Вопрос: Что нового внес в язык словесности Г. Державин? Роль философской лирики Г.Р. Державина для русской литературы
Мировое значение национальных литератур традиционно возводится к характеру и степени влияния этих литератур, выдающихся их представителей на другие литературы и писателей, на мировой литературно-художественный процесс. Это бесспорно. Однако очевидным и общепризнанным влиянием одних национальных литератур на другие или в целом на мировой литературно-художественный процесс не исчерпываются критерии мирового значения литератур .
Уже сам факт существования какой-либо национальной литературы, даже самой незначительной по своему объему и системе жанров, автоматически определяет ее мировое значение. Без нее, перефразируя известные слова одного из героев Андрея Платонова, мировая литература неполна.
Будучи естественной и неотъемлемой частью мировой литературы, национальные литературы утверждают свое мировое значение не только и не сколько выдающимися художественными достоинствами своих произведений, совершенством и оригинальностью их форм, сколько новизною содержания - изображением еще неизвестных, неведомых до того мировой литературе цивилизаций, вещей, явлений, событий как реальных, имевших место в действительности, так и фантастических, придуманных, открывая мировому сообществу новые страницы, новые грани, а нередко и перспективы жизни народов и стран, выставляя на всеобщее обозрение их жизнь со всей ее поэзией - светлыми, радостными, праздничными сторонами, и прозой - повседневным, обыденным, будничным. Именно поэзия и проза жизни каждого народа определяют своеобразие его искусства, содержание произведений национальной литературы, их характер и художественные достоинства. Открывая миру поэзию и прозу жизни своей страны, своего общества и народа, литература открывает новую , неведомую до того человечеству, сферу мирового искусства. Эти открытия становятся, говоря словами А.С. Пушкина, «дипломом на будущее» каждой национальной литературы и признания ее мирового значения.
Мировое значение русской литературы XVIII в. определило открытие как раз такой сферы, объектом которой был феномен русской жизни того времени, а предметом - ее поэзия и проза. И прежде всего - поэзия. Наиболее яркое воплощение она получила в творчестве Г.Р. Державина.
1
На приятные стороны чиновно-светского петербургского быта он обращает внимание уже в середине 70-х годов, что и получает отражение в стихотворении «Пикники»:
Оставя беспокойство в граде
И все, смущает что умы,
В простой приятельской прохладе
Свое проводим время мы...
Мы положили меж друзьями
Законы равенства хранить;
Богатством, властью и чинами
Себя отнюдь не возносить...
Нас не касаются раздоры,
Обидам место не даем;
Но души всех, сердца и взоры
Совокупя, веселье пьем...
У нас лишь для того собранье,
Чтоб в жизни сладость почерпать;
Любви и дружества желанье -
Между собой цветы срывать.
Кто ищет общества, согласья,
Приди, повеселись у нас:
И то для человека счастье,
Когда один приятен час.
В 1780 г. в «Оде к соседу моему господину N» («К первому соседу») Державин уже напрямую касается поэзии жизни петербургской знати:
Кого роскошными пирами
На влажных Невских островах,
Между тенистыми древами,
На мураве и на цветах,
В шатрах Персидских, златошвейных,
Из глин Китайских драгоценных,
Из Венских чистых хрусталей,
Кого толь славно угощаешь,
И для кого ты расточаешь
Сокровища казны твоей?Гремит музыка; слышны хоры
Вкруг лакомых твоих столов;
Сластей и ананасов горы
И множество других плодов
Прельщают чувства и питают;
Младыя девы угощают,
Подносят вина чередой:
И Алиатико с Шампанским,
И пиво Русское с Британским,
И Мозель с Зельцерской водой.В вертепе мраморном, прохладном,
В котором льется водоскат,
На ложе роз благоуханном,
Средь неги, лени и прохлад,
Любовью распаленный страстной,
С младой, веселою, прекрасной
И нежной нимфой ты сидишь.
Она поет - ты страстью таешь:
То с ней в весельи утопаешь,
То, утомлен весельем, спишь.
Первым поэзию русской жизни, выраженную в этих строках, почувствовал В.Г. Белинский, считая эту оду «одним из лучших произведений Державина». «Сколько в этих стихах, - писал он, - одушевления и восторга... В этом виден дух (т.е. поэзия. - А.К. ) русского XVIII века, когда великолепие, роскошь, прохлады, пиры, казалось, составляли цель и разгадку жизни» .
Открытие Державина поначалу осталось незамеченным. И во многом потому, что эта ода, хотя и адресовалась конкретному человеку - известному курскому купцу М.С. Голикову, была написана как бы в назидание всем богатым людям, кто, имея «горы серебра», на кого «дождь златый лиется», не задумывается о будущем и в пирах, «среди утех несметных» проводит дни, «расточая» свои «сокровища». Дидактическим характером отличалась вторая половина оды и завершалась подчеркнуто нравоучительными строками:
Доколь текут часы златые
И не приспели скорби злые,
Пей, ешь и веселись, сосед!
