Литературно-исторические заметки юного техника. Николай михайлович карамзин Список использованной литературы

12 декабря (1 декабря по ст. стилю) 1766 года родился Николай Михайлович Карамзин – русский писатель, поэт, редактор «Московского журнала» (1791-1792) и журнала «Вестник Европы» (1802-1803), почётный член Императорской Академии наук (1818), действительный член Императорской Российской академии, историк, первый и единственный придворный историограф, один из первых реформаторов русского литературного языка, отец-основатель отечественной историографии и русского сентиментализма.

Вклад Н.М. Карамзина в русскую культуру трудно переоценить. Вспоминая всё, что успел сделать этот человек за краткие 59 лет своего земного существования, невозможно пройти мимо того факта, что именно Карамзин во многом определил лицо русского XIX века – «золотого» века русской поэзии, литературы, историографии, источниковедения и других гуманитарных направлений научного знания. Благодаря лингвистическим поискам, направленным на популяризацию литературного языка поэзии и прозы, Карамзин подарил своим современникам русскую литературу. И если Пушкин – это «наше всё», то Карамзина смело можно назвать «нашим Всем» с самой большой буквы. Без него вряд ли были бы возможны Вяземский, Пушкин, Баратынский, Батюшков и другие поэты так называемой «пушкинской плеяды».

«К чему ни обратись в нашей литературе – всему начало положено Карамзиным: журналистике, критике, повести, роману, повести исторической, публицизму, изучению истории,» - справедливо замечал впоследствии В.Г. Белинский.

«История государства Российского» Н.М. Карамзина стала не просто первой русскоязычной книгой по истории России, доступной широкому читателю. Карамзин подарил русским людям Отечество в полном смысле этого слова. Рассказывают, что, захлопнув восьмой, последний том, граф Фёдор Толстой по прозванию Американец воскликнул: «Оказывается, у меня есть Отечество!» И он был не один. Все его современники вдруг узнали, что живут в стране с тысячелетней историей и им есть, чем гордиться. До этого считалось, что до Петра I, прорубившего «окно в Европу», в России не было ничего хоть сколько-нибудь достойного внимания: тёмные века отсталости и варварства, боярское самовластие, исконно русская лень и медведи на улицах…

Многотомный труд Карамзина не был закончен, но, выйдя в свет в первой четверти XIX века, он полностью определил историческое самосознание нации на долгие годы вперёд. Вся последующая историография так и не смогла породить ничего более отвечающего сложившемуся под влиянием Карамзина «имперскому» самосознанию. Взгляды Карамзина оставили глубокий, неизгладимый след во всех областях русской культуры XIX–XX веков, сформировав основы национального менталитета, которые, в конечном итоге, определили пути развития русского общества и государства в целом.

Показательно, что в XX веке, развалившееся было под нападками революционных интернационалистов здание российской великодержавности к 1930-м годам вновь возродилось – под другими лозунгами, с другими лидерами, в другой идеологической упаковке. но… Сам подход к историографии отечественной истории, как до 1917 года, так и после, во многом остался по-карамзински ура-патриотическим и сентиментальным.

Н.М. Карамзин – ранние годы

Родился Н.М.Карамзин 12 декабря (1 ст.ст.) 1766 года в селе Михайловка Бузулукского уезда Казанской губернии (по другим данным – в родовом поместье Знаменское Симбирского уезда Казанской губернии). О его ранних годах мало что известно: не осталось ни писем, ни дневников, ни воспоминаний самого Карамзина о своём детстве. Он даже точно не знал своего года рождения и почти всю жизнь считал, что родился в 1765 году. Только под старость, обнаружив документы, «помолодел» на один год.

Вырос будущий историограф в усадьбе отца - отставного капитана Михаила Егоровича Карамзина (1724-1783), среднепоместного симбирского дворянина. Получил хорошее домашнее образование. В 1778 году был отправлен в Москву в пансион профессора Московского университета И.М. Шадена. Одновременно посещал в 1781-1782 годах лекции в университете.

Окончив пансион, в 1783 году Карамзин поступил на службу в Преображенский полк в Петербурге, где познакомился с молодым поэтом и будущим сотрудником своего «Московского журнала» Дмитриевым. Тогда же опубликовал свой первый перевод идиллии С. Геснера «Деревянная нога».

В 1784 году Карамзин вышел в отставку поручиком и более никогда не служил, что воспринималось в тогдашнем обществе как вызов. После недолгого пребывания в Симбирске, где он вступил в масонскую ложу «Золотого венца», Карамзин переехал в Москву и был введён в круг Н. И. Новикова. Он поселился в доме, принадлежавшем новиковскому «Дружескому учёному обществу», стал автором и одним из издателей первого детского журнала «Детское чтение для сердца и разума» (1787-1789), основанного Новиковым. В это же время Карамзин сблизился с семьёй Плещеевых. С Н. И. Плещеевой его долгие годы связывала нежная платоническая дружба. В Москве Карамзин издаёт свои первые переводы, в которых отчётливо виден интерес к европейской и русской истории: «Времена года» Томсона, «Деревенские вечера» Жанлиса, трагедия У. Шекспира «Юлий Цезарь», трагедия Лессинга «Эмилия Галотти».

В 1789 году в журнале «Детское чтение...» появилась первая оригинальная повесть Карамзина «Евгений и Юлия». Читатель её практически не заметил.

Путешествие в Европу

Как утверждают многие биографы, Карамзин не был расположен к мистической стороне масонства, оставаясь сторонником его деятельно-просветительского направления. Если сказать точнее, к концу 1780-х годов масонской мистикой в её русском варианте Карамзин уже «переболел». Возможно, охлаждение к масонству стало одной из причин его отъезда в Европу, в которой он провёл более года (1789-90), посетив Германию, Швейцарию, Францию и Англию. В Европе он встречался и беседовал (кроме влиятельных масонов) с европейскими «властителями умов»: И. Кантом, И. Г. Гердером, Ш. Бонне, И. К. Лафатером, Ж. Ф. Мармонтелем, посещал музеи, театры, светские салоны. В Париже Карамзин слушал в Национальном собрании О. Г. Мирабо, М. Робеспьера и других революционеров, видел многих выдающихся политических деятелей и со многими был знаком. Видимо, революционный Париж 1789 года показал Карамзину, насколько сильно на человека может воздействовать слово: печатное, когда парижане с живейшим интересом читали памфлеты и листовки; устное, когда выступали революционные ораторы и возникала полемика (опыт, которого нельзя было приобрести в то время России).

Об английском парламентаризме Карамзин был не слишком восторженного мнения (возможно, идя по стопам Руссо), но очень высоко ставил тот уровень цивилизованности, на котором находилось английское общество в целом.

Карамзин – журналист, издатель

Осенью 1790 года Карамзин возвратился в Москву и вскоре организовал издание ежемесячного «Московского журнала» (1790-1792), в котором была напечатана большая часть «Писем русского путешественника», повествующих о революционных событиях во Франции, повести «Лиодор», «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Флор Силин», очерки, рассказы, критические статьи и стихотворения. К сотрудничеству в журнале Карамзин привлёк всю литературную элиту того времени: своих друзей Дмитриева и Петрова, Хераскова и Державина, Львова, Нелединского-Мелецкого и др. Статьи Карамзина утверждали новое литературное направление - сентиментализм.

