕМ; ЙЪНХЮЕОБ МЙ ВЩМБ Х лБЪВЙЮБ МПЫБДШ ЙМЙ ИХЦЕ ОБЫЙИ, ФПМШЛП, ОЕУНПФТС ОБ ЧУЕ ЕЗП УФБТБОЙС, ПОБ ОЕ ВПМШОП РПДБЧБМБУШ ЧРЕТЕД. с ДХНБА, Ч ЬФХ НЙОХФХ ПО ЧУРПНОЙМ УЧПЕЗП лБТБЗЕЪБ...

уНПФТА: рЕЮПТЙО ОБ УЛБЛХ РТЙМПЦЙМУС ЙЪ ТХЦШС... «оЕ УФТЕМСКФЕ! — ЛТЙЮХ С ЕНХ. — ВЕТЕЗЙФЕ ЪБТСД; НЩ Й ФБЛ ЕЗП ДПЗПОЙН». хЦ ЬФБ НПМПДЕЦШ! ЧЕЮОП ОЕЛУФБФЙ ЗПТСЮЙФУС... оП ЧЩУФТЕМ ТБЪДБМУС, Й РХМС РЕТЕВЙМБ ЪБДОАА ОПЗХ МПЫБДЙ: ПОБ УЗПТСЮБ УДЕМБМБ ЕЭЕ РТЩЦЛПЧ ДЕУСФШ, УРПФЛОХМБУШ Й ХРБМБ ОБ ЛПМЕОЙ; лБЪВЙЮ УПУЛПЮЙМ, Й ФПЗДБ НЩ ХЧЙДЕМЙ, ЮФП ПО ДЕТЦБМ ОБ ТХЛБИ УЧПЙИ ЦЕОЭЙОХ, ПЛХФБООХА ЮБДТПА... ьФП ВЩМБ вЬМБ... ВЕДОБС вЬМБ! пО ЮФП-ФП ОБН ЪБЛТЙЮБМ РП-УЧПЕНХ Й ЪБОЕУ ОБД ОЕА ЛЙОЦБМ... нЕДМЙФШ ВЩМП ОЕЮЕЗП: С ЧЩУФТЕМЙМ, Ч УЧПА ПЮЕТЕДШ, ОБХДБЮХ; ЧЕТОП, РХМС РПРБМБ ЕНХ Ч РМЕЮП, РПФПНХ ЮФП ЧДТХЗ ПО ПРХУФЙМ ТХЛХ... лПЗДБ ДЩН ТБУУЕСМУС, ОБ ЪЕНМЕ МЕЦБМБ ТБОЕОБС МПЫБДШ Й ЧПЪМЕ ОЕЕ вЬМБ; Б лБЪВЙЮ, ВТПУЙЧ ТХЦШЕ, РП ЛХУФБТОЙЛБН, ФПЮОП ЛПЫЛБ, ЛБТБВЛБМУС ОБ ХФЕУ; ИПФЕМПУШ НОЕ ЕЗП УОСФШ ПФФХДБ — ДБ ОЕ ВЩМП ЪБТСДБ ЗПФПЧПЗП! нЩ УПУЛПЮЙМЙ У МПЫБДЕК Й ЛЙОХМЙУШ Л вЬМЕ. вЕДОСЦЛБ, ПОБ МЕЦБМБ ОЕРПДЧЙЦОП, Й ЛТПЧШ МЙМБУШ ЙЪ ТБОЩ ТХЮШСНЙ... фБЛПК ЪМПДЕК; ИПФШ ВЩ Ч УЕТДГЕ ХДБТЙМ — ОХ, ФБЛ ХЦ Й ВЩФШ, ПДОЙН ТБЪПН ЧУЕ ВЩ ЛПОЮЙМ, Б ФП Ч УРЙОХ... УБНЩК ТБЪВПКОЙЮЙК ХДБТ! пОБ ВЩМБ ВЕЪ РБНСФЙ. нЩ ЙЪПТЧБМЙ ЮБДТХ Й РЕТЕЧСЪБМЙ ТБОХ ЛБЛ НПЦОП ФХЦЕ; ОБРТБУОП рЕЮПТЙО ГЕМПЧБМ ЕЕ ИПМПДОЩЕ ЗХВЩ — ОЙЮФП ОЕ НПЗМП РТЙЧЕУФЙ ЕЕ Ч УЕВС.

рЕЮПТЙО УЕМ ЧЕТИПН; С РПДОСМ ЕЕ У ЪЕНМЙ Й ЛПЕ-ЛБЛ РПУБДЙМ Л ОЕНХ ОБ УЕДМП; ПО ПВИЧБФЙМ ЕЕ ТХЛПК, Й НЩ РПЕИБМЙ ОБЪБД. рПУМЕ ОЕУЛПМШЛЙИ НЙОХФ НПМЮБОЙС зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ УЛБЪБМ НОЕ: «рПУМХЫБКФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, НЩ ЬФБЛ ЕЕ ОЕ ДПЧЕЪЕН ЦЙЧХА». — «рТБЧДБ!» — УЛБЪБМ С, Й НЩ РХУФЙМЙ МПЫБДЕК ЧП ЧЕУШ ДХИ. оБУ Х ЧПТПФ ЛТЕРПУФЙ ПЦЙДБМБ ФПМРБ ОБТПДБ; ПУФПТПЦОП РЕТЕОЕУМЙ НЩ ТБОЕОХА Л рЕЮПТЙОХ Й РПУМБМЙ ЪБ МЕЛБТЕН. пО ВЩМ ИПФС РШСО, ОП РТЙЫЕМ: ПУНПФТЕМ ТБОХ Й ПВЯСЧЙМ, ЮФП ПОБ ВПМШЫЕ ДОС ЦЙФШ ОЕ НПЦЕФ; ФПМШЛП ПО ПЫЙВУС...

— чЩЪДПТПЧЕМБ? — УРТПУЙМ С Х ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ, УИЧБФЙЧ ЕЗП ЪБ ТХЛХ Й ОЕЧПМШОП ПВТБДПЧБЧЫЙУШ.

— оЕФ, — ПФЧЕЮБМ ПО, — Б ПЫЙВУС МЕЛБТШ ФЕН, ЮФП ПОБ ЕЭЕ ДЧБ ДОС РТПЦЙМБ.

— дБ ПВЯСУОЙФЕ НОЕ, ЛБЛЙН ПВТБЪПН ЕЕ РПИЙФЙМ лБЪВЙЮ?

— б ЧПФ ЛБЛ: ОЕУНПФТС ОБ ЪБРТЕЭЕОЙЕ рЕЮПТЙОБ, ПОБ ЧЩЫМБ ЙЪ ЛТЕРПУФЙ Л ТЕЮЛЕ. вЩМП, ЪОБЕФЕ, ПЮЕОШ ЦБТЛП; ПОБ УЕМБ ОБ ЛБНЕОШ Й ПРХУФЙМБ ОПЗЙ Ч ЧПДХ. чПФ лБЪВЙЮ РПДЛТБМУС, — ГБР-ГБТБР ЕЕ, ЪБЦБМ ТПФ Й РПФБЭЙМ Ч ЛХУФЩ, Б ФБН ЧУЛПЮЙМ ОБ ЛПОС, ДБ Й ФСЗХ! пОБ НЕЦДХ ФЕН ХУРЕМБ ЪБЛТЙЮБФШ, ЮБУПЧЩЕ ЧУРПМПЫЙМЙУШ, ЧЩУФТЕМЙМЙ, ДБ НЙНП, Б НЩ ФХФ Й РПДПУРЕМЙ.

— дБ ЪБЮЕН лБЪВЙЮ ЕЕ ИПФЕМ ХЧЕЪФЙ?

— рПНЙМХКФЕ, ДБ ЬФЙ ЮЕТЛЕУЩ ЙЪЧЕУФОЩК ЧПТПЧУЛПК ОБТПД: ЮФП РМПИП МЕЦЙФ, ОЕ НПЗХФ ОЕ УФСОХФШ;? ДТХЗПЕ Й ОЕОХЦОП, Б ЧУЕ ХЛТБДЕФ... ХЦ Ч ЬФПН РТПЫХ ЙИ ЙЪЧЙОЙФШ! дБ РТЙФПН ПОБ ЕНХ ДБЧОП-ФБЛЙ ОТБЧЙМБУШ.

— й вЬМБ ХНЕТМБ?

— хНЕТМБ; ФПМШЛП ДПМЗП НХЮЙМБУШ, Й НЩ ХЦ У ОЕА ЙЪНХЮЙМЙУШ РПТСДЛПН. пЛПМП ДЕУСФЙ ЮБУПЧ ЧЕЮЕТБ ПОБ РТЙЫМБ Ч УЕВС; НЩ УЙДЕМЙ Х РПУФЕМЙ; ФПМШЛП ЮФП ПОБ ПФЛТЩМБ ЗМБЪБ, ОБЮБМБ ЪЧБФШ рЕЮПТЙОБ. — «с ЪДЕУШ, РПДМЕ ФЕВС, НПС ДЦБОЕЮЛБ (ФП ЕУФШ, РП-ОБЫЕНХ, ДХЫЕОШЛБ)», — ПФЧЕЮБМ ПО, ЧЪСЧ ЕЕ ЪБ ТХЛХ. «с ХНТХ!» — УЛБЪБМБ ПОБ. нЩ ОБЮБМЙ ЕЕ ХФЕЫБФШ, ЗПЧПТЙМЙ, ЮФП МЕЛБТШ ПВЕЭБМ ЕЕ ЧЩМЕЮЙФШ ОЕРТЕНЕООП; ПОБ РПЛБЮБМБ ЗПМПЧПК Й ПФЧЕТОХМБУШ Л УФЕОЕ: ЕК ОЕ ИПФЕМПУШ ХНЙТБФШ!..

оПЮША ПОБ ОБЮБМБ ВТЕДЙФШ; ЗПМПЧБ ЕЕ ЗПТЕМБ, РП ЧУЕНХ ФЕМХ ЙОПЗДБ РТПВЕЗБМБ ДТПЦШ МЙИПТБДЛЙ; ПОБ ЗПЧПТЙМБ ОЕУЧСЪОЩЕ ТЕЮЙ ПВ ПФГЕ, ВТБФЕ: ЕК ИПФЕМПУШ Ч ЗПТЩ, ДПНПК... рПФПН ПОБ ФБЛЦЕ ЗПЧПТЙМБ П рЕЮПТЙОЕ, ДБЧБМБ ЕНХ ТБЪОЩЕ ОЕЦОЩЕ ОБЪЧБОЙС ЙМЙ ХРТЕЛБМБ ЕЗП Ч ФПН, ЮФП ПО ТБЪМАВЙМ УЧПА ДЦБОЕЮЛХ...

пО УМХЫБМ ЕЕ НПМЮБ, ПРХУФЙЧ ЗПМПЧХ ОБ ТХЛЙ; ОП ФПМШЛП С ЧП ЧУЕ ЧТЕНС ОЕ ЪБНЕФЙМ ОЙ ПДОПК УМЕЪЩ ОБ ТЕУОЙГБИ ЕЗП: Ч УБНПН МЙ ДЕМЕ ПО ОЕ НПЗ РМБЛБФШ, ЙМЙ ЧМБДЕМ УПВПА — ОЕ ЪОБА; ЮФП ДП НЕОС, ФП С ОЙЮЕЗП ЦБМШЮЕ ЬФПЗП ОЕ ЧЙДЩЧБМ.

л ХФТХ ВТЕД РТПЫЕМ; У ЮБУ ПОБ МЕЦБМБ ОЕРПДЧЙЦОБС, ВМЕДОБС, Й Ч ФБЛПК УМБВПУФЙ, ЮФП ЕДЧБ НПЦОП ВЩМП ЪБНЕФЙФШ, ЮФП ПОБ ДЩЫЙФ; РПФПН ЕК УФБМП МХЮЫЕ, Й ПОБ ОБЮБМБ ЗПЧПТЙФШ, ФПМШЛП ЛБЛ ЧЩ ДХНБЕФЕ П ЮЕН?.. ьФБЛБС НЩУМШ РТЙДЕФ ЧЕДШ ФПМШЛП ХНЙТБАЭЕНХ!.. оБЮБМБ РЕЮБМЙФШУС П ФПН, ЮФП ПОБ ОЕ ИТЙУФЙБОЛБ, Й ЮФП ОБ ФПН УЧЕФЕ ДХЫБ ЕЕ ОЙЛПЗДБ ОЕ ЧУФТЕФЙФУС У ДХЫПА зТЙЗПТЙС бМЕЛУБОДТПЧЙЮБ, Й ЮФП ЙОБС ЦЕОЭЙОБ ВХДЕФ Ч ТБА ЕЗП РПДТХЗПК. нОЕ РТЙЫМП ОБ НЩУМШ ПЛТЕУФЙФШ ЕЕ РЕТЕД УНЕТФЙА; С ЕК ЬФП РТЕДМПЦЙМ; ПОБ РПУНПФТЕМБ ОБ НЕОС Ч ОЕТЕЫЙНПУФЙ Й ДПМЗП ОЕ НПЗМБ УМПЧБ ЧЩНПМЧЙФШ; ОБЛПОЕГ ПФЧЕЮБМБ, ЮФП ПОБ ХНТЕФ Ч ФПК ЧЕТЕ, Ч ЛБЛПК ТПДЙМБУШ. фБЛ РТПЫЕМ ГЕМЩК ДЕОШ. лБЛ ПОБ РЕТЕНЕОЙМБУШ Ч ЬФПФ ДЕОШ! ВМЕДОЩЕ ЭЕЛЙ ЧРБМЙ, ЗМБЪБ УДЕМБМЙУШ ВПМШЫЙЕ, ЗХВЩ ЗПТЕМЙ. пОБ ЮХЧУФЧПЧБМБ ЧОХФТЕООЙК ЦБТ, ЛБЛ ВХДФП Ч ЗТХДЙ Х ОЕК МЕЦБМБ ТБУЛБМЕООПЕ ЦЕМЕЪП.

оБУФБМБ ДТХЗБС ОПЮШ; НЩ ОЕ УНЩЛБМЙ ЗМБЪ, ОЕ ПФИПДЙМЙ ПФ ЕЕ РПУФЕМЙ. пОБ ХЦБУОП НХЮЙМБУШ, УФПОБМБ, Й ФПМШЛП ЮФП ВПМШ ОБЮЙОБМБ ХФЙИБФШ, ПОБ УФБТБМБУШ ХЧЕТЙФШ зТЙЗПТЙС бМЕЛУБОДТПЧЙЮБ, ЮФП ЕК МХЮЫЕ, ХЗПЧБТЙЧБМБ ЕЗП ЙДФЙ УРБФШ, ГЕМПЧБМБ ЕЗП ТХЛХ, ОЕ ЧЩРХУЛБМБ ЕЕ ЙЪ УЧПЙИ. рЕТЕД ХФТПН УФБМБ ПОБ ЮХЧУФЧПЧБФШ ФПУЛХ УНЕТФЙ, ОБЮБМБ НЕФБФШУС, УВЙМБ РЕТЕЧСЪЛХ, Й ЛТПЧШ РПФЕЛМБ УОПЧБ. лПЗДБ РЕТЕЧСЪБМЙ ТБОХ, ПОБ ОБ НЙОХФХ ХУРПЛПЙМБУШ Й ОБЮБМБ РТПУЙФШ рЕЮПТЙОБ, ЮФПВ ПО ЕЕ РПГЕМПЧБМ. пО УФБМ ОБ ЛПМЕОЙ ЧПЪМЕ ЛТПЧБФЙ, РТЙРПДОСМ ЕЕ ЗПМПЧХ У РПДХЫЛЙ Й РТЙЦБМ УЧПЙ ЗХВЩ Л ЕЕ ИПМПДЕАЭЙН ЗХВБН; ПОБ ЛТЕРЛП ПВЧЙМБ ЕЗП ЫЕА ДТПЦБЭЙНЙ ТХЛБНЙ, ВХДФП Ч ЬФПН РПГЕМХЕ ИПФЕМБ РЕТЕДБФШ ЕНХ УЧПА ДХЫХ... оЕФ, ПОБ ИПТПЫП УДЕМБМБ, ЮФП ХНЕТМБ: ОХ, ЮФП ВЩ У ОЕК УФБМПУШ, ЕУМЙ В зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ЕЕ РПЛЙОХМ? б ЬФП ВЩ УМХЮЙМПУШ, ТБОП ЙМЙ РПЪДОП...

рПМПЧЙОХ УМЕДХАЭЕЗП ДОС ПОБ ВЩМБ ФЙИБ, НПМЮБМЙЧБ Й РПУМХЫОБ, ЛБЛ ОЙ НХЮЙМ ЕЕ ОБЫ МЕЛБТШ РТЙРБТЛБНЙ Й НЙЛУФХТПК. «рПНЙМХКФЕ, — ЗПЧПТЙМ С ЕНХ, — ЧЕДШ ЧЩ УБНЙ УЛБЪБМЙ, ЮФП ПОБ ХНТЕФ ОЕРТЕНЕООП, ФБЛ ЪБЮЕН ФХФ ЧУЕ ЧБЫЙ РТЕРБТБФЩ?» — «чУЕ-ФБЛЙ МХЮЫЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, — ПФЧЕЮБМ ПО, — ЮФПВ УПЧЕУФШ ВЩМБ РПЛПКОБ». иПТПЫБ УПЧЕУФШ!

рПУМЕ РПМХДОС ПОБ ОБЮБМБ ФПНЙФШУС ЦБЦДПК. нЩ ПФЧПТЙМЙ ПЛОБ — ОП ОБ ДЧПТЕ ВЩМП ЦБТЮЕ, ЮЕН Ч ЛПНОБФЕ; РПУФБЧЙМЙ МШДХ ПЛПМП ЛТПЧБФЙ — ОЙЮЕЗП ОЕ РПНПЗБМП. с ЪОБМ, ЮФП ЬФБ ОЕЧЩОПУЙНБС ЦБЦДБ — РТЙЪОБЛ РТЙВМЙЦЕОЙС ЛПОГБ, Й УЛБЪБМ ЬФП рЕЮПТЙОХ. «чПДЩ, ЧПДЩ!..» — ЗПЧПТЙМБ ПОБ ИТЙРМЩН ЗПМПУПН, РТЙРПДОСЧЫЙУШ У РПУФЕМЙ.

пО УДЕМБМУС ВМЕДЕО ЛБЛ РПМПФОП, УИЧБФЙМ УФБЛБО, ОБМЙМ Й РПДБМ ЕК. с ЪБЛТЩМ ЗМБЪБ ТХЛБНЙ Й УФБМ ЮЙФБФШ НПМЙФЧХ, ОЕ РПНОА ЛБЛХА... дБ, ВБФАЫЛБ, ЧЙДБМ С НОПЗП, ЛБЛ МАДЙ ХНЙТБАФ Ч ЗПЫРЙФБМСИ Й ОБ РПМЕ УТБЦЕОЙС, ФПМШЛП ЬФП ЧУЕ ОЕ ФП, УПЧУЕН ОЕ ФП!.. еЭЕ, РТЙЪОБФШУС, НЕОС ЧПФ ЮФП РЕЮБМЙФ: ПОБ РЕТЕД УНЕТФША ОЙ ТБЪХ ОЕ ЧУРПНОЙМБ ПВП НОЕ; Б ЛБЦЕФУС, С ЕЕ МАВЙМ ЛБЛ ПФЕГ... ОХ ДБ ВПЗ ЕЕ РТПУФЙФ!.. й ЧРТБЧДХ НПМЧЙФШ: ЮФП Ц С ФБЛПЕ, ЮФПВ ПВП НОЕ ЧУРПНЙОБФШ РЕТЕД УНЕТФША?

фПМШЛП ЮФП ПОБ ЙУРЙМБ ЧПДЩ, ЛБЛ ЕК УФБМП МЕЗЮЕ, Б НЙОХФЩ ЮЕТЕЪ ФТЙ ПОБ УЛПОЮБМБУШ. рТЙМПЦЙМЙ ЪЕТЛБМП Л ЗХВБН — ЗМБДЛП!.. с ЧЩЧЕМ рЕЮПТЙОБ ЧПО ЙЪ ЛПНОБФЩ, Й НЩ РПЫМЙ ОБ ЛТЕРПУФОПК ЧБМ; ДПМЗП НЩ ИПДЙМЙ ЧЪБД Й ЧРЕТЕД ТСДПН, ОЕ ЗПЧПТС ОЙ УМПЧБ, ЪБЗОХЧ ТХЛЙ ОБ УРЙОХ; ЕЗП МЙГП ОЙЮЕЗП ОЕ ЧЩТБЦБМП ПУПВЕООПЗП, Й НОЕ УФБМП ДПУБДОП: С ВЩ ОБ ЕЗП НЕУФЕ ХНЕТ У ЗПТС. оБЛПОЕГ ПО УЕМ ОБ ЪЕНМА, Ч ФЕОЙ, Й ОБЮБМ ЮФП-ФП ЮЕТФЙФШ РБМПЮЛПК ОБ РЕУЛЕ. с, ЪОБЕФЕ, ВПМШЫЕ ДМС РТЙМЙЮЙС ИПФЕМ ХФЕЫЙФШ ЕЗП, ОБЮБМ ЗПЧПТЙФШ; ПО РПДОСМ ЗПМПЧХ Й ЪБУНЕСМУС... х НЕОС НПТПЪ РТПВЕЦБМ РП ЛПЦЕ ПФ ЬФПЗП УНЕИБ... с РПЫЕМ ЪБЛБЪЩЧБФШ ЗТПВ.

рТЙЪОБФШУС, С ЮБУФЙА ДМС ТБЪЧМЕЮЕОЙС ЪБОСМУС ЬФЙН. х НЕОС ВЩМ ЛХУПЛ ФЕТНБМБНЩ, С ПВЙМ ЕА ЗТПВ Й ХЛТБУЙМ ЕЗП ЮЕТЛЕУУЛЙНЙ УЕТЕВТСОЩНЙ ЗБМХОБНЙ, ЛПФПТЩИ зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ОБЛХРЙМ ДМС ОЕЕ ЦЕ.

оБ ДТХЗПК ДЕОШ ТБОП ХФТПН НЩ ЕЕ РПИПТПОЙМЙ ЪБ ЛТЕРПУФША, Х ТЕЮЛЙ, ЧПЪМЕ ФПЗП НЕУФБ, ЗДЕ ПОБ Ч РПУМЕДОЙК ТБЪ УЙДЕМБ; ЛТХЗПН ЕЕ НПЗЙМЛЙ ФЕРЕТШ ТБЪТПУМЙУШ ЛХУФЩ ВЕМПК БЛБГЙЙ Й ВХЪЙОЩ. с ИПФЕМ ВЩМП РПУФБЧЙФШ ЛТЕУФ, ДБ, ЪОБЕФЕ, ОЕМПЧЛП: ЧУЕ-ФБЛЙ ПОБ ВЩМБ ОЕ ИТЙУФЙБОЛБ...

— б ЮФП рЕЮПТЙО? — УРТПУЙМ С.

— рЕЮПТЙО ВЩМ ДПМЗП ОЕЪДПТПЧ, ЙУИХДБМ, ВЕДОСЦЛБ; ФПМШЛП ОЙЛПЗДБ У ЬФЙИ РПТ НЩ ОЕ ЗПЧПТЙМЙ П вЬМЕ: С ЧЙДЕМ, ЮФП ЕНХ ВХДЕФ ОЕРТЙСФОП, ФБЛ ЪБЮЕН ЦЕ? нЕУСГБ ФТЙ УРХУФС ЕЗП ОБЪОБЮЙМЙ Ч Е...К РПМЛ, Й ПО ХЕИБМ Ч зТХЪЙА. нЩ У ФЕИ РПТ ОЕ ЧУФТЕЮБМЙУШ, ДБ РПНОЙФУС, ЛФП-ФП ОЕДБЧОП НОЕ ЗПЧПТЙМ, ЮФП ПО ЧПЪЧТБФЙМУС Ч тПУУЙА, ОП Ч РТЙЛБЪБИ РП ЛПТРХУХ ОЕ ВЩМП. чРТПЮЕН, ДП ОБЫЕЗП ВТБФБ ЧЕУФЙ РПЪДОП ДПИПДСФ.

фХФ ПО РХУФЙМУС Ч ДМЙООХА ДЙУУЕТФБГЙА П ФПН, ЛБЛ ОЕРТЙСФОП ХЪОБЧБФШ ОПЧПУФЙ ЗПДПН РПЪЦЕ — ЧЕТПСФОП, ДМС ФПЗП, ЮФПВ ЪБЗМХЫЙФШ РЕЮБМШОЩЕ ЧПУРПНЙОБОЙС.

с ОЕ РЕТЕВЙЧБМ ЕЗП Й ОЕ УМХЫБМ.

юЕТЕЪ ЮБУ СЧЙМБУШ ЧПЪНПЦОПУФШ ЕИБФШ; НЕФЕМШ ХФЙИМБ, ОЕВП РТПСУОЙМПУШ, Й НЩ ПФРТБЧЙМЙУШ. дПТПЗПК ОЕЧПМШОП С ПРСФШ ЪБЧЕМ ТЕЮШ П вЬМЕ Й П рЕЮПТЙОЕ.

— б ОЕ УМЩИБМЙ МЙ ЧЩ, ЮФП УДЕМБМПУШ У лБЪВЙЮЕН? — УРТПУЙМ С.

— у лБЪВЙЮЕН? б, РТБЧП, ОЕ ЪОБА... уМЩЫБМ С, ЮФП ОБ РТБЧПН ЖМБОЗЕ Х ЫБРУХЗПЧ ЕУФШ ЛБЛПК-ФП лБЪВЙЮ, ХДБМЕГ, ЛПФПТЩК Ч ЛТБУОПН ВЕЫНЕФЕ ТБЪЯЕЪЦБЕФ ЫБЦЛПН РПД ОБЫЙНЙ ЧЩУФТЕМБНЙ Й РТЕЧЕЦМЙЧП ТБУЛМБОЙЧБЕФУС, ЛПЗДБ РХМС РТПЦХЦЦЙФ ВМЙЪЛП; ДБ ЧТСД МЙ ЬФП ФПФ УБНЩК!..

ч лПВЙ НЩ ТБУУФБМЙУШ У нБЛУЙНПН нБЛУЙНЩЮЕН; С РПЕИБМ ОБ РПЮФПЧЩИ, Б ПО, РП РТЙЮЙОЕ ФСЦЕМПК РПЛМБЦЙ, ОЕ НПЗ ЪБ НОПК УМЕДПЧБФШ. нЩ ОЕ ОБДЕСМЙУШ ОЙЛПЗДБ ВПМЕЕ ЧУФТЕФЙФШУС, ПДОБЛП ЧУФТЕФЙМЙУШ, Й, ЕУМЙ ИПФЙФЕ, С ТБУУЛБЦХ: ЬФП ГЕМБС ЙУФПТЙС... уПЪОБКФЕУШ, ПДОБЛП Ц, ЮФП нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ ЮЕМПЧЕЛ ДПУФПКОЩК ХЧБЦЕОЙС?.. еУМЙ ЧЩ УПЪОБЕФЕУШ Ч ЬФПН, ФП С ЧРПМОЕ ВХДХ ЧПЪОБЗТБЦДЕО ЪБ УЧПК, НПЦЕФ ВЩФШ, УМЙЫЛПН ДМЙООЩК ТБУУЛБЪ.

II. нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ

тБУУФБЧЫЙУШ У нБЛУЙНПН нБЛУЙНЩЮЕН, С ЦЙЧП РТПУЛБЛБМ фЕТЕЛУЛПЕ Й дБТШСМШУЛПЕ ХЭЕМШС, ЪБЧФТБЛБМ Ч лБЪВЕЛЕ, ЮБК РЙМ Ч мБТУЕ, Б Л ХЦЙОХ РПУРЕМ Ч чМБДЩЛБЧЛБЪ. йЪВБЧМА ЧБУ ПФ ПРЙУБОЙС ЗПТ, ПФ ЧПЪЗМБУПЧ, ЛПФПТЩЕ ОЙЮЕЗП ОЕ ЧЩТБЦБАФ, ПФ ЛБТФЙО, ЛПФПТЩЕ ОЙЮЕЗП ОЕ ЙЪПВТБЦБАФ, ПУПВЕООП ДМС ФЕИ, ЛПФПТЩЕ ФБН ОЕ ВЩМЙ, Й ПФ УФБФЙУФЙЮЕУЛЙИ ЪБНЕЮБОЙК, ЛПФПТЩЕ ТЕЫЙФЕМШОП ОЙЛФП ЮЙФБФШ ОЕ УФБОЕФ.

с ПУФБОПЧЙМУС Ч ЗПУФЙОЙГЕ, ЗДЕ ПУФБОБЧМЙЧБАФУС ЧУЕ РТПЕЪЦЙЕ Й ЗДЕ НЕЦДХ ФЕН ОЕЛПНХ ЧЕМЕФШ ЪБЦБТЙФШ ЖБЪБОБ Й УЧБТЙФШ ЭЕК, ЙВП ФТЙ ЙОЧБМЙДБ, ЛПФПТЩН ПОБ РПТХЮЕОБ, ФБЛ ЗМХРЩ ЙМЙ ФБЛ РШСОЩ, ЮФП ПФ ОЙИ ОЙЛБЛПЗП ФПМЛБ ОЕМШЪС ДПВЙФШУС.

нОЕ ПВЯСЧЙМЙ, ЮФП С ДПМЦЕО РТПЦЙФШ ФХФ ЕЭЕ ФТЙ ДОС, ЙВП «ПЛБЪЙС» ЙЪ еЛБФЕТЙОПЗТБДБ ЕЭЕ ОЕ РТЙЫМБ Й, УМЕДПЧБФЕМШОП, ПФРТБЧМСФШУС ПВТБФОП ОЕ НПЦЕФ. юФП ЪБ ПЛБЪЙС!.. ОП ДХТОПК ЛБМБНВХТ ОЕ ХФЕЫЕОЙЕ ДМС ТХУУЛПЗП ЮЕМПЧЕЛБ, Й С, ДМС ТБЪЧМЕЮЕОЙС ЧЪДХНБМ ЪБРЙУЩЧБФШ ТБУУЛБЪ нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ П вЬМЕ, ОЕ ЧППВТБЦБС, ЮФП ПО ВХДЕФ РЕТЧЩН ЪЧЕОПН ДМЙООПК ГЕРЙ РПЧЕУФЕК; ЧЙДЙФЕ, ЛБЛ ЙОПЗДБ НБМПЧБЦОЩК УМХЮБК ЙНЕЕФ ЦЕУФПЛЙЕ РПУМЕДУФЧЙС!.. б ЧЩ, НПЦЕФ ВЩФШ, ОЕ ЪОБЕФЕ, ЮФП ФБЛПЕ «ПЛБЪЙС»? ьФП РТЙЛТЩФЙЕ, УПУФПСЭЕЕ ЙЪ РПМТПФЩ РЕИПФЩ Й РХЫЛЙ, У ЛПФПТЩНЙ ИПДСФ ПВПЪЩ ЮЕТЕЪ лБВБТДХ ЙЪ чМБДЩЛБЧЛБЪБ Ч еЛБФЕТЙОПЗТБД.