На свете жить нам время срочно:
Веселье то лишь непорочно,
Раскаянья за коим нет.
Дидактика, нравоучение, напоминание о превратностях судьбы:
Но редкому пловцу случится
Безбедно плавать средь морей, -
картины природных катаклизмов:
Петрополь сосны осеняли;
Но, вихрем пораженны, пали:
Теперь корнями вверх лежат, -
заслонили поэзию русской жизни, высвеченную в первых строфах оды, и все изображенное там, т.е. реальные составляющие этой поэзии, воспринимались исключительно, как пример поведения, чреватого Божьим наказанием за безудержное веселье, «несметные утехи», показное, ничем не оправданное, расточительство...
Иное дело «Ода к Фелице».
2
В мае 1783 г. Петербург гудел, как потревоженный улей. И было отчего...
В первой части только что вышедшего из печати нового журнала «Собеседник любителей российского слова» увидела свет «Ода к премудрой Киргиз-Кайсацкой царевне Фелице» еще не очень известного тогда поэта Г.Р. Державина, которая буквально взорвала устоявшуюся, размеренную и накатанную жизнь нашей северной столицы и потрясла читающую Россию.
«Дщерь же моя теперь Фелица Гавриловна, - писал Державин поэту В.В. Капнисту 11 мая, - скачет по городу, подымя хвост, и всяк ее иметь желает. Старик надевает очки, глухой протягает уши, лакомка при вестфальской ветчине делает глотки, любострастной тает нежностью в беседке, ездок при бегуне присвистывает, невежи в Библии находят источник просвещения, вельможа умеренность одобряет, подагрик ходит, шут умнеет. Словом, всяк ею любуется и радуется» .
Что же произошло? Почему «Ода к Фелице» приковала к себе такое внимание и получила у нас небывалый по тому времени общественный резонанс, вызвав всеобщий восторг: «...всяк ею любуется и радуется»?
А случилось то, что в литературу пришел гений, который, как и положено, по словам В.Г. Белинского, гению, «открыл миру новую сферу в искусстве...» . Открыл на радость россиянам, да так непринужденно, легко, изящно, что не любоваться его «дщерью», где это открытие получило яркое, убедительное, а главное - наглядное художественное воплощение, было просто невозможно.
До Державина никто из наших писателей XVIII в., обращаясь к российской действительности, никакой поэзии в современной им русской жизни не видел и не находил, оставаясь, начиная с А.Д. Кантемира, традиционно нацеленным на борьбу с негативными явлениями. А Державин ее нашел и прежде всего там, где ее никто не искал, а потому и не видел: в жизни сановной России, в самодержавной форме правления, в просвещенном абсолютизме Екатерины II.
В «Оде к Фелице» поэзия русской жизни становится основным предметом изображения, представлена масштабно, парадно, вдохновенно.
До чего же красиво, привольно, вольготно и размашисто жила вельможная Россия!
А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от Персов похищаю,
То стрелы к Туркам обращаю;
То возмечтав, что я Султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают,
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд;
Там славной окорок Вестфальской,
Там звенья рыбы Астраханской,
Там плов и пироги стоят,
Шампанским вафли запиваю;
И все на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.Или средь рощицы прекрасной
В беседке, где фонтан шумит,
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дышит,
Где все мне роскошь представляет,
К утехам мысли уловляет,
Томит и оживляет кровь:
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.
Чувствуете прямую перекличку с «Одой к первому соседу»?
Или великолепным цугом
В карете Англинской, златой,
С собакой, шутом или другом,
Или с красавицей какой
Я под качелями гуляю;
В шинки пить меду заезжаю;
Или, как то наскучит мне,
По склонности моей к премене,
Имея шапку на бекрене,
Лечу на резвом бегуне.Или музыкой и певцами
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту,
И забавляюсь лаем псов;
Или над Невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.Иль сидя дома я прокажу,
Играю в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
Над Библией, зевая, сплю...
Можно ли нагляднее, доходчивее и образнее, чем это сделал в приведенных выше строфах Державин, раскрыть поэзию жизни самой знатной части России, поэзию барства, которое позволяло себе все, что только могло прийти человеку на ум. «Вот почему, - писал непревзойденный знаток творчества Державина Я.К. Грот, - нам совершенно понятен успех "Фелицы" не только при дворе, но и в публике. Ода эта рисует нам в ярких красках двор Екатерины и жизнь вельмож ее, исполненную фантастической роскоши, барской прихоти и страсти к наслаждениям. Тут отразилась целая сторона русского общества 18-го века; современники узнавали здесь себя, видели знакомые лица и нравы и не могли не восхищаться сходством мастерской картины» .