У «Московского журнала» было всего 210 постоянных подписчиков, но для конца XVIII века - это всё равно, что стотысячный тираж в конце XIX столетия. Тем более, что журнал читали именно те, кто «делал погоду» в литературной жизни страны: студенты, чиновники, молодые офицеры, мелкие служащие различных государственных учреждений («архивные юноши»).

После ареста Новикова власти всерьёз заинтересовались издателем «Московского журнала». На допросах в Тайной экспедиции спрашивают: не Новиков ли с «особенным заданием» посылал «русского путешественника» за границу? Новиковцы были людьми высокой порядочности и, разумеется, Карамзина выгородили, но из-за этих подозрений журнал пришлось прекратить.

В 1790-е годы Карамзин издавал первые русские альманахи - «Аглая» (1794 -1795) и «Аониды» (1796 -1799). В 1793 году, когда на третьем этапе Французской революции была установлена якобинская диктатура, потрясшая Карамзина своей жестокостью, Николай Михайлович отказался от некоторых своих прежних взглядов. Диктатура возбудила в нём серьёзные сомнения в возможности человечества достичь благоденствия. Он резко осудил революцию и все насильственные способы преобразования общества. Философия отчаяния и фатализма пронизывает его новые произведения: повести «Остров Борнгольм» (1793); «Сиерра-Морена» (1795); стихотворения «Меланхолия», «Послание к А. А. Плещееву» и др.

В этот период к Карамзину приходит настоящая литературная слава.

Фёдор Глинка: «Из 1200 кадет редкий не повторял наизусть какую-нибудь страницу из „Острова Борнгольма"» .

Имя Эраст, до этого совершенно непопулярное, всё чаще встречается в дворянских списках. Ходят слухи об удачных и неудачных самоубийствах в духе Бедной Лизы. Ядовитый мемуарист Вигель припоминает, что важные московские вельможи уж начали обходиться «почти как с равным с тридцатилетним отставным поручиком» .

В июле 1794 года жизнь Карамзина едва не оборвалась: по дороге в имение, в степной глуши, на него напали разбойники. Карамзин чудом спасся, получив две лёгкие раны.

В 1801 году – женился на Елизавете Протасовой, соседке по имению, которую знал с детства – на момент свадьбы они были знакомы почти 13 лет.

Реформатор русского литературного языка

Уже в начале 1790-х годов Карамзин серьёзно задумывается над настоящим и будущим русской литературы. Он пишет другу: «Я лишён удовольствия читать много на родном языке. Мы еще бедны писателями. У нас есть несколько поэтов, заслуживающих быть читанными». Конечно, русские писатели были и есть: Ломоносов, Сумароков, Фонвизин, Державин, но значительных имён не более десятка. Карамзин одним из первых понимает, что дело стало не за талантами – талантов в России не меньше, чем в любой другой стране. Просто русская литература никак не может отойти от давно устаревших традиций классицизма, заложенных в середине XVIII века единственным теоретиком М.В. Ломоносовым.

Реформа литературного языка, проведённая Ломоносовым, как и созданная им теория «трёх штилей», отвечала задачам переходного периода от древней к новой литературе. Полный отказ от употребления привычных церковнославянизмов в языке был тогда ещё преждевременным и нецелесообразным. Но эволюция языка, начавшаяся ещё при Екатерине II, активно продолжалась. «Три штиля», предложенные Ломоносовым, опирались не на живую разговорную речь, а на остроумную мысль писателя-теоретика. И эта теория часто ставила авторов в затруднительное положение: приходилось употреблять тяжёлые, устаревшие славянские выражения там, где в разговорном языке они давно уже были заменены другими, более мягкими и изящными. Читатель подчас не мог «продраться» сквозь нагромождения устаревших славянизмов, употребляемых в церковных книгах и записях, чтобы понять суть того или иного светского произведения.

Карамзин решил приблизить литературный язык к разговорному. Поэтому одной из главных его целей было дальнейшее освобождение литературы от церковнославянизмов. В предисловии ко второй книжке альманаха «Аониды» он писал: «Один гром слов только оглушает нас и никогда до сердца не доходит».

Вторая черта «нового слога» Карамзина состояла в упрощении синтаксических конструкций. Писатель отказался от пространных периодов. В «Пантеоне российских писателей» он решительно заявлял: «Проза Ломоносова вообще не может служить для нас образцом: длинные периоды его утомительны, расположение слов не всегда сообразно с течением мыслей».

В отличие от Ломоносова, Карамзин стремился писать короткими, легко обозримыми предложениями. Это и по сей день является образцом хорошего слога и примером для подражания в литературе.

Третья заслуга Карамзина заключалась в обогащении русского языка рядом удачных неологизмов, которые прочно вошли в основной словарный состав. К числу нововведений, предложенных Карамзиным, относятся такие широко известные в наше время слова, как «промышленность», «развитие», «утончённость», «сосредоточить», «трогательный», «занимательность», «человечность», «общественность», «общеполезный», «влияние» и ряд других.

Создавая неологизмы, Карамзин использовал главным образом метод калькирования французских слов: «интересный» от «interessant», «утончённый» от «raffine», «развитие» от «developpement», «трогательный» от «touchant».

Мы знаем, что ещё в петровскую эпоху в русском языке появилось множество иностранных слов, но они большей частью заменяли уже существовавшие в славянском языке слова и не являлись необходимостью. Кроме того, эти слова часто брались в необработанном виде, поэтому были очень тяжелы и неуклюжи («фортеция» вместо «крепость», «виктория» вместо «победа», и т.п.). Карамзин, напротив, старался придавать иностранным словам русское окончание, приспосабливая их к требованиям русской грамматики: «серьёзный», «моральный», «эстетический», «аудитория», «гармония», «энтузиазм» и т.д..

В своей реформаторской деятельности Карамзин делал установку на живую разговорную речь образованных людей. И это было залогом успеха его творчества - он пишет не учёные трактаты, а путевые заметки («Письма русского путешественника»), сентиментальные повести («Остров Борнгольм», «Бедная Лиза»), стихи, статьи, переводит с французского, английского и немецкого.

«Арзамас» и «Беседа»

Не удивительно, что большая часть молодых литераторов, современных Карамзину, приняла его преобразования «на ура» и охотно последовала за ним. Но, как и у всякого реформатора, у Карамзина были убеждённые противники и достойные оппоненты.

Во главе идейных противников Карамзина встал А.С. Шишков (1774- 1841) – адмирал, патриот, известный государственный деятель того времени. Старовер, поклонник языка Ломоносова, Шишков на первый взгляд был классицистом. Но эта точка зрения нуждается в существенных оговорках. В противовес европеизму Карамзина Шишков выдвинул идею народности литературы - важнейший признак далёкого от классицизма романтического мироощущения. Получается, что Шишков тоже примыкал к романтикам , но только не прогрессивного, а консервативного направления. Его взгляды могут быть признаны своеобразной предтечей позднейшего славянофильства и почвеничества.

В 1803 году Шишков выступил с «Рассуждением о старом и новом слоге российского языка». Он упрекал «карамзинистов» в том, что они поддались соблазну европейских революционных лжеучений и ратовал за возвращение литературы к устному народному творчеству, к народному просторечию, к православной церковнославянской книжности.