рЕТЧЩК ДЕОШ С РТПЧЕМ ПЮЕОШ УЛХЮОП; ОБ ДТХЗПК ТБОП ХФТПН ЧЯЕЪЦБЕФ ОБ ДЧПТ РПЧПЪЛБ... б! нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ!.. нЩ ЧУФТЕФЙМЙУШ ЛБЛ УФБТЩЕ РТЙСФЕМЙ. с РТЕДМПЦЙМ ЕНХ УЧПА ЛПНОБФХ. пО ОЕ ГЕТЕНПОЙМУС, ДБЦЕ ХДБТЙМ НЕОС РП РМЕЮХ Й УЛТЙЧЙМ ТПФ ОБ НБОЕТ ХМЩВЛЙ. фБЛПК ЮХДБЛ!..

нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ ЙНЕМ ЗМХВПЛЙЕ УЧЕДЕОЙС Ч РПЧБТЕООПН ЙУЛХУУФЧЕ: ПО ХДЙЧЙФЕМШОП ИПТПЫП ЪБЦБТЙМ ЖБЪБОБ, ХДБЮОП РПМЙМ ЕЗП ПЗХТЕЮОЩН ТБУУПМПН, Й С ДПМЦЕО РТЙЪОБФШУС, ЮФП ВЕЪ ОЕЗП РТЙЫМПУШ ВЩ ПУФБФШУС ОБ УХИПСДЕОЙЙ. вХФЩМЛБ ЛБИЕФЙОУЛПЗП РПНПЗМБ ОБН ЪБВЩФШ П УЛТПНОПН ЮЙУМЕ ВМАД, ЛПФПТЩИ ВЩМП ЧУЕЗП ПДОП, Й, ЪБЛХТЙЧ ФТХВЛЙ, НЩ ХУЕМЙУШ: С Х ПЛОБ, ПО Х ЪБФПРМЕООПК РЕЮЙ, РПФПНХ ЮФП ДЕОШ ВЩМ УЩТПК Й ИПМПДОЩК. нЩ НПМЮБМЙ. пВ ЮЕН ВЩМП ОБН ЗПЧПТЙФШ?.. пО ХЦ ТБУУЛБЪБМ НОЕ ПВ УЕВЕ ЧУЕ, ЮФП ВЩМП ЪБОЙНБФЕМШОПЗП, Б НОЕ ВЩМП ОЕЮЕЗП ТБУУЛБЪЩЧБФШ. с УНПФТЕМ Ч ПЛОП. нОПЦЕУФЧП ОЙЪЕОШЛЙИ ДПНЙЛПЧ, ТБЪВТПУБООЩИ РП ВЕТЕЗХ фЕТЕЛБ, ЛПФПТЩК ТБЪВЕЗБЕФУС ЧУЕ ЫЙТЕ Й ЫЙТЕ, НЕМШЛБМЙ ЙЪ-ЪБ ДЕТЕЧ, Б ДБМШЫЕ УЙОЕМЙУШ ЪХВЮБФПА УФЕОПК ЗПТЩ, ЙЪ-ЪБ ОЙИ ЧЩЗМСДЩЧБМ лБЪВЕЛ Ч УЧПЕК ВЕМПК ЛБТДЙОБМШУЛПК ЫБРЛЕ. с У ОЙНЙ НЩУМЕООП РТПЭБМУС: НОЕ УФБМП ЙИ ЦБМЛП...

фБЛ УЙДЕМЙ НЩ ДПМЗП. уПМОГЕ РТСФБМПУШ ЪБ ИПМПДОЩЕ ЧЕТЫЙОЩ, Й ВЕМПЧБФЩК ФХНБО ОБЮЙОБМ ТБУИПДЙФШУС Ч ДПМЙОБИ, ЛПЗДБ ОБ ХМЙГЕ ТБЪДБМУС ЪЧПО ДПТПЦОПЗП ЛПМПЛПМШЮЙЛБ Й ЛТЙЛ ЙЪЧПЪЮЙЛПЧ. оЕУЛПМШЛП РПЧПЪПЛ У ЗТСЪОЩНЙ БТНСОБНЙ ЧЯЕИБМП ОБ ДЧПТ ЗПУФЙОЙГЩ Й ЪБ ОЙНЙ РХУФБС ДПТПЦОБС ЛПМСУЛБ; ЕЕ МЕЗЛЙК ИПД, ХДПВОПЕ ХУФТПКУФЧП Й ЭЕЗПМШУЛПК ЧЙД ЙНЕМЙ ЛБЛПК-ФП ЪБЗТБОЙЮОЩК ПФРЕЮБФПЛ. ъБ ОЕА ЫЕМ ЮЕМПЧЕЛ У ВПМШЫЙНЙ ХУБНЙ, Ч ЧЕОЗЕТЛЕ, ДПЧПМШОП ИПТПЫП ПДЕФЩК ДМС МБЛЕС; Ч ЕЗП ЪЧБОЙЙ ОЕМШЪС ВЩМП ПЫЙВЙФШУС, ЧЙДС ХИБТУЛХА ЪБНБЫЛХ, У ЛПФПТПК ПО ЧЩФТСИЙЧБМ ЪПМХ ЙЪ ФТХВЛЙ Й РПЛТЙЛЙЧБМ ОБ СНЭЙЛБ. пО ВЩМ СЧОП ВБМПЧБООЩК УМХЗБ МЕОЙЧПЗП ВБТЙОБ — ОЕЮФП ЧТПДЕ ТХУУЛПЗП жЙЗБТП.

— уЛБЦЙ, МАВЕЪОЩК, — ЪБЛТЙЮБМ С ЕНХ Ч ПЛОП, — ЮФП ЬФП — ПЛБЪЙС РТЙЫМБ, ЮФП МЙ?

пО РПУНПФТЕМ ДПЧПМШОП ДЕТЪЛП, РПРТБЧЙМ ЗБМУФХЛ Й ПФЧЕТОХМУС; ЫЕДЫЙК РПДМЕ ОЕЗП БТНСОЙО, ХМЩВБСУШ, ПФЧЕЮБМ ЪБ ОЕЗП, ЮФП ФПЮОП РТЙЫМБ ПЛБЪЙС Й ЪБЧФТБ ХФТПН ПФРТБЧЙФУС ПВТБФОП.

— уМБЧБ вПЗХ! — УЛБЪБМ нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, РПДПЫЕДЫЙК Л ПЛОХ Ч ЬФП ЧТЕНС. — ьЛБС ЮХДОБС ЛПМСУЛБ! — РТЙВБЧЙМ ПО, — ЧЕТОП ЛБЛПК-ОЙВХДШ ЮЙОПЧОЙЛ ЕДЕФ ОБ УМЕДУФЧЙЕ Ч фЙЖМЙУ. чЙДОП, ОЕ ЪОБЕФ ОБЫЙИ ЗПТПЛ! оЕФ, ЫХФЙЫШ, МАВЕЪОЩК: ПОЙ ОЕ УЧПК ВТБФ, ТБУФТСУХФ ИПФШ БОЗМЙКУЛХА!

— б ЛФП ВЩ ЬФП ФБЛПЕ ВЩМ — РПКДЕНФЕ-ЛБ ХЪОБФШ...

нЩ ЧЩЫМЙ Ч ЛПТЙДПТ. ч ЛПОГЕ ЛПТЙДПТБ ВЩМБ ПФЧПТЕОБ ДЧЕТШ Ч ВПЛПЧХА ЛПНОБФХ. мБЛЕК У ЙЪЧПЪЮЙЛПН РЕТЕФБУЛЙЧБМЙ Ч ОЕЕ ЮЕНПДБОЩ.

— рПУМХЫБК, ВТБФЕГ, — УРТПУЙМ Х ОЕЗП ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, — ЮШС ЬФБ ЮХДЕУОБС ЛПМСУЛБ?.. Б?.. рТЕЛТБУОБС ЛПМСУЛБ!.. — мБЛЕК, ОЕ ПВПТБЮЙЧБСУШ, ВПТНПФБМ ЮФП-ФП РТП УЕВС, ТБЪЧСЪЩЧБС ЮЕНПДБО. нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ ТБУУЕТДЙМУС; ПО ФТПОХМ ОЕХЮФЙЧГБ РП РМЕЮХ Й УЛБЪБМ:

— с ФЕВЕ ЗПЧПТА, МАВЕЪОЩК...

— юШС ЛПМСУЛБ?... НПЕЗП ЗПУРПДЙОБ...

— б ЛФП ФЧПК ЗПУРПДЙО?

— рЕЮПТЙО...

— юФП ФЩ? ЮФП ФЩ? рЕЮПТЙО?.. бИ, вПЦЕ НПК!.. ДБ ОЕ УМХЦЙМ МЙ ПО ОБ лБЧЛБЪЕ?.. — ЧПУЛМЙЛОХМ нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, ДЕТОХЧ НЕОС ЪБ ТХЛБЧ. х ОЕЗП Ч ЗМБЪБИ УЧЕТЛБМБ ТБДПУФШ.

— уМХЦЙМ, ЛБЦЕФУС, — ДБ С Х ОЙИ ОЕДБЧОП.

— оХ ФБЛ!.. ФБЛ!.. зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ?.. фБЛ ЧЕДШ ЕЗП ЪПЧХФ?.. нЩ У ФЧПЙН ВБТЙОПН ВЩМЙ РТЙСФЕМЙ, — РТЙВБЧЙМ ПО, ХДБТЙЧ ДТХЦЕУЛЙ РП РМЕЮХ МБЛЕС, ФБЛ ЮФП ЪБУФБЧЙМ ЕЗП РПЫБФОХФШУС...

— рПЪЧПМШФЕ, УХДБТШ, ЧЩ НОЕ НЕЫБЕФЕ, — УЛБЪБМ ФПФ, ОБИНХТЙЧЫЙУШ.

— ьЛПК ФЩ, ВТБФЕГ!.. дБ ЪОБЕЫШ МЙ? НЩ У ФЧПЙН ВБТЙОПН ВЩМЙ ДТХЪШС ЪБЛБДЩЮОЩЕ, ЦЙМЙ ЧНЕУФЕ... дБ ЗДЕ ЦЕ ПО УБН ПУФБМУС?..

уМХЗБ ПВЯСЧЙМ, ЮФП рЕЮПТЙО ПУФБМУС ХЦЙОБФШ Й ОПЮЕЧБФШ Х РПМЛПЧОЙЛБ о...

— дБ ОЕ ЪБКДЕФ МЙ ПО ЧЕЮЕТПН УАДБ? — УЛБЪБМ нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, — ЙМЙ ФЩ, МАВЕЪОЩК, ОЕ РПКДЕЫШ МЙ Л ОЕНХ ЪБ ЮЕН-ОЙВХДШ?.. лПМЙ РПКДЕЫШ, ФБЛ УЛБЦЙ, ЮФП ЪДЕУШ нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ; ФБЛ Й УЛБЦЙ... ХЦ ПО ЪОБЕФ... с ФЕВЕ ДБН ЧПУШНЙЗТЙЧЕООЩК ОБ ЧПДЛХ...

мБЛЕК УДЕМБМ РТЕЪТЙФЕМШОХА НЙОХ, УМЩЫБ ФБЛПЕ УЛТПНОПЕ ПВЕЭБОЙЕ, ПДОБЛП ХЧЕТЙМ нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ, ЮФП ПО ЙУРПМОЙФ ЕЗП РПТХЮЕОЙЕ.

— чЕДШ УЕКЮБУ РТЙВЕЦЙФ!.. — УЛБЪБМ НОЕ нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ У ФПТЦЕУФЧХАЭЙН ЧЙДПН, — РПКДХ ЪБ ЧПТПФБ ЕЗП ДПЦЙДБФШУС... ьИ! ЦБМЛП, ЮФП С ОЕ ЪОБЛПН У о...

нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ УЕМ ЪБ ЧПТПФБНЙ ОБ УЛБНЕКЛХ, Б С ХЫЕМ Ч УЧПА ЛПНОБФХ. рТЙЪОБФШУС, С ФБЛЦЕ У ОЕЛПФПТЩН ОЕФЕТРЕОЙЕН ЦДБМ РПСЧМЕОЙС ЬФПЗП рЕЮПТЙОБ; РП ТБУУЛБЪХ ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ, С УПУФБЧЙМ УЕВЕ П ОЕН ОЕ ПЮЕОШ ЧЩЗПДОПЕ РПОСФЙЕ, ПДОБЛП ОЕЛПФПТЩЕ ЮЕТФЩ Ч ЕЗП ИБТБЛФЕТЕ РПЛБЪБМЙУШ НОЕ ЪБНЕЮБФЕМШОЩНЙ. юЕТЕЪ ЮБУ ЙОЧБМЙД РТЙОЕУ ЛЙРСЭЙК УБНПЧБТ Й ЮБКОЙЛ.

— нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, ОЕ ИПФЙФЕ МЙ ЮБА? — ЪБЛТЙЮБМ С ЕНХ Ч ПЛОП.

— вМБЗПДБТУФЧХКФЕ; ЮФП-ФП ОЕ ИПЮЕФУС.

— ьК, ЧЩРЕКФЕ! уНПФТЙФЕ, ЧЕДШ ХЦ РПЪДОП, ИПМПДОП.

— оЙЮЕЗП; ВМБЗПДБТУФЧХКФЕ...

— оХ, ЛБЛ ХЗПДОП! — с УФБМ РЙФШ ЮБК ПДЙО; НЙОХФ ЮЕТЕЪ ДЕУСФШ ЧИПДЙФ НПК УФБТЙЛ:

— б ЧЕДШ ЧЩ РТБЧЩ: ЧУЕ МХЮЫЕ ЧЩРЙФШ ЮБКЛХ, — ДБ С ЧУЕ ЦДБМ... хЦ ЮЕМПЧЕЛ ЕЗП ДБЧОП Л ОЕНХ РПЫЕМ, ДБ, ЧЙДОП, ЮФП-ОЙВХДШ ЪБДЕТЦБМП.

пО ОБУЛПТП ЧЩИМЕВОХМ ЮБЫЛХ, ПФЛБЪБМУС ПФ ЧФПТПК Х ХЫЕМ ПРСФШ ЪБ ЧПТПФБ Ч ЛБЛПН-ФП ВЕУРПЛПКУФЧЕ: СЧОП ВЩМП, ЮФП УФБТЙЛБ ПЗПТЮБМП ОЕВТЕЦЕОЙЕ С рЕЮПТЙОБ, Й ФЕН ВПМЕЕ, ЮФП ПО НОЕ ОЕДБЧОП ЗПЧПТЙМ П УЧПЕК У ОЙН ДТХЦВЕ Й ЕЭЕ ЮБУ ФПНХ ОБЪБД ВЩМ ХЧЕТЕО, ЮФП ПО РТЙВЕЦЙФ, ЛБЛ ФПМШЛП ХУМЩЫЙФ ЕЗП ЙНС.

хЦЕ ВЩМП РПЪДОП Й ФЕНОП, ЛПЗДБ С УОПЧБ ПФЧПТЙМ ПЛОП Й УФБМ ЪЧБФШ нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ, ЗПЧПТС, ЮФП РПТБ УРБФШ; ПО ЮФП-ФП РТПВПТНПФБМ УЛЧПЪШ ЪХВЩ; С РПЧФПТЙМ РТЙЗМБЫЕОЙЕ, — ПО ОЙЮЕЗП ОЕ ПФЧЕЮБМ.

с МЕЗ ОБ ДЙЧБО, ЪБЧЕТОХЧЫЙУШ Ч ЫЙОЕМШ Й ПУФБЧЙЧ УЧЕЮХ ОБ МЕЦБОЛЕ, УЛПТП ЪБДТЕНБМ Й РТПУРБМ ВЩ УРПЛПКОП, ЕУМЙ В, ХЦ ПЮЕОШ РПЪДОП, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, ЧЪПКДС Ч ЛПНОБФХ, ОЕ ТБЪВХДЙМ НЕОС. пО ВТПУЙМ ФТХВЛХ ОБ УФПМ, УФБМ ИПДЙФШ РП ЛПНОБФЕ, ЫЕЧЩТСФШ Ч РЕЮЙ, ОБЛПОЕГ МЕЗ, ОП ДПМЗП ЛБЫМСМ, РМЕЧБМ, ЧПТПЮБМУС...

— оЕ ЛМПРЩ МЙ ЧБУ ЛХУБАФ? — УРТПУЙМ С.

— дБ, ЛМПРЩ... — ПФЧЕЮБМ ПО, ФСЦЕМП ЧЪДПИОХЧ.

оБ ДТХЗПК ДЕОШ ХФТПН С РТПУОХМУС ТБОП; ОП нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ РТЕДХРТЕДЙМ НЕОС. с ОБЫЕМ ЕЗП Х ЧПТПФ, УЙДСЭЕЗП ОБ УЛБНЕКЛЕ. «нОЕ ОБДП УИПДЙФШ Л ЛПНЕОДБОФХ, — УЛБЪБМ ПО, — ФБЛ РПЦБМХКУФБ, ЕУМЙ рЕЮПТЙО РТЙДЕФ, РТЙЫМЙФЕ ЪБ НОПК...»

с ПВЕЭБМУС. пО РПВЕЦБМ, ЛБЛ ВХДФП ЮМЕОЩ ЕЗП РПМХЮЙМЙ ЧОПЧШ АОПЫЕУЛХА УЙМХ Й ЗЙВЛПУФШ.

хФТП ВЩМП УЧЕЦЕЕ, ОП РТЕЛТБУОПЕ. ъПМПФЩЕ ПВМБЛБ ЗТПНПЪДЙМЙУШ ОБ ЗПТБИ, ЛБЛ ОПЧЩК ТСД ЧПЪДХЫОЩИ ЗПТ; РЕТЕД ЧПТПФБНЙ ТБУУФЙМБМБУШ ЫЙТПЛБС РМПЭБДШ; ЪБ ОЕА ВБЪБТ ЛЙРЕМ ОБТПДПН, РПФПНХ ЮФП ВЩМП ЧПУЛТЕУЕОШЕ; ВПУЩЕ НБМШЮЙЛЙ-ПУЕФЙОЩ, ОЕУС ЪБ РМЕЮБНЙ ЛПФПНЛЙ У УПФПЧЩН НЕДПН, ЧЕТФЕМЙУШ ЧПЛТХЗ НЕОС; С ЙИ РТПЗОБМ: НОЕ ВЩМП ОЕ ДП ОЙИ, С ОБЮЙОБМ ТБЪДЕМСФШ ВЕУРПЛПКУФЧП ДПВТПЗП ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ.

оЕ РТПЫМП ДЕУСФЙ НЙОХФ, ЛБЛ ОБ ЛПОГЕ РМПЭБДЙ РПЛБЪБМУС ФПФ, ЛПФПТПЗП НЩ ПЦЙДБМЙ. пО ЫЕМ У РПМЛПЧОЙЛПН о..., ЛПФПТЩК, ДПЧЕДС ЕЗП ДП ЗПУФЙОЙГЩ, РТПУФЙМУС У ОЙН Й РПЧПТПФЙМ Ч ЛТЕРПУФШ. с ФПФЮБУ ЦЕ РПУМБМ ЙОЧБМЙДБ ЪБ нБЛУЙНПН нБЛУЙНЩЮЕН.

оБЧУФТЕЮХ рЕЮПТЙОБ ЧЩЫЕМ ЕЗП МБЛЕК Й ДПМПЦЙМ, ЮФП УЕКЮБУ УФБОХФ ЪБЛМБДЩЧБФШ, РПДБМ ЕНХ СЭЙЛ У УЙЗБТБНЙ Й, РПМХЮЙЧ ОЕУЛПМШЛП РТЙЛБЪБОЙК, ПФРТБЧЙМУС ИМПРПФБФШ. еЗП ЗПУРПДЙО, ЪБЛХТЙЧ УЙЗБТХ, ЪЕЧОХМ ТБЪБ ДЧБ Й УЕМ ОБ УЛБНША РП ДТХЗХА УФПТПОХ ЧПТПФ. фЕРЕТШ С ДПМЦЕО ОБТЙУПЧБФШ ЕЗП РПТФТЕФ.

пО ВЩМ УТЕДОЕЗП ТПУФБ; УФТПКОЩК, ФПОЛЙК УФБО ЕЗП Й ЫЙТПЛЙЕ РМЕЮЙ ДПЛБЪЩЧБМЙ ЛТЕРЛПЕ УМПЦЕОЙЕ, УРПУПВОПЕ РЕТЕОПУЙФШ ЧУЕ ФТХДОПУФЙ ЛПЮЕЧПК ЦЙЪОЙ Й РЕТЕНЕОЩ ЛМЙНБФПЧ, ОЕ РПВЕЦДЕООПЕ ОЙ ТБЪЧТБФПН УФПМЙЮОПК ЦЙЪОЙ, ОЙ ВХТСНЙ ДХЫЕЧОЩНЙ; РЩМШОЩК ВБТИБФОЩК УАТФХЮПЛ ЕЗП, ЪБУФЕЗОХФЩК ФПМШЛП ОБ ДЧЕ ОЙЦОЙЕ РХЗПЧЙГЩ, РПЪЧПМСМ ТБЪЗМСДЕФШ ПУМЕРЙФЕМШОП ЮЙУФПЕ ВЕМШЕ, ЙЪПВМЙЮБЧЫЕЕ РТЙЧЩЮЛЙ РПТСДПЮОПЗП ЮЕМПЧЕЛБ; ЕЗП ЪБРБЮЛБООЩЕ РЕТЮБФЛЙ ЛБЪБМЙУШ ОБТПЮОП УЫЙФЩНЙ РП ЕЗП НБМЕОШЛПК БТЙУФПЛТБФЙЮЕУЛПК ТХЛЕ, Й ЛПЗДБ ПО УОСМ ПДОХ РЕТЮБФЛХ, ФП С ВЩМ ХДЙЧМЕО ИХДПВПК ЕЗП ВМЕДОЩИ РБМШГЕЧ. еЗП РПИПДЛБ ВЩМБ ОЕВТЕЦОБ Й МЕОЙЧБ, ОП С ЪБНЕФЙМ, ЮФП ПО ОЕ ТБЪНБИЙЧБМ ТХЛБНЙ, — ЧЕТОЩК РТЙЪОБЛ ОЕЛПФПТПК УЛТЩФОПУФЙ ИБТБЛФЕТБ. чРТПЮЕН, ЬФП НПЙ УПВУФЧЕООЩЕ ЪБНЕЮБОЙС, ПУОПЧБООЩЕ ОБ НПЙИ ЦЕ ОБВМАДЕОЙСИ, Й С ЧПЧУЕ ОЕ ИПЮХ ЧБУ ЪБУФБЧЙФШ ЧЕТПЧБФШ Ч ОЙИ УМЕРП. лПЗДБ ПО ПРХУФЙМУС ОБ УЛБНША, ФП РТСНПК УФБО ЕЗП УПЗОХМУС, ЛБЛ ВХДФП Х ОЕЗП Ч УРЙОЕ ОЕ ВЩМП ОЙ ПДОПК ЛПУФПЮЛЙ; РПМПЦЕОЙЕ ЧУЕЗП ЕЗП ФЕМБ ЙЪПВТБЪЙМП ЛБЛХА-ФП ОЕТЧЙЮЕУЛХА УМБВПУФШ: ПО УЙДЕМ, ЛБЛ УЙДЙФ ВБМШЪБЛПЧБ ФТЙДГБФЙМЕФОСС ЛПЛЕФЛБ ОБ УЧПЙИ РХИПЧЩИ ЛТЕУМБИ РПУМЕ ХФПНЙФЕМШОПЗП ВБМБ. у РЕТЧПЗП ЧЪЗМСДБ ОБ МЙГП ЕЗП С ВЩ ОЕ ДБМ ЕНХ ВПМЕЕ ДЧБДГБФЙ ФТЕИ МЕФ, ИПФС РПУМЕ С ЗПФПЧ ВЩМ ДБФШ ЕНХ ФТЙДГБФШ. ч ЕЗП ХМЩВЛЕ ВЩМП ЮФП-ФП ДЕФУЛПЕ. еЗП ЛПЦБ ЙНЕМБ ЛБЛХА-ФП ЦЕОУЛХА ОЕЦОПУФШ; ВЕМПЛХТЩЕ ЧПМПУЩ, ЧШАЭЙЕУС ПФ РТЙТПДЩ, ФБЛ ЦЙЧПРЙУОП ПВТЙУПЧЩЧБМЙ ЕЗП ВМЕДОЩК, ВМБЗПТПДОЩК МПВ, ОБ ЛПФПТПН, ФПМШЛП РП ДПМЗПН ОБВМАДЕОЙЙ, НПЦОП ВЩМП ЪБНЕФЙФШ УМЕДЩ НПТЭЙО, РЕТЕУЕЛБЧЫЙИ ПДОБ ДТХЗХА Й, ЧЕТПСФОП, ПВПЪОБЮБЧЫЙИУС ЗПТБЪДП СЧУФЧЕООЕЕ Ч НЙОХФЩ ЗОЕЧБ ЙМЙ ДХЫЕЧОПЗП ВЕУРПЛПКУФЧБ. оЕУНПФТС ОБ УЧЕФМЩК ГЧЕФ ЕЗП ЧПМПУ, ХУЩ ЕЗП Й ВТПЧЙ ВЩМЙ ЮЕТОЩЕ — РТЙЪОБЛ РПТПДЩ Ч ЮЕМПЧЕЛЕ, ФБЛ, ЛБЛ ЮЕТОБС ЗТЙЧБ Й ЮЕТОЩК ИЧПУФ Х ВЕМПК МПЫБДЙ. юФПВ ДПЛПОЮЙФШ РПТФТЕФ, С УЛБЦХ, ЮФП Х ОЕЗП ВЩМ ОЕНОПЗП ЧЪДЕТОХФЩК ОПУ, ЪХВЩ ПУМЕРЙФЕМШОПК ВЕМЙЪОЩ Й ЛБТЙЕ ЗМБЪБ; П ЗМБЪБИ С ДПМЦЕО УЛБЪБФШ ЕЭЕ ОЕУЛПМШЛП УМПЧ.

чП-РЕТЧЩИ, ПОЙ ОЕ УНЕСМЙУШ, ЛПЗДБ ПО УНЕСМУС! — чБН ОЕ УМХЮБМПУШ ЪБНЕЮБФШ ФБЛПК УФТБООПУФЙ Х ОЕЛПФПТЩИ МАДЕК?.. ьФП РТЙЪОБЛ — ЙМЙ ЪМПЗП ОТБЧБ, ЙМЙ ЗМХВПЛПК РПУФПСООПК ЗТХУФЙ. йЪ-ЪБ РПМХПРХЭЕООЩИ ТЕУОЙГ ПОЙ УЙСМЙ ЛБЛЙН-ФП ЖПУЖПТЙЮЕУЛЙН ВМЕУЛПН, ЕУМЙ НПЦОП ФБЛ ЧЩТБЪЙФШУС. фП ОЕ ВЩМП ПФТБЦЕОЙЕ ЦБТБ ДХЫЕЧОПЗП ЙМЙ ЙЗТБАЭЕЗП ЧППВТБЦЕОЙС: ФП ВЩМ ВМЕУЛ, РПДПВОЩК ВМЕУЛХ ЗМБДЛПК УФБМЙ, ПУМЕРЙФЕМШОЩК, ОП ИПМПДОЩК; ЧЪЗМСД ЕЗП — ОЕРТПДПМЦЙФЕМШОЩК, ОП РТПОЙГБФЕМШОЩК Й ФСЦЕМЩК, ПУФБЧМСМ РП УЕВЕ ОЕРТЙСФОПЕ ЧРЕЮБФМЕОЙЕ ОЕУЛТПНОПЗП ЧПРТПУБ Й НПЗ ВЩ ЛБЪБФШУС ДЕТЪЛЙН, ЕУМЙ В ОЕ ВЩМ УФПМШ ТБЧОПДХЫОП УРПЛПЕО. чУЕ ЬФЙ ЪБНЕЮБОЙС РТЙЫМЙ НОЕ ОБ ХН, НПЦЕФ ВЩФШ, ФПМШЛП РПФПНХ, ЮФП С ЪОБМ ОЕЛПФПТЩЕ РПДТПВОПУФЙ ЕЗП ЦЙЪОЙ, Й, НПЦЕФ ВЩФШ, ОБ ДТХЗПЗП ЧЙД ЕЗП РТПЙЪЧЕМ ВЩ УПЧЕТЫЕООП ТБЪМЙЮОПЕ ЧРЕЮБФМЕОЙЕ; ОП ФБЛ ЛБЛ ЧЩ П ОЕН ОЕ ХУМЩЫЙФЕ ОЙ ПФ ЛПЗП, ЛТПНЕ НЕОС, ФП РПОЕЧПМЕ ДПМЦОЩ ДПЧПМШУФЧПЧБФШУС ЬФЙН ЙЪПВТБЦЕОЙЕН. уЛБЦХ Ч ЪБЛМАЮЕОЙЕ, ЮФП ПО ВЩМ ЧППВЭЕ ПЮЕОШ ОЕДХТЕО Й ЙНЕМ ПДОХ ЙЪ ФЕИ ПТЙЗЙОБМШОЩИ ЖЙЪЙПОПНЙК, ЛПФПТЩЕ ПУПВЕООП ОТБЧСФУС ЦЕОЭЙОБН УЧЕФУЛЙН.

мПЫБДЙ ВЩМЙ ХЦЕ ЪБМПЦЕОЩ; ЛПМПЛПМШЮЙЛ РП ЧТЕНЕОБН ЪЧЕОЕМ РПД ДХЗПА, Й МБЛЕК ХЦЕ ДЧБ ТБЪБ РПДИПДЙМ Л рЕЮПТЙОХ У ДПЛМБДПН, ЮФП ЧУЕ ЗПФПЧП, Б нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ ЕЭЕ ОЕ СЧМСМУС. л УЮБУФЙА, рЕЮПТЙО ВЩМ РПЗТХЦЕО Ч ЪБДХНЮЙЧПУФШ, ЗМСДС ОБ УЙОЙЕ ЪХВГЩ лБЧЛБЪБ, Й ЛБЦЕФУС, ЧПЧУЕ ОЕ ФПТПРЙМУС Ч ДПТПЗХ. с РПДПЫЕМ Л ОЕНХ.