Никакой сатиры на «приближенных Екатерины», как это все еще принято у нас считать, в «Оде к Фелице» не было. Более того, на Державина обиделись не те, с кого он писал обобщенный портрет Мурзы, тем самым, якобы, задевая «сильных мира», вызывая на себя огонь их негодования, а те, кого он оставил без внимания. Читающие «Оду», заметил один из младших современников Державина, известный критик Н.А. Полевой, «искали намеков на знатнейших вельмож, перетолковывали; другие, слыша, как эти намеки заставляли говорить о людях», изображенных поэтом, «досадовали, почему он не намекнул на них... (разрядка моя. - А.К.)» . О какой сатире тут может идти речь?
Как сатиру затронутые Державиным «лень и негу, прихотливость, любовь к пышности, сластолюбие», отличавшие «приближенных Екатерины» , стали воспринимать значительно позже, уже в XIX в., свидетельство чему мы находим у того же Н.А. Полевого. В 1832 г. в статье о сочинениях Державина он писал: «Современники могли восхищаться в "Фелице" тонкою похвалою Екатерине, умным вымыслом и живыми портретами вельмож и современников... Но мы, для которых все это (т.е. поэзия той жизни. - А.К.) исчезло, которые видели, читали и узнали после сего так много», продолжая, как и современники Державина, «изумляться» его творению, тем не менее, воспринимаем его иначе, как произведение «благородное, гордое, шутливое, язвительное, богатое словами...» . В дальнейшем «благородное» и «гордое» в восприятии «Оды» отошли на задний план, а на первый вышло «шутливое» и «язвительное», на основании чего ее и стали причислять к сатире. Однако в державинское время, особенно в первые месяцы после ее появления в печати, «Ода к Фелице» была предметом всеобщего восхищения, любования и радости, за исключением пожалуй лишь тех, кого Державин, по выражению Н.А. Полевого, не «заклеймил», и кто поэтому досадовал , не увидев себя в собирательном образе державинского Мурзы...
А как бесконечно добра, скромна, справедлива, трудолюбива и заботлива была Монархиня!
Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа своим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь...Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их...Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь...Слух идет о твоих поступках,
Что ты ни мало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна...
Еще же говорят не ложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.Неслыханное также дело,
Достойное тебя одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей Зоилам,
Всегда склоняешься простить.Стремятся слез приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткой, ангел мирной,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!...
Считается, что образ Киргиз-Кайсацкой царевны приукрашенно-язвительный, созданный явно с воспитательно-просветительной целью: такой Екатерина II реально не была, но должна в идеале быть, в чем и наставлял ее Державин. Однако никакого приукрашивания, тем более язвительного, в образе Фелицы не было. Державин был в восхищении от императрицы, «каковой она, - по его собственным словам, - была в первые дни ее царствования» , и просто высветил все позитивное, все привлекательное в ее личности и деятельности, в чем объективно и состояла поэзия самодержавной формы правления, просвещенного абсолютизма как такового.
Все, что он, якобы, приписывал Екатерине, на самом деле не «умный, - говоря словами Н.А. Полевого, - вымысел», а действительно имело место в жизни, характере и поведении Екатерины «в первые дни ее царствования», под впечатлением чего и продолжал находиться Державин в начале 80-х годов, когда создавал оду, и что легко подтверждается соответствующими фактами. Конечно, и тогда было известно не меньше, если не больше, и иных, неукрашающих императрицу фактов, но поэт остановился на привлекательных моментах ее быта и правления, на что имел полное авторское право. К тому же, подобный отбор отвечал его замыслу - показать приятные, радующие глаз стороны современной ему российской действительности.
Здесь нелишне будет заметить, что в своем творчестве Державин никогда и ничего не выдумывал. Он всегда шел от реальных событий, от увиденного и прочувствованного им самим, что и отметил в «Примечаниях», составленных им в 1805 г. на собрание своих стихотворений по просьбе давнего своего друга - митрополита Евгения Болховитинова. «Книга его, - писал Державин о себе в третьем лице, - может быть потомству памятником дел, обычаев и нравов его времени, и <...> все его сочинения не что как картина века Екатерины» .
3
Сторонники сатирической природы «Оды к Фелице» в подтверждение своей правоты ссылаются на слова державинского Мурзы: «Таков, Фелица, я развратен!», - и на «Объяснения» самого Державина, относящиеся к 1809 г., где говорится, что ода «написана на счет ее (императрицы. - А.К. ) ближних, хотя без всякого злоречия, но довольно с издевкою и с шалостью» .