Шишков не был филологом. Проблемами литературы и русского языка он занимался, скорее, как любитель, поэтому нападки адмирала Шишкова на Карамзина и его сторонников-литераторов подчас выглядели не столько научно обоснованными, сколько бездоказательно-идеологическими. Языковая реформа Карамзина казалась Шишкову, воину и защитнику Отечества, непатриотичной и антирелигиозной: «Язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный свидетель дел. Где нет в сердцах веры, там нет в языке благочестия. Где нет любви к отечеству, там язык не изъявляет чувств отечественных» .

Шишков упрекал Карамзина за неумеренное употребление варваризмов («эпоха», «гармония», «катастрофа»), ему претили неологизмы («переворот» как - перевод слова «revolution»), резали ухо искусственные слова: «будущность», «начитанность» и т.д.

И надо признать, что иногда критика его была меткой и точной.

Уклончивость и эстетическая жеманность речи «карамзинистов» очень скоро устарели и вышли из литературного употребления. Именно такое будущее предсказывал им Шишков, считая, что вместо выражения «когда путешествие сделалось потребностью души моей» можно сказать просто: «когда я полюбил путешествовать»; изысканную и напичканную перифразами речь «пестрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся фараонид» можно заменить всем понятным выражением «деревенским девкам навстречу идут цыганки» и т.д.

Шишков и его сторонники сделали первые шаги в изучении памятников древнерусской письменности, увлечённо штудировали «Слово о полку Игореве», занимались фольклором, выступали за сближение России со славянским миром и признавали необходимость сближения «словенского» слога с простонародным языком.

В споре с переводчиком Карамзиным Шишков выдвинул веский аргумент об «идиоматичности» каждого языка, о неповторимом своеобразии его фразеологических систем, делающих невозможным дословный перевод мысли или подлинного смыслового значения с одного языка на другой. Например, при дословном переводе на французский выражение «старый хрен» теряет переносный смысл и «означает токмо самую вещь, а в метафизическом смысле никакого круга знаменования не имеет».

В пику карамзинской Шишков предложил свою реформу русского языка. Недостающие в нашем обиходе понятия и чувства он предлагал обозначать новыми словами, образованными из корней не французского, а русского и старославянского языков. Вместо карамзинского «влияние» он предлагал «наитие», вместо «развитие» - «прозябение», вместо «актёр» - «лицедей», вместо «индивидуальность» - «яйность», «мокроступы» вместо «калоши» и «блуждалище» вместо «лабиринт». Большинство его нововведений в русском языке не прижилось.

Нельзя не признать горячей любви Шишкова к русскому языку; нельзя не признать и того, что увлечение всем иностранным, особенно французским, зашло в России слишком далеко. В конечном итоге это привело к тому, что язык простонародный, крестьянский стал сильно отличаться от языка культурных классов. Но нельзя отмахнуться и от того факта, что естественный процесс начавшейся эволюции языка невозможно было остановить. Невозможно было насильно вернуть в употребление уже устаревшие в то время выражения, которые предлагал Шишков: «зане», «убо», «иже», «яко» и другие.

Карамзин даже не отвечал на обвинения Шишкова и его сторонников, зная твёрдо, что ими руководили исключительно благочестивые и патриотические чувства. Впоследствии сам Карамзин и наиболее талантливые его сторонники (Вяземский, Пушкин, Батюшков) последовали весьма ценному указанию «шишковцев» на необходимость «возвращения к своим корням» и примерам собственной истории. Но тогда понять друг друга они так и не смогли.

Пафос и горячий патриотизм статей А.С. Шишкова вызвал сочувственное отношение у многих литераторов. И когда Шишков вместе с Г. Р. Державиным основали литературное общество «Беседа любителей российского слова» (1811) с уставом и своим журналом, к этому обществу сразу примкнули П. А. Катенин, И. А. Крылов, а позднее В. К. Кюхельбекер и А. С. Грибоедов. Один из активных участников «Беседы...» плодовитый драматург А. А. Шаховской в комедии «Новый Стерн» злобно высмеял Карамзина, а в комедии «Урок кокеткам, или Липецкие воды» в лице «балладника» Фиалкина создал пародийный образ В. А. Жуковского.

Это вызвало дружный отпор со стороны молодёжи, поддерживавшей литературный авторитет Карамзина. Д. В. Дашков, П. А. Вяземский, Д. Н. Блудов сочинили несколько остроумных памфлетов в адрес Шаховского и других членов «Беседы...». В «Видении в Арзамасском трактире» Блудов дал кружку юных защитников Карамзина и Жуковского название «Общество безвестных арзамасских литераторов» или попросту «Арзамас».

В организационной структуре этого общества, основанного осенью 1815 года, царил весёлый дух пародии на серьезную «Беседу...». В противоположность официальной напыщенности здесь господствовала простота, естественность, открытость, большое место отводилось шутке и игре.

Пародируя официальный ритуал «Беседы...», при вступлении в «Арзамас» каждый должен был прочитать «надгробную речь» своему «покойному» предшественнику из числа ныне здравствующих членов «Беседы...» или Российской Академии наук (графу Д. И. Хвостову, С. А. Ширинскому-Шихматову, самому А. С. Шишкову и др.). «Надгробные речи» были формой литературной борьбы: они пародировали высокие жанры, высмеивали стилистическую архаику поэтических произведений «беседчиков». На заседаниях общества оттачивались юмористические жанры русской поэзии, велась смелая и решительная борьба со всякого рода официозом, формировался тип независимого, свободного от давления всяких идеологических условностей русского литератора. И хотя П. А. Вяземский – один из организаторов и активных участников общества - в зрелые годы осуждал юношеское озорство и непримиримость своих единомышленников (в частности – обряды «отпевания» живых литературных противников), он справедливо назвал «Арзамас» школой «литературного товарищества» и взаимного творческого обучения. Общества «Арзамас» и «Беседа» вскоре превратились в центры литературной жизни и общественной борьбы первой четверти XIX века. В «Арзамас» входили такие известные люди, как Жуковский (псевдоним – Светлана), Вяземский (Асмодей), Пушкин (Сверчок), Батюшков (Ахилл) и др.

«Беседа» распалась после смерти Державина в 1816 году; «Арзамас», утратив основного оппонента, прекратил своё существование к 1818 году.

Таким образом, к середине 1790-х Карамзин стал признанным главой русского сентиментализма, открывавшего не просто новую страницу в русской литературе, а русскую художественную литературу вообще. Русские читатели, поглощавшие до этого лишь французские романы, да сочинения просветителей, с восторгом приняли «Письма русского путешественника» и «Бедную Лизу», а русские писатели и поэты (как «беседчики», так и «арзамасцы») поняли, что можно и должно писать на родном языке.

Карамзин и Александр I: симфония с властью?

В 1802 - 1803 годах Карамзин издавал журнал «Вестник Европы», в котором преобладали литература и политика. Во многом благодаря противостоянию с Шишковым, в критических статьях Карамзина появилась новая эстетическая программа становления русской литературы как национально-самобытной. Ключ самобытности русской культуры Карамзин, в отличие от Шишкова, видел не столько в приверженности обрядовой старине и религиозности, сколько в событиях русской истории. Наиболее яркой иллюстрацией его взглядов стала повесть «Марфа Посадница или покорение Новагорода».

В своих политических статьях 1802-1803 годов Карамзин, как правило, обращался с рекомендациями к правительству, главной из которых было просвещение нации во имя процветания самодержавного государства.