— еУМЙ ЧЩ ЪБИПФЙФЕ ЕЭЕ ОЕНОПЗП РПДПЦДБФШ, — УЛБЪБМ С, — ФП ВХДЕФЕ ЙНЕФШ ХДПЧПМШУФЧЙЕ ХЧЙДБФШУС У УФБТЩН РТЙСФЕМЕН...

— бИ, ФПЮОП! — ВЩУФТП ПФЧЕЮБМ ПО, — НОЕ ЧЮЕТБ ЗПЧПТЙМЙ: ОП ЗДЕ ЦЕ ПО? — с ПВЕТОХМУС Л РМПЭБДЙ Й ХЧЙДЕМ нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ, ВЕЗХЭЕЗП ЮФП ВЩМП НПЮЙ... юЕТЕЪ ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ ПО ВЩМ ХЦЕ ЧПЪМЕ ОБУ; ПО ЕДЧБ НПЗ ДЩЫБФШ; РПФ ЗТБДПН ЛБФЙМУС У МЙГБ ЕЗП; НПЛТЩЕ ЛМПЮЛЙ УЕДЩИ ЧПМПУ, ЧЩТЧБЧЫЙУШ ЙЪ-РПД ЫБРЛЙ, РТЙЛМЕЙМЙУШ ЛП МВХ ЕЗП; ЛПМЕОЙ ЕЗП ДТПЦБМЙ... ПО ИПФЕМ ЛЙОХФШУС ОБ ЫЕА рЕЮПТЙОХ, ОП ФПФ ДПЧПМШОП ИПМПДОП, ИПФС У РТЙЧЕФМЙЧПК ХМЩВЛПК, РТПФСОХМ ЕНХ ТХЛХ. ыФБВУ-ЛБРЙФБО ОБ НЙОХФХ ПУФПМВЕОЕМ, ОП РПФПН ЦБДОП УИЧБФЙМ ЕЗП ТХЛХ ПВЕЙНЙ ТХЛБНЙ: ПО ЕЭЕ ОЕ НПЗ ЗПЧПТЙФШ.

— лБЛ С ТБД, ДПТПЗПК нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ. оХ, ЛБЛ ЧЩ РПЦЙЧБЕФЕ? — УЛБЪБМ рЕЮПТЙО.

— б... ФЩ?.. Б ЧЩ? — РТПВПТНПФБМ УП УМЕЪБНЙ ОБ ЗМБЪБИ УФБТЙЛ... — УЛПМШЛП МЕФ... УЛПМШЛП ДОЕК... ДБ ЛХДБ ЬФП?..

— еДХ Ч рЕТУЙА — Й ДБМШЫЕ...

— оЕХЦФП УЕКЮБУ?.. дБ РПДПЦДЙФЕ, ДТБЦБКЫЙК!.. оЕХЦФП УЕКЮБУ ТБУУФБОЕНУС?.. уФПМШЛП ЧТЕНЕОЙ ОЕ ЧЙДБМЙУШ...

— нОЕ РПТБ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, — ВЩМ ПФЧЕФ.

— вПЦЕ НПК, ВПЦЕ НПК! ДБ ЛХДБ ЬФП ФБЛ УРЕЫЙФЕ?.. нОЕ УФПМШЛП ВЩ ИПФЕМПУШ ЧБН УЛБЪБФШ... УФПМШЛП ТБУУРТПУЙФШ... оХ ЮФП? Ч ПФУФБЧЛЕ?.. ЛБЛ?.. ЮФП РПДЕМЩЧБМЙ?..

— уЛХЮБМ! — ПФЧЕЮБМ рЕЮПТЙО, ХМЩВБСУШ.

— б РПНОЙФЕ ОБЫЕ ЦЙФШЕ-ВЩФШЕ Ч ЛТЕРПУФЙ? уМБЧОБС УФТБОБ ДМС ПИПФЩ!.. чЕДШ ЧЩ ВЩМЙ УФТБУФОЩК ПИПФОЙЛ УФТЕМСФШ... б вЬМБ?..

рЕЮПТЙО ЮХФШ-ЮХФШ РПВМЕДОЕМ Й ПФЧЕТОХМУС...

— дБ, РПНОА! — УЛБЪБМ ПО, РПЮФЙ ФПФЮБУ РТЙОХЦДЕООП ЪЕЧОХЧ...

нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ УФБМ ЕЗП ХРТБЫЙЧБФШ ПУФБФШУС У ОЙН ЕЭЕ ЮБУБ ДЧБ.

— нЩ УМБЧОП РППВЕДБЕН, — ЗПЧПТЙМ ПО, — Х НЕОС ЕУФШ ДЧБ ЖБЪБОБ; Б ЛБИЕФЙОУЛПЕ ЪДЕУШ РТЕЛТБУОПЕ... ТБЪХНЕЕФУС, ОЕ ФП, ЮФП Ч зТХЪЙЙ, ПДОБЛП МХЮЫЕЗП УПТФБ... нЩ РПЗПЧПТЙН... ЧЩ НОЕ ТБУУЛБЦЕФЕ РТП УЧПЕ ЦЙФШЕ Ч рЕФЕТВХТЗЕ... б?

— рТБЧП, НОЕ ОЕЮЕЗП ТБУУЛБЪЩЧБФШ, ДПТПЗПК нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ... пДОБЛП РТПЭБКФЕ, НОЕ РПТБ... С УРЕЫХ... вМБЗПДБТА, ЮФП ОЕ ЪБВЩМЙ... — РТЙВБЧЙМ ПО, ЧЪСЧ ЕЗП ЪБ ТХЛХ.

уФБТЙЛ ОБИНХТЙМ ВТПЧЙ... ПО ВЩМ РЕЮБМЕО Й УЕТДЙФ, ИПФС УФБТБМУС УЛТЩФШ ЬФП.

— ъБВЩФШ! — РТПЧПТЮБМ ПО, — С-ФП ОЕ ЪБВЩМ ОЙЮЕЗП... оХ, ДБ ВПЗ У ЧБНЙ!.. оЕ ФБЛ С ДХНБМ У ЧБНЙ ЧУФТЕФЙФШУС...

— оХ РПМОП, РПМОП! — УЛБЪБМ рЕЮПТЙО. ПВОСЧ ЕЗП ДТХЦЕУЛЙ, — ОЕХЦЕМЙ С ОЕ ФПФ ЦЕ?.. юФП ДЕМБФШ?.. ЧУСЛПНХ УЧПС ДПТПЗБ... хДБУФУС МЙ ЕЭЕ ЧУФТЕФЙФШУС, — ВПЗ ЪОБЕФ!.. — зПЧПТС ЬФП, ПО ХЦЕ УЙДЕМ Ч ЛПМСУЛЕ, Й СНЭЙЛ ХЦЕ ОБЮБМ РПДВЙТБФШ ЧПЦЦЙ.

— рПУФПК, РПУФПК! — ЪБЛТЙЮБМ ЧДТХЗ нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, ХИЧБФСУШ ЪБ ДЧЕТГЩ ЛПМСУЛЙ, — УПЧУЕН ВЩМП/РБТФ ЪБВЩМ... х НЕОС ПУФБМЙУШ ЧБЫЙ ВХНБЗЙ, зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ... С ЙИ ФБУЛБА У УПВПК... ДХНБМ ОБКФЙ ЧБУ Ч зТХЪЙЙ, Б ЧПФ ЗДЕ ВПЗ ДБМ УЧЙДЕФШУС... юФП НОЕ У ОЙНЙ ДЕМБФШ?..

— юФП ИПФЙФЕ! — ПФЧЕЮБМ рЕЮПТЙО. — рТПЭБКФЕ...

— фБЛ ЧЩ Ч рЕТУЙА?.. Б ЛПЗДБ ЧЕТОЕФЕУШ?.. — ЛТЙЮБМ ЧУМЕД нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ...

лПМСУЛБ ВЩМБ ХЦ ДБМЕЛП; ОП рЕЮПТЙО УДЕМБМ ЪОБЛ ТХЛПК, ЛПФПТЩК НПЦОП ВЩМП РЕТЕЧЕУФЙ УМЕДХАЭЙН ПВТБЪПН: ЧТСД МЙ! ДБ Й ЪБЮЕН?..

дБЧОП ХЦ ОЕ УМЩЫОП ВЩМП ОЙ ЪЧПОБ ЛПМПЛПМШЮЙЛБ, ОЙ УФХЛБ ЛПМЕУ РП ЛТЕНОЙУФПК ДПТПЗЕ, — Б ВЕДОЩК УФБТЙЛ ЕЭЕ УФПСМ ОБ ФПН ЦЕ НЕУФЕ Ч ЗМХВПЛПК ЪБДХНЮЙЧПУФЙ.

— дБ, — УЛБЪБМ ПО ОБЛПОЕГ, УФБТБСУШ РТЙОСФШ ТБЧОПДХЫОЩК ЧЙД, ИПФС УМЕЪБ ДПУБДЩ РП ЧТЕНЕОБН УЧЕТЛБМБ ОБ ЕЗП ТЕУОЙГБИ, — ЛПОЕЮОП, НЩ ВЩМЙ РТЙСФЕМЙ, — ОХ, ДБ ЮФП РТЙСФЕМЙ Ч ОЩОЕЫОЕН ЧЕЛЕ!.. юФП ЕНХ ЧП НОЕ? с ОЕ ВПЗБФ, ОЕ ЮЙОПЧЕО, ДБ Й РП МЕФБН УПЧУЕН ЕНХ ОЕ РБТБ... чЙЫШ, ЛБЛЙН ПО ЖТБОФПН УДЕМБМУС, ЛБЛ РПВЩЧБМ ПРСФШ Ч рЕФЕТВХТЗЕ... юФП ЪБ ЛПМСУЛБ!.. УЛПМШЛП РПЛМБЦЙ!.. Й МБЛЕК ФБЛПК ЗПТДЩК!.. — ьФЙ УМПЧБ ВЩМЙ РТПЙЪОЕУЕОЩ У ЙТПОЙЮЕУЛПК ХМЩВЛПК. — уЛБЦЙФЕ, — РТПДПМЦБМ ПО, ПВТБФСУШ ЛП НОЕ, — ОХ ЮФП ЧЩ ПВ ЬФПН ДХНБЕФЕ?.. ОХ, ЛБЛПК ВЕУ ОЕУЕФ ЕЗП ФЕРЕТШ Ч рЕТУЙА?.. уНЕЫОП, ЕК-ВПЗХ, УНЕЫОП!.. дБ С ЧУЕЗДБ ЪОБМ, ЮФП ПО ЧЕФТЕОЩК ЮЕМПЧЕЛ, ОБ ЛПФПТПЗП ОЕМШЪС ОБДЕСФШУС... б, РТБЧП, ЦБМШ, ЮФП ПО ДХТОП ЛПОЮЙФ... ДБ Й ОЕМШЪС ЙОБЮЕ!.. хЦ С ЧУЕЗДБ ЗПЧПТЙМ, ЮФП ОЕФ РТПЛХ Ч ФПН, ЛФП УФБТЩИ ДТХЪЕК ЪБВЩЧБЕФ!.. — фХФ ПО ПФЧЕТОХМУС, ЮФПВ УЛТЩФШ УЧПЕ ЧПМОЕОЙЕ, РПЫЕМ ИПДЙФШ РП ДЧПТХ ПЛПМП УЧПЕК РПЧПЪЛЙ, РПЛБЪЩЧБС, ВХДФП ПУНБФТЙЧБЕФ ЛПМЕУБ, ФПЗДБ ЛБЛ ЗМБЪБ ЕЗП РПНЙОХФОП ОБРПМОСМЙУШ УМЕЪБНЙ.

— нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, — УЛБЪБМ С, РПДПЫЕДЫЙ Л ОЕНХ, — Б ЮФП ЬФП ЪБ ВХНБЗЙ ЧБН ПУФБЧЙМ рЕЮПТЙО?

— б ВПЗ ЕЗП ЪОБЕФ! ЛБЛЙЕ-ФП ЪБРЙУЛЙ...

— юФП ЧЩ ЙЪ ОЙИ УДЕМБЕФЕ?

— юФП? Б ЧЕМА ОБДЕМБФШ РБФТПОПЧ.

— пФДБКФЕ ЙИ МХЮЫЕ НОЕ.

пО РПУНПФТЕМ ОБ НЕОС У ХДЙЧМЕОЙЕН, РТПЧПТЮБМ ЮФП-ФП УЛЧПЪШ ЪХВЩ Й ОБЮБМ ТЩФШУС Ч ЮЕНПДБОЕ; ЧПФ ПО ЧЩОХМ ПДОХ ФЕФТБДЛХ Й ВТПУЙМ ЕЕ У РТЕЪТЕОЙЕН ОБ ЪЕНМА; РПФПН ДТХЗБС, ФТЕФШС Й ДЕУСФБС ЙНЕМЙ ФХ ЦЕ ХЮБУФШ: Ч ЕЗП ДПУБДЕ ВЩМП ЮФП-ФП ДЕФУЛПЕ; НОЕ УФБМП УНЕЫОП Й ЦБМЛП...

— чПФ ПОЙ ЧУЕ, — УЛБЪБМ ПО, — РПЪДТБЧМСА ЧБУ У ОБИПДЛПА...

— й С НПЗХ ДЕМБФШ У ОЙНЙ ЧУЕ, ЮФП ИПЮХ?

— иПФШ Ч ЗБЪЕФБИ РЕЮБФБКФЕ. лБЛПЕ НОЕ ДЕМП?.. юФП, С ТБЪЧЕ ДТХЗ ЕЗП ЛБЛПК?.. ЙМЙ ТПДУФЧЕООЙЛ? рТБЧДБ, НЩ ЦЙМЙ ДПМЗП РПД ПДОПК ЛТПЧМЕК... б НБМП МЙ У ЛЕН С ОЕ ЦЙМ?..

с УИЧБФЙМ ВХНБЗЙ Й РПУЛПТЕЕ ХОЕУ ЙИ, ВПСУШ, ЮФПВ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО ОЕ ТБУЛБСМУС. уЛПТП РТЙЫМЙ ОБН ПВЯСЧЙФШ, ЮФП ЮЕТЕЪ ЮБУ ФТПОЕФУС ПЛБЪЙС; С ЧЕМЕМ ЪБЛМБДЩЧБФШ. ыФБВУ-ЛБРЙФБО ЧПЫЕМ Ч ЛПНОБФХ Ч ФП ЧТЕНС, ЛПЗДБ С ХЦЕ ОБДЕЧБМ ЫБРЛХ; ПО, ЛБЪБМПУШ, ОЕ ЗПФПЧЙМУС Л ПФЯЕЪДХ; Х ОЕЗП ВЩМ ЛБЛПК-ФП РТЙОХЦДЕООЩК, ИПМПДОЩК ЧЙД.

— б ЧЩ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, ТБЪЧЕ ОЕ ЕДЕФЕ?

— б ЮФП ФБЛ?

— дБ С ЕЭЕ ЛПНЕОДБОФБ ОЕ ЧЙДБМ, Б НОЕ ОБДП УДБФШ ЕНХ ЛПК-ЛБЛЙЕ ЛБЪЕООЩЕ ЧЕЭЙ...

— дБ ЧЕДШ ЧЩ ЦЕ ВЩМЙ Х ОЕЗП?

— вЩМ, ЛПОЕЮОП, — УЛБЪБМ ПО, ЪБНЙОБСУШ — ДБ ЕЗП ДПНБ ОЕ ВЩМП... Б С ОЕ ДПЦДБМУС.

с РПОСМ ЕЗП: ВЕДОЩК УФБТЙЛ, Ч РЕТЧЩК ТБЪ ПФ ТПДХ, НПЦЕФ ВЩФШ, ВТПУЙМ ДЕМБ УМХЦВЩ ДМС УПВУФЧЕООПК ОБДПВОПУФЙ, ЗПЧПТС СЪЩЛПН ВХНБЦОЩН, — Й ЛБЛ ЦЕ ПО ВЩМ ОБЗТБЦДЕО!

— пЮЕОШ ЦБМШ, — УЛБЪБМ С ЕНХ, — ПЮЕОШ ЦБМШ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, ЮФП ОБН ДП УТПЛБ ОБДП ТБУУФБФШУС.

— зДЕ ОБН, ОЕПВТБЪПЧБООЩН УФБТЙЛБН, ЪБ ЧБНЙ ЗПОСФШУС!.. чЩ НПМПДЕЦШ УЧЕФУЛБС, ЗПТДБС: ЕЭЕ РПЛБ ЪДЕУШ, РПД ЮЕТЛЕУУЛЙНЙ РХМСНЙ, ФБЛ ЧЩ ФХДБ-УАДБ... Б РПУМЕ ЧУФТЕФЙЫШУС, ФБЛ УФЩДЙФЕУШ Й ТХЛХ РТПФСОХФШ ОБЫЕНХ ВТБФХ.

— с ОЕ ЪБУМХЦЙМ ЬФЙИ ХРТЕЛПЧ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ.

— дБ С, ЪОБЕФЕ, ФБЛ, Л УМПЧХ ЗПЧПТА: Б ЧРТПЮЕН, ЦЕМБА ЧБН ЧУСЛПЗП УЮБУФЙС Й ЧЕУЕМПК ДПТПЗЙ.

нЩ РТПУФЙМЙУШ ДПЧПМШОП УХИП. дПВТЩК нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ УДЕМБМУС ХРТСНЩН, УЧБТМЙЧЩН ЫФБВУ-ЛБРЙФБОПН! й ПФЮЕЗП? пФФПЗП, ЮФП рЕЮПТЙО Ч ТБУУЕСООПУФЙ ЙМЙ ПФ ДТХЗПК РТЙЮЙОЩ РТПФСОХМ ЕНХ ТХЛХ, ЛПЗДБ ФПФ ИПФЕМ ЛЙОХФШУС ЕНХ ОБ ЫЕА! зТХУФОП ЧЙДЕФШ, ЛПЗДБ АОПЫБ ФЕТСЕФ МХЮЫЙЕ УЧПЙ ОБДЕЦДЩ Й НЕЮФЩ, ЛПЗДБ РТЕД ОЙН ПФДЕТЗЙЧБЕФУС ТПЪПЧЩК ЖМЕТ, УЛЧПЪШ ЛПФПТЩК ПО УНПФТЕМ ОБ ДЕМБ Й ЮХЧУФЧБ ЮЕМПЧЕЮЕУЛЙЕ, ИПФС ЕУФШ ОБДЕЦДБ, ЮФП ПО ЪБНЕОЙФ УФБТЩЕ ЪБВМХЦДЕОЙС ОПЧЩНЙ, ОЕ НЕОЕЕ РТПИПДСЭЙНЙ, ОП ЪБФП ОЕ НЕОЕЕ УМБДЛЙНЙ... оП ЮЕН ЙИ ЪБНЕОЙФШ Ч МЕФБ нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ? рПОЕЧПМЕ УЕТДГЕ ПЮЕТУФЧЕЕФ Й ДХЫБ ЪБЛТПЕФУС...

с ХЕИБМ ПДЙО.

цХТОБМ рЕЮПТЙОБ

рТЕДЙУМПЧЙЕ

оЕДБЧОП С ХЪОБМ, ЮФП рЕЮПТЙО, ЧПЪЧТБЭБСУШ ЙЪ рЕТУЙЙ, ХНЕТ. ьФП ЙЪЧЕУФЙЕ НЕОС ПЮЕОШ ПВТБДПЧБМП: ПОП ДБЧБМП НОЕ РТБЧП РЕЮБФБФШ ЬФЙ ЪБРЙУЛЙ, Й С ЧПУРПМШЪПЧБМУС УМХЮБЕН РПУФБЧЙФШ ЙНС ОБД ЮХЦЙН РТПЙЪЧЕДЕОЙЕН. дБК вПЗ, ЮФПВ ЮЙФБФЕМЙ НЕОС ОЕ ОБЛБЪБМЙ ЪБ ФБЛПК ОЕЧЙООЩК РПДМПЗ!

фЕРЕТШ С ДПМЦЕО ОЕУЛПМШЛП ПВЯСУОЙФШ РТЙЮЙОЩ, РПВХДЙЧЫЙЕ НЕОС РТЕДБФШ РХВМЙЛЕ УЕТДЕЮОЩЕ ФБКОЩ ЮЕМПЧЕЛБ, ЛПФПТПЗП С ОЙЛПЗДБ ОЕ ЪОБМ. дПВТП ВЩ С ВЩМ ЕЭЕ ЕЗП ДТХЗПН: ЛПЧБТОБС ОЕУЛТПНОПУФШ ЙУФЙООПЗП ДТХЗБ РПОСФОБ ЛБЦДПНХ; ОП С ЧЙДЕМ ЕЗП ФПМШЛП ТБЪ Ч НПЕК ЦЙЪОЙ ОБ ВПМШЫПК ДПТПЗЕ, УМЕДПЧБФЕМШОП, ОЕ НПЗХ РЙФБФШ Л ОЕНХ ФПК ОЕЙЪЯСУОЙНПК ОЕОБЧЙУФЙ, ЛПФПТБС, ФБСУШ РПД МЙЮЙОПА ДТХЦВЩ, ПЦЙДБЕФ ФПМШЛП УНЕТФЙ ЙМЙ ОЕУЮБУФЙС МАВЙНПЗП РТЕДНЕФБ, ЮФПВ ТБЪТБЪЙФШУС ОБД ЕЗП ЗПМПЧПА ЗТБДПН ХРТЕЛПЧ, УПЧЕФПЧ, ОБУНЕЫЕЛ Й УПЦБМЕОЙК.

рЕТЕЮЙФЩЧБС ЬФЙ ЪБРЙУЛЙ, С ХВЕДЙМУС Ч ЙУЛТЕООПУФЙ ФПЗП, ЛФП ФБЛ ВЕУРПЭБДОП ЧЩУФБЧМСМ ОБТХЦХ УПВУФЧЕООЩЕ УМБВПУФЙ Й РПТПЛЙ. йУФПТЙС ДХЫЙ ЮЕМПЧЕЮЕУЛПК, ИПФС ВЩ УБНПК НЕМЛПК ДХЫЙ, ЕДЧБ МЙ ОЕ МАВПРЩФОЕЕ Й ОЕ РПМЕЪОЕЕ ЙУФПТЙЙ ГЕМПЗП ОБТПДБ, ПУПВЕООП ЛПЗДБ ПОБ — УМЕДУФЧЙЕ ОБВМАДЕОЙК ХНБ ЪТЕМПЗП ОБД УБНЙН УПВПА Й ЛПЗДБ ПОБ РЙУБОБ ВЕЪ ФЭЕУМБЧОПЗП ЦЕМБОЙС ЧПЪВХДЙФШ ХЮБУФЙЕ ЙМЙ ХДЙЧМЕОЙЕ. йУРПЧЕДШ тХУУП ЙНЕЕФ ХЦЕ ОЕДПУФБФПЛ, ЮФП ПО ЮЙФБМ ЕЕ УЧПЙН ДТХЪШСН.

йФБЛ, ПДОП ЦЕМБОЙЕ РПМШЪЩ ЪБУФБЧЙМП НЕОС ОБРЕЮБФБФШ ПФТЩЧЛЙ ЙЪ ЦХТОБМБ, ДПУФБЧЫЕЗПУС НОЕ УМХЮБКОП. иПФС С РЕТЕНЕОЙМ ЧУЕ УПВУФЧЕООЩЕ ЙНЕОБ, ОП ФЕ, П ЛПФПТЩИ Ч ОЕН ЗПЧПТЙФУС, ЧЕТПСФОП УЕВС ХЪОБАФ, Й, НПЦЕФ ВЩФШ, ПОЙ ОБКДХФ ПРТБЧДБОЙС РПУФХРЛБН, Ч ЛПФПТЩИ ДП УЕК РПТЩ ПВЧЙОСМЙ ЮЕМПЧЕЛБ, ХЦЕ ОЕ ЙНЕАЭЕЗП ПФОЩОЕ ОЙЮЕЗП ПВЭЕЗП У ЪДЕЫОЙН НЙТПН: НЩ РПЮФЙ ЧУЕЗДБ ЙЪЧЙОСЕН ФП, ЮФП РПОЙНБЕН.

с РПНЕУФЙМ Ч ЬФПК ЛОЙЗЕ ФПМШЛП ФП, ЮФП ПФОПУЙМПУШ Л РТЕВЩЧБОЙС рЕЮПТЙОБ ОБ лБЧЛБЪЕ; Ч НПЙИ ТХЛБИ ПУФБМБУШ ЕЭЕ ФПМУФБС ФЕФТБДШ, ЗДЕ ПО ТБУУЛБЪЩЧБЕФ ЧУА ЦЙЪОШ УЧПА. лПЗДБ-ОЙВХДШ Й ПОБ СЧЙФУС ОБ УХД УЧЕФБ; ОП ФЕРЕТШ С ОЕ УНЕА ЧЪСФШ ОБ УЕВС ЬФХ ПФЧЕФУФЧЕООПУФШ РП НОПЗЙН ЧБЦОЩН РТЙЮЙОБН.

нПЦЕФ ВЩФШ, ОЕЛПФПТЩЕ ЮЙФБФЕМЙ ЪБИПФСФ ХЪОБФШ НПЕ НОЕОЙЕ П ИБТБЛФЕТЕ рЕЮПТЙОБ? — нПК ПФЧЕФ — ЪБЗМБЧЙЕ ЬФПК ЛОЙЗЙ. «дБ ЬФП ЪМБС ЙТПОЙС!» — УЛБЦХФ ПОЙ. — оЕ ЪОБА.

фБНБОШ — УБНЩК УЛЧЕТОЩК ЗПТПДЙЫЛП ЙЪ ЧУЕИ РТЙНПТУЛЙИ ЗПТПДПЧ тПУУЙЙ. с ФБН ЮХФШ-ЮХФШ ОЕ ХНЕТ У ЗПМПДБ, ДБ ЕЭЕ Ч ДПВБЧПЛ НЕОС ИПФЕМЙ ХФПРЙФШ. с РТЙЕИБМ ОБ РЕТЕЛМБДОПК ФЕМЕЦЛЕ РПЪДОП ОПЮША. сНЭЙЛ ПУФБОПЧЙМ ХУФБМХА ФТПКЛХ Х ЧПТПФ ЕДЙОУФЧЕООПЗП ЛБНЕООПЗП ДПНБ, ЮФП РТЙ ЧЯЕЪДЕ. юБУПЧПК, ЮЕТОПНПТУЛЙК ЛБЪБЛ, ХУМЩЫБЧ ЪЧПО ЛПМПЛПМШЮЙЛБ, ЪБЛТЙЮБМ УРТПУПОШС ДЙЛЙН ЗПМПУПН: «лФП ЙДЕФ?» чЩЫЕМ ХТСДОЙЛ Й ДЕУСФОЙЛ. с ЙН ПВЯСУОЙМ, ЮФП С ПЖЙГЕТ, ЕДХ Ч ДЕКУФЧХАЭЙК ПФТСД РП ЛБЪЕООПК ОБДПВОПУФЙ, Й УФБМ ФТЕВПЧБФШ ЛБЪЕООХА ЛЧБТФЙТХ. дЕУСФОЙЛ ОБУ РПЧЕМ РП ЗПТПДХ. л ЛПФПТПК ЙЪВЕ ОЙ РПДЯЕДЕН — ЪБОСФБ. вЩМП ИПМПДОП, С ФТЙ ОПЮЙ ОЕ УРБМ, ЙЪНХЮЙМУС Й ОБЮЙОБМ УЕТДЙФШУС. «чЕДЙ НЕОС ЛХДБ-ОЙВХДШ, ТБЪВПКОЙЛ! ИПФШ Л ЮЕТФХ, ФПМШЛП Л НЕУФХ!» — ЪБЛТЙЮБМ С. «еУФШ ЕЭЕ ПДОБ ЖБФЕТБ, — ПФЧЕЮБМ ДЕУСФОЙЛ, РПЮЕУЩЧБС ЪБФЩМПЛ, — ФПМШЛП ЧБЫЕНХ ВМБЗПТПДЙА ОЕ РПОТБЧЙФУС; ФБН ОЕЮЙУФП!» оЕ РПОСЧ ФПЮОПЗП ЪОБЮЕОЙС РПУМЕДОЕЗП УМПЧБ, С ЧЕМЕМ ЕНХ ЙДФЙ ЧРЕТЕД Й РПУМЕ ДПМЗПЗП УФТБОУФЧПЧБОЙС РП ЗТСЪОЩН РЕТЕХМЛБН, ЗДЕ РП УФПТПОБН С ЧЙДЕМ ПДОЙ ФПМШЛП ЧЕФИЙЕ ЪБВПТЩ, НЩ РПДЯЕИБМЙ Л ОЕВПМШЫПК ИБФЕ ОБ УБНПН ВЕТЕЗХ НПТС.

рПМОЩК НЕУСГ УЧЕФЙМ ОБ ЛБНЩЫПЧХА ЛТЩЫХ Й ВЕМЩЕ УФЕОЩ НПЕЗП ОПЧПЗП ЦЙМЙЭБ; ОБ ДЧПТЕ, ПВЧЕДЕООПН ПЗТБДПК ЙЪ ВХМЩЦОЙЛБ, УФПСМБ ЙЪВПЮБУШ ДТХЗБС МБЮХЦЛБ, НЕОЕЕ Й ДТЕЧОЕЕ РЕТЧПК. вЕТЕЗ ПВТЩЧПН УРХУЛБМУС Л НПТА РПЮФЙ Х УБНЩИ УФЕО ЕЕ, Й ЧОЙЪХ У ВЕУРТЕТЩЧОЩН ТПРПФПН РМЕУЛБМЙУШ ФЕНОП-УЙОЙЕ ЧПМОЩ. мХОБ ФЙИП УНПФТЕМБ ОБ ВЕУРПЛПКОХА, ОП РПЛПТОХА ЕК УФЙИЙА, Й С НПЗ ТБЪМЙЮЙФШ РТЙ УЧЕФЕ ЕЕ, ДБМЕЛП ПФ ВЕТЕЗБ, ДЧБ ЛПТБВМС, ЛПФПТЩИ ЮЕТОЩЕ УОБУФЙ, РПДПВОП РБХФЙОЕ, ОЕРПДЧЙЦОП ТЙУПЧБМЙУШ ОБ ВМЕДОПК ЮЕТФЕ ОЕВПУЛМПОБ. «уХДБ Ч РТЙУФБОЙ ЕУФШ, — РПДХНБМ С, — ЪБЧФТБ ПФРТБЧМАУШ Ч зЕМЕОДЦЙЛ».