Действительно, на первый взгляд самооценка Мурзы прямо указывает на обличительный, сатирический характер его рассказа о том, как он проводит свое время, «преобращая в праздник будни», чем занимает свой досуг, ублажает и тешит себя, потакает своим прихотям и т.д., тем самым как бы осуждая «обычаи и нравы» петербургской знати. Да, такой вывод напрашивается, если в понятие «разврат» вкладывать наше современное содержание, которое начало складываться еще в XIX в., постепенно превращаясь в синоним понятий «низменный порок», «моральное разложение», «распущенность» и т.п. В таком случае выражение: «...я развратен!», - означает: «Я человек порочный, морально разложившийся» и т.д. И если подходить к значению слова «разврат», которым пользуется Державин, формально, не соотнеся его содержание с тем, что поведал нам Мурза о своем житье-бытье, его действительно можно воспринимать как самоосуждение и саморазоблачение, и «Оду к Фелице» можно трактовать как сатиру. Правда с одним «но» - как сатиру не на окружавших Екатерину вельмож, а на все человечество, «весь свет». Ведь вот, что говорит Мурза, если не обрывать его на полуслове:
Таков, Фелица, я развратен!
откуда, при означенном выше содержании понятия «разврат», следует, что «развратно» все человечество, которое он таким образом осуждает.
Дело в том, что понятие «свет» в значении «светское общество», «высший свет», формируется у нас лишь в XIX в., а в XVIII в. оно означало «Божий свет» - т.е. все живущее на Земле, в том числе и в первую очередь - людей. Вспомним вопрос Д.И. Фонвизина, заданный им в его знаменитом «Послании к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке»:
Скажи, Шумилов, мне: на что сей создан свет?...
На что сотворены медведь, сова, лягушка?
На что сотворены и Ванька и Петрушка?
На что ты создан сам?...
Во всех ответах на этот вопрос - и Шумилова, и Ваньки, и Петрушки, - идет разговор главным образом о таких «божьих тварях», как слуги, господа, бояре, судьи, пастыри и т.п. - т.е. о людях:
Создатель твари всей, себе на похвалу,
По свету нас пустил, как кукол по столу.
Иные резвятся, хохочут, пляшут, скачут,
Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.
Вот как вертится свет!...
Полагать, что Державин пользуется понятием «свет» в значении «высший свет», «светское общество», имея в виду исключительно петербургскую знать, нет никаких оснований, как так же нет никаких оснований и считать, что он писал сатиру на все человечество, на «весь свет».
Давайте посмотрим, что же из длинного перечня развлечений и забав Мурзы, подходит под наше представление о разврате. Пожалуй, лишь одна «утеха»:
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.
И все. Остальное никакого отношения к разврату в том значении, какое вкладывается в это слово сейчас, не имеет.
Что же считал «развратом» сам Державин? На это есть прямое указание в самой оде:
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я раб.
«Разврат» в его глазах - рабское потакание своим прихотям. А прихоти - это слабость, в той или иной мере свойственная каждому человеку, а значит и всем людям, «всему свету». Не пороки вельмож осуждал в своей оде Державин, а представил в шутливом тоне, по его же собственному «Объяснению», «все слабости человеческие» , к тому же «сравнительно невинные», как подметил Я.К. Грот . И слова:
Таков, Фелица, я развратен!
Но на меня весь свет похож, -
в действительности означали: «Грешен я, матушка государыня-императрица, слаб, как и все люди: люблю поспать, курю, пью кофе, предаюсь бесплодным (маниловским, как бы мы сейчас сказали) мечтаниям о воинских подвигах и власти над "вселенной", люблю наряжаться, пировать, развлекаться, веселиться, тешить себя "младой девицей", музыкой, певцами, кулачными боями, охотой, разными "проказами"» и т.д. и т.п. Где тут разврат, где обличение, сатира? «Саморазоблачение» Мурзы - это скорее дань традиционному показному самоуничижению , которое, как говорится, паче гордости ; самоуничижению, издавна свойственному «подданным» русских царей, привычно писавшим о себе, обращаясь к государю: «Ваш нижайший и покорнейший раб...».
Что касается державинских слов об «издевке» над «ближними» Екатерины, то нетрудно самим убедиться в их «справедливости», перечитав еще раз процитированный нами выше рассказ Мурзы. Уже на второй строфе вы почувствуете, что поэт не «издевается» над «развратным» поведением вельмож, а наоборот, ему приятно говорить о всех их занятиях, забавах и утехах, тех «слабостях», каким и он сам, была бы на то возможность, предался бы с огромным удовольствием. Ведь из всего перечисленного самому Державину тогда было доступно очень немногое: табак, кофе, «химеры», домашние «проказы» - «игры с женой» в дурака, в жмурки, в свайку, разведение голубей, чтение книг, да еще то, что он назвал «ею (женою. - А.К. ) в голове ищуся». И все...