Эти идеи в целом были близки императору Александру I – внуку Екатерины Великой, которая в своё время тоже мечтала о «просвещённой монархии» и полной симфонии между властью и европейски образованным обществом. Откликом Карамзина на переворот 11 марта 1801 года и восшествие на престол Александра I стало «Историческое похвальное слово Екатерине Второй» (1802), где Карамзин выразил свои взгляды о существе монархии в России, а также обязанностях монарха и его подданных. «Похвальное слово» было одобрено государем, как собрание примеров для молодого монарха и благосклонно принято им. Александра I, очевидно, заинтересовали исторические изыскания Карамзина, и император справедливо решил, что великой стране просто необходимо вспомнить своё не менее великое прошлое. А если не вспомнить, так хотя бы создать заново…

В 1803 году через посредство царского воспитателя М. Н. Муравьёва – поэта, историка, педагога, одного из образованнейших людей того времени – Н.М. Карамзин получил официальное звание придворного историографа с пенсией в 2000 руб. (Пенсия в 2000 рублей в год назначалась тогда чиновникам, имеющим по Табели о рангах чины не ниже генеральских). Позднее И. В. Киреевский, ссылаясь на самого Карамзина, писал о Муравьёве: «Кто знает, может быть, без его благомысленного и теплого содействия Карамзин не имел бы средств совершить своего великого дела».

В 1804 году Карамзин практически отходит от литературной и издательской деятельности и приступает к созданию «Истории государства Российского», над которой работал до конца своих дней. Своим влиянием М.Н. Муравьёв сделал доступными для историка многие из ранее неизвестных и даже «секретных» материалов, открыл для него библиотеки и архивы. О таких благоприятных условиях для работы современные историки могут только мечтать. Поэтому, на наш взгляд, говорить об «Истории государства Российского», как о «научном подвиге» Н.М. Карамзина, не совсем справедливо. Придворный историограф находился на службе, добросовестно выполнял работу, за которую ему платили деньги. Соответственно, он должен был написать такую историю, которая была в данный момент необходима заказчику, а именно – государю Александру I, проявлявшему на первом этапе царствования симпатии к европейскому либерализму.

Однако под влиянием занятий российской историей уже к 1810 году Карамзин стал последовательным консерватором. В этот период окончательно сложилась система его политических воззрений. Заявления Карамзина о том, что он «республиканец в душе» могут быть адекватно истолкованы только в том случае, если учесть, что речь идёт о «Платоновой республике мудрецов», идеальном общественном устройстве, основанном на государственной добродетели, строгой регламентации и отказе от личной свободы. В начале 1810 года Карамзин через своего родственника графа Ф. В. Ростопчина познакомился в Москве с лидером «консервативной партии» при дворе - великой княгиней Екатериной Павловной (сестрой Александра I) и начал постоянно посещать её резиденцию в Твери. Салон великой княгини представлял центр консервативной оппозиции либерально-западническому курсу, олицетворяемому фигурой М. М. Сперанского. В этом салоне Карамзин читал отрывки из своей «Истории...», тогда же познакомился с вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной, которая стала одной из его покровительниц.

В 1811 году по просьбе великой княгини Екатерины Павловны Карамзин написал записку «О древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях», в которой изложил свои представления об идеальном устройстве Российского государства и подверг резкой критике политику Александра I и его ближайших предшественников: Павла I, Екатерины II и Петра I. В XIX веке записка ни разу не была опубликована полностью и расходилась только в рукописных списках. В советское время мысли, изложенные Карамзиным в его послании, воспринимались как реакция крайне консервативного дворянства на реформы М. М. Сперанского. Сам автор был заклеймён «реакционером», противником освобождения крестьянства и других либеральных шагов правительства Александра I.

Однако при первой полной публикации записки в 1988 году Ю. М. Лотман вскрыл её более глубокое содержание. В этом документе Карамзин выступил с обоснованной критикой неподготовленных реформ бюрократического характера, проводимых сверху. Восхваляя Александра I, автор записки в то же самое время обрушивается на его советников, имея в виду, конечно, Сперанского, стоявшего за конституционные преобразования. Карамзин берёт на себя смелость обстоятельно, со ссылками на исторические примеры, доказывать царю, что к отмене крепостного права и ограничению самодержавной монархии конституцией (по примеру европейских держав) Россия не готова ни исторически, ни политически. Некоторые из его доводов (например, о бесполезности освобождения крестьян без земли, невозможности в России конституционной демократии) и сегодня выглядят вполне убедительными и исторически верными.

Наряду с обзором российской истории и критикой политического курса императора Александра I в записке содержалась цельная, оригинальная и весьма сложная по своему теоретическому содержанию концепция самодержавия как особого, самобытно-русского типа власти, тесно связанного с православием.

При этом Карамзин отказывался отождествлять «истинное самодержавие» с деспотизмом, тиранией или произволом. Он считал, что подобные отклонения от норм обусловлены волей случая (Иван IV Грозный, Павел I) и быстро ликвидировались инерцией традиции «мудрого» и «добродетельного» монархического правления. В случаях резкого ослабления и даже полного отсутствия верховной государственной и церковной власти (например, во время Смуты), эта мощная традиция приводила в течение короткого исторического срока к восстановлению самодержавия. Самодержавие явилось «палладиумом России», главной причиной её могущества и процветания. Поэтому основные принципы монархического правления в России, по мнению Карамзина, должны были сохраняться и впредь. Их следовало дополнить лишь должной политикой в области законодательства и просвещения, которая вела бы не к подрыву самодержавия, а к его максимальному усилению. При таком понимании самодержавия всякая попытка его ограничения являлась бы преступлением перед русской историей и русской народом.

Первоначально записка Карамзина вызвала лишь раздражение молодого императора, не любившего критики своих действий. В этой записке историограф проявил себя plus royaliste que le roi (большим роялистом, чем сам король). Однако впоследствии блестящий «гимн российскому самодержавию» в изложении Карамзина, несомненно, возымел своё действие. После войны 1812 года победитель Наполеона Александр I свернул многие свои либеральные прожекты: реформы Сперанского не были доведены до конца, конституция и сама мысль об ограничении самодержавия остались лишь в умах будущих декабристов. А уже в 1830-е годы концепция Карамзина фактически легла в основу идеологии Российской империи, обозначенной «теорией официальной народности» графа С. Уварова (Православие-Самодержавие-Народность).

До издания первых 8 томов «Истории…» Карамзин жил в Москве, откуда выезжал только в Тверь к великой княгине Екатерине Павловне и в Нижний Новгород, на время занятия Москвы французами. Лето он обыкновенно проводил в Остафьеве, имении князя Андрея Ивановича Вяземского, на внебрачной дочери которого, Екатерине Андреевне, Карамзин женился в 1804 году. (Первая жена Карамзина, Елизавета Ивановна Протасова, умерла в 1802 г.).

В последние 10 лет жизни, которые Карамзин провёл в Петербурге, он очень сблизился с царской семьёй. Хотя император Александр I со времени подачи «Записки» относился к Карамзину сдержанно, Карамзин часто проводил лето в Царском Селе. По желанию императриц (Марии Фёдоровны и Елизаветы Алексеевны), он не раз вёл с императором Александром откровенные политические беседы, в которых выступал как выразитель мнения противников резких либеральных преобразований. В 1819 -1825 годах Карамзин с жаром восставал против намерений государя относительно Польши (подал записку «Мнение русского гражданина»), осуждал повышение государственных налогов в мирное время, говорил о нелепой губернской системе финансов, критиковал систему военных поселений, деятельность министерства просвещения, указывал на странный выбор государем некоторых важнейших сановников (например, Аракчеева), говорил о необходимости сокращения внутренних войск, о мнимом исправлении дорог, столь тягостном для народа и постоянно указывал на необходимость иметь твёрдые законы, гражданские и государственные.