рТЙ НОЕ ЙУРТБЧМСМ ДПМЦОПУФШ ДЕОЭЙЛБ МЙОЕКУЛЙК ЛБЪБЛ. чЕМЕЧ ЕНХ ЧЩМПЦЙФШ ЮЕНПДБО Й ПФРХУФЙФШ ЙЪЧПЪЮЙЛБ, С УФБМ ЪЧБФШ ИПЪСЙОБ — НПМЮБФ; УФХЮХ — НПМЮБФ... ЮФП ЬФП? оБЛПОЕГ ЙЪ УЕОЕК ЧЩРПМЪ НБМШЮЙЛ МЕФ ЮЕФЩТОБДГБФЙ.

«зДЕ ИПЪСЙО?» — «оЕНБ». — «лБЛ? УПЧУЕН ОЕФХ?» — «уПЧУЙН». — «б ИПЪСКЛБ?» — «рПВЙЗМБ Ч УМПВПДЛХ». — «лФП ЦЕ НОЕ ПФПРТЕФ ДЧЕТШ?» — УЛБЪБМ С, ХДБТЙЧ Ч ОЕЕ ОПЗПА. дЧЕТШ УБНБ ПФЧПТЙМБУШ; ЙЪ ИБФЩ РПЧЕСМП УЩТПУФША. с ЪБУЧЕФЙМ УЕТОХА УРЙЮЛХ Й РПДОЕУ ЕЕ Л ОПУХ НБМШЮЙЛБ: ПОБ ПЪБТЙМБ ДЧБ ВЕМЩЕ ЗМБЪБ. пО ВЩМ УМЕРПК, УПЧЕТЫЕООП УМЕРПК ПФ РТЙТПДЩ. пО УФПСМ РЕТЕДП НОПА ОЕРПДЧЙЦОП, Й С ОБЮБМ ТБУУНБФТЙЧБФШ ЮЕТФЩ ЕЗП МЙГБ.

рТЙЪОБАУШ, С ЙНЕА УЙМШОПЕ РТЕДХВЕЦДЕОЙЕ РТПФЙЧ ЧУЕИ УМЕРЩИ, ЛТЙЧЩИ, ЗМХИЙИ, ОЕНЩИ, ВЕЪОПЗЙИ, ВЕЪТХЛЙИ, ЗПТВБФЩИ Й РТПЮ. с ЪБНЕЮБМ, ЮФП ЧУЕЗДБ ЕУФШ ЛБЛПЕ-ФП УФТБООПЕ ПФОПЫЕОЙЕ НЕЦДХ ОБТХЦОПУФША ЮЕМПЧЕЛБ Й ЕЗП ДХЫПА: ЛБЛ ВХДФП У РПФЕТЕА ЮМЕОБ ДХЫБ ФЕТСЕФ ЛБЛПЕ-ОЙВХДШ ЮХЧУФЧП.

йФБЛ, С ОБЮБМ ТБУУНБФТЙЧБФШ МЙГП УМЕРПЗП; ОП ЮФП РТЙЛБЦЕФЕ РТПЮЙФБФШ ОБ МЙГЕ, Х ЛПФПТПЗП ОЕФ ЗМБЪ? дПМЗП С ЗМСДЕМ ОБ ОЕЗП У ОЕВПМШЫЙН УПЦБМЕОЙЕН, ЛБЛ ЧДТХЗ ЕДЧБ РТЙНЕФОБС ХМЩВЛБ РТПВЕЦБМБ РП ФПОЛЙН ЗХВБН ЕЗП, Й, ОЕ ЪОБА ПФЮЕЗП, ПОБ РТПЙЪЧЕМБ ОБ НЕОС УБНПЕ ОЕРТЙСФОПЕ ЧРЕЮБФМЕОЙЕ. ч ЗПМПЧЕ НПЕК ТПДЙМПУШ РПДПЪТЕОЙЕ, ЮФП ЬФПФ УМЕРПК ОЕ ФБЛ УМЕР, ЛБЛ ПОП ЛБЦЕФУС; ОБРТБУОП С УФБТБМУС ХЧЕТЙФШ УЕВС, ЮФП ВЕМШНЩ РПДДЕМБФШ ОЕЧПЪНПЦОП, ДБ Й У ЛБЛПК ГЕМША? оП ЮФП ДЕМБФШ? С ЮБУФП УЛМПОЕО Л РТЕДХВЕЦДЕОЙСН...

«фЩ ИПЪСКУЛЙК УЩО?» — УРТПУЙМ С ЕЗП ОБЛПОЕГ. — «оЙ». — «лФП ЦЕ ФЩ?» — «уЙТПФБ, ХВПЗПК». — «б Х ИПЪСКЛЙ ЕУФШ ДЕФЙ?» — «оЙ; ВЩМБ ДПЮШ, ДБ ХФЙЛМБ ЪБ НПТЕ У ФБФБТЙОПН». — «у ЛБЛЙН ФБФБТЙОПН?» — «б ВЙУ ЕЗП ЪОБЕФ! ЛТЩНУЛЙК ФБФБТЙО, МПДПЮОЙЛ ЙЪ лЕТЮЙ».

с ЧЪПЫЕМ Ч ИБФХ: ДЧЕ МБЧЛЙ Й УФПМ, ДБ ПЗТПНОЩК УХОДХЛ ЧПЪМЕ РЕЮЙ УПУФБЧМСМЙ ЧУА ЕЗП НЕВЕМШ. оБ УФЕОЕ ОЙ ПДОПЗП ПВТБЪБ — ДХТОПК ЪОБЛ! ч ТБЪВЙФПЕ УФЕЛМП ЧТЩЧБМУС НПТУЛПК ЧЕФЕТ. с ЧЩФБЭЙМ ЙЪ ЮЕНПДБОБ ЧПУЛПЧПК ПЗБТПЛ Й, ЪБУЧЕФЙЧ ЕЗП, УФБМ ТБУЛМБДЩЧБФШ ЧЕЭЙ, РПУФБЧЙМ Ч ХЗПМ ЫБЫЛХ Й ТХЦШЕ, РЙУФПМЕФЩ РПМПЦЙМ ОБ УФПМ, ТБЪПУФМБМ ВХТЛХ ОБ МБЧЛЕ, ЛБЪБЛ УЧПА ОБ ДТХЗПК; ЮЕТЕЪ ДЕУСФШ НЙОХФ ПО ЪБИТБРЕМ, ОП С ОЕ НПЗ ЪБУОХФШ: РЕТЕДП НОПК ЧП НТБЛЕ ЧУЕ ЧЕТФЕМУС НБМШЮЙЛ У ВЕМЩНЙ ЗМБЪБНЙ.

фБЛ РТПЫМП ПЛПМП ЮБУБ. нЕУСГ УЧЕФЙМ Ч ПЛОП, Й МХЮ ЕЗП ЙЗТБМ РП ЪЕНМСОПНХ РПМХ ИБФЩ. чДТХЗ ОБ СТЛПК РПМПУЕ, РЕТЕУЕЛБАЭЕК РПМ, РТПНЕМШЛОХМБ ФЕОШ. с РТЙЧУФБМ Й ЧЪЗМСОХМ Ч ПЛОП: ЛФП-ФП ЧФПТЙЮОП РТПВЕЦБМ НЙНП ЕЗП Й УЛТЩМУС вПЗ ЪОБЕФ ЛХДБ. с ОЕ НПЗ РПМБЗБФШ, ЮФПВ ЬФП УХЭЕУФЧП УВЕЦБМП РП ПФЧЕУХ ВЕТЕЗБ; ПДОБЛП ЙОБЮЕ ЕНХ ОЕЛХДБ ВЩМП ДЕЧБФШУС. с ЧУФБМ, ОБЛЙОХМ ВЕЫНЕФ, ПРПСУБМ ЛЙОЦБМ Й ФЙИП-ФЙИП ЧЩЫЕМ ЙЪ ИБФЩ; ОБЧУФТЕЮХ НОЕ УМЕРПК НБМШЮЙЛ. с РТЙФБЙМУС Х ЪБВПТБ, Й ПО ЧЕТОПК, ОП ПУФПТПЦОПК РПУФХРША РТПЫЕМ НЙНП НЕОС. рПД НЩЫЛПК ПО ОЕУ ЛБЛПК-ФП ХЪЕМ, Й РПЧЕТОХЧ Л РТЙУФБОЙ, УФБМ УРХУЛБФШУС РП ХЪЛПК Й ЛТХФПК ФТПРЙОЛЕ. «ч ФПФ ДЕОШ ОЕНЩЕ ЧПЪПРЙАФ Й УМЕРЩЕ РТПЪТСФ», — РПДХНБМ С, УМЕДХС ЪБ ОЙН Ч ФБЛПН ТБУУФПСОЙЙ, ЮФПВ ОЕ ФЕТСФШ ЕЗП ЙЪ ЧЙДБ.

нЕЦДХ ФЕН МХОБ ОБЮБМБ ПДЕЧБФШУС ФХЮБНЙ Й ОБ НПТЕ РПДОСМУС ФХНБО; ЕДЧБ УЛЧПЪШ ОЕЗП УЧЕФЙМУС ЖПОБТШ ОБ ЛПТНЕ ВМЙЦОЕЗП ЛПТБВМС; Х ВЕТЕЗБ УЧЕТЛБМБ РЕОБ ЧБМХОПЧ, ЕЦЕНЙОХФОП ЗТПЪСЭЙИ ЕЗП РПФПРЙФШ. с, У ФТХДПН УРХУЛБСУШ, РТПВЙТБМУС РП ЛТХФЙЪОЕ, Й ЧПФ ЧЙЦХ: УМЕРПК РТЙПУФБОПЧЙМУС, РПФПН РПЧЕТОХМ ОЙЪПН ОБРТБЧП; ПО ЫЕМ ФБЛ ВМЙЪЛП ПФ ЧПДЩ, ЮФП ЛБЪБМПУШ, УЕКЮБУ ЧПМОБ ЕЗП УИЧБФЙФ Й ХОЕУЕФ, ОП ЧЙДОП, ЬФП ВЩМБ ОЕ РЕТЧБС ЕЗП РТПЗХМЛБ, УХДС РП ХЧЕТЕООПУФЙ, У ЛПФПТПК ПО УФХРБМ У ЛБНОС ОБ ЛБНЕОШ Й ЙЪВЕЗБМ ТЩФЧЙО. оБЛПОЕГ ПО ПУФБОПЧЙМУС, ВХДФП РТЙУМХЫЙЧБСУШ Л ЮЕНХ-ФП, РТЙУЕМ ОБ ЪЕНМА Й РПМПЦЙМ ЧПЪМЕ УЕВС ХЪЕМ. с ОБВМАДБМ ЪБ ЕЗП ДЧЙЦЕОЙСНЙ, УРТСФБЧЫЙУШ ЪБ ЧЩДБЧЫЕАУС УЛБМПА ВЕТЕЗБ. уРХУФС ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ У РТПФЙЧПРПМПЦОПК УФПТПОЩ РПЛБЪБМБУШ ВЕМБС ЖЙЗХТБ; ПОБ РПДПЫМБ Л УМЕРПНХ Й УЕМБ ЧПЪМЕ ОЕЗП. чЕФЕТ РП ЧТЕНЕОБН РТЙОПУЙМ НОЕ ЙИ ТБЪЗПЧПТ.

— юФП, УМЕРПК? — УЛБЪБМ ЦЕОУЛЙК ЗПМПУ, — ВХТС УЙМШОБ. сОЛП ОЕ ВХДЕФ.

— сОЛП ОЕ ВПЙФУС ВХТЙ, ПФЧЕЮБМ ФПФ.

— фХНБО ЗХУФЕЕФ, — ЧПЪТБЪЙМ ПРСФШ ЦЕОУЛЙК ЗПМПУ У ЧЩТБЦЕОЙЕН РЕЮБМЙ.

— ч ФХНБОЕ МХЮЫЕ РТПВТБФШУС НЙНП УФПТПЦЕЧЩИ УХДПЧ, — ВЩМ ПФЧЕФ.

— б ЕУМЙ ПО ХФПОЕФ?

— оХ ЮФП Ц? Ч ЧПУЛТЕУЕОШЕ ФЩ РПКДЕЫШ Ч ГЕТЛПЧШ ВЕЪ ОПЧПК МЕОФЩ.

рПУМЕДПЧБМП НПМЮБОЙЕ; НЕОС, ПДОБЛП РПТБЪЙМП ПДОП: УМЕРПК ЗПЧПТЙМ УП НОПА НБМПТПУУЙКУЛЙН ОБТЕЮЙЕН, Б ФЕРЕТШ ЙЪЯСУОСМУС ЮЙУФП РП-ТХУУЛЙ.

— чЙДЙЫШ, С РТБЧ, — УЛБЪБМ ПРСФШ УМЕРПК, ХДБТЙЧ Ч МБДПЫЙ, — сОЛП ОЕ ВПЙФУС ОЙ НПТС, ОЙ ЧЕФТПЧ, ОЙ ФХНБОБ, ОЙ ВЕТЕЗПЧЩИ УФПТПЦЕК; ЬФП ОЕ ЧПДБ РМЕЭЕФ, НЕОС ОЕ ПВНБОЕЫШ, — ЬФП ЕЗП ДМЙООЩЕ ЧЕУМБ.

цЕОЭЙОБ ЧУЛПЮЙМБ Й УФБМБ ЧУНБФТЙЧБФШУС Ч ДБМШ У ЧЙДПН ВЕУРПЛПКУФЧБ.

— фЩ ВТЕДЙЫШ, УМЕРПК, — УЛБЪБМБ ПОБ, — С ОЙЮЕЗП ОЕ ЧЙЦХ.

рТЙЪОБАУШ, УЛПМШЛП С ОЙ УФБТБМУС ТБЪМЙЮЙФШ ЧДБМЕЛЕ ЮФП-ОЙВХДШ ОБРПДПВЙЕ МПДЛЙ, ОП ВЕЪХУРЕЫОП. фБЛ РТПЫМП НЙОХФ ДЕУСФШ; Й ЧПФ РПЛБЪБМБУШ НЕЦДХ ЗПТБНЙ ЧПМО ЮЕТОБС ФПЮЛБ; ПОБ ФП ХЧЕМЙЮЙЧБМБУШ, ФП ХНЕОШЫБМБУШ. нЕДМЕООП РПДОЙНБСУШ ОБ ИТЕВФЩ ЧПМО, ВЩУФТП УРХУЛБСУШ У ОЙИ, РТЙВМЙЦБМБУШ Л ВЕТЕЗХ МПДЛБ. пФЧБЦЕО ВЩМ РМПЧЕГ, ТЕЫЙЧЫЙКУС Ч ФБЛХА ОПЮШ РХУФЙФШУС ЮЕТЕЪ РТПМЙЧ ОБ ТБУУФПСОЙЕ ДЧБДГБФЙ ЧЕТУФ, Й ЧБЦОБС ДПМЦОБ ВЩФШ РТЙЮЙОБ, ЕЗП Л ФПНХ РПВХДЙЧЫБС! дХНБС ФБЛ, С У ОЕЧПМШОПН ВЙЕОЙЕН УЕТДГБ ЗМСДЕМ ОБ ВЕДОХА МПДЛХ; ОП ПОБ, ЛБЛ ХФЛБ, ОЩТСМБ Й РПФПН, ВЩУФТП ЧЪНБИОХЧ ЧЕУМБНЙ, ВХДФП ЛТЩМШСНЙ, ЧЩУЛБЛЙЧБМБ ЙЪ РТПРБУФЙ УТЕДЙ ВТЩЪЗПЧ РЕОЩ; Й ЧПФ, С ДХНБМ, ПОБ ХДБТЙФУС У ТБЪНБИБ ПВ ВЕТЕЗ Й ТБЪМЕФЙФУС ЧДТЕВЕЪЗЙ; ОП ПОБ МПЧЛП РПЧЕТОХМБУШ ВПЛПН Й ЧУЛПЮЙМБ Ч НБМЕОШЛХА ВХИФХ ОЕЧТЕДЙНБ. йЪ ОЕЕ ЧЩЫЕМ ЮЕМПЧЕЛ УТЕДОЕЗП ТПУФБ, Ч ФБФБТУЛПК ВБТБОШЕК ЫБРЛЕ; ПО НБИОХМ ТХЛПА, Й ЧУЕ ФТПЕ РТЙОСМЙУШ ЧЩФБУЛЙЧБФШ ЮФП-ФП ЙЪ МПДЛЙ; ЗТХЪ ВЩМ ФБЛ ЧЕМЙЛ, ЮФП С ДП УЙИ РПТ ОЕ РПОЙНБА, ЛБЛ ПОБ ОЕ РПФПОХМБ. чЪСЧ ОБ РМЕЮЙ ЛБЦДЩК РП ХЪМХ, ПОЙ РХУФЙМЙУШ ЧДПМШ РП ВЕТЕЗХ, Й УЛПТП С РПФЕТСМ ЙИ ЙЪ ЧЙДБ. оБДП ВЩМП ЧЕТОХФШУС ДПНПК; ОП, РТЙЪОБАУШ, ЧУЕ ЬФЙ УФТБООПУФЙ НЕОС ФТЕЧПЦЙМЙ, Й С ОБУЙМХ ДПЦДБМУС ХФТБ.

лБЪБЛ НПК ВЩМ ПЮЕОШ ХДЙЧМЕО, ЛПЗДБ, РТПУОХЧЫЙУШ, ХЧЙДЕМ НЕОС УПЧУЕН ПДЕФПЗП; С ЕНХ, ПДОБЛП Ц, ОЕ УЛБЪБМ РТЙЮЙОЩ. рПМАВПЧБЧЫЙУШ ОЕУЛПМШЛП ЧТЕНЕОЙ ЙЪ ПЛОБ ОБ ЗПМХВПЕ ОЕВП, ХУЕСООПЕ ТБЪПТЧБООЩНЙ ПВМБЮЛБНЙ, ОБ ДБМШОЙК ВЕТЕЗ лТЩНБ, ЛПФПТЩК ФСОЕФУС МЙМПЧПК РПМПУПК Й ЛПОЮБЕФУС ХФЕУПН, ОБ ЧЕТЫЙОЕ ЛПЕЗП ВЕМЕЕФУС НБСЮОБС ВБЫОС, С ПФРТБЧЙМУС Ч ЛТЕРПУФШ жБОБЗПТЙА, ЮФПВ ХЪОБФШ ПФ ЛПНЕОДБОФБ П ЮБУЕ НПЕЗП ПФЯЕЪДБ Ч зЕМЕОДЦЙЛ.

оП, ХЧЩ; ЛПНЕОДБОФ ОЙЮЕЗП ОЕ НПЗ УЛБЪБФШ НОЕ ТЕЫЙФЕМШОПЗП. уХДБ, УФПСЭЙЕ Ч РТЙУФБОЙ, ВЩМЙ ЧУЕ — ЙМЙ УФПТПЦЕЧЩЕ, ЙМЙ ЛХРЕЮЕУЛЙЕ, ЛПФПТЩЕ ЕЭЕ ДБЦЕ ОЕ ОБЮЙОБМЙ ОБЗТХЦБФШУС. «нПЦЕФ ВЩФШ, ДОС ЮЕТЕЪ ФТЙ, ЮЕФЩТЕ РТЙДЕФ РПЮФПЧПЕ УХДОП, УЛБЪБМ ЛПНЕОДБОФ, — Й ФПЗДБ — НЩ ХЧЙДЙН». с ЧЕТОХМУС ДПНПК ХЗТАН Й УЕТДЙФ. нЕОС Ч ДЧЕТСИ ЧУФТЕФЙМ ЛБЪБЛ НПК У ЙУРХЗБООЩН МЙГПН.

— рМПИП, ЧБЫЕ ВМБЗПТПДЙЕ! — УЛБЪБМ ПО НОЕ.

— дБ, ВТБФ, вПЗ ЪОБЕФ ЛПЗДБ НЩ ПФУАДБ ХЕДЕН! — фХФ ПО ЕЭЕ ВПМШЫЕ ЧУФТЕЧПЦЙМУС Й, ОБЛМПОСУШ ЛП НОЕ, УЛБЪБМ ЫЕРПФПН:

— ъДЕУШ ОЕЮЙУФП! с ЧУФТЕФЙМ УЕЗПДОС ЮЕТОПНПТУЛПЗП ХТСДОЙЛБ, ПО НОЕ ЪОБЛПН — ВЩМ РТПЫМПЗП ЗПДБ Ч ПФТСДЕ, ЛБЛ С ЕНХ УЛБЪБМ, ЗДЕ НЩ ПУФБОПЧЙМЙУШ, Б ПО НОЕ: «ъДЕУШ, ВТБФ, ОЕЮЙУФП, МАДЙ ОЕДПВТЩЕ!..» дБ Й Ч УБНПН ДЕМЕ, ЮФП ЬФП ЪБ УМЕРПК! ИПДЙФ ЧЕЪДЕ ПДЙО, Й ОБ ВБЪБТ, ЪБ ИМЕВПН, Й ЪБ ЧПДПК... ХЦ ЧЙДОП, ЪДЕУШ Л ЬФПНХ РТЙЧЩЛМЙ.

— дБ ЮФП Ц? РП ЛТБКОЕК НЕТЕ РПЛБЪБМБУШ МЙ ИПЪСКЛБ?

— уЕЗПДОС ВЕЪ ЧБУ РТЙЫМБ УФБТХИБ Й У ОЕК ДПЮШ.

— лБЛБС ДПЮШ? х ОЕЕ ОЕФ ДПЮЕТЙ.

— б вПЗ ЕЕ ЪОБЕФ, ЛФП ПОБ, ЛПМЙ ОЕ ДПЮШ; ДБ ЧПО УФБТХИБ УЙДЙФ ФЕРЕТШ Ч УЧПЕК ИБФЕ.

с ЧЪПЫЕМ Ч МБЮХЦЛХ. рЕЮШ ВЩМБ ЦБТЛП ОБФПРМЕОБ, Й Ч ОЕК ЧБТЙМУС ПВЕД, ДПЧПМШОП ТПУЛПЫОЩК ДМС ВЕДОСЛПЧ. уФБТХИБ ОБ ЧУЕ НПЙ ЧПРТПУЩ ПФЧЕЮБМБ, ЮФП ПОБ ЗМХИБС, ОЕ УМЩЫЙФ. юФП ВЩМП У ОЕК ДЕМБФШ? с ПВТБФЙМУС Л УМЕРПНХ, ЛПФПТЩК УЙДЕМ РЕТЕД РЕЮША Й РПДЛМБДЩЧБМ Ч ПЗПОШ ИЧПТПУФ. «оХ-ЛБ, УМЕРПК ЮЕТФЕОПЛ, — УЛБЪБМ С, ЧЪСЧ ЕЗП ЪБ ХИП, — ЗПЧПТЙ, ЛХДБ ФЩ ОПЮША ФБУЛБМУС У ХЪМПН, Б?» чДТХЗ НПК УМЕРПК ЪБРМБЛБМ, ЪБЛТЙЮБМ, ЪБПИБМ: «лХДЩ С ИПДЙЧ?.. ОЙЛХДЩ ОЕ ИПДЙЧ... У ХЪМПН? СЛЙН ХЪМПН?» уФБТХИБ ОБ ЬФПФ ТБЪ ХУМЩЫБМБ Й УФБМБ ЧПТЮБФШ: «чПФ ЧЩДХНЩЧБАФ, ДБ ЕЭЕ ОБ ХВПЗПЗП! ЪБ ЮФП ЧЩ ЕЗП? ЮФП ПО ЧБН УДЕМБМ?» нОЕ ЬФП ОБДПЕМП, Й С ЧЩЫЕМ, ФЧЕТДП ТЕЫЙЧЫЙУШ ДПУФБФШ ЛМАЮ ЬФПК ЪБЗБДЛЙ.

с ЪБЧЕТОХМУС Ч ВХТЛХ Й УЕМ Х ЪБВПТБ ОБ ЛБНЕОШ, РПЗМСДЩЧБС ЧДБМШ; РЕТЕДП НОПК ФСОХМПУШ ОПЮОПА ВХТЕА ЧЪЧПМОПЧБООПЕ НПТЕ, Й ПДОППВТБЪОЩК ЫХН ЕЗП, РПДПВОЩК ТПРПФХ ЪБУЩРБАЭЕЗПУС ЗПТПДБ, ОБРПНОЙМ НОЕ УФБТЩЕ ЗПДЩ, РЕТЕОЕУ НПЙ НЩУМЙ ОБ УЕЧЕТ, Ч ОБЫХ ИПМПДОХА УФПМЙГХ. чПМОХЕНЩК ЧПУРПНЙОБОЙСНЙ, С ЪБВЩМУС... фБЛ РТПЫМП ПЛПМП ЮБУБ, НПЦЕФ ВЩФШ Й ВПМЕЕ... чДТХЗ ЮФП-ФП РПИПЦЕЕ ОБ РЕУОА РПТБЪЙМП НПК УМХИ. фПЮОП, ЬФП ВЩМБ РЕУОС, Й ЦЕОУЛЙК, УЧЕЦЙК ЗПМПУПЛ, — ОП ПФЛХДБ?.. рТЙУМХЫЙЧБАУШ — ОБРЕЧ УФБТЙООЩК, ФП РТПФСЦОЩК Й РЕЮБМШОЩК, ФП ВЩУФТЩК Й ЦЙЧПК. пЗМСДЩЧБАУШ — ОЙЛПЗП ОЕФ ЛТХЗПН; РТЙУМХЫЙЧБАУШ УОПЧБ — ЪЧХЛЙ ЛБЛ ВХДФП РБДБАФ У ОЕВБ. с РПДОСМ ЗМБЪБ: ОБ ЛТЩЫЕ ИБФЩ НПЕК УФПСМБ ДЕЧХЫЛБ Ч РПМПУБФПН РМБФШЕ У ТБУРХЭЕООЩНЙ ЛПУБНЙ, ОБУФПСЭБС ТХУБМЛБ. ъБЭЙФЙЧ ЗМБЪБ МБДПОША ПФ МХЮЕК УПМОГБ, ПОБ РТЙУФБМШОП ЧУНБФТЙЧБМБУШ Ч ДБМШ, ФП УНЕСМБУШ Й ТБУУХЦДБМБ УБНБ У УПВПК, ФП ЪБРЕЧБМБ УОПЧБ РЕУОА.

с ЪБРПНОЙМ ЬФХ РЕУОА ПФ УМПЧБ ДП УМПЧБ: лБЛ РП ЧПМШОПК ЧПМАЫЛЕ —
рП ЪЕМЕОХ НПТА,
иПДСФ ЧУЕ ЛПТБВМЙЛЙ
вЕМПРБТХУОЙЛЙ.
рТПНЕЦ ФЕИ ЛПТБВМЙЛПЧ
нПС МПДПЮЛБ,
мПДЛБ ОЕУОБЭЕООБС,
дЧХИЧЕУЕМШОБС.
вХТС МШ ТБЪЩЗТБЕФУС —
уФБТЩЕ ЛПТБВМЙЛЙ
рТЙРПДЩНХФ ЛТЩМЩЫЛЙ,
рП НПТА ТБЪНЕЮХФУС.
уФБОХ НПТА ЛМБОСФШУС
с ОЙЪЕИПОШЛП:
«хЦ ОЕ ФТПОШ ФЩ, ЪМПЕ НПТЕ,
нПА МПДПЮЛХ:
чЕЪЕФ НПС МПДПЮЛБ
чЕЭЙ ДТБЗПГЕООЩЕ.
рТБЧЙФ ЕА Ч ФЕНОХ ОПЮШ
вХКОБС ЗПМПЧХЫЛБ».

нОЕ ОЕЧПМШОП РТЙЫМП ОБ НЩУМШ, ЮФП ОПЮША С УМЩЫБМ ФПФ ЦЕ ЗПМПУ; С ОБ НЙОХФХ ЪБДХНБМУС, Й ЛПЗДБ УОПЧБ РПУНПФТЕМ ОБ ЛТЩЫХ, ДЕЧХЫЛЙ ФБН ХЦ ОЕ ВЩМП. чДТХЗ ПОБ РТПВЕЦБМБ НЙНП НЕОС, ОБРЕЧБС ЮФП-ФП ДТХЗПЕ, Й, РПЭЕМЛЙЧБС РБМШГБНЙ, ЧВЕЦБМБ Л УФБТХИЕ, Й ФХФ ОБЮБМУС НЕЦДХ ОЙНЙ УРПТ. уФБТХИБ УЕТДЙМБУШ, ПОБ ЗТПНЛП ИПИПФБМБ. й ЧПФ ЧЙЦХ, ВЕЦЙФ ПРСФШ ЧРТЙРТЩЦЛХ НПС ХОДЙОБ: РПТБЧОСЧЫЙУШ УП НОПК, ПОБ ПУФБОПЧЙМБУШ Й РТЙУФБМШОП РПУНПФТЕМБ НОЕ Ч ЗМБЪБ, ЛБЛ ВХДФП ХДЙЧМЕООБС НПЙН РТЙУХФУФЧЙЕН; РПФПН ОЕВТЕЦОП ПВЕТОХМБУШ Й ФЙИП РПЫМБ Л РТЙУФБОЙ. ьФЙН ОЕ ЛПОЮЙМПУШ: ГЕМЩК ДЕОШ ПОБ ЧЕТФЕМБУШ ПЛПМП НПЕК ЛЧБТФЙТЩ; РЕОШЕ Й РТЩЗБОШЕ ОЕ РТЕЛТБЭБМЙУШ ОЙ ОБ НЙОХФХ. уФТБООПЕ УХЭЕУФЧП! оБ МЙГЕ ЕЕ ОЕ ВЩМП ОЙЛБЛЙИ РТЙЪОБЛПЧ ВЕЪХНЙС; ОБРТПФЙЧ, ЗМБЪБ ЕЕ У ВПКЛПА РТПОЙГБФЕМШОПУФША ПУФБОБЧМЙЧБМЙУШ ОБ НОЕ, Й ЬФЙ ЗМБЪБ, ЛБЪБМПУШ, ВЩМЙ ПДБТЕОЩ ЛБЛПА-ФП НБЗОЕФЙЮЕУЛПА ЧМБУФША, Й ЧУСЛЙК ТБЪ ПОЙ ЛБЛ ВХДФП ВЩ ЦДБМЙ ЧПРТПУБ. оП ФПМШЛП С ОБЮЙОБМ ЗПЧПТЙФШ, ПОБ ХВЕЗБМБ, ЛПЧБТОП ХМЩВБСУШ.