Почему четверть века спустя по выходе из печати оды Державин решил, что это была «издевка» - вопрос особый. Можно предположить, что это всего лишь дань общественным настроениям начала XIX в. с их умеренной критикой отдельных явлений в жизни России XVIII в., в том числе фаворитизма Екатерининского времени, отмежеваться от чего, дистанцироваться от «ближнего» окружения Екатерины, ее фаворитов и поспешил таким образом всеми признанный «певец Фелицы». Ведь в этой оде он никого и ничего не осуждает, ни над кем и ни над чем не издевается. Потому и обиделся на него лишь один человек - его прямой начальник генерал-прокурор князь А.А. Вяземский, «слабость» которого, известную лишь очень немногим - он любил, чтобы ему читали вслух, и часто под такое чтение засыпал, - Державин предал, как говорится, гласности. Именно его поэт имел в виду, сказав: «Над Библией, зевая, сплю»... Зевать и спать над Библией нехорошо, а потому и обидно, что все об этом узнали... И именно Вяземский оказался единственным, как отметил сам поэт, его гонителем . Остальные же, в том числе и все задетые, «заклейменные» им «ближние» Екатерины, читая оду, «ею любовались и радовались». И это понятно.
В «слабостях», отличавших «обычаи и нравы» наших вельмож, «преобращавших в праздник будни», и проявилась поэзия русской жизни той эпохи. Отразив ее в «Оде к Фелице», Державин не только «открыл миру новую сферу в искусстве», он в одночасье совершил и переворот в художественном сознании россиян. Оказалось, что в российской действительности не все так плохо и неприглядно, как об этом постоянно твердили обращавшиеся к ней наши поэты со времен А.Д. Кантемира. Есть в ней и свои прелести, свое веселье, свои радости, светлые, праздничные и хорошие стороны, одним словом - своя поэзия , которая к тому же была выражена прекрасными, легко запоминающимися стихами. Это вызвало всеобщий восторг, потрясло, по свидетельству самого Державина, его современников: «...всяк ею любуется и радуется», - давая возможность и нам сегодня любоваться этой поэзией - поэзией жизни вельможной России XVIII в., поэзией самодержавной формы правления, просвещенного абсолютизма , подтверждая правоту В.Г. Белинского: «...поэзия Державина <...> есть прекрасный памятник славного царствования Екатерины II» .
4
Но Державин на этом не остановился. Он нашел поэзию в самом вельможестве как заметной составляющей русской жизни, в сословном достоинстве сановника, призванного беззаветно, самоотверженно, верой и правдой служить государю и Отечеству:
Он сердцем царский трон объемлет,
Душой народным нуждам внемлет
И правду между их хранит;
Отечеству он верно служит,
Монаршу волю свято чтит,
А о себе никак не тужит.Не ищет почестей лукавством.
Мздоимным не прельщен богатством,
Не жаждет тщетно сан носить;
Но тщится тем себя лишь славить,
Что любит он добро творить
И может счастие доставить.Закону Божию послушен,
Чувствителен, великодушен,
Не горд, не подл и не труслив,
К себе строжае, чем к другому,
К поступкам хитрым не ревнив,
Идет лишь по пути прямому.Не празден, не ленив, а точен:
В делах и скор и беспорочен...
«Великому боярину и воеводе Решемыслу».
Он нашел поэзию в меценатстве , покровительстве сильными мира наук и искусства, восхищаясь теми, кто «жил для всенародной льготы»,
Кем добродетели почтенны,
Кто род и сан и жизнь свою
Старался тем единым славить,
Чтоб ближнему благотворить,
Потомству храм наук оставить...
«На выздоровление мецената».
Державин нашел поэзию и в русском гостеприимстве :
Сядь, милый гость! здесь на пуховом
Диване мягком отдохни;
В сем тонком пологу, перловом,
И в зеркалах вокруг усни;
Вздремли после стола немножко,
Приятно часик похрапеть;
Златой кузнечик, сера мошка
Сюда не могут залететь.
«Гостю».
И в извечном нашем радушии и хлебосольстве :
Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят;
В крафинах вина, пунш, блистая
То льдом, то искрами, манят;
С курильниц благовонья льются,
Плоды среди корзин смеются,
Не смеют слуги и дохнуть,
Тебя стола вкруг ожидая;
Хозяйка статная, младая
Готова руку протянуть.
«Приглашение к обеду».
Никто лучше Державина не выразил поэзию русского застолья - угощения изобильного, украшенного богатыми дарами природы нашего отечества.
Роль и значение Г.Р. Державина в формировании русского литературного языка не раз становились предметом глубокого и разностороннего изучения.
Державин – фигура самобытная, олицетворяющая собой самостоятельное явление в развитии литературы, литературного языка и стиля.
Традиционно в стилеДержавина как одну из ярких черт выделяют наличие многочисленных оправданных, а так же неоправданных, инверсий, которые делают его язык трудно воспринимаемым. Так, С.Т. Аксаков ввоспоминаниях о Державине замечает, чтовременами Державин «управлялся с языком без всякого уважения», вчастности – «гнул на колено синтаксис». Об этом много писали историки русского литературного языка. (Ковалевская, Мещерский). Инверсии являются не столько архаическойчертой стиля Державина, сколько особой характеристикой еготворческой манеры. Инверсионный синтаксис Державина отражаетособый, поэтически нелинейный, изгиб его мысли:
Не ты ли в страшной сей картине
Мне представляешься теперь?
Химер опутан в паутине,
Из человека лютый зверь!