Конечно, имея за плечами таких заступниц, как обе императрицы и великая княгиня Екатерина Павловна, можно было и покритиковать, и поспорить, и проявить гражданское мужество, и попытаться наставить монарха «на путь истинный». Только недаром императора Александра I и современники, и последующие историки его царствования называли «загадочным сфинксом». На словах государь соглашался с критическими замечаниями Карамзина относительно военных поселений, признавал необходимость «дать коренные законы России», а также пересмотреть некоторые аспекты внутренней политики, но так уж повелось в нашей стране, что на деле - все мудрые советы государственных людей остаются «бесплодны для любезного Отечества»…

Карамзин как историк

Карамзин есть первый наш историк и последний летописец.
Своею критикой он принадлежит истории,
простодушием и апофегмами - хронике.

А.С. Пушкин

Даже с точки зрения современной Карамзину исторической науки, назвать 12 томов его «Истории государства Российского», собственно, научным трудом никто не решился. Уже тогда всем было понятно, что почётное звание придворного историографа не может сделать литератора историком, дать ему соответствующие знания и надлежащую подготовку.

Но, с другой стороны, Карамзин изначально не ставил себе задачи брать на себя роль исследователя. Новоиспечённый историограф не собирался писать научный трактат и присваивать себе лавры прославленных предшественников – Шлёцера, Миллера, Татищева, Щербатова, Болтина и т.д.

Предварительная критическая работа над источниками для Карамзина - только «тяжкая дань, приносимая достоверности». Он был, прежде всего, писателем, а потому хотел приложить свой литературный талант к уже готовому материалу: «выбрать, одушевить, раскрасить» и сделать, таким образом, из русской истории «нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и иностранцев». И эту задачу он выполнил блестяще.

Сегодня невозможно не согласиться с тем, что в начале XIX века источниковедение, палеография и другие вспомогательные исторические дисциплины находились в самом зачаточном состоянии. Поэтому требовать от литератора Карамзина профессиональной критики, а также чёткого следования той или иной методике работы с историческими источниками – просто смешно.

Нередко можно услышать мнение, что Карамзин просто красиво переписал написанную давно устаревшим, трудным для чтения слогом «Историю Российскую с древнейших времён» князя М.М.Щербатова, внёс с неё кое-какие свои мысли и тем самым создал книгу для любителей увлекательного чтения в семейном кругу. Это не так.

Естественно, что при написании своей «Истории…» Карамзин активно использовал опыт и труды своих предшественников – Шлёцера и Щербатова. Щербатов помог Карамзину ориентироваться в источниках русской истории, существенно повлияв и на выбор материала, и на его расположение в тексте. Случайно или нет, но «История государства Российского» доведена Карамзиным именно до того места, что и «История» Щербатова. Однако, помимо следования уже отработанной его предшественниками схеме, Карамзин приводит в своём сочинении массу ссылок на обширнейшую иностранную историографию, почти незнакомую российскому читателю. Работая над своей «Историей…», он впервые ввёл в научный оборот массу неизвестных и ранее неизученных источников. Это византийские и ливонские хроники, сведения иностранцев о населении древней Руси, а также большое количество русских летописей, которых ещё не касалась рука историка. Для сравнения: М.М. Щербатов использовал при написании своего труда только 21 русскую летопись, Карамзин активно цитирует более 40. Помимо летописей Карамзин привлёк к исследованию памятники древнерусского права и древнерусской художественной литературы. Специальная глава «Истории…» посвящена «Русской правде», а ряд страниц – только что открытому «Слову о полку Игореве».

Благодаря усердной помощи директоров Московского архива министерства (коллегии) иностранных дел Н. Н. Бантыш-Каменского и А. Ф. Малиновского, Карамзин смог воспользоваться теми документами и материалами, которые не были доступны его предшественникам. Много ценных рукописей дало Синодальное хранилище, библиотеки монастырей (Троицкой лавры, Волоколамского монастыря и другие), а также частные собрания рукописей Мусина-Пушкина и Н.П. Румянцева. Особенно много документов Карамзин получил от канцлера Румянцева, собиравшего исторические материалы в России и за границей через своих многочисленных агентов, а также от А. И. Тургенева, составившего коллекцию документов папского архива.

Многие из источников, использованных Карамзиным, погибли во время московского пожара 1812 года и сохранились только в его «Истории…» и обширных «Примечаниях» к её тексту. Таким образом, труд Карамзина в какой-то мере и сам обрёл статус исторического источника, на который имеют полное право ссылаться историки-профессионалы.

Среди основных недостатков «Истории государства Российского» традиционно отмечается своеобразный взгляд её автора на задачи историка. По мнению Карамзина, «знание» и «учёность» в историке «не заменяют таланта изображать действия». Перед художественной задачей истории отступает на второй план даже моральная, какую поставил себе покровитель Карамзина, М.Н. Муравьёв. Характеристики исторических персонажей даны Карамзиным исключительно в литературно-романтическом ключе, характерном для созданного им направления русского сентиментализма. Первые русские князья у Карамзина отличаются «пылкой романтической страстью» к завоеваниям, их дружина – благородством и верноподданническим духом, «чернь» иногда проявляет недовольство, поднимая мятежи, но в конечном итоге соглашается с мудростью благородных правителей и т.д., и т.п.

Между тем, предшествовавшее поколение историков под влиянием Шлёцера давно выработало идею критической истории, и среди современников Карамзина требования критики исторических источников, несмотря на отсутствие чёткой методологии, были общепризнанными. А следующее поколение уже выступило с требованием философской истории – с выявлением законов развития государства и общества, распознанием основных движущих сил и законов исторического процесса. Поэтому излишне «литературное» творение Карамзина сразу же было подвергнуто вполне обоснованной критике.

По представлению, прочно укоренившемуся в русской и зарубежной историографии XVII - XVIII веков, развитие исторического процесса находится в зависимости от развития монархической власти. Карамзин не отходит от этого представления ни на йоту: монархическая власть возвеличила Россию в киевский период; раздел власти между князьями был политической ошибкой, которая была исправлена государственной мудростью московских князей - собирателей Руси. Вместе с тем, именно князьями исправлены были и её последствия - раздробление Руси и татарское иго.

Но прежде, чем упрекать Карамзина в том, что он ничего нового не внёс в развитие отечественной историографии, следует вспомнить, что автор «Истории государства Российского» вовсе не ставил перед собой задач философского осмысления исторического процесса или слепого подражания идеям западноевропейских романтиков (Ф. Гизо, Ф.Минье, Ж. Мешле), уже тогда заговоривших о «классовой борьбе» и «духе народа» как основной движущей силе истории. Исторической критикой Карамзин не интересовался вовсе, а «философское» направление в истории сознательно отрицал. Выводы исследователя из исторического материала, как и его субъективные измышления, кажутся Карамзину «метафизикой», которая не годится «для изображения действия и характера».