тЕЫЙФЕМШОП, С ОЙЛПЗДБ РПДПВОПК ЦЕОЭЙОЩ ОЕ ЧЙДЩЧБМ. пОБ ВЩМБ ДБМЕЛП ОЕ ЛТБУБЧЙГБ, ОП С ЙНЕА УЧПЙ РТЕДХВЕЦДЕОЙС ФБЛЦЕ Й ОБУЮЕФ ЛТБУПФЩ. ч ОЕК ВЩМП НОПЗП РПТПДЩ... РПТПДБ Ч ЦЕОЭЙОБИ, ЛБЛ Й Ч МПЫБДСИ, ЧЕМЙЛПЕ ДЕМП; ЬФП ПФЛТЩФЙЕ РТЙОБДМЕЦЙФ аОПК жТБОГЙЙ. пОБ, ФП ЕУФШ РПТПДБ, Б ОЕ аОБС жТБОГЙС , ВПМШЫЕА ЮБУФША ЙЪПВМЙЮБЕФУС Ч РПУФХРЙ, Ч ТХЛБИ Й ОПЗБИ; ПУПВЕООП ОПУ НОПЗП ЪОБЮЙФ. рТБЧЙМШОЩК ОПУ Ч тПУУЙЙ ТЕЦЕ НБМЕОШЛПК ОПЦЛЙ. нПЕК РЕЧХОШЕ ЛБЪБМПУШ ОЕ ВПМЕЕ ЧПУЕНОБДГБФЙ МЕФ. оЕПВЩЛОПЧЕООБС ЗЙВЛПУФШ ЕЕ УФБОБ, ПУПВЕООПЕ, ЕК ФПМШЛП УЧПКУФЧЕООПЕ ОБЛМПОЕОЙЕ ЗПМПЧЩ, ДМЙООЩЕ ТХУЩЕ ЧПМПУЩ, ЛБЛПК-ФП ЪПМПФЙУФЩК ПФМЙЧ ЕЕ УМЕЗЛБ ЪБЗПТЕМПК ЛПЦЙ ОБ ЫЕЕ Й РМЕЮБИ Й ПУПВЕООП РТБЧЙМШОЩК ОПУ — ЧУЕ ЬФП ВЩМП ДМС НЕОС ПВЧПТПЦЙФЕМШОП. иПФС Ч ЕЕ ЛПУЧЕООЩИ ЧЪЗМСДБИ С ЮЙФБМ ЮФП-ФП ДЙЛПЕ Й РПДПЪТЙФЕМШОПЕ, ИПФС Ч ЕЕ ХМЩВЛЕ ВЩМП ЮФП-ФП ОЕПРТЕДЕМЕООПЕ, ОП ФБЛПЧБ УЙМБ РТЕДХВЕЦДЕОЙК: РТБЧЙМШОЩК ОПУ УЧЕМ НЕОС У ХНБ; С ЧППВТБЪЙМ, ЮФП ОБЫЕМ зЕФЕЧХ нЙОШПОХ , ЬФП РТЙЮХДМЙЧПЕ УПЪДБОЙЕ ЕЗП ОЕНЕГЛПЗП ЧППВТБЦЕОЙС, — Й ФПЮОП, НЕЦДХ ЙНЙ ВЩМП НОПЗП УИПДУФЧБ: ФЕ ЦЕ ВЩУФТЩЕ РЕТЕИПДЩ ПФ ЧЕМЙЮБКЫЕЗП ВЕУРПЛПКУФЧБ Л РПМОПК ОЕРПДЧЙЦОПУФЙ, ФЕ ЦЕ ЪБЗБДПЮОЩЕ ТЕЮЙ, ФЕ ЦЕ РТЩЦЛЙ, УФТБООЩЕ РЕУОЙ.

рПД ЧЕЮЕТ, ПУФБОПЧЙЧ ЕЕ Ч ДЧЕТСИ, С ЪБЧЕМ У ОЕА УМЕДХАЭЙК ТБЪЗПЧПТ.

— «уЛБЦЙ-ЛБ НОЕ, ЛТБУБЧЙГБ, — УРТПУЙМ С, — ЮФП ФЩ ДЕМБМБ УЕЗПДОС ОБ ЛТПЧМЕ?» — «б УНПФТЕМБ, ПФЛХДБ ЧЕФЕТ ДХЕФ». — «ъБЮЕН ФЕВЕ?» — «пФЛХДБ ЧЕФЕТ, ПФФХДБ Й УЮБУФШЕ». — «юФП ЦЕ? ТБЪЧЕ ФЩ РЕУОЕА ЪБЪЩЧБМБ УЮБУФШЕ?» — «зДЕ РПЕФУС, ФБН Й УЮБУФМЙЧЙФУС». — «б ЛБЛ ОЕТБЧОП ОБРПЕЫШ УЕВЕ ЗПТЕ?» — «оХ ЮФП Ц? ЗДЕ ОЕ ВХДЕФ МХЮЫЕ, ФБН ВХДЕФ ИХЦЕ, Б ПФ ИХДБ ДП ДПВТБ ПРСФШ ОЕДБМЕЛП». — «лФП ЦЕ ФЕВС ЧЩХЮЙМ ЬФХ РЕУОА?» — «оЙЛФП ОЕ ЧЩХЮЙМ; ЧЪДХНБЕФУС — ЪБРПА; ЛПНХ ХУМЩИБФШ, ФП ХУМЩЫЙФ; Б ЛПНХ ОЕ ДПМЦОП УМЩЫБФШ, ФПФ ОЕ РПКНЕФ». — «б ЛБЛ ФЕВС ЪПЧХФ, НПС РЕЧХОШС?» — «лФП ЛТЕУФЙМ, ФПФ ЪОБЕФ». — «б ЛФП ЛТЕУФЙМ?» — «рПЮЕНХ С ЪОБА?» — «ьЛБС УЛТЩФОБС! Б ЧПФ С ЛПЕ-ЮФП РТП ФЕВС ХЪОБМ». (пОБ ОЕ ЙЪНЕОЙМБУШ Ч МЙГЕ, ОЕ РПЫЕЧЕМШОХМБ ЗХВБНЙ, ЛБЛ ВХДФП ОЕ ПВ ОЕК ДЕМП). «с ХЪОБМ, ЮФП ФЩ ЧЮЕТБ ОПЮША ИПДЙМБ ОБ ВЕТЕЗ». й ФХФ С ПЮЕОШ ЧБЦОП РЕТЕУЛБЪБМ ЕК ЧУЕ, ЮФП ЧЙДЕМ, ДХНБС УНХФЙФШ ЕЕ — ОЙНБМП! пОБ ЪБИПИПФБМБ ЧП ЧУЕ ЗПТМП. «нОПЗП ЧЙДЕМЙ, ДБ НБМП ЪОБЕФЕ, ФБЛ ДЕТЦЙФЕ РПД ЪБНПЮЛПН». — «б ЕУМЙ В С, ОБРТЙНЕТ, ЧЪДХНБМ ДПОЕУФЙ ЛПНЕОДБОФХ?» — Й ФХФ С УДЕМБМ ПЮЕОШ УЕТШЕЪОХА, ДБЦЕ УФТПЗХА НЙОХ. пОБ ЧДТХЗ РТЩЗОХМБ, ЪБРЕМБ Й УЛТЩМБУШ, ЛБЛ РФЙЮЛБ, ЧЩРХЗОХФБС ЙЪ ЛХУФБТОЙЛБ. рПУМЕДОЙЕ НПЙ УМПЧБ ВЩМЙ ЧПЧУЕ ОЕ Х НЕУФБ, С ФПЗДБ ОЕ РПДПЪТЕЧБМ ЙИ ЧБЦОПУФЙ, ОП ЧРПУМЕДУФЧЙЙ ЙНЕМ УМХЮБК Ч ОЙИ ТБУЛБСФШУС.

фПМШЛП ЮФП УНЕТЛБМПУШ, С ЧЕМЕМ ЛБЪБЛХ ОБЗТЕФШ ЮБКОЙЛ РП-РПИПДОПНХ, ЪБУЧЕФЙМ УЧЕЮХ Й УЕМ Х УФПМБ, РПЛХТЙЧБС ЙЪ ДПТПЦОПК ФТХВЛЙ. хЦ С ЪБЛБОЮЙЧБМ ЧФПТПК УФБЛБО ЮБС, ЛБЛ ЧДТХЗ ДЧЕТШ УЛТЩРОХМБ, МЕЗЛЙК ЫПТПИ РМБФШС Й ЫБЗПЧ РПУМЩЫБМУС ЪБ НОПК; С ЧЪДТПЗОХМ Й ПВЕТОХМУС, — ФП ВЩМБ ПОБ, НПС ХОДЙОБ! пОБ УЕМБ РТПФЙЧ НЕОС ФЙИП Й ВЕЪНПМЧОП Й ХУФТЕНЙМБ ОБ НЕОС ЗМБЪБ УЧПЙ, Й ОЕ ЪОБА РПЮЕНХ, ОП ЬФПФ ЧЪПТ РПЛБЪБМУС НОЕ ЮХДОП-ОЕЦЕО; ПО НОЕ ОБРПНОЙМ ПДЙО ЙЪ ФЕИ ЧЪЗМСДПЧ, ЛПФПТЩЕ Ч УФБТЩЕ ЗПДЩ ФБЛ УБНПЧМБУФОП ЙЗТБМЙ НПЕА ЦЙЪОША. пОБ, ЛБЪБМПУШ, ЦДБМБ ЧПРТПУБ, ОП С НПМЮБМ, РПМОЩК ОЕЙЪЯСУОЙНПЗП УНХЭЕОЙС. мЙГП ЕЕ ВЩМП РПЛТЩФП ФХУЛМПК ВМЕДОПУФША, ЙЪПВМЙЮБЧЫЕК ЧПМОЕОЙЕ ДХЫЕЧОПЕ; ТХЛБ ЕЕ ВЕЪ ГЕМЙ ВТПДЙМБ РП УФПМХ, Й С ЪБНЕФЙМ ОБ ОЕК МЕЗЛЙК ФТЕРЕФ; ЗТХДШ ЕЕ ФП ЧЩУПЛП РПДОЙНБМБУШ, ФП, ЛБЪБМПУШ, ПОБ ХДЕТЦЙЧБМБ ДЩИБОЙЕ. ьФБ ЛПНЕДЙС ОБЮЙОБМБ НЕОС ОБДПЕДБФШ, Й С ЗПФПЧ ВЩМ РТЕТЧБФШ НПМЮБОЙЕ УБНЩН РТПЪБЙЮЕУЛЙН ПВТБЪПН, ФП ЕУФШ РТЕДМПЦЙФШ ЕК УФБЛБО ЮБС, ЛБЛ ЧДТХЗ ПОБ ЧУЛПЮЙМБ, ПВЧЙМБ ТХЛБНЙ НПА ЫЕА, Й ЧМБЦОЩК, ПЗОЕООЩК РПГЕМХК РТПЪЧХЮБМ ОБ ЗХВБИ НПЙИ. ч ЗМБЪБИ Х НЕОС РПФЕНОЕМП, ЗПМПЧБ ЪБЛТХЦЙМБУШ, С УЦБМ ЕЕ Ч НПЙИ ПВЯСФЙСИ УП ЧУЕА УЙМПА АОПЫЕУЛПК УФТБУФЙ, ОП ПОБ, ЛБЛ ЪНЕС, УЛПМШЪОХМБ НЕЦДХ НПЙНЙ ТХЛБНЙ, ЫЕРОХЧ НОЕ ОБ ХИП: «оЩОЮЕ ОПЮША, ЛБЛ ЧУЕ ХУОХФ, ЧЩИПДЙ ОБ ВЕТЕЗ», — Й УФТЕМПА ЧЩУЛПЮЙМБ ЙЪ ЛПНОБФЩ. ч УЕОСИ ПОБ ПРТПЛЙОХМБ ЮБКОЙЛ Й УЧЕЮХ, УФПСЧЫХА ОБ РПМХ. «ьЛПК ВЕУ-ДЕЧЛБ!» — ЪБЛТЙЮБМ ЛБЪБЛ, ТБУРПМПЦЙЧЫЙКУС ОБ УПМПНЕ Й НЕЮФБЧЫЙК УПЗТЕФШУС ПУФБФЛБНЙ ЮБС. фПМШЛП ФХФ С ПРПНОЙМУС.

юБУБ ЮЕТЕЪ ДЧБ, ЛПЗДБ ЧУЕ ОБ РТЙУФБОЙ ХНПМЛМП, С ТБЪВХДЙМ УЧПЕЗП ЛБЪБЛБ. «еУМЙ С ЧЩУФТЕМА ЙЪ РЙУФПМЕФБ, — УЛБЪБМ С ЕНХ, — ФП ВЕЗЙ ОБ ВЕТЕЗ». пО ЧЩРХЮЙМ ЗМБЪБ Й НБЫЙОБМШОП ПФЧЕЮБМ: «уМХЫБА, ЧБЫЕ ВМБЗПТПДЙЕ». с ЪБФЛОХМ ЪБ РПСУ РЙУФПМЕФ Й ЧЩЫЕМ. пОБ ДПЦЙДБМБУШ НЕОС ОБ ЛТБА УРХУЛБ; ЕЕ ПДЕЦДБ ВЩМБ ВПМЕЕ ОЕЦЕМЙ МЕЗЛБС, ОЕВПМШЫПК РМБФПЛ ПРПСУЩЧБМ ЕЕ ЗЙВЛЙК УФБО.

«йДЙФЕ ЪБ НОПК!» — УЛБЪБМБ ПОБ, ЧЪСЧ НЕОС ЪБ ТХЛХ, Й НЩ УФБМЙ УРХУЛБФШУС. оЕ РПОЙНБА, ЛБЛ С ОЕ УМПНЙМ УЕВЕ ЫЕЙ; ЧОЙЪХ НЩ РПЧЕТОХМЙ ОБРТБЧП Й РПЫМЙ РП ФПК ЦЕ ДПТПЗЕ, ЗДЕ ОБЛБОХОЕ С УМЕДПЧБМ ЪБ УМЕРЩН. нЕУСГ ЕЭЕ ОЕ ЧУФБЧБМ, Й ФПМШЛП ДЧЕ ЪЧЕЪДПЮЛЙ, ЛБЛ ДЧБ УРБУЙФЕМШОЩЕ НБСЛБ, УЧЕТЛБМЙ ОБ ФЕНОП-УЙОЕН УЧПДЕ. фСЦЕМЩЕ ЧПМОЩ НЕТОП Й ТПЧОП ЛБФЙМЙУШ ПДОБ ЪБ ДТХЗПК, ЕДЧБ РТЙРПДЩНБС ПДЙОПЛХА МПДЛХ, РТЙЮБМЕООХА Л ВЕТЕЗХ. «чЪПКДЕН Ч МПДЛХ», — УЛБЪБМБ НПС УРХФОЙГБ; С ЛПМЕВБМУС, С ОЕ ПИПФОЙЛ ДП УЕОФЙНЕОФБМШОЩИ РТПЗХМПЛ РП НПТА; ОП ПФУФХРБФШ ВЩМП ОЕ ЧТЕНС. пОБ РТЩЗОХМБ Ч МПДЛХ, С ЪБ ОЕК, Й ОЕ ХУРЕМ ЕЭЕ ПРПНОЙФШУС, ЛБЛ ЪБНЕФЙМ, ЮФП НЩ РМЩЧЕН. «юФП ЬФП ЪОБЮЙФ?» — УЛБЪБМ С УЕТДЙФП. «ьФП ЪОБЮЙФ, — ПФЧЕЮБМБ ПОБ, УБЦБС НЕОС ОБ УЛБНША Й ПВЧЙЧ НПК УФБО ТХЛБНЙ, — ЬФП ЪОБЮЙФ, ЮФП С ФЕВС МАВМА...» й ЭЕЛБ ЕЕ РТЙЦБМБУШ Л НПЕК, Й РПЮХЧУФЧПЧБМ ОБ МЙГЕ НПЕН ЕЕ РМБНЕООПЕ ДЩИБОЙЕ. чДТХЗ ЮФП-ФП ЫХНОП ХРБМП Ч ЧПДХ: С ИЧБФШ ЪБ РПСУ — РЙУФПМЕФБ ОЕФ. п, ФХФ ХЦБУОПЕ РПДПЪТЕОЙЕ ЪБЛТБМПУШ НОЕ Ч ДХЫХ, ЛТПЧШ ИМЩОХМБ НОЕ Ч ЗПМПЧХ!. пЗМСДЩЧБАУШ — НЩ ПФ ВЕТЕЗБ ПЛПМП РСФЙДЕУСФЙ УБЦЕО, Б С ОЕ ХНЕА РМБЧБФШ! иПЮХ ЕЕ ПФФПМЛОХФШ ПФ УЕВС — ПОБ ЛБЛ ЛПЫЛБ ЧГЕРЙМБУШ Ч НПА ПДЕЦДХ, Й ЧДТХЗ УЙМШОЩК ФПМЮПЛ ЕДЧБ ОЕ УВТПУЙМ НЕОС Ч НПТЕ. мПДЛБ ЪБЛБЮБМБУШ, ОП С УРТБЧЙМУС, Й НЕЦДХ ОБНЙ ОБЮБМБУШ ПФЮБСООБС ВПТШВБ; ВЕЫЕОУФЧП РТЙДБЧБМП НОЕ УЙМЩ, ОП С УЛПТП ЪБНЕФЙМ, ЮФП ХУФХРБА НПЕНХ РТПФЙЧОЙЛХ Ч МПЧЛПУФЙ... «юЕЗП ФЩ ИПЮЕЫШ?» — ЪБЛТЙЮБМ С, ЛТЕРЛП УЦБЧ ЕЕ НБМЕОШЛЙЕ ТХЛЙ; РБМШГЩ ЕЕ ИТХУФЕМЙ, ОП ПОБ ОЕ ЧУЛТЙЛОХМБ: ЕЕ ЪНЕЙОБС ОБФХТБ ЧЩДЕТЦБМБ ЬФХ РЩФЛХ.

«фЩ ЧЙДЕМ, — ПФЧЕЮБМБ ПОБ, — ФЩ ДПОЕУЕЫШ!» — Й УЧЕТИЯЕУФЕУФЧЕООЩН ХУЙМЙЕН РПЧБМЙМБ НЕОС ОБ ВПТФ; НЩ ПВБ РП РПСУ УЧЕУЙМЙУШ ЙЪ МПДЛЙ, ЕЕ ЧПМПУЩ ЛБУБМЙУШ ЧПДЩ: НЙОХФБ ВЩМБ ТЕЫЙФЕМШОБС. с ХРЕТУС ЛПМЕОЛПА Ч ДОП, УИЧБФЙМ ЕЕ ПДОПК ТХЛПК ЪБ ЛПУХ, ДТХЗПК ЪБ ЗПТМП, ПОБ ЧЩРХУФЙМБ НПА ПДЕЦДХ, Й С НЗОПЧЕООП УВТПУЙМ ЕЕ Ч ЧПМОЩ.

вЩМП ХЦЕ ДПЧПМШОП ФЕНОП; ЗПМПЧБ ЕЕ НЕМШЛОХМБ ТБЪБ ДЧБ УТЕДЙ НПТУЛПК РЕОЩ, Й ВПМШЫЕ С ОЙЮЕЗП ОЕ ЧЙДБМ...

оБ ДОЕ МПДЛЙ С ОБЫЕМ РПМПЧЙОХ УФБТПЗП ЧЕУМБ Й ЛПЕ-ЛБЛ, РПУМЕ ДПМЗЙИ ХУЙМЙК, РТЙЮБМЙМ Л РТЙУФБОЙ. рТПВЙТБСУШ ВЕТЕЗПН Л УЧПЕК ИБФЕ, С ОЕЧПМШОП ЧУНБФТЙЧБМУС Ч ФХ УФПТПОХ, ЗДЕ ОБЛБОХОЕ УМЕРПК ДПЦЙДБМУС ОПЮОПЗП РМПЧГБ; МХОБ ХЦЕ ЛБФЙМБУШ РП ОЕВХ, Й НОЕ РПЛБЪБМПУШ, ЮФП ЛФП-ФП Ч ВЕМПН УЙДЕМ ОБ ВЕТЕЗХ; С РПДЛТБМУС, РПДУФТЕЛБЕНЩК МАВПРЩФУФЧПН, Й РТЙМЕЗ Ч ФТБЧЕ ОБД ПВТЩЧПН ВЕТЕЗБ; ЧЩУХОХЧ ОЕНОПЗП ЗПМПЧХ, С НПЗ ИПТПЫП ЧЙДЕФШ У ХФЕУБ ЧУЕ, ЮФП ЧОЙЪХ ДЕМБМПУШ, Й ОЕ ПЮЕОШ ХДЙЧЙМУС, Б РПЮФЙ ПВТБДПЧБМУС, ХЪОБЧ НПА ТХУБМЛХ. пОБ ЧЩЦЙНБМБ НПТУЛХА РЕОХ ЙЪ ДМЙООЩИ ЧПМПУ УЧПЙИ; НПЛТБС ТХВБЫЛБ ПВТЙУПЧЩЧБМБ ЗЙВЛЙК УФБО ЕЕ Й ЧЩУПЛХА ЗТХДШ. уЛПТП РПЛБЪБМБУШ ЧДБМЙ МПДЛБ, ВЩУФТП РТЙВМЙЪЙМБУШ ПОБ; ЙЪ ОЕЕ, ЛБЛ ОБЛБОХОЕ, ЧЩЫЕМ ЮЕМПЧЕЛ Ч ФБФБТУЛПК ЫБРЛЕ, ОП УФТЙЦЕО ПО ВЩМ РП-ЛБЪБГЛЙ, Й ЪБ ТЕНЕООЩН РПСУПН ЕЗП ФПТЮБМ ВПМШЫПК ОПЦ. «сОЛП, — УЛБЪБМБ ПОБ, — ЧУЕ РТПРБМП!» рПФПН ТБЪЗПЧПТ ЙИ РТПДПМЦБМУС ФБЛ ФЙИП, ЮФП С ОЙЮЕЗП ОЕ НПЗ ТБУУМЩЫБФШ. «б ЗДЕ ЦЕ УМЕРПК?» — УЛБЪБМ ОБЛПОЕГ сОЛП, ЧПЪЧЩУС ЗПМПУ. «с ЕЗП РПУМБМБ», — ВЩМ ПФЧЕФ. юЕТЕЪ ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ СЧЙМУС Й УМЕРПК, ФБЭБ ОБ УРЙОЕ НЕЫПЛ, ЛПФПТЩК РПМПЦЙМЙ Ч МПДЛХ.

— рПУМХЫБК, УМЕРПК! — УЛБЪБМ сОЛП, — ФЩ ВЕТЕЗЙ ФП НЕУФП... ЪОБЕЫШ? ФБН ВПЗБФЩЕ ФПЧБТЩ... УЛБЦЙ (ЙНЕОЙ С ОЕ ТБУУМЩЫБМ), ЮФП С ЕНХ ВПМШЫЕ ОЕ УМХЗБ; ДЕМБ РПЫМЙ ИХДП, ПО НЕОС ВПМШЫЕ ОЕ ХЧЙДЙФ; ФЕРЕТШ ПРБУОП; РПЕДХ ЙУЛБФШ ТБВПФЩ Ч ДТХЗПН НЕУФЕ, Б ЕНХ ХЦ ФБЛПЗП ХДБМШГБ ОЕ ОБКФЙ. дБ УЛБЦЙ, ЛБВЩ ПО РПМХЮЫЕ РМБФЙМ ЪБ ФТХДЩ, ФБЛ Й сОЛП ВЩ ЕЗП ОЕ РПЛЙОХМ; Б НОЕ ЧЕЪДЕ ДПТПЗБ, ЗДЕ ФПМШЛП ЧЕФЕТ ДХЕФ Й НПТЕ ЫХНЙФ! — рПУМЕ ОЕЛПФПТПЗП НПМЮБОЙС сОЛП РТПДПМЦБМ:

— пОБ РПЕДЕФ УП НОПА; ЕК ОЕМШЪС ЪДЕУШ ПУФБЧБФШУС; Б УФБТХИЕ УЛБЦЙ, ЮФП, ДЕУЛБФШ. РПТБ ХНЙТБФШ, ЪБЦЙМБУШ, ОБДП ЪОБФШ Й ЮЕУФШ. оБУ ЦЕ ВПМШЫЕ ОЕ ХЧЙДЙФ.

— б С? — УЛБЪБМ УМЕРПК ЦБМПВОЩН ЗПМПУПН.

— оБ ЮФП НОЕ ФЕВС? — ВЩМ ПФЧЕФ.

нЕЦДХ ФЕН НПС ХОДЙОБ ЧУЛПЮЙМБ Ч МПДЛХ Й НБИОХМБ ФПЧБТЙЭХ ТХЛПА; ПО ЮФП-ФП РПМПЦЙМ УМЕРПНХ Ч ТХЛХ, РТЙНПМЧЙЧ: «оБ, ЛХРЙ УЕВЕ РТСОЙЛПЧ». — «фПМШЛП?» — УЛБЪБМ УМЕРПК. — «оХ, ЧПФ ФЕВЕ ЕЭЕ», — Й ХРБЧЫБС НПОЕФБ ЪБЪЧЕОЕМБ, ХДБТСУШ П ЛБНЕОШ. уМЕРПК ЕЕ ОЕ РПДОСМ. сОЛП УЕМ Ч МПДЛХ, ЧЕФЕТ ДХМ ПФ ВЕТЕЗБ, ПОЙ РПДОСМЙ НБМЕОШЛЙК РБТХУ Й ВЩУФТП РПОЕУМЙУШ. дПМЗП РТЙ УЧЕФЕ НЕУСГБ НЕМШЛБМ РБТХУ НЕЦДХ ФЕНОЩИ ЧПМО; УМЕРПК НБМШЮЙЛ ФПЮОП РМБЛБМ, ДПМЗП, ДПМЗП... нОЕ УФБМП ЗТХУФОП. й ЪБЮЕН ВЩМП УХДШВЕ ЛЙОХФШ НЕОС Ч НЙТОЩК ЛТХЗ ЮЕУФОЩИ ЛПОФТБВБОДЙУФПЧ? лБЛ ЛБНЕОШ, ВТПЫЕООЩК Ч ЗМБДЛЙК ЙУФПЮОЙЛ, С ЧУФТЕЧПЦЙМ ЙИ УРПЛПКУФЧЙЕ Й, ЛБЛ ЛБНЕОШ, ЕДЧБ УБН ОЕ РПЫЕМ ЛП ДОХ!

с ЧПЪЧТБФЙМУС ДПНПК. ч УЕОСИ ФТЕЭБМБ ДПЗПТЕЧЫБС УЧЕЮБ Ч ДЕТЕЧСООПК ФБТЕМЛЕ, Й ЛБЪБЛ НПК, ЧПРТЕЛЙ РТЙЛБЪБОЙА, УРБМ ЛТЕРЛЙН УОПН, ДЕТЦБ ТХЦШЕ ПВЕЙНЙ ТХЛБНЙ. с ЕЗП ПУФБЧЙМ Ч РПЛПЕ, ЧЪСМ УЧЕЮХ Й РПЫЕМ Ч ИБФХ. хЧЩ! НПС ЫЛБФХМЛБ, ЫБЫЛБ У УЕТЕВТСОПК ПРТБЧПК, ДБЗЕУФБОУЛЙК ЛЙОЦБМ — РПДБТПЛ РТЙСФЕМС — ЧУЕ ЙУЮЕЪМП. фХФ-ФП С ДПЗБДБМУС, ЛБЛЙЕ ЧЕЭЙ ФБЭЙМ РТПЛМСФЩК УМЕРПК. тБЪВХДЙЧ ЛБЪБЛБ ДПЧПМШОП ОЕЧЕЦМЙЧЩН ФПМЮЛПН, С РПВТБОЙМ ЕЗП, РПУЕТДЙМУС, Б ДЕМБФШ ВЩМП ОЕЮЕЗП! й ОЕ УНЕЫОП МЙ ВЩМП ВЩ ЦБМПЧБФШУС ОБЮБМШУФЧХ, ЮФП УМЕРПК НБМШЮЙЛ НЕОС ПВПЛТБМ, Б ЧПУШНОБДГБФЙМЕФОСС ДЕЧХЫЛБ ЮХФШ-ЮХФШ ОЕ ХФПРЙМБ?

уМБЧБ вПЗХ, РПХФТХ СЧЙМБУШ ЧПЪНПЦОПУФШ ЕИБФШ, Й С ПУФБЧЙМ фБНБОШ. юФП УФБМПУШ У УФБТХИПК Й У ВЕДОЩН УМЕРЩН — ОЕ ЪОБА. дБ Й ЛБЛПЕ ДЕМП НОЕ ДП ТБДПУФЕК Й ВЕДУФЧЙК ЮЕМПЧЕЮЕУЛЙИ, НОЕ, УФТБОУФЧХАЭЕНХ ПЖЙГЕТХ, ДБ ЕЭЕ У РПДПТПЦОПК РП ЛБЪЕООПК ОБДПВОПУФЙ!..

лПОЕГ РЕТЧПК ЮБУФЙ.

Максим Максимыч – второстепенный персонаж романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». В статье приведена информация о персонаже из произведения, цитатная характеристика.

Полное имя

Не упоминается. Сам Максим Максимыч просил называть его именно так:

зовите меня просто Максим Максимыч, и, пожалуйста, – к чему эта полная форма?

Возраст

Он казался лет пятидесяти

Отношение к Печорину

По началу отеческое:

Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен.

– Что ты? что ты? Печорин?.. Ах, Боже мой!.. да не служил ли он на Кавказе?.. – воскликнул Максим Максимыч, дернув меня за рукав. У него в глазах сверкала радость.

Ведь сейчас прибежит!.. – сказал мне Максим Максимыч с торжествующим видом, – пойду за ворота его дожидаться…

таков уж был человек: что задумает, подавай; видно, в детстве был маменькой избалован…

его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя.