(«Колесница»)
Однако еще Я.К. Грот замечал, что в связи с этимстраницы его произведений наполнены стройной речью, запечатленнойоригинальною простотой и характером чисто русского языка, близкогок народному.
Помимо этого,Державин считается стилистическим новатором – он создал так называемый «забавныйрусский слог», выглядящий весьма оригинально на фоне борьбы«старого» и «нового слога» в начале XIX века. По замечаниюВ.А. Западова, Державин называл свои оды, написанные этим слогом,«смешанными одами». Однако наиболее удачным названиемстилистики Державина исследователь считает определениеМ.Н. Муравьева – «перепутаж».
Перепутаж включал смешение не только высокогои штилей, нотакже русского и иностранного, канцелярского и простонародного,общероссийского и диалектного и т.д.
Державин первым ввел в свои произведения широкие пластырусской фразеологии. Такое обогащение языка характерно не толькоего трагедиям, народным драмам, комическим операм, но и одам,лирическим стихотворениям, дружеским посланиям.
Например, выражение «Невзирая на лица» было взято из Библии, а популярно стало лишь после публикации стихотворения «Властителям и судиям».
В “Оде к Фелице” замечательно свободно обращение Державина к русской народной фразеологии. Он пишет: “Где старость по миру не бродит? Заслуга хлеб себе находит?”; “А в клоб не ступишь и ногой”; “как волк овец, людей не давишь” и т. п.
Одновременно в лексике стихотворений нередко отмечаются иноязычные заимствования, восходящие к живым европейским языкам: маскарад, клоб, лимонад, вафли, шампанское и др. Эти слова называют преимущественно предметы тогдашнего дворянского быта.
Нужно отметить, что отношение Державина с грамматикой языка былидостаточно сложными. Современники удивлялись нелепостямотдельных форм и конструкций его речи, Пушкин сказал, что некоторыестихи Державина похожи на дурной перевод с хорошего оригинала.
Природу грамматики Державина лучше всего определил Я.К. Грот,считавший, что его произведения заслуживаютизучения, представляя важный момент в истории литературной речи, то есть момент складывания нешаблонного, живоголитературного языка, предвосхищающего возможность появленияиндивидуального художественного стиля отдельного писателя.
Державин обращается с языком самовластно: он не боялся ошибокв грамматике и синтаксисе, лишь бы воплотить свою идею вяркий образ, таким способом достигая своей цели вернее, чем, если бы гонялся за чистотой речи. Его язык,при всей видимости своего своенравия, есть язык выразительный,сильный и пластический, онломал грамматику в угодусмысловой точности.
С той же целью Державин создает новые слова, не все из них привились, но некоторые вошли в русский язык. Так, в «Фелице» он употребил слово, образованное от имени героя романа Сервантеса «Дон Кихот»: «донкихотство», и оно прочно вошло в русскийязык.
По замечанию А.В. Чичерина, именно Державин обогатил язык русских стихов широчайшей палитрой цветовых прилагательных.Особенно охотно Державин создает сложные имена прилагательные и сложные причастия, образуя их с помощью различных суффиксов: кораблегибельный позор, скоропостижный огонь, высоковыйноесчастие, листомрачный верх, огнепернатый шлем, вкусноспелые плоды, веселорезваяЭрата, солнцеокий осётр и т. д. Особенно это касается, как указано выше, эпитетов, обозначающих цвет. Именно после Державина началась эпоха сложных прилагательных, особенно цветовых.
Несколько слов, по мнению Я.К. Грота, Державин употребил взамен иноязычных: прямовидность (vs. горизонт), тихогром (vs. пианофорте / фортепиано), плетеницавм. гирлянда. Ироническим дублетом русского рудокопства стало державинское горорытство.
Державин играл выдающуюся роль в истории русского языка. На его достижения опирались многие поэты первых десятилетий XVIII века. Державин открывал широкую дорогу для развития русского литературного языка.
Гавриил Романович Державин (1743-1816) — еще один выдающийся деятель русской литературы XVIII века. Его поэзия завершает классицистическую традицию и одновременно открывает новые пути, подготавливает появление пушкинской «поэзии действительности». По словам Белинского, поэзия Державина «была первым шагом перехода от риторики к жизни».
Известность к Державину пришла в 1783 году, когда он создал оду «Фелица», воспевающую Екатерину II. Хотя она написана с установкой на торжественную оду, но уже здесь явно заметно разрушение этого жанра. Впоследствии сам автор определит этот жанр — «смешанная ода». Классицизм запрещал соединять в одном произведении высокую оду и сатиру, относящуюся к низким жанрам. Но у Державина в оде, восхваляющей императрицу, создается сатирический портрет порочного «мурзы» (вельможи), а «богоподобная» Фелица показана обытовленно («Почасту ходишь ты пешком…»), рисуется простыми словами, без всякой пышности. Это не снижает ее образ, а делает более реальным, человечным, как будто списанным с натуры.