Таким образом, со своими своеобразными взглядами на задачи историка Карамзин, по большому счёту, остался вне господствующих течений русской и европейской историографии XIX и XX веков. Безусловно, он участвовал в её последовательном развитии, но лишь в виде объекта для постоянной критики и ярчайшего примера того, как историю писать не нужно.

Реакция современников

Современники Карамзина – читатели и поклонники – с восторгом приняли его новое «историческое» сочинение. Первые восемь томов «Истории государства Российского» были напечатаны в 1816-1817 годах и поступили в продажу в феврале 1818 года. Огромный для того времени трехтысячный тираж разошёлся за 25 дней. (И это несмотря на солидную цену – 50 рублей). Тут же потребовалось второе издание, которое было осуществлено в 1818-1819 годах И. В. Слёниным. В 1821 году был издан новый, девятый том, а в 1824 году следующие два. Автор не успел закончить двенадцатый том своего труда, который увидел свет в 1829 году, спустя почти три года после его смерти.

«Историей…» восхищались литературные друзья Карамзина и обширная публика читателей-неспециалистов, которые вдруг обнаружили, подобно графу Толстому-Американцу, что у их Отечества есть история. По словам А.С.Пушкина, «все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка- Колумбом».

Либеральные интеллигентные кружки 1820-х годов находили «Историю…» Карамзина отсталой по общим взглядам и излишне тенденциозной:

Специалисты-исследователи, как уже было сказано, отнеслись к сочинению Карамзина именно как к сочинению, подчас даже принижая его историческое значение. Многим казалось чересчур рискованным само предприятие Карамзина – взяться писать столь обширный труд при тогдашнем состоянии российской исторической науки.

Уже при жизни Карамзина появились критические разборы его «Истории…», а вскоре после смерти автора сделаны были попытки определить общее значение этого труда в историографии. Лелевель указывал на невольное искажение истины, вследствие патриотических, религиозных и политических увлечений Карамзина. Арцыбашев показал, в какой мере вредят написанию «истории» литературные приёмы историка-непрофессионала. Погодин подвел итог всем недостаткам «Истории», а Н.А. Полевой усмотрел общую причину этих недостатков в том, что «Карамзин есть писатель не нашего времени». Все его точки зрения, как в литературе, так и в философии, политике и истории, устарели с появлением в России новых влияний европейского романтизма. В противопоставление Карамзину, Полевой вскоре написал свою шеститомную «Историю русского народа», где полностью отдался во власть идей Гизо и прочих западноевропейских романтиков. Современники оценили этот труд как «недостойную пародию» на Карамзина, подвергнув автора довольно злобным, и не всегда заслуженным нападкам.

В 1830-х годах «История…» Карамзина становится знаменем официально «русского» направления. При содействии того же Погодина производится её научная реабилитация, вполне соответствующая духу «теории официальной народности» Уварова.

Во второй половине XIX века на основе «Истории…» была написана масса научно-популярных статей и других текстов, положенных в основу известных учебных и учебно-методических пособий. По мотивам исторических сюжетов Карамзина создано множество произведений для детей и юношества, целью которых долгие годы являлось воспитание патриотизма, верности гражданскому долгу, ответственности молодого поколения за судьбу своей Родины. Эта книга, на наш взгляд, сыграла решающую роль в формировании взглядов не одного поколения русских людей, оказав значительное влияние на основы патриотического воспитания молодёжи в конце XIX – начале XX веков.

14 декабря. Финал Карамзина.

Кончина императора Александра I и декабрьские события 1925 года глубоко потрясли Н.М. Карамзина и отрицательно сказались на его здоровье.

14 декабря 1825 года, получив известие о восстании, историк идёт на улицу: «Видел ужасные лица, слышал ужасные слова, камней пять-шесть упало к моим ногам».

Карамзин, конечно, расценивал выступление дворянства против своего государя как мятеж и тяжкое преступление. Но среди мятежников было столько знакомых: братья Муравьёвы, Николай Тургенев, Бестужев, Рылеев, Кюхельбекер (он переводил «Историю» Карамзина на немецкий).

Через несколько дней Карамзин скажет о декабристах: «Заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века».

14 декабря, во время своих перемещений по Петербургу, Карамзин сильно простудился и заболел воспалением лёгких. В глазах современников он был еще одной жертвой этого дня: рухнуло его представление о мире, утеряна вера в будущее, а на престол взошёл новый царь, очень далёкий от идеального образа просвещённого монарха. Полубольной, Карамзин ежедневно бывал во дворце, где беседовал с императрицей Марией Фёдоровной, от воспоминаний о покойном государе Александре переходя к рассуждениям о задачах будущего царствования.

Писать Карамзин больше не мог. XII том «Истории…» замер на междуцарствии 1611 - 1612 года. Последние слова последнего тома - о маленькой российской крепости: «Орешек не сдавался». Последнее, что реально успел сделать Карамзин весной 1826 года - вместе с Жуковским уговорил Николая I вернуть из ссылки Пушкина. Спустя несколько лет, император пытался передать поэту эстафету первого историографа России, но «солнце русской поэзии» в роль государственного идеолога и теоретика как-то не вписалось...

Весной 1826 года Н.М. Карамзин, по совету докторов, решил отправиться на лечение в Южную Францию или Италию. Николай I согласился спонсировать его поездку и любезно предоставил в распоряжение историографа фрегат императорского флота. Но Карамзин был уже слишком слаб для путешествия. Он скончался 22 мая (3 июня)1826 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.

Николай Михайлович Карамзин

Удивительна судьба главного творения Николая Михайловича Карамзина -"История государства Российского". При жизни автора ею зачитывалась едва ли не вся просвященная Россия, читали даже вслух в салонах, обменивались впечатлениями по поводу драматических событий, описанных мастерской рукой историка, наиболее чувствительные проливали слезы. Сошлемся на свидетельство горячего поклонника таланта Николая Михайловича А.С. Пушкина:"Все, даже светские женщины, бросались читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка -Колумбом. несколько времени ни о чем ином не говорили."

Имя Николая Михайловича пользовалось широчайшей популярностью не только в прошлом веке, но и ныне. В чем притягательная сила ставшего бессмертным сочинения Карамзина?

Почему только на протяжении второй четверти XIX столетия "История государства Российского"перездавалась шесть раз? Читателя влечет к Карамзину магия слова, созданные им художественные портреты исторических личностей, сочетание писательского и исследовательского талантов. Дарованиями, свойственными Николаю Михайловичу, не обладали ни историки XVIII века, ни историки XIX столетия вплоть до Н.И. Костомарова и В.О. Ключевского.

Родился Н.М. Карамзин в родовитой дворянской семье в 1766 году под Симбирском. В творческой биографии Николая Михайловича четко прослеживаются два периода: первый до 1803 года, когда он выступал писателем, журналистом и издателем; второй начинается в 1803 году, когда царский указ утвердил его в должности историографа. Он стал третьим по счету, вслед за Г.Ф. Миллером и князем

М.М. Щербатовым, историографом России -так тогда именовали историков.

Но по порядку. Семнадцатилетний поручик уходит в отставку, и начинается быстрый взлет писателя Карамзина. "Бедная Лиза"стала настольной книгой многих грамотных семей. В начале 90-х годов XVIII века к репутации модного беллетриста прибавилась слава талантливого писателя публициста. В 1789 году он побывал в Швейцарии, Германии, Франции, Англии. Многое запало в душу восприимчивого 23-летнего путешественника: непохожие нравы и обычаи, архитектура и городская жизнь, политический строй и встречи с интересными людьми. Обогащенный впечатлениями (Французскую же революцию ему удалось наблюдать воочию), он, возвратившись в Москву, два года печатает "Письма русского путешественника"в издаваемом им Московском журнале. Письма закрепили автора в ряду литературных звезд первой величины. Николай Михайлович стал желанным гостем в салонах московских вельмож, и те, по свидетельству современника, обходились с тридцатилетним отставным поручиком "почти как с равным".