Но после встречи в главе «Максим Максимыч» разочарованное и обиженное:

Старик нахмурил брови… он был печален и сердит, хотя старался скрыть это.
– Забыть! – проворчал он, – я-то не забыл ничего… Ну, да бог с вами!.. Не так я думал с вами встретиться…

Да, – сказал он наконец, стараясь принять равнодушный вид, хотя слеза досады по временам сверкала на его ресницах, – конечно, мы были приятели, – ну, да что приятели в нынешнем веке!.. Что ему во мне?

Внешность Максима Максимыча

За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду.

Социальный статус

Штабс-капитан, давно служащий на Кавказе.

На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка

Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче, – отвечал он

Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне.

Дальнейшая судьба

Вероятно продолжил службу. Иного в романе не указано.

Личность Максима Максимыча

Максим Максимыч — очень положительный персонаж. Он по-отцовски относится к молодым, пытается научить их чему-нибудь.

Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький, (про Печорина)

«Эй, Азамат, не сносить тебе головы, – говорил я ему, яман будет твоя башка!»

Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо … что ты увез Бэлу… .

Славная была девочка, эта Бэла! Я к ней наконец так привык, как к дочери, и она меня любила.

Послушай, Бэла, ведь нельзя же ему век сидеть здесь как пришитому к твоей юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью, – походит, да и придет; а если ты будешь грустить, то скорей ему наскучишь.

О себе

не пью. … Я дал себе заклятье.

Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и, пожалуйста, – к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда в фуражке

Да, признаюсь, – сказал он потом, теребя усы, – мне стало досадно, что никогда ни одна женщина меня так не любила. (о любви Бэлы к Печерону)

Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и матери я лет двенадцать уж не имею известия, а запастись женой не догадался раньше, – так теперь уж, знаете, и не к лицу

Максим Максимыч часто рассуждает о жизни

Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!

– Конечно, по-ихнему, – сказал штабс-капитан, – он был совершенно прав. (о мести )

Да-с, и к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца.

Плохое дело в чужом пиру похмелье

"Герой нашего времени - 01"

Часть первая.

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь;

оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее на находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места;

что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы.

Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..

Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините.

Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить - это уж бог знает!

Часть первая

Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.

Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни.

Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.

Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, - а эта гора имеет около двух верст длины.

Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.

За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.

Мы с вами попутчики, кажется?

Он молча опять поклонился.

Вы, верно, едете в Ставрополь?

Так-с точно... с казенными вещами.

Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?

Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня.

Вы, верно, недавно на Кавказе?

С год, - отвечал я.

Он улыбнулся вторично.

Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места...

Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих...

Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!

А вы давно здесь служите?

Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче1, - отвечал он, приосанившись. - Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, - прибавил он, - и при нем получил два чина за дела против горцев.

А теперь вы?..

Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить?..

Я сказал ему.

Разговор этим кончился и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку;

но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.

Ведь этакий народ! - сказал он, - и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: "Офицер, дай на водку!" Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие...

До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика.

Завтра будет славная погода! - сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.

Что ж это? - спросил я.

Гуд-гора.

Ну так что ж?

Посмотрите, как курится.

И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки -

облаков, а на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном.

Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей. и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана...

Нам придется здесь ночевать, - сказал он с досадою, - в такую метель через горы не переедешь. Что? были ль обвалы на Крестовой? - спросил он извозчика.

Не было, господин, - отвечал осетин-извозчик, - а висит много, много.

За неимением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник - единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу.

Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие, мокрые ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую). Я не знал, куда деваться: тут блеют овцы, там ворчит собака. К счастью, в стороне блеснул тусклый свет и помог мне найти другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина довольно занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два закопченные столба, была полна народа. Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях. Нечего было делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро чайник зашипел приветливо.

Жалкие люди! - сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.

Преглупый народ! - отвечал он. - Поверите ли? ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!

А вы долго были в Чечне?

Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, -

Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее;

а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!..

А, чай, много с вами бывало приключений? - сказал я, подстрекаемый любопытством.

Как не бывать! бывало...

Тут он начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался. Мне страх хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку - желание, свойственное всем путешествующим и записывающим людям. Между тем чай поспел; я вытащил из чемодана два походных стаканчика, налил и поставил один перед ним. Он отхлебнул и сказал как будто про себя: "Да, бывало!" Это восклицание подало мне большие надежды. Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать;

им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет "здравствуйте" (потому что фельдфебель говорит "здравия желаю"). А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий, любопытный; каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают.

Не хотите ли подбавить рому? - сказал я своему собеседнику, - у меня есть белый из Тифлиса; теперь холодно.

Нет-с, благодарствуйте, не пью.

Что так?

Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно: другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка -

пропадший человек!

Услышав это, я почти потерял надежду.

Да вот хоть черкесы, - продолжал он, - как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнова князя был в гостях.

Как же это случилось?

Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой - этому скоро пять лет.

Раз, осенью пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у нас недавно. "Вы, верно, - спросил я его, - переведены сюда из России?" -

"Точно так, господин штабс-капитан", - отвечал он. Я взял его за руку и сказал: "Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно... ну да мы с вами будем жить по-приятельски... Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и, пожалуйста, - к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда в фуражке". Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.

А как его звали? - спросил я Максима Максимыча.

Его звали... Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут - а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один;

бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха... Да-с, с большими был странностями, и, должно быть, богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц!..

А долго он с вами жил? - спросил я опять.

Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!

Необыкновенные? - воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая.

А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости жил один мирной князь.

Сынишка его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездит: всякий день, бывало, то за тем, то за другим; и уж точно, избаловали мы его с Григорием Александровичем. А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо: ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога. А бывало, мы его вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. "Эй, Азамат, не сносить тебе головы, - говорил я ему, яман2 будет твоя башка!"

Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. "Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках", - сказал мне Григорий Александрович. "Погодите!" - отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме.

У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу. Нас приняли со всеми почестями и повели в кунацкую. Я, однако ж, не позабыл подметить, где поставили наших лошадей, знаете, для непредвидимого случая.

Как же у них празднуют свадьбу? - спросил я штабс-капитана.

Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом дарят молодых и всех их родственников, едят, пьют бузу; потом начинается джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию; потом, когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему сказать, бал. Бедный старичишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихнему ну, да вроде нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги одна против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором. Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему... как бы сказать?.. вроде комплимента.

А что ж такое она пропела, не помните ли?

Да, кажется, вот так: "Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду". Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ.

Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: "Ну что, какова?" - "Прелесть! - отвечал он. - А как ее зовут?" - "Ее зовут Бэлою", - отвечал я.

И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирной, не то, чтоб немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево, только никогда не торговался: что запросит, давай, - хоть зарежь, не уступит. Говорили про него, что он любит таскаться на Кубань с абреками, и, правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий... А уж ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, - и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все наездники и не раз пытались ее украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги -

струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на пятьдесят верст; а уж выезжена - как собака бегает за хозяином, голос даже его знала!

Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..

В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга. "Недаром на нем эта кольчуга, - подумал я, - уж он, верно, что-нибудь замышляет".

Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться. Ночь уж ложилась на горы, и туман начинал бродить по ущельям.

Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: "Якши тхе, чек якши!"3

Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. "О чем они тут толкуют? - подумал я, - уж не о моей ли лошадке?" Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.

Славная у тебя лошадь! - говорил Азамат, - если бы я был хозяин в доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!

"А! Казбич!" - подумал я и вспомнил кольчугу.

Да, - отвечал Казбич после некоторого молчания, - в целой Кабарде не найдешь такой. Раз, - это было за Тереком, - я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда. За мной неслись четыре казака; уж я слышал за собою крики гяуров, и передо мною был густой лес. Прилег я на седло, поручил себе аллаху и в первый раз в жизни оскорбил коня ударом плети. Как птица нырнул он между ветвями; острые колючки рвали мою одежду, сухие сучья карагача били меня по лицу. Конь мой прыгал через пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы мне его бросить у опушки и скрыться в лесу пешком, да жаль было с ним расстаться, - и пророк вознаградил меня. Несколько пуль провизжало над моей головою; я уж слышал, как спешившиеся казаки бежали по следам... Вдруг передо мною рытвина глубокая; скакун мой призадумался - и прыгнул. Задние его копыта оборвались с противного берега, и он повис на передних ногах; я бросил поводья и полетел в овраг; это спасло моего коня: он выскочил. Казаки все это видели, только ни один не спустился меня искать: они, верно, думали, что я убился до смерти, и я слышал, как они бросились ловить моего коня. Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, - смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжают из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагез; все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться. Через несколько мгновений поднимаю их - и вижу: мой Карагез летит, развевая хвост, вольный как ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи на измученных конях. Валлах! это правда, истинная правда! До поздней ночи я сидел в своем овраге. Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я узнал голос моего Карагеза; это был он, мой товарищ!.. С тех пор мы не разлучались.

И слышно было, как он трепал рукою по гладкой шее своего скакуна, давая ему разные нежные названия.

Если б у меня был табун в тысячу кобыл, - сказал Азамат, - то отдал бы тебе весь за твоего Карагеза.

Йок4, не хочу, - отвечал равнодушно Казбич.

Послушай, Казбич, - говорил, ласкаясь к нему, Азамат, - ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, - а шашка его настоящая гурда: приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга -

такая, как твоя, нипочем.

Казбич молчал.

В первый раз, как я увидел твоего коня, - продолжал Азамат, когда он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все мне опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я с презрением, стыдно было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить.

Я умру, Казбич, если ты мне не продашь его! - сказал Азамат дрожащим голосом.

Мне послышалось, что он заплакал: а надо вам сказать, что Азамат был преупрямый мальчишка, и ничем, бывало, у него слез не выбьешь, даже когда он был помоложе.

В ответ на его слезы послышалось что-то вроде смеха.

Хочешь, дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул, - и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?

Долго, долго молчал Казбич; наконец вместо ответа он затянул старинную песню вполголоса:5

Много красавиц в аулах у нас, Звезды сияют во мраке их глаз.

Сладко любить их, завидная доля;

Но веселей молодецкая воля.

Золото купит четыре жены, Конь же лихой не имеет цены: Он и от вихря в степи не отстанет, Он не изменит, он не обманет.

Напрасно упрашивал его Азамат согласиться, и плакал, и льстил ему, и клялся; наконец Казбич нетерпеливо прервал его:

Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе ездить на моем коне? На первых трех шагах он тебя сбросит, и ты разобьешь себе затылок об камни.

Меня? - крикнул Азамат в бешенстве, и железо детского кинжала зазвенело об кольчугу. Сильная рука оттолкнула его прочь, и он ударился об плетень так, что плетень зашатался. "Будет потеха!" - подумал я, кинулся в конюшню, взнуздал лошадей наших и вывел их на задний двор. Через две минуты уж в сакле был ужасный гвалт. Вот что случилось: Азамат вбежал туда в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все выскочили, схватились за ружья - и пошла потеха! Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом и вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой.

Плохое дело в чужом пиру похмелье, - сказал я Григорью Александровичу, поймав его за руку, - не лучше ли нам поскорей убраться?

Да погодите, чем кончится.

Да уж, верно, кончится худо; у этих азиатов все так: натянулись бузы, и пошла резня! - Мы сели верхом и ускакали домой.

А что Казбич? - спросил я нетерпеливо у штабс-капитана.

Да что этому народу делается! - отвечал он, допивая стакан чая, -

ведь ускользнул!

И не ранен? - спросил я.

А бог его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой. - Штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю:

Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, - такой хитрый! - а сам задумал кое-что.

А что такое? Расскажите, пожалуйста.

Ну уж нечего делать! начал рассказывать, так надо продолжать.

Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. По обыкновению, он зашел к Григорью Александровичу, который его всегда кормил лакомствами. Я был тут.

Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то она резвая, красивая, словно серна, - ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет.

Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..

Вот видите, я уж после узнал всю эту штуку: Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в воду. Раз он ему и скажи:

Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь; а не видать тебе ее как своего затылка! Ну, скажи, что бы ты дал тому, кто тебе ее подарил бы?..

Все, что он захочет, - отвечал Азамат.

В таком случае я тебе ее достану, только с условием... Поклянись, что ты его исполнишь...

Клянусь... Клянись и ты!

Хорошо! Клянусь, ты будешь владеть конем; только за него ты должен отдать мне сестру Бэлу: Карагез будет тебе калымом. Надеюсь, что торг для тебя выгоден.

Азамат молчал.

Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал, что ты мужчина, а ты еще ребенок: рано тебе ездить верхом...

Азамат вспыхнул.

А мой отец? - сказал он.

Разве он никогда не уезжает?

Правда...

Согласен?..

Согласен, - прошептал Азамат, бледный как смерть. - Когда же?

В первый раз, как Казбич приедет сюда; он обещался пригнать десяток баранов: остальное - мое дело. Смотри же, Азамат!

Вот они и сладили это дело... по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что - Казбич разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.

Азамат! - сказал Григорий Александрович, - завтра Карагез в моих руках; если нынче ночью Бэла не будет здесь, то не видать тебе коня...

Хорошо! - сказал Азамат и поскакал в аул. Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости: как они сладили это дело, не знаю, - только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.

А лошадь? - спросил я у штабс-капитана.

Сейчас, сейчас. На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу. Привязав лошадь у забора, он вошел ко мне; я попотчевал его чаем, потому что хотя разбойник он, а все-таки был моим кунаком.6

Стали мы болтать о том, о сем: вдруг, смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице - и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье.

Что с тобой? - спросил я.

Моя лошадь!.. лошадь!.. - сказал он, весь дрожа.

Точно, я услышал топот копыт: "Это, верно, какой-нибудь казак приехал..."

Нет! Урус яман, яман! - заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс. В два прыжка он был уж на дворе; у ворот крепости часовой загородил ему путь ружьем; он перескочил через ружье и кинулся бежать по дороге... Вдали вилась пыль - Азамат скакал на лихом Карагезе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружье и выстрелил, с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружье о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребенок... Вот кругом него собрался народ из крепости - он никого не замечал; постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов - он их не тронул, лежал себе ничком, как мертвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?.. Только на другое утро пришел в крепость и стал просить, чтоб ему назвали похитителя. Часовой, который видел, как Азамат отвязал коня и ускакал на нем, не почел за нужное скрывать. При этом имени глаза Казбича засверкали, и он отправился в аул, где жил отец Азамата.

Что ж отец?

Да в том-то и штука, что его Казбич не нашел: он куда-то уезжал дней на шесть, а то удалось ли бы Азамату увезти сестру?

А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..

Признаюсь, и на мою долю порядочно досталось. Как я только проведал, что черкешенка у Григорья Александровича, то надел эполеты, шпагу и пошел к нему.

Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было. Я все это тотчас заметил... Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог, - только он притворялся, будто не слышит.

Господин прапорщик! - сказал я как можно строже. - Разве вы не видите, что я к вам пришел?

Ах, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли трубку? - отвечал он, не приподнимаясь.

Извините! Я не Максим Максимыч: я штабс-капитан.

Все равно. Не хотите ли чаю? Если б вы знали, какая мучит меня забота!

Я все знаю, - отвечал я, подошед к кровати.

Тем лучше: я не в духе рассказывать.

Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который я могу отвечать...

И полноте! что ж за беда? Ведь у нас давно все пополам.

Что за шутки? Пожалуйте вашу шпагу!

Митька, шпагу!..

Митька принес шпагу. Исполнив долг свой, сел я к нему на кровать и сказал:

Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо.

Что нехорошо?

Да то, что ты увез Бэлу... Уж эта мне бестия Азамат!.. Ну, признайся,

Сказал я ему.

Да когда она мне нравится?..

Ну, что прикажете отвечать на это?.. Я стал в тупик. Однако ж после некоторого молчания я ему сказал, что если отец станет ее требовать, то надо будет отдать.

Вовсе не надо!

Да он узнает, что она здесь?

А как он узнает?

Я опять стал в тупик.

Послушайте, Максим Максимыч! - сказал Печорин, приподнявшись, - ведь вы добрый человек, - а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у меня, а у себя мою шпагу...

Да покажите мне ее, - сказал я.

Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть;

сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, - прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился... Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно согласиться.

А что? - спросил я у Максима Максимыча, - в самом ли деле он приучил ее к себе, или она зачахла в неволе, с тоски по родине?

Помилуйте, отчего же с тоски по родине. Из крепости видны были те же горы, что из аула, - а этим дикарям больше ничего не надобно. Да притом Григорий Александрович каждый день дарил ей что-нибудь: первые дни она молча гордо отталкивала подарки, которые тогда доставались духанщице и возбуждали ее красноречие. Ах, подарки! чего не сделает женщина за цветную тряпичку!..

Ну, да это в сторону... Долго бился с нею Григорий Александрович; между тем учился по-татарски, и она начинала понимать по-нашему. Мало-помалу она приучилась на него смотреть, сначала исподлобья, искоса, и все грустила, напевала свои песни вполголоса, так что, бывало, и мне становилось грустно, когда слушал ее из соседней комнаты. Никогда не забуду одной сцены, шел я мимо и заглянул в окно; Бэла сидела на лежанке, повесив голову на грудь, а Григорий Александрович стоял перед нею.

Послушай, моя пери, - говорил он, - ведь ты знаешь, что рано или поздно ты должна быть моею, - отчего же только мучишь меня? Разве ты любишь какого-нибудь чеченца? Если так, то я тебя сейчас отпущу домой. - Она вздрогнула едва приметно и покачала головой. - Или, - продолжал он, - я тебе совершенно ненавистен? - Она вздохнула. - Или твоя вера запрещает полюбить меня? - Она побледнела и молчала. - Поверь мне. аллах для всех племен один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью? - Она посмотрела ему пристально в лицо, как будто пораженная этой новой мыслию; в глазах ее выразились недоверчивость и желание убедиться. Что за глаза! они так и сверкали, будто два угля. -

Послушай, милая, добрая Бэла! - продолжал Печорин, - ты видишь, как я тебя люблю; я все готов отдать, чтоб тебя развеселить: я хочу, чтоб ты была счастлива; а если ты снова будешь грустить, то я умру. Скажи, ты будешь веселей?

Она призадумалась, не спуская с него черных глаз своих, потом улыбнулась ласково и кивнула головой в знак согласия. Он взял ее руку и стал ее уговаривать, чтоб она его целовала; она слабо защищалась и только повторяла: "Поджалуста, поджалуйста, не нада, не нада". Он стал настаивать;

она задрожала, заплакала.

Я твоя пленница, - говорила она, - твоя раба; конечно ты можешь меня принудить, - и опять слезы.

Григорий Александрович ударил себя в лоб кулаком и выскочил в другую комнату. Я зашел к нему; он сложа руки прохаживался угрюмый взад и вперед.

Что, батюшка? - сказал я ему.

Дьявол, а не женщина! - отвечал он, - только я вам даю мое честное слово, что она будет моя...

Я покачал головою.

Хотите пари? - сказал он, - через неделю!

Извольте!

Мы ударили по рукам и разошлись.

На другой день он тотчас же отправил нарочного в Кизляр за разными покупками; привезено было множество разных персидских материй, всех не перечесть.

Как вы думаете, Максим Максимыч! - сказал он мне, показывая подарки,

Устоит ли азиатская красавица против такой батареи?

Вы черкешенок не знаете, - отвечал я, - это совсем не то, что грузинки или закавказские татарки, совсем не то. У них свои правила: они иначе воспитаны. - Григорий Александрович улыбнулся и стал насвистывать марш.

А ведь вышло, что я был прав: подарки подействовали только вполовину;

она стала ласковее, доверчивее - да и только; так что он решился на последнее средство. Раз утром он велел оседлать лошадь, оделся по-черкесски, вооружился и вошел к ней. "Бэла! - сказал он, - ты знаешь, как я тебя люблю.

Я решился тебя увезти, думая, что ты, когда узнаешь меня, полюбишь; я ошибся: прощай! оставайся полной хозяйкой всего, что я имею; если хочешь, вернись к отцу, - ты свободна. Я виноват перед тобой и должен наказать себя;

прощай, я еду - куда? почему я знаю? Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки; тогда вспомни обо мне и прости меня". - Он отвернулся и протянул ей руку на прощание. Она не взяла руки, молчала. Только стоя за дверью, я мог в щель рассмотреть ее лицо: и мне стало жаль - такая смертельная бледность покрыла это милое личико! Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал - и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя. Таков уж был человек, бог его знает! Только едва он коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею. Поверите ли? я, стоя за дверью, также заплакал, то есть, знаете, не то чтобы заплакал, а так - глупость!..

Штабс-капитан замолчал.

Да, признаюсь, - сказал он потом, теребя усы, - мне стало досадно, что никогда ни одна женщина меня так не любила.

И продолжительно было их счастье? - спросил я.

Да, она нам призналась, что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления. Да, они были счастливы!

Как это скучно! - воскликнул я невольно. В самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. - Да неужели, - продолжал я, - отец не догадался, что она у вас в крепости?

То есть, кажется, он подозревал. Спустя несколько дней узнали мы, что старик убит. Вот как это случилось...

Внимание мое пробудилось снова.

Надо вам сказать, что Казбич вообразил, будто Азамат с согласия отца украл у него лошадь, по крайней мере, я так полагаю. Вот он раз и дождался у дороги версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, - это было в сумерки, - он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья - и был таков;

некоторые уздени все это видели с пригорка; они бросились догонять, только не догнали.

Он вознаградил себя за потерю коня и отомстил, - сказал я, чтоб вызвать мнение моего собеседника.

Конечно, по-ихнему, - сказал штабс-капитан, - он был совершенно прав.

Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.

Между тем чай был выпит; давно запряженные кони продрогли на снегу;

месяц бледнел на западе и готов уж был погрузиться в черные свои тучи, висящие на дальних вершинах, как клочки разодранного занавеса; мы вышли из сакли. Вопреки предсказанию моего спутника, погода прояснилась и обещала нам тихое утро; хороводы звезд чудными узорами сплетались на далеком небосклоне и одна за другою гасли по мере того, как бледноватый отблеск востока разливался по темно-лиловому своду, озаряя постепенно крутые отлогости гор, покрытые девственными снегами. Направо и налево чернели мрачные, таинственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, сползали туда по морщинам соседних скал, будто чувствуя и пугаясь приближения дня.

Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы; только изредка набегал прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем. Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил;

казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространялось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины. Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли... Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.

Вы, я думаю, привыкли к этим великолепным картинам? - сказал я ему.

Да-с, и к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца.

Я слышал напротив, что для иных старых воинов эта музыка даже приятна.

Разумеется, если хотите, оно и приятно; только все же потому, что сердце бьется сильнее. Посмотрите, - прибавил он, указывая на восток, - что за край!

И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, - и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание. "Я говорил вам, - воскликнул он, - что нынче будет погода; надо торопиться, а то, пожалуй, она застанет нас на Крестовой. Трогайтесь!" - закричал он ямщикам.

Подложили цепи по колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа. Один из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин: осетин вел коренную под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши заранее уносных,

А наш беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он отвечал мне: "И, барин! Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам не впервые", - и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако ж все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться...

Но, может быть, вы хотите знать окончание истории Бэлы? Во-первых, я пишу не повесть, а путевые записки; следовательно, не могу заставить штабс-капитана рассказывать прежде, нежели он начал рассказывать в самом деле. Итак, погодите или, если хотите, переверните несколько страниц, только я вам этого не советую, потому что переезд через Крестовую гору (или, как называет ее ученый Гамба, le mont St.-Christophe) достоин вашего любопытства. Итак, мы спускались с Гуд-горы в Чертову долину... Вот романтическое название! Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными утесами, - не тут-то было: название Чертовой долины происходит от слова

"черта", а не "черт", ибо здесь когда-то была граница Грузии. Эта долина была завалена снеговыми сугробами, напоминавшими довольно живо Саратов, Тамбов и прочие милые места нашего отечества.

Вот и Крестовая! - сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в Чертову долину, указывая на холм, покрытый пеленою снега; на его вершине чернелся каменный крест, и мимо его вела едва-едва заметная дорога, по которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом; наши извозчики объявили, что обвалов еще не было, и, сберегая лошадей, повезли нас кругом. При повороте встретили мы человек пять осетин; они предложили нам свои услуги и, уцепясь за колеса, с криком принялись тащить и поддерживать наши тележки. И точно, дорога опасная: направо висели над нашими головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лед от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались;

лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по черным камням. В два часа едва могли мы обогнуть Крестовую гору - две версты в два часа! Между тем тучи спустились, повалил град, снег; ветер, врываясь в ущелья, ревел, свистал, как Соловей-разбойник, и скоро каменный крест скрылся в тумане, которого волны, одна другой гуще и теснее, набегали с востока... Кстати, об этом кресте существует странное, но всеобщее предание, будто его поставил Император Петр I, проезжая через Кавказ; но, во-первых, Петр был только в Дагестане, и, во-вторых, на кресте написано крупными буквами, что он поставлен по приказанию г. Ермолова, а именно в 1824 году. Но предание, несмотря на надпись, так укоренилось, что, право, не знаешь, чему верить, тем более что мы не привыкли верить надписям.

Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная;

только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. "И ты, изгнанница, - думал я, - плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки".

Плохо! - говорил штабс-капитан; - посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся в пропасть или засядем в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки - никак нельзя положиться!

Извозчики с криком и бранью колотили лошадей, которые фыркали, упирались и не хотели ни за что в свете тронуться с места, несмотря на красноречие кнутов.

Ваше благородие, - сказал наконец один, - ведь мы нынче до Коби не доедем; не прикажете ли, покамест можно, своротить налево? Вон там что-то на косогоре чернеется - верно, сакли: там всегда-с проезжающие останавливаются в погоду; они говорят, что проведут, если дадите на водку, - прибавил он, указывая на осетина.

Знаю, братец, знаю без тебя! - сказал штабс-капитан, - уж эти бестии!

рады придраться, чтоб сорвать на водку.

Признайтесь, однако, - сказал я, - что без них нам было бы хуже.

Все так, все так, - пробормотал он, - уж эти мне проводники! чутьем слышат, где можно попользоваться, будто без них и нельзя найти дороги.

Вот мы и свернули налево и кое-как, после многих хлопот, добрались до скудного приюта, состоящего из двух саклей, сложенных из плит и булыжника и обведенных такою же стеною; оборванные хозяева приняли нас радушно. Я после узнал, что правительство им платит и кормит их с условием, чтоб они принимали путешественников, застигнутых бурею.

Все к лучшему! - сказал я, присев у огня, - теперь вы мне доскажете вашу историю про Бэлу; я уверен, что этим не кончилось.

А почему ж вы так уверены? - отвечал мне штабс-капитан, примигивая с хитрой улыбкою...

Оттого, что это не в порядке вещей: что началось необыкновенным образом, то должно так же и кончиться.

Ведь вы угадали...

Очень рад.

Хорошо вам радоваться, а мне так, право, грустно, как вспомню.

Славная была девочка, эта Бэла! Я к ней наконец так привык, как к дочери, и она меня любила. Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и матери я лет двенадцать уж не имею известия, а запастись женой не догадался раньше, - так теперь уж, знаете, и не к лицу; я и рад был, что нашел кого баловать. Она, бывало, нам поет песни иль пляшет лезгинку... А уж как плясала! видал я наших губернских барышень, я раз был-с и в Москве в благородном собрании, лет двадцать тому назад, - только куда им! совсем не то!.. Григорий Александрович наряжал ее, как куколку, холил и лелеял; и она у нас так похорошела, что чудо; с лица и с рук сошел загар, румянец разыгрался на щеках... Уж какая, бывало, веселая, и все надо мной, проказница, подшучивала... Бог ей прости!..

А что, когда вы ей объявили о смерти отца?

Мы долго от нее это скрывали, пока она не привыкла к своему положению; а когда сказали, так она дня два поплакала, а потом забыла.

Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, - а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад;

потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, - целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще... "Нехорошо, - подумал я, верно между ними черная кошка проскочила!"

Одно утро захожу к ним - как теперь перед глазами: Бэла сидела на кровати в черном шелковом бешмете, бледненькая, такая печальная, что я испугался.

А где Печорин? - спросил я.

На охоте.

Сегодня ушел? - Она молчала, как будто ей трудно было выговорить.

Нет, еще вчера, - наконец сказала она, тяжело вздохнув.

Уж не случилось ли с ним чего?

Я вчера целый день думала, - отвечала она сквозь слезы, - придумывала разные несчастья: то казалось мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец утащил в горы... А нынче мне уж кажется, что он меня не любит.

Права, милая, ты хуже ничего не могла придумать! - Она заплакала, потом с гордостью подняла голову, отерла слезы и продолжала:

Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его не принуждаю. А если это так будет продолжаться, то я сама уйду: я не раба его - я княжеская дочь!..

Я стал ее уговаривать.

Послушай, Бэла, ведь нельзя же ему век сидеть здесь как пришитому к твоей юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью, - походит, да и придет; а если ты будешь грустить, то скорей ему наскучишь.

Правда, правда! - отвечала она, - я буду весела. - И с хохотом схватила свой бубен, начала петь, плясать и прыгать около меня; только и это не было продолжительно; она опять упала на постель и закрыла лицо руками.

Что было с нею мне делать? Я, знаете, никогда с женщинами не обращался: думал, думал, чем ее утешить, и ничего не придумал; несколько времени мы оба молчали... Пренеприятное положение-с!

Наконец я ей сказал: "Хочешь, пойдем прогуляться на вал? погода славная!" Это было в сентябре; и точно, день был чудесный, светлый и не жаркий; все горы видны были как на блюдечке. Мы пошли, походили по крепостному валу взад и вперед, молча; наконец она села на дерн, и я сел возле нее. Ну, право, вспомнить смешно: я бегал за нею, точно какая-нибудь нянька.

Крепость наша стояла на высоком месте, и вид был с вала прекрасный; с одной стороны широкая поляна, изрытая несколькими балками7, оканчивалась лесом, который тянулся до самого хребта гор; кое-где на ней дымились аулы, ходили табуны; с другой - бежала мелкая речка, и к ней примыкал частый кустарник, покрывавший кремнистые возвышенности, которые соединялись с главной цепью Кавказа. Мы сидели на углу бастиона, так что в обе стороны могли видеть все. Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади, все ближе и ближе и, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях во сте от нас, и начал кружить лошадь свою как бешеный. Что за притча!..

Посмотри-ка, Бэла, - сказал я, - у тебя глаза молодые, что это за джигит: кого это он приехал тешить?..

Она взглянула и вскрикнула:

Это Казбич!..

Ах он разбойник! смеяться, что ли, приехал над нами? - Всматриваюсь, точно Казбич: его смуглая рожа, оборванный, грязный как всегда.

Это лошадь отца моего, - сказала Бэла, схватив меня за руку; она дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. "Ага! - подумал я, - и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!"