Поэзия Державина многогранна. В ней есть сатирические или «гневные», как он сам их называл, оды, наибольшую известность из которых получило стихотворение «Властителям и судиям» (переложение 81 псалма Псалтыри). Необходимость подчинения всех единому закону высшей правды и справедливости и неизбежность кары для тех «лукавых» властителей, которые ему не подчиняются — вот главная мысль державинской оды. Обличительная сила ее была такова, что современники восприняли это стихотворение как революционную прокламацию.
Но есть в поэзии Державина и стихи, обращенные к частной жизни человека. Здесь с наибольшей силой проявляется еще одно новое качество державинского творчества — автобиографичность, создание образа поэта, конкретного, наглядного, хотя еще не лирически углубленного, как в поэзии Жуковского. Это новое для русской поэзии явление хорошо видно в его анакреонтических одах — небольших, изящных стихотворениях, в которых, часто в шутливой форме, поэт рассказывает о себе, своих друзьях и возлюбленных («Венец бессмертия», «Русские девушки»).
Большое место в поэзии Державина занимают философские оды, среди которых наибольшую известность получила ода «Бог», еще при жизни поэта переведенная на многие европейские и восточные языки. Здесь отчетливо звучит главная тема творчества Державина: самосознание личности перед лицом мироздания. Для него человек по своей природе противоречив: он не только «умом повелевает громам», но и «телом истлевает в прахе». «Я царь — я раб — я червь — я Бог!» — таков диапазон человеческой личности. Если Ломоносов в своих духовных одах хочет проникнуть за грань непознанного, то Державин — принять Бога и Человека в их естественной данности, «в сердечной простоте беседовать о Боге». Если у Ломоносова человек — творец и исследователь, титан-первооткрыватель, то в державинской оде — человек постигает загадку своей природы и таким путем открывает для себя весь внешний Божий мир и самого Творца.
С этим связано и особое осознание своего предназначения в державинской поэзии. Именно он впервые в русской литературе так широко развил тему творчества, поэзии, ее роли и смысла в жизни человека. Среди стихов на эту тему — «Ключ», «Лебедь», «Видение Мурзы» и самое знаменитое — «Памятник» (1795). Это стихотворение представляет собой вольный перевод оды древнеримского поэта Горация «К Мельпомене», посвященной подведению итогов своего поэтического творчества и его оценке. Оно заложило традицию осмысления темы поэта и поэзии в русской литературе («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» А.С. Пушкина). Опираясь на перевод «Памятника», сделанный Ломоносовым, Державин выдвигает свои критерии оценки поэтического творчества, по- своему утверждает право на бессмертие. Сила поэзии для него оказывается могущественнее законов природы («металлов тверже», неподвластен вихрям, громам, времени) и выше славы «земных богов» — царей. Свое бессмертие поэт связывает с «родом славянов», подчеркивая национальный характер своего творчества.
Несмотря на то, что основа творчества Гаврилы Державина - русский классицизм, оно значительно выходило за его пределы. Для стихов Державина характерно объединение «высоких» и «низких» элементов, смешение торжественной оды с сатирой, просторечные выражения наряду с церковнославянской лексикой. Проскальзывает в произведениях поэта и романтический подход к действительности. Иными словами, в творчестве Державина выразился весь путь развития русской литературы этой эпохи - от классицизма, сквозь сентиментализм и романтизм к реализму.
Основой искусства поэт считает истину, доносить до читателя которую обязаны художники и поэты. Задача искусства - подражание природе, то есть объективной действительности. Но это не касается низменных и грубых сторон жизни - поэзия, как считает Державин, должна быть «приятна». Также она должна быть полезна - этим объясняются многочисленные нравоучения, сатиры и морали, которыми пестрит творчество поэта.
Державин, конечно, не мог претендовать на роль духовного народного вождя и посягать на основы самодержавия, но во многих произведениях он выражает именно народную точку зрения, что уже было прорывом для русской литературы XVIII века. Так, впечатления от крестьянской пугачёвской войны отразились во всех важнейших стихах поэта - от «Читалагайских од» до «Вельможи» - в них он на стороне народа, осуждая его мучительство помещиками и вельможами.
Начиная с 1779 года творчество Державина становится всё более оригинальным - он идёт своим путём в поэзии. Заслугой Державина перед русской поэзией является введение в литературу «забавного русского слога»: сочетания высокого стиля с просторечием, сатиры и лирики.
Державин расширяет тематику поэзии, сближает её с жизнью. Он начинает смотреть на мир и природу глазами обычного земного человека. Поэт изображает природу не отвлечённо, как это делали до него, а как живую реальность. Если до Державина природа описывалась в самых общих чертах: ручьи, птицы, цветы, овечки, то в стихах поэта уже появляются детали, краски, звуки - он работает словом, словно художник кистью.
В изображении человека поэт приближается к живому портрету, что было первым шагом на пути к реализму.