И вдруг совершилось для многих нечто непонятное: известный писатель,купавшийся в лучах славы, оставляет литературу, издательскую деятельность, светскую жизнь, обрекает себя на долгие годы заточения в кабинете, чтобы погрузиться в науку именуемую историей. Это был подвиг! Смена профессии произошла, по словам

А.С.Пушкина, "уже в тех летах, когда для обыкновенных людей круг образования и познания давно окончен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению".

Впрочем, неожиданным это решение было для всех, только не для Николая Михайловича. К нему он готовился издавна. Чем бы он не занимался, его преследовала мысль погрузиться в отечественную историю. В 1790 году в "Письмах русского путешественника"он изложил свое представление о русской истории: "Говорят, что наша история сама по себе менее занимательна: не думаю, нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить; и читатель удивится, как из Нестора, Никона и пр. могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев... У нас был свой Карл Великий: Владимир; свой Людовик XI: царь Иоан; свой Кромвель: Годунов, и еще такой государь, которому нигде не было подобных: Петр Великий". Интерес Карамзина к истории проявлися и в написании исторических повестей -"Марфа Посадница", "Наталья -борская дочь". В 1800 году он признавался, что "По уши влез в русскую историю; сплю и вижу Никона с Нестором".

В 1803 году, когда Николай Михайлович принял для себя важное решение, ему исполнилось 37 лет -возраст по тем временам достаточно почтенный, когда трудно порывать с прежним образом жизни, привязанностями, наконец, материальным благополучием. Правда, царский рескрипт, дающий Николаю Михайловичу звание историографа и открывающий перед ним архивы и бибилиотеки, одновременно определил и пенсион в размере двух тысяч рублей в год -сумма весьма скромная, далеко не покрывающая его прежних доходов. И еще одно обстоятельство: ремеслу историка писателю пришлось обучаться уже в процессе работы, самостоятельно постигая тонкости исторического исследования. Все это дает право называть поступок Карамзина подвижническим.

Какие цели ставил перед собой Карамзин, приступая к "Истории государства Российского"? Их три. Первую он сформулировал так: "Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна. Должно знать, какие мятежные страсти волновали гражданское общество и какими системами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастье".

В этом Карамзин не оригинален. Об изучении опыта прошлого, чтобы не повторять ошибок и подражать всему доброму, как главной задаче истории писал еще Василий Никитич Татищев, а вслед за ним и

М.В. Ломоносов. Оригинальна лишь форма выражения этой мысли. Кстати, мысль "Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна"перекликается с пушкинскими строками в "Борисе Годунове": "Учись, сын мой, наука сокращает нам опыт быстротекущей жизни".

Вторая цель изучения истории смыкается с тем, что писал на этот счет М.В. Ломоносов: "История дает государям примеры правления, подданным -повиновения, воинам -мужества, судьям -правосудия, младым -старых разум, престарелым -сугубую твердость в советах". Карамзин, как бы продолжая и развивая сказанное, считал необходимым знать историю простолюдинов. Чем же она полезна рядовым жителям страны? Ответ любопытен: простых граждан история, считал Николай Михайлович, "мирит с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках, утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушилось".

Николай Михайлович был последним ученым, возлагавшим на историю утилитарную задачу изучения опыта прошедших веков.

Но Карамзин ставил перед историей и новое требование, оказавшееся непосильным для большинства ученых и предшествующего и нынешнего столетия. Его можно назвать эстетическим. История должна доставлять удовольствие, наслаждение, она как бы воскрешает мертвых и их страсти. "Мы их слышим, любим и ненавидим". Именно поэтому он придавал такое исключительное значение искусству изложения. Отсюда особые требования к самому историку. Друг Карамзина П.А. Вяземский так передает рассуждение Карамзина на сей счет: "Таланты и знание, острый, проницательный ум, живое воображение все еще недостаточны". В дополнение к перечисленным качествам надобно, "чтобы душа могла возвыситься до страсти к добру, могла питать в себе святое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага". Иными словами, Николай Михайлович считал, что историк должен владеть не только талантом, но и быть человеком высокой нравственности. Из-под пера лишь такого автора могут вылиться строки, способные зажечь читателя.

Без преувеличения можно сказать, что сам Карамзин принадлежал числу людей кристальной нравственной чистоты, порядочности и бескорыстия. Эти черты натуры Николая Михайловича признавали не только его друзья, но и враги.Он не воспользовался дружбой с Александром I, чтобы исхлопотать себе какие-либо блага, негодовал, когда его награждали, ибо искренне, без рисовки, считал, что "главное дело не получать, а заслуживать". Не уподоблялся он и лукавым царедворцам, поднатаревшим в лести и готовым ради корысти пойти на унижение своего достоинства.

Итак, обоснованием Карамзиным необходимости изучать историю заимствовано им у историков XVIIIвека. К этому же столетию восходит и его концепция истории страны (ее на три четверти века раньше формулировал В.Н. Татищев, а затем в основных чертах повторил князь М.М. Щербатов). Н.М. Карамзин впервые ее изложил в публицистическом сочинении -"Записка о древней и новой России",- поданном Александру I в 1811 году с целью убедить его воздержаться от проведения реформ М.М. Сперанского.

В первой части "Записки"автор делает краткий обзор истории России -от ее возникновения до царствования Павла I включительно. Карамзин повторяет мысль Татищева о том, что Россия процветала, процветает и будет процветать лишь под скипетром монарха: "Россия обосновалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спасалась мудрым самодержавием". Карамзин подкрепил этот тезис сжатым экскурсом в прошлое страны.

Силой, сцементировавшей единое государство из множества слабых организмов, было единовластие. Русь, "рожденная, возвеличенная единовластием, не уступала в силе и в гражданском образовании первейшим европейским державам". Утрата единовластия в удельный период повлекла огромной важности перемены: "Дотоле боялись россиян,

Начали презирать их". В удельный период "народ утратил почтение к князьям, а князья -любовь к народу"; "удивительно ли, что варвары покорили наше отечество". Вслед за М.М. Щербатовым Карамзин отмечал два результата татаро-монгольского ига: отрицательный -"Земля русская сделалась жилищем рабов"; положительный -под эгидой татаро-монгольского созревали условия для освобождения от их ига и восстановления единовластия. Оно восстановилось при Иване III , когда государство приобрело "независимость и величие".

Подобно князю Щербатову Николай Михайлович Карамзин разделил долгое царствование Ивана IV на два этапа, гранью между которыми стала смерть царицы Анастасии. Исчезло начало, сдерживавшее необузданный нрав царя, и наступила мрачная пора зверств, жестокостей, тиранического режима. В годы смуты, когда было поколеблено самодержавие, погибала и Россия.