Подойди-ка сюда, - сказал я часовому, - осмотри ружье да ссади мне этого молодца, - получишь рубль серебром.

Слушаю, ваше высокоблагородие; только он не стоит на месте... -

Прикажи! - сказал я, смеясь...

Эй, любезный! - закричал часовой, махая ему рукой, - подожди маленько, что ты крутишься, как волчок?

Казбич остановился в самом деле и стал вслушиваться: верно, думал, что с ним заводят переговоры, - как не так!.. Мой гренадер приложился... бац!..

мимо, - только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она дала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему, пригрозил нагайкой - и был таков.

Как тебе не стыдно! - сказал я часовому.

Ваше высокоблагородие! умирать отправился, - отвечал он, такой проклятый народ, сразу не убьешь.

Четверть часа спустя Печорин вернулся с охоты; Бэла бросилась ему на шею, и ни одной жалобы, ни одного упрека за долгое отсутствие... Даже я уж на него рассердился.

Помилуйте, - говорил я, - ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться? Эти горцы народ мстительный: вы думаете, что он не догадывается, что вы частию помогли Азамату? А я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу. Я знаю, что год тому назад она ему больно нравилась - он мне сам говорил, - и если б надеялся собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался...

Тут Печорин задумался. "Да, - отвечал он, - надо быть осторожнее...

Бэла, с нынешнего дня ты не должна более ходить на крепостной вал".

Вечером я имел с ним длинное объяснение: мне было досадно, что он переменился к этой бедной девочке; кроме того, что он половину дня проводил на охоте, его обращение стало холодно, ласкал он ее редко, и она заметно начинала сохнуть, личико ее вытянулось, большие глаза потускнели. Бывало, спросишь:

"О чем ты вздохнула, Бэла? ты печальна?" - "Нет!" - "Тебе чего-нибудь хочется?" - "Нет!" - "Ты тоскуешь по родным?" - "У меня нет родных".

Случалось, по целым дням, кроме "да" да "нет", от нее ничего больше не добьешься.

Вот об этом-то я и стал ему говорить. "Послушайте, Максим Максимыч, -

отвечал он, - у меня несчастный характер; воспитание ли меня сделало таким, бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение - только дело в том, что это так. В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим, - но их любовь только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто... Я стал читать, учиться - науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди -

невежды, а слава - удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким. Тогда мне стало скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями -

напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право, обращал больше внимание на комаров, - и мне стало скучнее прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда я увидел Бэлу в своем доме, когда в первый раз, держа ее на коленях, целовал ее черные локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбою... Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой. Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за нее отдам жизнь, - только мне с нею скучно... Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь - только не в Европу, избави боже! - поеду в Америку, в Аравию, в Индию, - авось где-нибудь умру на дороге! По крайней мере я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог". Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в памяти, потому что в первый раз я слышал такие вещи от двадцатипятилетнего человека, и, бог даст, в последний... Что за диво! Скажите-ка, пожалуйста, - продолжал штабс-капитан, обращаясь ко мне. - вы вот, кажется, бывали в столице, и недавно: неужели тамошная молодежь вся такова?

Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастье, как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво:

А все, чай, французы ввели моду скучать?

Нет, Англичане.

А-га, вот что!.. - отвечал он, - да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!

Я невольно вспомнил об одной московской барыне, которая утверждала, что Байрон был больше ничего, как пьяница. Впрочем, замечание штабс-пакитана было извинительнее: чтоб воздерживаться от вина, он, конечно, старался уверять себя, что все в мире несчастия происходят от пьянства.

Между тем он продолжал свой рассказ таким образом:

Казбич не являлся снова. Только не знаю почему, я не мог выбить из головы мысль, что он недаром приезжал и затевает что-нибудь худое.

Вот раз уговаривает меня Печорин ехать с ним на кабана; я долго отнекивался: ну, что мне был за диковинка кабан! Однако ж утащил-таки он меня с собой. Мы взяли человек пять солдат и уехали рано утром. До десяти часов шныряли по камышам и по лесу, - нет зверя. "Эй, не воротиться ли? -

говорил я, - к чему упрямиться? Уж, видно, такой задался несчастный день!"

Только Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость, не хотел воротиться без добычи, таков уж был человек: что задумает, подавай; видно, в детстве был маменькой избалован... Наконец в полдень отыскали проклятого кабана: паф! паф!... не тут-то было: ушел в камыши... такой уж был несчастный день! Вот мы, отдохнув маленько, отправились домой.

Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел... Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение... Опрометью поскакали мы на выстрел - смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла - и туда; я за ним.

К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе... И наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою. Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: "Это Казбич!.. "Он посмотрел на меня, кивнул головою и ударил коня плетью.

Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно подавалась вперед. Я думаю, в эту минуту он вспомнил своего Карагеза...

Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья... "Не стреляйте! - кричу я ему. - берегите заряд; мы и так его догоним". Уж эта молодежь! вечно некстати горячится... Но выстрел раздался, и пуля перебила заднюю ногу лошади: она сгоряча сделала еще прыжков десять, споткнулась и упала на колени; Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что он держал на руках своих женщину, окутанную чадрою... Это была Бэла... бедная Бэла! Он что-то нам закричал по-своему и занес над нею кинжал... Медлить было нечего: я выстрелил, в свою очередь, наудачу; верно, пуля попала ему в плечо, потому что вдруг он опустил руку... Когда дым рассеялся, на земле лежала раненая лошадь и возле нее Бэла; а Казбич, бросив ружье, по кустарникам, точно кошка, карабкался на утес; хотелось мне его снять оттуда - да не было заряда готового! Мы соскочили с лошадей и кинулись к Бэле. Бедняжка, она лежала неподвижно, и кровь лилась из раны ручьями... Такой злодей; хоть бы в сердце ударил - ну, так уж и быть, одним разом все бы кончил, а то в спину... самый разбойничий удар! Она была без памяти. Мы изорвали чадру и перевязали рану как можно туже; напрасно Печорин целовал ее холодные губы - ничто не могло привести ее в себя.

Печорин сел верхом; я поднял ее с земли и кое-как посадил к нему на седло; он обхватил ее рукой, и мы поехали назад. После нескольких минут молчания Григорий Александрович сказал мне: "Послушайте, Максим Максимыч, мы этак ее не довезем живую". - "Правда!" - сказал я, и мы пустили лошадей во весь дух. Нас у ворот крепости ожидала толпа народа; осторожно перенесли мы раненую к Печорину и послали за лекарем. Он был хотя пьян, но пришел: осмотрел рану и объявил, что она больше дня жить не может; только он ошибся...

Выздоровела? - спросил я у штабс-капитана, схватив его за руку и невольно обрадовавшись.

Нет, - отвечал он, - а ошибся лекарь тем, что она еще два дня прожила.

Да объясните мне, каким образом ее похитил Казбич?

А вот как: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги в воду.

Вот Казбич подкрался, - цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать, часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.

Да зачем Казбич ее хотел увезти?

Помилуйте, да эти черкесы известный воровской народ: что плохо лежит, не могут не стянуть;? другое и ненужно, а все украдет... уж в этом прошу их извинить! Да притом она ему давно-таки нравилась.

И Бэла умерла?

Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком.

Около десяти часов вечера она пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. - "Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)", - отвечал он, взяв ее за руку. "Я умру!" - сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!..

Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате: ей хотелось в горы, домой... Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку...

Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он не мог плакать, или владел собою - не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого не видывал.

К утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная, и в такой слабости, что едва можно было заметить, что она дышит; потом ей стало лучше, и она начала говорить, только как вы думаете о чем?.. Этакая мысль придет ведь только умирающему!.. Начала печалиться о том, что она не христианка, и что на том свете душа ее никогда не встретится с душою Григория Александровича, и что иная женщина будет в раю его подругой. Мне пришло на мысль окрестить ее перед смертию; я ей это предложил; она посмотрела на меня в нерешимости и долго не могла слова вымолвить; наконец отвечала, что она умрет в той вере, в какой родилась. Так прошел целый день. Как она переменилась в этот день! бледные щеки впали, глаза сделались большие, губы горели. Она чувствовала внутренний жар, как будто в груди у ней лежала раскаленное железо.

Настала другая ночь; мы не смыкали глаз, не отходили от ее постели. Она ужасно мучилась, стонала, и только что боль начинала утихать, она старалась уверить Григория Александровича, что ей лучше, уговаривала его идти спать, целовала его руку, не выпускала ее из своих. Перед утром стала она чувствовать тоску смерти, начала метаться, сбила перевязку, и кровь потекла снова. Когда перевязали рану, она на минуту успокоилась и начала просить Печорина, чтоб он ее поцеловал. Он стал на колени возле кровати, приподнял ее голову с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко обвила его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать ему свою душу... Нет, она хорошо сделала, что умерла: ну, что бы с ней сталось, если б Григорий Александрович ее покинул? А это бы случилось, рано или поздно...

Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. "Помилуйте, - говорил я ему, -

ведь вы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?" - "Все-таки лучше, Максим Максимыч, - отвечал он, - чтоб совесть была покойна". Хороша совесть!

После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна - но на дворе было жарче, чем в комнате; поставили льду около кровати - ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда - признак приближения конца, и сказал это Печорину. "Воды, воды!.." - говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.

Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню какую... Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец... ну да бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?

Только что она испила воды, как ей стало легче, а минуты через три она скончалась. Приложили зеркало к губам - гладко!.. Я вывел Печорина вон из комнаты, и мы пошли на крепостной вал; долго мы ходили взад и вперед рядом, не говоря ни слова, загнув руки на спину; его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. Наконец он сел на землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на песке. Я, знаете, больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся... У меня мороз пробежал по коже от этого смеха... Я пошел заказывать гроб.

Признаться, я частию для развлечения занялся этим. У меня был кусок термаламы, я обил ею гроб и украсил его черкесскими серебряными галунами, которых Григорий Александрович накупил для нее же.

На другой день рано утром мы ее похоронили за крепостью, у речки, возле того места, где она в последний раз сидела; кругом ее могилки теперь разрослись кусты белой акации и бузины. Я хотел было поставить крест, да, знаете, неловко: все-таки она была не христианка...

А что Печорин? - спросил я.

Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что ему будет неприятно, так зачем же?

Месяца три спустя его назначили в е...й полк, и он уехал в Грузию. Мы с тех пор не встречались, да помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию, но в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего брата вести поздно доходят.

Тут он пустился в длинную диссертацию о том, как неприятно узнавать новости годом позже - вероятно, для того, чтоб заглушить печальные воспоминания.

Я не перебивал его и не слушал.

Через час явилась возможность ехать; метель утихла, небо прояснилось, и мы отправились. Дорогой невольно я опять завел речь о Бэле и о Печорине.

А не слыхали ли вы, что сделалось с Казбичем? - спросил я.

С Казбичем? А, право, не знаю... Слышал я, что на правом фланге у шапсугов есть какой-то Казбич, удалец, который в красном бешмете разъезжает шажком под нашими выстрелами и превежливо раскланивается, когда пуля прожужжит близко; да вряд ли это тот самый!..

В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых, а он, по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились, и, если хотите, я расскажу: это целая история... Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.

1 Ермолове. (Прим. Лермонтова.)

2 плохо (тюрк.)

3 Хороша, очень хороша! (тюрк.)

4 Нет (тюрк.)

5 Я прошу прощения у читателей в том, что переложил в стихи песню Казбича, переданную мне, разумеется, прозой; но привычка - вторая натура.

(Прим. Лермонтова.)

6 Кунак значит - приятель. (Прим. Лермонтова.)

7 овраги. (Прим. Лермонтова.)

МАКСИМ МАКСИМЫЧ

Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Владыкавказ. Избавлю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет.

Я остановился в гостинице, где останавливаются все проезжие и где между тем некому велеть зажарить фазана и сварить щей, ибо три инвалида, которым она поручена, так глупы или так пьяны, что от них никакого толка нельзя добиться.

Мне объявили, что я должен прожить тут еще три дня, ибо "оказия" из Екатеринограда еще не пришла и, следовательно, отправляться обратно не может. Что за оказия!.. но дурной каламбур не утешение для русского человека, и я, для развлечения вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле, не воображая, что он будет первым звеном длинной цепи повестей;

видите, как иногда маловажный случай имеет жестокие последствия!.. А вы, может быть, не знаете, что такое "оказия"? Это прикрытие, состоящее из полроты пехоты и пушки, с которыми ходят обозы через Кабарду из Владыкавказа в Екатериноград.

Первый день я провел очень скучно; на другой рано утром въезжает на двор повозка... А! Максим Максимыч!.. Мы встретились как старые приятели. Я предложил ему свою комнату. Он не церемонился, даже ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!..

Максим Максимыч имел глубокие сведения в поваренном искусстве: он удивительно хорошо зажарил фазана, удачно полил его огуречным рассолом, и я должен признаться, что без него пришлось бы остаться на сухоядении. Бутылка кахетинского помогла нам забыть о скромном числе блюд, которых было всего одно, и, закурив трубки, мы уселись: я у окна, он у затопленной печи, потому что день был сырой и холодный. Мы молчали. Об чем было нам говорить?.. Он уж рассказал мне об себе все, что было занимательного, а мне было нечего рассказывать. Я смотрел в окно. Множество низеньких домиков, разбросанных по берегу Терека, который разбегается все шире и шире, мелькали из-за дерев, а дальше синелись зубчатою стеной горы, из-за них выглядывал Казбек в своей белой кардинальской шапке. Я с ними мысленно прощался: мне стало их жалко...

Так сидели мы долго. Солнце пряталось за холодные вершины, и беловатый туман начинал расходиться в долинах, когда на улице раздался звон дорожного колокольчика и крик извозчиков. Несколько повозок с грязными армянами въехало на двор гостиницы и за ними пустая дорожная коляска; ее легкий ход, удобное устройство и щегольской вид имели какой-то заграничный отпечаток. За нею шел человек с большими усами, в венгерке, довольно хорошо одетый для лакея; в его звании нельзя было ошибиться, видя ухарскую замашку, с которой он вытряхивал золу из трубки и покрикивал на ямщика. Он был явно балованный слуга ленивого барина - нечто вроде русского Фигаро.

Скажи, любезный, - закричал я ему в окно, - что это - оказия пришла, что ли?

Он посмотрел довольно дерзко, поправил галстук и отвернулся; шедший подле него армянин, улыбаясь, отвечал за него, что точно пришла оказия и завтра утром отправится обратно.

Слава Богу! - сказал Максим Максимыч, подошедший к окну в это время.

Экая чудная коляска! - прибавил он, - верно какой-нибудь чиновник едет на следствие в Тифлис. Видно, не знает наших горок! Нет, шутишь, любезный: они не свой брат, растрясут хоть английскую!

А кто бы это такое был - пойдемте-ка узнать...

Мы вышли в коридор. В конце коридора была отворена дверь в боковую комнату. Лакей с извозчиком перетаскивали в нее чемоданы.

Послушай, братец, - спросил у него штабс-капитан, - чья эта чудесная коляска?.. а?.. Прекрасная коляска!.. - Лакей, не оборачиваясь, бормотал что-то про себя, развязывая чемодан. Максим Максимыч рассердился; он тронул неучтивца по плечу и сказал: - Я тебе говорю, любезный...

Чья коляска?... моего господина...

А кто твой господин?

Печорин...

Что ты? что ты? Печорин?.. Ах, Боже мой!.. да не служил ли он на Кавказе?.. - воскликнул Максим Максимыч, дернув меня за рукав. У него в глазах сверкала радость.

Служил, кажется, - да я у них недавно.

Ну так!.. так!.. Григорий Александрович?.. Так ведь его зовут?.. Мы с твоим барином были приятели, - прибавил он, ударив дружески по плечу лакея, так что заставил его пошатнуться...

Позвольте, сударь, вы мне мешаете, - сказал тот, нахмурившись.

Экой ты, братец!.. Да знаешь ли? мы с твоим барином были друзья закадычные, жили вместе... Да где же он сам остался?..

Слуга объявил, что Печорин остался ужинать и ночевать у полковника Н...

Да не зайдет ли он вечером сюда? - сказал Максим Максимыч, - или ты, любезный, не пойдешь ли к нему за чем-нибудь?.. Коли пойдешь, так скажи, что здесь Максим Максимыч; так и скажи... уж он знает... Я тебе дам восьмигривенный на водку...

Лакей сделал презрительную мину, слыша такое скромное обещание, однако уверил Максима Максимыча, что он исполнит его поручение.

Ведь сейчас прибежит!.. - сказал мне Максим Максимыч с торжествующим видом, - пойду за ворота его дожидаться... Эх! жалко, что я не знаком с Н...

Максим Максимыч сел за воротами на скамейку, а я ушел в свою комнату.

Признаться, я также с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина;

по рассказу штабс-капитана, я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в его характере показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник.

Максим Максимыч, не хотите ли чаю? - закричал я ему в окно.

Благодарствуйте; что-то не хочется.

Эй, выпейте! Смотрите, ведь уж поздно, холодно.

Ничего; благодарствуйте...

Ну, как угодно! - Я стал пить чай один; минут через десять входит мой старик:

А ведь вы правы: все лучше выпить чайку, - да я все ждал... Уж человек его давно к нему пошел, да, видно, что-нибудь задержало.

Он наскоро выхлебнул чашку, отказался от второй у ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение я Печорина, и тем более, что он мне недавно говорил о своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя.

Уже было поздно и темно, когда я снова отворил окно и стал звать Максима Максимыча, говоря, что пора спать; он что-то пробормотал сквозь зубы; я повторил приглашение, - он ничего не отвечал.

Я лег на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б, уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату, не разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лег, но долго кашлял, плевал, ворочался...

Не клопы ли вас кусают? - спросил я.

Да, клопы... - отвечал он, тяжело вздохнув.

На другой день утром я проснулся рано; но Максим Максимыч предупредил меня. Я нашел его у ворот, сидящего на скамейке. "Мне надо сходить к коменданту, - сказал он, - так пожалуйста, если Печорин придет, пришлите за мной..."

Я обещался. Он побежал, как будто члены его получили вновь юношескую силу и гибкость.

Утро было свежее, но прекрасное. Золотые облака громоздились на горах, как новый ряд воздушных гор; перед воротами расстилалась широкая площадь; за нею базар кипел народом, потому что было воскресенье; босые мальчики-осетины, неся за плечами котомки с сотовым медом, вертелись вокруг меня; я их прогнал: мне было не до них, я начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана.

Не прошло десяти минут, как на конце площади показался тот, которого мы ожидали. Он шел с полковником Н..., который, доведя его до гостиницы, простился с ним и поворотил в крепость. Я тотчас же послал инвалида за Максимом Максимычем.

Навстречу Печорина вышел его лакей и доложил, что сейчас станут закладывать, подал ему ящик с сигарами и, получив несколько приказаний, отправился хлопотать. Его господин, закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью по другую сторону ворот. Теперь я должен нарисовать его портрет.

Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, - верный признак некоторой скрытности характера. Впрочем, это мои собственные замечания, основанные на моих же наблюдениях, и я вовсе не хочу вас заставить веровать в них слепо. Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость: он сидел, как сидит бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала. С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только по долгом наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства. Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные - признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади. Чтоб докончить портрет, я скажу, что у него был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о глазах я должен сказать еще несколько слов.

Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся! - Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей?.. Это признак - или злого нрава, или глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его -

непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен. Все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление; но так как вы о нем не услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением. Скажу в заключение, что он был вообще очень недурен и имел одну из тех оригинальных физиономий, которые особенно нравятся женщинам светским.

Лошади были уже заложены; колокольчик по временам звенел под дугою, и лакей уже два раза подходил к Печорину с докладом, что все готово, а Максим Максимыч еще не являлся. К счастию, Печорин был погружен в задумчивость, глядя на синие зубцы Кавказа, и кажется, вовсе не торопился в дорогу. Я подошел к нему.

Если вы захотите еще немного подождать, - сказал я, - то будете иметь удовольствие увидаться с старым приятелем...

Ах, точно! - быстро отвечал он, - мне вчера говорили: но где же он? -

Я обернулся к площади и увидел Максима Максимыча, бегущего что было мочи...

Через несколько минут он был уже возле нас; он едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко лбу его; колени его дрожали... он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: он еще не мог говорить.

Как я рад, дорогой Максим Максимыч. Ну, как вы поживаете? - сказал Печорин.

А... ты?.. а вы? - пробормотал со слезами на глазах старик... -

сколько лет... сколько дней... да куда это?..

Неужто сейчас?.. Да подождите, дражайший!.. Неужто сейчас расстанемся?.. Столько времени не видались...

Мне пора, Максим Максимыч, - был ответ.

Боже мой, боже мой! да куда это так спешите?.. Мне столько бы хотелось вам сказать... столько расспросить... Ну что? в отставке?.. как?..

что поделывали?..

Скучал! - отвечал Печорин, улыбаясь.

А помните наше житье-бытье в крепости? Славная страна для охоты!..

Ведь вы были страстный охотник стрелять... А Бэла?..

Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся...

Да, помню! - сказал он, почти тотчас принужденно зевнув...

Максим Максимыч стал его упрашивать остаться с ним еще часа два.

Мы славно пообедаем, - говорил он, - у меня есть два фазана; а кахетинское здесь прекрасное... разумеется, не то, что в Грузии, однако лучшего сорта... Мы поговорим... вы мне расскажете про свое житье в Петербурге... А?

Право, мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч... Однако прощайте, мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли... - прибавил он, взяв его за руку.

Старик нахмурил брови... он был печален и сердит, хотя старался скрыть это.

Забыть! - проворчал он, - я-то не забыл ничего... Ну, да бог с вами!.. Не так я думал с вами встретиться...

Ну полно, полно! - сказал Печорин. обняв его дружески, - неужели я не тот же?.. Что делать?.. всякому своя дорога... Удастся ли еще встретиться, -

бог знает!.. - Говоря это, он уже сидел в коляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи.

Постой, постой! - закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, - совсем было/парт забыл... У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович... я их таскаю с собой... думал найти вас в Грузии, а вот где бог дал свидеться... Что мне с ними делать?..

Что хотите! - отвечал Печорин. - Прощайте...

Так вы в Персию?.. а когда вернетесь?.. - кричал вслед Максим Максимыч...

Коляска была уж далеко; но Печорин сделал знак рукой, который можно было перевести следующим образом: вряд ли! да и зачем?..

Давно уж не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой дороге, - а бедный старик еще стоял на том же месте в глубокой задумчивости.

Да, - сказал он наконец, стараясь принять равнодушный вид, хотя слеза досады по временам сверкала на его ресницах, - конечно, мы были приятели, -

ну, да что приятели в нынешнем веке!.. Что ему во мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам совсем ему не пара... Вишь, каким он франтом сделался, как побывал опять в Петербурге... Что за коляска!.. сколько поклажи!.. и лакей такой гордый!.. - Эти слова были произнесены с иронической улыбкой. - Скажите, - продолжал он, обратясь ко мне, - ну что вы об этом думаете?.. ну, какой бес несет его теперь в Персию?.. Смешно, ей-богу, смешно!.. Да я всегда знал, что он ветреный человек, на которого нельзя надеяться... А, право, жаль, что он дурно кончит... да и нельзя иначе!.. Уж я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей забывает!.. - Тут он отвернулся, чтоб скрыть свое волнение, пошел ходить по двору около своей повозки, показывая, будто осматривает колеса, тогда как глаза его поминутно наполнялись слезами.

Максим Максимыч, - сказал я, подошедши к нему, - а что это за бумаги вам оставил Печорин?

А бог его знает! какие-то записки...

Что вы из них сделаете?

Что? а велю наделать патронов.

Отдайте их лучше мне.

Он посмотрел на меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал рыться в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и бросил ее с презрением на землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь: в его досаде было что-то детское; мне стало смешно и жалко...

Вот они все, - сказал он, - поздравляю вас с находкою...

И я могу делать с ними все, что хочу?

Хоть в газетах печатайте. Какое мне дело?.. Что, я разве друг его какой?.. или родственник? Правда, мы жили долго под одной кровлей... А мало ли с кем я не жил?..

Я схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся. Скоро пришли нам объявить, что через час тронется оказия; я велел закладывать. Штабс-капитан вошел в комнату в то время, когда я уже надевал шапку; он, казалось, не готовился к отъезду; у него был какой-то принужденный, холодный вид.

А вы, Максим Максимыч, разве не едете?

А что так?

Да я еще коменданта не видал, а мне надо сдать ему кой-какие казенные вещи...

Да ведь вы же были у него?

Был, конечно, - сказал он, заминаясь - да его дома не было... а я не дождался.

Я понял его: бедный старик, в первый раз от роду, может быть, бросил дела службы для собственной надобности, говоря языком бумажным, - и как же он был награжден!

Очень жаль, - сказал я ему, - очень жаль, Максим Максимыч, что нам до срока надо расстаться.

Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться!.. Вы молодежь светская, гордая: еще пока здесь, под черкесскими пулями, так вы туда-сюда... а после встретишься, так стыдитесь и руку протянуть нашему брату.

Я не заслужил этих упреков, Максим Максимыч.

Да я, знаете, так, к слову говорю: а впрочем, желаю вам всякого счастия и веселой дороги.

Мы простились довольно сухо. Добрый Максим Максимыч сделался упрямым, сварливым штабс-капитаном! И отчего? Оттого, что Печорин в рассеянности или от другой причины протянул ему руку, когда тот хотел кинуться ему на шею!

Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими... Но чем их заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется...

Я уехал один.

ЖУРНАЛ ПЕЧОРИНА

Предисловие

Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не наказали за такой невинный подлог!

Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге, следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.

Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.

Итак, одно желание пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно. Хотя я переменил все собственные имена, но те, о которых в нем говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем.

Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребывания Печорина на Кавказе; в моих руках осталась еще толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света; но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим важным причинам.

Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? - Мой ответ - заглавие этой книги. "Да это злая ирония!" - скажут они. - Не знаю.

Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще в добавок меня хотели утопить. Я приехал на перекладной тележке поздно ночью. Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде. Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом: "Кто идет?" Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казенной надобности, и стал требовать казенную квартиру. Десятник нас повел по городу. К которой избе ни подъедем - занята.

Было холодно, я три ночи не спал, измучился и начинал сердиться. "Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к черту, только к месту!" - закричал я. "Есть еще одна фатера, - отвечал десятник, почесывая затылок, - только вашему благородию не понравится; там нечисто!" Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперед и после долгого странствования по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате на самом берегу моря.

Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны.

Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона. "Суда в пристани есть, - подумал я, - завтра отправлюсь в Геленджик".

При мне исправлял должность денщика линейский казак. Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я стал звать хозяина - молчат; стучу -

молчат... что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати.

"Где хозяин?" - "Нема". - "Как? совсем нету?" - "Совсим". - "А хозяйка?" - "Побигла в слободку". - "Кто же мне отопрет дверь?" - сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.

Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство.

Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него с небольшим сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям...

"Ты хозяйский сын?" - спросил я его наконец. - "Ни". - "Кто же ты?" -

"Сирота, убогой". - "А у хозяйки есть дети?" - "Ни; была дочь, да утикла за море с татарином". - "С каким татарином?" - "А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи".

Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю его мебель. На стене ни одного образа - дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставил в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.

Так прошло около часа. Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты. Вдруг на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно: кто-то вторично пробежал мимо его и скрылся Бог знает куда. Я не мог полагать, чтоб это существо сбежало по отвесу берега; однако иначе ему некуда было деваться. Я встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты; навстречу мне слепой мальчик. Я притаился у забора, и он верной, но осторожной поступью прошел мимо меня. Под мышкой он нес какой-то узел, и повернув к пристани, стал спускаться по узкой и крутой тропинке. "В тот день немые возопиют и слепые прозрят", - подумал я, следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из вида.

Между тем луна начала одеваться тучами и на море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля; у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить. Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и унесет, но видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин. Наконец он остановился, будто прислушиваясь к чему-то, присел на землю и положил возле себя узел. Я наблюдал за его движениями, спрятавшись за выдавшеюся скалою берега. Спустя несколько минут с противоположной стороны показалась белая фигура; она подошла к слепому и села возле него. Ветер по временам приносил мне их разговор.

Янко не боится бури, отвечал тот.

Туман густеет, - возразил опять женский голос с выражением печали.

В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов, - был ответ.

А если он утонет?

Ну что ж? в воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты.

Последовало молчание; меня, однако поразило одно: слепой говорил со мною малороссийским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски.

Видишь, я прав, - сказал опять слепой, ударив в ладоши, - Янко не боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; это не вода плещет, меня не обманешь, - это его длинные весла.

Женщина вскочила и стала всматриваться в даль с видом беспокойства.

Ты бредишь, слепой, - сказала она, - я ничего не вижу.

Признаюсь, сколько я ни старался различить вдалеке что-нибудь наподобие лодки, но безуспешно. Так прошло минут десять; и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима. Из нее вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула.

Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из вида. Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.

Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.

Но, увы; комендант ничего не мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани, были все - или сторожевые, или купеческие, которые еще даже не начинали нагружаться. "Может быть, дня через три, четыре придет почтовое судно, сказал комендант, - и тогда - мы увидим". Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом.

Плохо, ваше благородие! - сказал он мне.

Да, брат, Бог знает когда мы отсюда уедем! - Тут он еще больше встревожился и, наклонясь ко мне, сказал шепотом:

Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника, он мне знаком - был прошлого года в отряде, как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: "Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!.." Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой... уж видно, здесь к этому привыкли.

Да что ж? по крайней мере показалась ли хозяйка?

Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.

Какая дочь? У нее нет дочери.

А Бог ее знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь в своей хате.

Я взошел в лачужку. Печь была жарко натоплена, и в ней варился обед, довольно роскошный для бедняков. Старуха на все мои вопросы отвечала, что она глухая, не слышит. Что было с ней делать? Я обратился к слепому, который сидел перед печью и подкладывал в огонь хворост. "Ну-ка, слепой чертенок, -

сказал я, взяв его за ухо, - говори, куда ты ночью таскался с узлом, а?"

Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: "Куды я ходив?.. никуды не ходив... с узлом? яким узлом?" Старуха на этот раз услышала и стала ворчать:

"Вот выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?" Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.