Державин расширяет границы оды. В «Фелице» нарушается установленная Ломоносовым схема - это уже сюжетное стихотворение, а не свод высказываний автора в связи с торжественным событием. Наиболее знаменитые оды Державина - «Фелица», «Бог», «Видение мурзы», «Изображение Фелицы», «Водопад» - это сюжетные произведения, в которые поэт вносит свои мысли и чувства.
Стихи Державина вносят в поэзию образ автора, знакомят читателя с личностью поэта - в этом заключается ещё одно его открытие. В произведениях представлен не абстрактный, а конкретный человек. Поэт в произведениях Державина - это неподкупный борец за правду.
Огромное значение для последующего развития русской литературы имеет поэтический язык Державина. Поэт превосходно чувствовал народную речь. В стихах поэта всегда присутствует риторика и ораторские интонации - он учит, требует, наставляет, негодует. Многие выражения Державина стали крылатыми:
«Где стол был яств, там гроб стоит», «Я царь, - я раб, - я червь, - я бог», «Отечества и дым нам сладок и приятен» и т. д.
Главной заслугой поэта было введение в поэзию «обыкновенного человеческого слова», что было неслыханно неожиданно и ново. Предметом поэзии становятся обычные человеческие дела и заботы.
Произведения Державина имели влияние практически на всех поэтов конца XVIII - начала XIX века, способствуя наступлению новой вехи развития русской поэзии.
Державин совершил в русской поэзии подлинный литературный переворот. Он был смелым экспериментатором в языке и литературе. Державин первый заговорил "забавным русским слогом" - ясным, живым и простым, ввёл в речь лица, сюжеты обороты и выражения народной поэзии, чем внёс неоценимый вклад в развитие русского языка. Державин смешал в торжественной оде общественное с личным, расширив её вневременными философскими обобщениями. Благодаря этим и многим другим моментам творчество Державина стало предвестником новой литературной эпохи. Писатели-современники, восторгались автором "Фелицы". Державин смело ломает рамки традиционных жанров и стилей, создает новые традиции, предваряя тем "пестрые главы" пушкинского "Евгения Онегина" и другие сложные жанровые образования XIX в. "Первым живым глаголом юной русской поэзии" назвал его В. Г Белинский. В XX в. интерес к творчеству Державина не ослабевает: Мандельштам под влиянием державинской "Грифельной оды" написал свою "грифельную оду", а Бродский создал стихотворение "На смерть Жукова" с прямыми реминисценциями из Державина.
Державин начинает с подражания образцовым русским поэтам, в первую очередь М В. Ломоносову и А. П. Сумарокову. Опираясь на русскую поэтическую традицию, Державин обращается с ней весьма вольно, допуская смешение различных жанров, и в результате находит свой путь в поэзии. Настоящая известность приходит к поэту в 1873 г. с появлением знаменитой оды "Фелица", обращенной к Екатерине. Здесь тонкие похвалы императрице сочетались с острыми сатирическими выпадами против ее "мурз" - фаворитов, придворных. Поэт не побоялся задеть даже всесильного Потемкина. Литературный успех оды был велик: "певец Фелицы" признан крупнейшим поэтом современности. Вместе с тем "Фелица" навлекла на Державина ненависть осмеянных им "мурз", что вынудило императрицу отправить дерзкого поэта в почетную ссылку. Оды Державина разнообразны по тематике и стилю. Стремление очистить российскую государственность от "сора" побуждало поэта создавать сатирические произведения, обличавшие "злых князей мира". Такова ода "Вельможа", резкие выпады которой приближаются к пафосу радищевской "Вольности". Героика времени нашла выражение в победно-патриотических стихах. Победы Суворова отразились в ряде сочинений-одах "На взятие Измаила", "На взятие Варшавы", "На переход Альпийских гор" и др. Суворов у Державина-народный герой, эпический витязь-богатырь, бесстрашный в бою, великодушный к побежденным. В стихах Державина появляются описания реального быта и пейзажа-живописные картины природы представлены, например, в "Осени во время осады Очакова", быт крестьян и "сельские забавы" - в послании "Евгению. Жизнь Званская". В духовных и философских одах поэт стремится понять Бога и свое место во Вселенной (ода "Бог") , размышляет о смерти ("На смерть князя Мещерского", "Грифельная ода") , призывает "высший суд" ("Властителям и судьям") . Итог своему творчеству Державин подводит в стихотворении "Памятник" - вольном переложении оды Горация: основной своей заслугой поэт считал умение "истину царям с улыбкой говорить". Поэзия Державина автобиографична: здесь появляется образ автора, возникают детали державинской биографии. Преодолев жанровые ограничения классицизма, создав новый тип лирического стихотворения, поэт "зажег блестящую зарю новой русской поэзии" (Белинский) . Не случайно сам поэт в стихах завещал свою "ветху лиру" молодому поэту-романтику - В. А. Жуковскому.