Я завернулся в бурку и сел у забора на камень, поглядывая вдаль; передо мной тянулось ночною бурею взволнованное море, и однообразный шум его, подобный ропоту засыпающегося города, напомнил мне старые годы, перенес мои мысли на север, в нашу холодную столицу. Волнуемый воспоминаниями, я забылся... Так прошло около часа, может быть и более... Вдруг что-то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и женский, свежий голосок, - но откуда?.. Прислушиваюсь - напев старинный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь - никого нет кругом;

прислушиваюсь снова - звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза ладонью от лучей солнца, она пристально всматривалась в даль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то запевала снова песню.

Я запомнил эту песню от слова до слова:

Как по вольной волюшке -

По зелену морю, Ходят все кораблики Белопарусники.

Промеж тех корабликов Моя лодочка, Лодка неснащенная, Двухвесельная.

Буря ль разыграется -

Старые кораблики Приподымут крылышки, По морю размечутся.

Стану морю кланяться Я низехонько:

"Уж не тронь ты, злое море, Мою лодочку: Везет моя лодочка Вещи драгоценные.

Правит ею в темну ночь Буйная головушка".

Мне невольно пришло на мысль, что ночью я слышал тот же голос; я на минуту задумался, и когда снова посмотрел на крышу, девушки там уж не было.

Вдруг она пробежала мимо меня, напевая что-то другое, и, пощелкивая пальцами, вбежала к старухе, и тут начался между ними спор. Старуха сердилась, она громко хохотала. И вот вижу, бежит опять вприпрыжку моя ундина: поравнявшись со мной, она остановилась и пристально посмотрела мне в глаза, как будто удивленная моим присутствием; потом небрежно обернулась и тихо пошла к пристани. Этим не кончилось: целый день она вертелась около моей квартиры; пенье и прыганье не прекращались ни на минуту. Странное существо! На лице ее не было никаких признаков безумия; напротив, глаза ее с бойкою проницательностью останавливались на мне, и эти глаза, казалось, были одарены какою-то магнетическою властью, и всякий раз они как будто бы ждали вопроса. Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь.

Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы... порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции. Она, то есть порода, а не Юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос - все это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гетеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения, - и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни.

Под вечер, остановив ее в дверях, я завел с нею следующий разговор.

- "Скажи-ка мне, красавица, - спросил я, - что ты делала сегодня на кровле?" - "А смотрела, откуда ветер дует". - "Зачем тебе?" - "Откуда ветер, оттуда и счастье". - "Что же? разве ты песнею зазывала счастье?" - "Где поется, там и счастливится". - "А как неравно напоешь себе горе?" - "Ну что ж? где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять недалеко". -

"Кто же тебя выучил эту песню?" - "Никто не выучил; вздумается - запою; кому услыхать, то услышит; а кому не должно слышать, тот не поймет". - "А как тебя зовут, моя певунья?" - "Кто крестил, тот знает". - "А кто крестил?" -

"Почему я знаю?" - "Экая скрытная! а вот я кое-что про тебя узнал". (Она не изменилась в лице, не пошевельнула губами, как будто не об ней дело). "Я узнал, что ты вчера ночью ходила на берег". И тут я очень важно пересказал ей все, что видел, думая смутить ее - нимало! Она захохотала во все горло.

"Много видели, да мало знаете, так держите под замочком". - "А если б я, например, вздумал донести коменданту?" - и тут я сделал очень серьезную, даже строгую мину. Она вдруг прыгнула, запела и скрылась, как птичка, выпугнутая из кустарника. Последние мои слова были вовсе не у места, я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться.

Только что смеркалось, я велел казаку нагреть чайник по-походному, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки. Уж я заканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и обернулся, - то была она, моя ундина! Она села против меня тихо и безмолвно и устремила на меня глаза свои, и не знаю почему, но этот взор показался мне чудно-нежен; он мне напомнил один из тех взглядов, которые в старые годы так самовластно играли моею жизнью. Она, казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный неизъяснимого смущения. Лицо ее было покрыто тусклой бледностью, изобличавшей волнение душевное; рука ее без цели бродила по столу, и я заметил на ней легкий трепет; грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание. Эта комедия начинала меня надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: "Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег", - и стрелою выскочила из комнаты. В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу. "Экой бес-девка!" - закричал казак, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая. Только тут я опомнился.

Часа через два, когда все на пристани умолкло, я разбудил своего казака. "Если я выстрелю из пистолета, - сказал я ему, - то беги на берег".

Он выпучил глаза и машинально отвечал: "Слушаю, ваше благородие". Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.

"Идите за мной!" - сказала она, взяв меня за руку, и мы стали спускаться. Не понимаю, как я не сломил себе шеи; внизу мы повернули направо и пошли по той же дороге, где накануне я следовал за слепым. Месяц еще не вставал, и только две звездочки, как два спасительные маяка, сверкали на темно-синем своде. Тяжелые волны мерно и ровно катились одна за другой, едва приподымая одинокую лодку, причаленную к берегу. "Взойдем в лодку", -

сказала моя спутница; я колебался, я не охотник до сентиментальных прогулок по морю; но отступать было не время. Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел еще опомниться, как заметил, что мы плывем. "Что это значит?" - сказал я сердито. "Это значит, - отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками, - это значит, что я тебя люблю..." И щека ее прижалась к моей, и почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс - пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову!. Оглядываюсь - мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать! Хочу ее оттолкнуть от себя - она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости... "Чего ты хочешь?" - закричал я, крепко сжав ее маленькие руки; пальцы ее хрустели, но она не вскрикнула: ее змеиная натура выдержала эту пытку.

"Ты видел, - отвечала она, - ты донесешь!" - и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, ее волосы касались воды: минута была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны.

Было уже довольно темно; голова ее мелькнула раза два среди морской пены, и больше я ничего не видал...

На дне лодки я нашел половину старого весла и кое-как, после долгих усилий, причалил к пристани. Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца;

луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утеса все, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку.

Она выжимала морскую пену из длинных волос своих; мокрая рубашка обрисовывала гибкий стан ее и высокую грудь. Скоро показалась вдали лодка, быстро приблизилась она; из нее, как накануне, вышел человек в татарской шапке, но стрижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож. "Янко, - сказала она, - все пропало!" Потом разговор их продолжался так тихо, что я ничего не мог расслышать. "А где же слепой?" - сказал наконец Янко, возвыся голос. "Я его послала", - был ответ. Через несколько минут явился и слепой, таща на спине мешок, который положили в лодку.

Послушай, слепой! - сказал Янко, - ты береги то место... знаешь? там богатые товары... скажи (имени я не расслышал), что я ему больше не слуга;

дела пошли худо, он меня больше не увидит; теперь опасно; поеду искать работы в другом месте, а ему уж такого удальца не найти. Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул; а мне везде дорога, где только ветер дует и море шумит! - После некоторого молчания Янко продолжал: - Она поедет со мною; ей нельзя здесь оставаться; а старухе скажи, что, дескать. пора умирать, зажилась, надо знать и честь. Нас же больше не увидит.

На что мне тебя? - был ответ.

Между тем моя ундина вскочила в лодку и махнула товарищу рукою; он что-то положил слепому в руку, примолвив: "На, купи себе пряников". -

"Только?" - сказал слепой. - "Ну, вот тебе еще", - и упавшая монета зазвенела, ударясь о камень. Слепой ее не поднял. Янко сел в лодку, ветер дул от берега, они подняли маленький парус и быстро понеслись. Долго при свете месяца мелькал парус между темных волн; слепой мальчик точно плакал, долго, долго... Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!

Я возвратился домой. В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке, и казак мой, вопреки приказанию, спал крепким сном, держа ружье обеими руками. Я его оставил в покое, взял свечу и пошел в хату. Увы! моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал - подарок приятеля

Все исчезло. Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый слепой.

Разбудив казака довольно невежливым толчком, я побранил его, посердился, а делать было нечего! И не смешно ли было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восьмнадцатилетняя девушка чуть-чуть не утопила?

Слава Богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань. Что сталось с старухой и с бедным слепым - не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..

Конец первой части.

Часть вторая

(Окончание журнала Печорина)

КНЯЖНА МЕРИ

Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растуших в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как "последняя туча рассеянной бури"; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона;

на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, - а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом... Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине - чего бы, кажется, больше? - зачем тут страсти, желания, сожаления?.. Однако пора. Пойду к Елизаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное обшество.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Спустясь в середину города, я пошел бульваром, где встретил несколько печальных групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей;

видно, у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись.

Жены местных властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них есть лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум. Эти дамы очень милы; и долго милы! Всякий год их обожатели сменяются новыми, и в этом-то, может быть, секрет их неутомимой любезности. Подымаясь по узкой тропинке к Елизаветинскому источнику, я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют -

однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они франты: опуская свой оплетенный стакан в колодец кислосерной воды, они принимают академические позы: штатские носят светло-голубые галстуки, военные выпускают из-за воротника брыжи. Они исповедывают глубокое презрение к провинциальным домам и вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают.

Наконец вот и колодец... На площадке близ него построен домик с красной кровлею над ванной, а подальше галерея, где гуляют во время дождя. Несколько раненых офицеров сидели на лавке, подобрав костыли, - бледные, грустные.

Несколько дам скорыми шагами ходили взад и вперед по площадке, ожидая действия вод. Между ними были два-три хорошеньких личика. Под виноградными аллеями, покрывающими скат Машука, мелькали порою пестрые шляпки любительниц уединения вдвоем, потому что всегда возле такой шляпки я замечал или военную фуражку или безобразную круглую шляпу. На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой Арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльборус; между ними было два гувернера с своими воспитанниками, приехавшими лечиться от золотухи.

Я остановился, запыхавшись, на краю горы и, прислонясь к углу домика, стал рассматривать окрестность, как вдруг слышу за собой знакомый голос:

Печорин! давно ли здесь?

Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись. Я познакомился с ним в действующем отряде. Он был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня. Грушницкий - юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект - их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами - иногда тем и другим. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Грушницкого страсть была декламировать: он закидывал вас словами, как скоро разговор выходил из круга обыкновенных понятий; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи.

Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель - сделаться героем романа. Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого-то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель. Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях. Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле; он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!..

Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать.

Приезд его на Кавказ - также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что... тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: "Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?" - и так далее.

Он мне сам говорил, что причина, побудившая его вступить в К. полк, останется вечною тайной между им и небесами.

Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен. Мне любопытно видеть его с женщинами: тут-то он, я думаю, старается!

Мы встретились старыми приятелями. Я начал его расспрашивать об образе жизни на водах и о примечательных лицах.

Мы ведем жизнь довольно прозаическую, - сказал он, вздохнув, - пьющие утром воду - вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру - несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель - как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.

В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая, стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел, но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего! На второй было закрытое платье gris de perles1, легкая шелковая косынка вилась вокруг ее гибкой шеи.

Ботинки couleur puce2 стягивали у щиколотки ее сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления. Ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору. Когда она прошла мимо нас, от нее повеяло тем неизъяснимым ароматом, которым дышит иногда записка милой женщины.

Вот княгиня Лиговская, - сказал Грушницкий, - и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский манер. Они здесь только три дня.

Однако ты уж знаешь ее имя?

Да, я случайно слышал, - отвечал он, покраснев, - признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?

Бедная шинель! - сказал я, усмехаясь, - а кто этот господин, который к ним подходит и так услужливо подает им стакан?

О! - это московский франт Раевич! Он игрок: это видно тотчас по золотой огромной цепи, которая извивается по его голубому жилету. А что за толстая трость - точно у Робинзона Крузоэ! Да и борода кстати, и прическа a la moujik3.

Ты озлоблен против всего рода человеческого.

И есть за что...

О! право?

В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал мне по-французски:

Mon cher, je hais les hommes pour ne pas les mepriser car autrement la vie serait une farce trop degoutante4.

Хорошенькая княжна обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором. Выражение этого взора было очень неопределенно, но не насмешливо, с чем я внутренно от души его поздравил.

Эта княжна Мери прехорошенькая, - сказал я ему. - У нее такие бархатные глаза - именно бархатные: я тебе советую присвоить это выражение, говоря об ее глазах; нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят... Впрочем, кажется, в ее лице только и есть хорошего... А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу.

Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, - сказал Грушницкий с негодованием.

Mon cher, - отвечал я ему, стараясь подделаться под его тон, - je meprise les femmes pour ne pas les aimer car autrement la vie serait un melodrame trop ridicule5.

Я повернулся и пошел от него прочь. С полчаса гулял я по виноградным аллеям, по известчатым скалам и висящим между них кустарникам. Становилось жарко, и я поспешил домой. Проходя мимо кислосерного источника, я остановился у крытой галереи, чтоб вздохнуть под ее тенью, это доставило мне случай быть свидетелем довольно любопытной сцены. Действующие лица находились вот в каком положении. Княгиня с московским франтом сидела на лавке в крытой галерее, и оба были заняты, кажется, серьезным разговором.

Княжна, вероятно допив уж последний стакан, прохаживалась задумчиво у колодца. Грушницкий стоял у самого колодца; больше на площадке никого не было.

Я подошел ближе и спрятался за угол галереи. В эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала. Бежняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо его в самом деле изображало страдание.

Княжна Мери видела все это лучше меня.

Легче птички она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, кажется, тотчас же успокоилась. Когда Грушницкий открыл рот, чтоб поблагодарить ее, она была уже далеко. Через минуту она вышла из галереи с матерью и франтом, но, проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный - даже не обернулась, даже не заметила его страстного взгляда, которым он долго ее провожал, пока, спустившись с горы, она не скрылась за липками бульвара... Но вот ее шляпка мелькнула через улицу; она вбежала в ворота одного из лучших домов Пятигорска, за нею прошла княгиня и у ворот раскланялась с Раевичем.

Только тогда бедный юнкер заметил мое присутствие.

Ты видел? - сказал он, крепко пожимая мне руку, - это просто ангел!

Отчего? - спросил я с видом чистейшего простодушия.

Разве ты не видал?

Нет, видел: она подняла твой стакан. Если бы был тут сторож, то он сделал бы то же самое, и еще поспешнее, надеясь получить на водку. Впрочем, очень понятно, что ей стало тебя жалко: ты сделал такую ужасную гримасу, когда ступил на простреленную ногу...

И ты не был нисколько тронут, глядя на нее в эту минуту, когда душа сияла на лице ее?..

Я лгал; но мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя. Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство -

было зависть; я говорю смело "зависть", потому что привык себе во всем признаваться; и вряд ли найдется молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую другого, ей равно ненакомого, вряд ли, говорю, найдется такой молодой человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самлюбие), который бы не был этим поражен неприятно.

Молча с Грушницким спустились мы с горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..

Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.

Вернер человек замечательный по многим причинам. Он скептик и материалист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, -

поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием; так иногда отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки! Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом... Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шагу: он мне раз говорил, что скорее сделает одолжение врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать свою благотворительность, тогда как ненависть только усилится соразмерно великодушию противника. У него был злой язык: под вывескою его эпиграммы не один добряк прослыл пошлым дураком; его соперники, завистливые водяные медики, распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных, -

больные взбеленились, почти все ему отказали. Его приятели, то есть все истинно порядочные люди, служившие на Кавказе, напрасно старались восстановить его упадший кредит.

Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но которые нравятся впоследствии, когда глаз выучится читать в неправильных чертах отпечаток души испытанной и высокой. Бывали примеры, что женщины влюблялись в таких людей до безумия и не променяли бы их безобразия на красоту самых свежих и розовых эндимионов; надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной: оттого-то, может быть, люди, подобные Вернеру, так страстно любят женщин.

Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета. Молодежь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае - труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С... среди многочисленного и шумного круга молодежи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убежден в разных разностях.

Что до меня касается, то я убежден только в одном... - сказал доктор.

В чем это? - спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.

В том, - отвечал он, - что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.

Я богаче вас, сказал я, - у меня, кроме этого, есть еще убеждение -

именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.

Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером.

Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, - и мы оба замолчали.

Заметьте, любезный доктор, - сказал я, - что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово - для нас целая история;

видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом все, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остается одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость.

Утомленный долгой речью, я закрыл глаза и зевнул...

Он отвечал подумавши:

В вашей галиматье, однако ж, есть идея.

Две! - отвечал я.

Скажите мне одну, я вам скажу другую.

Хорошо, начинайте! - сказал я, продолжая рассматривать потолок и внутренно улыбаясь.

Вам хочется знать какие-нибудь подробности насчет кого-нибудь из приехавших на воды, и я уж догадываюсь, о ком вы это заботитесь, потому что об вас там уже спрашивали.

Доктор! решительно нам нельзя разговаривать: мы читаем в душе друг друга.

Теперь другая...

Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь;

во-первых, потому, что такие умные люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?

Вы очень уверены, что это княгиня... а не княжна?..

Совершенно убежден.

Потому что княжна спрашивала об Грушницком.

У вас большой дар соображения. Княжна сказала, что она уверена, что этот молодой человек в солдатской шинели разжалован в солдаты за дуэль..

Надеюсь, вы ее оставили в этом приятном заблуждении...

Разумеется.

Завязка есть! - закричал я в восхищении, - об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно.

Я предчувствую, - сказал доктор, - что бедный Грушницкий будет вашей жертвой...

Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете... я сказал ваше имя...

Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума...

Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания... Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе... Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.

Достойный друг! - сказал я, протянув ему руку. Доктор пожал ее с чувством и продолжал:

Если хотите, я вас представлю...

Помилуйте! - сказал я, всплеснув руками, - разве героев представляют?

Они не иначе знакомятся, как спасая от верной смерти свою любезную...

И вы в самом деле хотите волочиться за княжной?..

Напротив, совсем напротив!.. Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.. Это меня, впрочем, огорчает, доктор, - продолжал я после минуты молчания, - я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за люди?

Во-первых, княгиня - женщина сорока пяти лет, - отвечал Вернер, - у нее прекрасный желудок, но кровь испорчена; на щеках красные пятна.

Последнюю половину своей жизни она провела в Москве и тут на покое растолстела. Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что дочь ее невинна как голубь. Какое мне дело?.. Я хотел ей отвечать, чтоб она была спокойна, что я никому этого не скажу! Княгиня лечится от ревматизма, а дочь бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два раза в неделю в разводной ванне. Княгиня, кажется, не привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая читала Байрона по-английски и знает алгебру: в Москве, видно, барышни пустились в ученость, и хорошо делают, право! Наши мужчины так не любезны вообще, что с ними кокетничать, должно быть, для умной женщины несносно.

Княгиня очень любит молодых людей: княжна смотрит на них с некоторым презрением: московская привычка! Они в Москве только и питаются, что сорокалетними остряками.

А вы были в Москве, доктор?

Да, я имел там некоторую практику.

Продолжайте.

Да я, кажется, все сказал... Да! вот еще: княжна, кажется, любит рассуждать о чувствах, страстях и прочее... она была одну зиму в Петербурге, и он ей не понравился, особенно общество: ее, верно, холодно приняли.

Вы никого у них не видали сегодня?

Напротив; был один адъютант, один натянутый гвардеец и какая-то дама из новоприезжих, родственница княгини по мужу, очень хорошенькая, но очень, кажется, больная... Не встретили ль вы ее у колодца? - она среднего роста, блондинка, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а на правой щеке черная родинка; ее лицо меня поразило своей выразительностью.

Родинка! - пробормотал я сквозь зубы. - Неужели?

Доктор посмотрел на меня и сказал торжественно, положив мне руку на сердце:

Она вам знакома!.. - Мое сердце точно билось сильнее обыкновенного.

Теперь ваша очередь торжествовать! - сказал я, - только я на вас надеюсь: вы мне не измените. Я ее не видал еще, но уверен, узнаю в вашем портрете одну женщину, которую любил в старину... Не говорите ей обо мне ни слова; если она спросит, отнеситесь обо мне дурно.

Пожалуй! - сказал Вернер, пожав плечами.

Когда он ушел, то ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною: всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки... Я глупо создан: ничего не забываю, - ничего!

После обеда часов в шесть я пошел на бульвар: там была толпа; княгиня с княжной сидели на скамье, окруженные молодежью, которая любезничала наперерыв. Я поместился в некотором расстоянии на другой лавке, остановил двух знакомых Д... офицеров и начал им что-то рассказывать; видно, было смешно, потому что они начали хохотать как сумасшедшие. Любопытство привлекло ко мне некоторых из окружавших княжну; мало-помалу и все ее покинули и присоединились к моему кружку. Я не умолкал: мои анекдоты были умны до глупости, мои насмешки над проходящими мимо оригиналами были злы до неистовства... Я продолжал увеселять публику до захождения солнца. Несколько раз княжна под ручку с матерью проходила мимо меня, сопровождаемая каким-то хромым старичком; несколько раз ее взгляд, упадая на меня, выражал досаду, стараясь выразить равнодушие...

Что он вам рассказывал? - спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости, - верно, очень занимательную историю -

свои подвиги в сражениях?.. - Она сказала это довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть меня. "А-га! - подумал я, - вы не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!"

Грушницкий следил за нею, как хищный зверь, и не спускал ее с глаз: бьюсь об заклад, что завтра он будет просить, чтоб его кто-нибудь представил княгине. Она будет очень рада, потому что ей скучно.

Михаил Лермонтов - Герой нашего времени - 01 , читать текст

См. также Лермонтов Михаил Юрьевич - Проза (рассказы, поэмы, романы...) :

Герой нашего времени - 02
16-го мая. В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна...

Княгиня Лиговская
РОМАН ГЛАВА I Поди! - поди! раздался крик! Пушкин. В 1833 году, декабр...

М.Ю. Лермонтова называют преемником Пушкина, наследником «могучей его лиры». Кроме того, в произведениях поэта, особенно ранних, четко прослеживаются традиции и Жуковского, и Рылеева, и западноевропейской литературы. Но все же Лермонтов, как любой выдающийся писатель, обладает своим особым стилем, который к моменту создания романа «Герой нашего времени» был уже полностью сформирован.

Портретные и пейзажные описания имеют ряд особенностей и по другой причине. Роман «Герой нашего времени» составлен из отдельных частей, объединенных

Общим героем и местом действия, Кавказом; каждая из них представляет собой образец какого-либо малого жанра русской прозы 30-х годов ХIХ века. И это предполагает, с одной стороны, широкий диапазон художественных средств, а с другой – накладывает на произведение ряд условностей (например, связанных с особенностями каждого из жанров).

Так, портрет у Лермонтова психологичен, что позволяет в небольшом «объеме» текста дать герою точную и глубокую характеристику. К примеру, Максим Максимыч описывает Казбича так: «… рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий … А уж ловок-то был, как

Бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре». Упоминает старый офицер также и его глаза – «неподвижные, огненные». И эта характеристика дает портрет человека бесстрашного, хитрого, своенравного и объясняет, почему впоследствии Казбич так отчаянно берег своего коня.

Особую роль в портретном описании у Лермонтова играют особенности его построения и то, как оно меняется – что остается постоянным, а что постепенно исчезает. Так, выражение лица княжны Мери часто меняется – это выдает внутреннюю работу, но рефреном повторяется в тексте одна черта – «бархатные глаза»: «Они так мягки, они будто бы тебя гладят», – говорит Печорин. И сначала эти глаза то кокетничают, то выражают равнодушие, но впоследствии княжне Мери все меньше и меньше удается скрывать свои чувства, а взгляд то становится решительным и страшным, то полным неизъяснимой грусти.

Портрет же Печорина строится на антитезах и оксюморонах. «Крепкое сложение» и «женская нежность» бледной кожи, «пыльный бархатный сюртучок» и «ослепительно чистое белье» под ним, светлые волосы и черные брови – такие черты указывают на всю сложность и противоречивость натуры этого героя.

Кроме того, описание портрета характеризует и самого лирического героя, от имени которого ведется повествование. К примеру, Максим Максимыч дает весьма незатейливые характеристики действующим лицам своего рассказа и отмечает в них такие качества, как смелость или трусость, знание кавказских обычаев, силу натуры, красоту – словом, то, что бросается в глаза доброму старому человеку, давно служащему в тех местах. А странствующий офицер, ведущий путевые заметки и только с год находящийся на Кавказе, обращает внимание на одежду, походку, цвет лица, но при первой встрече не делает никаких психологических выводов о Максиме Максимыче.

Таковы общие черты, характерные для всех портретных зарисовок в романе. Что же касается пейзажа, то особенности его описания связаны прежде всего с жанром каждой из частей.

«Бэла» представляет собой путевые заметки, и поэтому природа в этой части описывается с большой документальной точностью, лишенной романтической интонации: «На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что они гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывал кустарник, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и нервное побрякивание русского колокольчика».

По той же причине и портрет Максима Максимыча – скорее зарисовка, просто передающая его внешний вид, ведь он лишь временный попутчик странствующего офицера. «На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывает, что оно давно знакомо с закавказским солнцем…» и так далее – вот каков его «фотографический» портрет.

«Максим Максимыч» – это психологический рассказ. Поэтому внимание автора обращено на лица героев, а пейзажных описаний почти нет. В подробностях описан сам Печорин, странствующий офицер стремится связать его внешность с особенностями характера, например, проводит параллель между «стройным, тонким станом» и стабильностью, целостностью личности, которая не была уничтожена «ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными».

Но одновременно сам автор подчеркивает, что делает подобные выводы, может быть, только потому, что знает «некоторые подробности его жизни». Таким образом, этот рассказ так же остается верен жанру путевых заметок, как и «Бэла».

Печальная встреча Максима Максимыча и Печорина – главное событие этой части, поэтому их разговор выписан с огромной психологической точностью. Маленькими ремарками автор передает почти каждое движение души героев. Так, старый офицер восклицает: «А помните наше житье-бытье в крепости? Славная страна для охоты!.. Ведь вы были страстный охотник стрелять… А Бэла?..» – Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся… – «Да, помню! – сказал он, почти тотчас принужденно зевнув…»

В «Тамани», которая представляет собой авантюрно-приключенческий рассказ и открывает дневник Печорина, портрет и пейзаж играют совсем другую роль – они призваны интриговать читателя и окружать таинственным ореолом героев. Оттого автор так заостряет внимание на слепых глазах мальчика, открывшего ему дверь: «Я замечал, что есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерей члена душа теряет какое-нибудь чувство», – так пишет он в своем дневнике, но это подозрение ничем впоследствии не оправдывается, а только создает напряженную атмосферу.

Героя, глазами которого показаны другие персонажи, не интересуют сами люди, он просто хочет «достать ключ этой загадки». Поэтому в описании «ундины» больше изображения ее красоты: «правильный нос», «необыкновенная гибкость ее стана», «золотистый отлив ее слегка загорелой кожи». И все психологические замечания, основанные на выражении ее лица, обладают лишь долей вероятности (за счет глагола «казаться») – настолько загадочна героиня.

Что же касается пейзажных зарисовок, то они наряду с созданием таинственно-мистической атмосферы выполняют еще одну задачу: автор, противопоставляя дикость, неукротимость стихии и бесстрашие героев, подчеркивает, что для них бушующая стихия – естественная среда.

В одном из эпизодов нарисована пугающая картина: «… и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на гребни волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. … Она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди берегов пены,..». Но слепой об этом «пловце» говорит: «Янко не боится бури».

«Княжна Мери» представляет собой светскую повесть с элементами психологического жанра, поэтому в тексте этой части обилие портретных зарисовок, передающих, как правило, именно изменение душевного состояния героев. Так, когда Печорин, иронизируя над Грушницким, льстит ему уверением, что княжна, верно уж влюблена в него, несчастный юнкер «краснеет до ушей». «О самолюбие! Рычаг, которым Архимед хотел поднять земной шар!..» – так комментирует герой его реакцию.

Весьма примечателен в этой части романа пейзаж. Он психологичен, но не в художественном смысле. Здесь природа влияет на людей, располагая их к определенному настроению. Так, в Кисловодске « … бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука», так как «здесь все дышит уединением». А крутой обрыв в сцене дуэли Печорина и Грушницкого, выполнивший сначала роль выразительного антуража, в итоге становится причиной нарастания напряженности героев: тот, в кого попадут, будет убит и найдет свое пристанище на дне жуткой пропасти. Такая функция пейзажа – следствие реалистичности литературного метода Лермонтова.

Иную роль, роль символа, играет описание природы (оно там всего одно!) в философской повести «Фаталист». Здесь спокойно сияющие звезды на темно-голубом небе наводят героя на размышления о силе веры в то, что твои усилия и деяния нужны кому-нибудь, и то, что «…светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах». Здесь звездное небо символизирует гармонию мировосприятия и ясность цели человеческого существования, которых как раз и не хватает Печорину в жизни. Портретные характеристики в данной части романа тоже есть, но они не обладают никакими особыми свойствами, за исключением общих для лермонтовского стиля вообще.

Портреты и пейзажи, меняющие свою роль и построение от одной части романа к другой, объединены не только «техническими» особенностями, но и рядом мотивов, проходящих через весь роман. Один из них связан с отношением героя к природе, которое выступает мерилом глубины и странности натуры героя.

Так, Печорин в своем дневнике неоднократно дает почти поэтические описания окружающего пейзажа: «Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окно, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками». Максим Максимыч же видит в природе Кавказа практическую сторону: по облакам на горизонте и темным тучам у снежных пик он судит о погоде. Вернер, во внешности которого хоть и есть «отпечаток души испытанной и высокой», равнодушен к красоте пейзажа, очаровавшего Печорина, и думает о завещании последнего перед дуэлью. И, что интересно, «приятельские отношения» между ними после этого случая практически угасают, а последняя записка доктора дышит холодностью и отстраненностью; он ужаснулся игре Печорина и не понял его.

Другая «ниточка», пронизывающая роман, – мотив лица человека как карты его судьбы и отпечатка характера. Особенно ясно эта тема прозвучала в «Фаталисте». Герой, пристально рассматривающий лицо Вулича, видит на нем знак скорой смерти, появляющийся «часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов», что и подтверждается потом в ходе развития сюжета этой части.

Противоречивое же описание портрета Печорина созвучно с историей его жизни, переданной им самим в разговоре с княжной Мери: «Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже…» и так далее.

С идеей соотношения внешности и характера связано также и пристрастие Печорина к правильным чертам лиц, и убеждение, что «с потерей члена душа теряет какое-нибудь чувство»; это не художественный прием, но действительное мировосприятие героя и, по-видимому, самого автора.

В романе «Герой нашего времени» порой очень сложно отделить мысли героев от мыслей самого писателя, но такой «избыток внутреннего, субъективного элемента» составляет особенность именно Лермонтова. И с этим связана во многом самобытность его таланта, которая видна даже на примере его портретных и пейзажных характеристик. Недаром на будущие поколения писателей художественные открытия этого поэта оказали весьма значимое влияние.