Отношение Карамзина к Петру Великому и его реформам со временем существенно изменилось. В "Письмах русского путешественника"историк восторженно отзывался о пребразованиях и преобразователе. Он, например, считал, что для пути, пройденного Россией при Петре за четверть столетия, без него понадобилось бы шесть веков. Теперь же, два десятилетия спустя, Карамзин пишет: "Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною Петр". В вину царю-реформатору Николай Михайлович ставил искоренение древних обычаев. Введенные же Петром новшества коснулись лишь дворянства и не затронули народную толщу. тем самым царь воздвиг стену между дворянами и остальным населением. Осуждал историк деспотизм Петра, его жестокость, усердие преображенского приказа, в застенках которого гибли люди за бороду и русские кафтаны. Отрицал Николай Михайлович и разумность перенесения столицы государства из Москвы в Петербург -в город, воздвигнутый на болоте, в местности с плохим климатом, "на слезах и трупах".

Критической оценке подверг Карамзин и все последующие царствования. После Петра "пигмеи спорили о наследстве великана". Говоря о монархах, царствовавших вслед за Петром, историк обязательно подчеркивал, обладали ли они чертами правителей-тиранов. Анна Иоановна, по его мнению, сделала много хорошего в пользу дворян -отменила указ об единонаследии, учредила Кадетский корпус, ограничила срок службы в армии 25 годами, -но в ее царствование "воскресла Тайная канцелярия, в ее стенах и на площадях градских лились реки крови". О Елизавете Петровне отзывался иронически: "женщина праздная и сластолюбивая, усыпленная негою".

При Екатерине II самодержавие смягчилось, исчезли страхи, навеянные Тайной канцелярией. Императрица очистила самодержавие от "от примесов тиранства". Впрочем и у Екатерины II историк обнаружил непривлекательные черты: она гналась за внешним блеском (выражаясь современным языком, -за "показухой") при ней "избиралось не лучшее по состоянию вещей, но красивейшее по формам". В страну широким потоком хлынули чужеземцы, двор забыл русский язык, расцветал разврат, непомерная роскошь приводила к раззорению дворян.

Отношение историка к Павлу I резко негативное и прежде всего за пренебрежение к дворянам, за унижение, которому он их подвергал. Павел хотел быть Иваном IV, но после Екатерины это было трудно. Царь "отнял стыд у казны, у награды -прелесть". Он мечтал построить себе неприступный дворец, а соорудил гробницу.

Обзор княжений и царствований Карамзин завершил фразой, получившей хрестоматийную известность. "Самодержавие есть палладиум России; цельность ее необходима для ее счастья; из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел право унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия".

Двух мнений об исторической концепции Карамзина и его общественно-политических воззрениях быть не может. Он предстает защитником самодержавия и порожденных им институтов, прежде всего крепостнических порядков. Однако это утверждение требует уточнений. Первое. Не всякая монархия и не всякий монарх заслуживают положительной оценки. Карамзин -за монарха просвещенного, человеколюбивого, высоконравственного, не попирающего человеческое достоинство подданных.

Николай Михайлович -последовательный сторонник эволюционного развития, он враждебно относился к социальным потрясениям и всякому насилию, даже если оно исходило от монарха. Отсюда его осуждение действий якобинцев во Франции и декабристов в России. "Всякие насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот", -так он откликнулся на Французскую революцию. Провсещенный барин, мягкий и сердобольный, он был сыном своего века и придерживался традиционно-консервативных взглядов на крепостное право; отмену его он связывал с отдаленным будущим, когда просвещение окажет на крестьян благотворное влияние, и они получат свободу, не поддвергая существующий порядок вещей сотрясениям.

Отношение Карамзина к самодержавию и крепостному праву определило оценку советской историографией его творчества. Карамзин значился во всех учебниках истории, как фигура одиозная и реакционная. С ярлыком реакционера путь Карамзину и его "Истории государства Российского"к печатному станку был закрыт. Созданные более полутора веков назад исторические портреты и яркое описание событий не утратили своего воздействия на читателя и в наши дни, интерес к "Истории государства Российского"не угас.

Год 1816 в жизни Карамзина примечателен: историк доставил в Петербург рукописи первых восьми томов своего сочинения. Позади 13 лет упорного труда, работа продвигалась не так быстро, как того хотел автор. он много раз называл сроки ее завершения и столько же раз их переносил.

Каждый том давался с большим трудом, что явствует из его письма брату. Историк в 1806 году мечтал довести свое сочинение до татаро-монгольского нашествия и жаловался на недостаток сил: "Жаль, что я не моложе десятью годами. Едва ли Бог даст мне довершить мой труд; так много еще впереди". 1808 год: "В труде моем бреду шаг за шагом, и теперь, описав ужасное нашествие татар, перешел... на десятый век". 1809 год: "Теперь с помощью Божьею, года через три или четыре дойти до времени, когда воцарился у нас знаменитый дом Романовых". 1811 год: "Старость приближается и глаза тупеют. Худо, если года в три не дойду до Романовых".

Не дошел не только в три, но и в пять лет -рукопись восьмого тома заканчивалась 1560 годом. И это несмотря на то, что неоценимую услугу автору оказывал директор Московского архива Министерства иностранных дел Федор Алексеевичта историка и великолепный знаток древности. По заданию директора сотрудники музея подбирали необходимые Карамзину материалы, освобождая его от черновой работы -кропотливой, изнурительной и далеко не всегда успешной.

Конечно, задача, стоящая перед историком была огромна. И тем не менее медленное течение работы объяснялось и другими обстоятельствами: отсутствием специальной подготовки, восполнение которой требовало времени, а еще -душевного спокойствия, так необходимого любому художнику слова. Победа Наполеона в 1807 году под Аустерлицем над русской армией, нашествие армии "двунадесяти языков"на Россию в 1812 году, пожар Москвы, во время которого сгорела библиотека Карамзина... Долг патриота позвал 46-летнего Николая Михайловича в ряды ополченцев, но, по его словам, "дело обошлось без меча историографического".

"История государства Российского"должна была печататься в Петербурге, историк вместе с семьей переехал в северную столицу. По велению царя для него в Царском селе был отделан китайский домик, расположенный в Царскосельском парке, на расходы по публикации было отпущено 60 тысяч рублей. Почти два года Николай Михайлович потратил на чтение корректуры. "Читаю корректуру до обморока"-писал он 12 марта 1817 года. Она отнимала все рабочее время историка: "Боюсь отвыкнуть от сочинения", -писал он в одном из писем.

Наконец, в феврале 1818 года восемь томов были готовы. Ожидание приговора читателей, покупателей и почитателей не было ни томительным, ни продолжительным. Автор удостоился ощеломляющего успеха. Пушкин писал: "Появление сей книги... наделало много шума и произвело сильное впечатление. 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин)".

Посыпались отзывы, один лестнее другого, и исходили они не от безвестных читателей, а людей, представляющих духовную элиту того времени. Михаил Михайлович Сперанский: "История его есть монумент, воздвигнутый в честь нашего века, нашей словестности". Василий Андреевич Жуковский: "... Я гляжу на историю нашего Ливия (римского историка, автора "Римской истории"), как на мое будущее: в ней источник для меня и вдохновения и славы". Даже декабрист Николай Иванович Тургенев, которому, разумеется, не могла импонировать направленность сочинения, восхвалявшая самодержавие, не удержался от комплиментов: "Чувствую неизъяснимую прелесть в чтении... Что-то родное, любезное."Друг Пушкина Александр Петрович Вяземский:"Карамзин -наш Кутузов двенадцатого года, он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие о том узнали в двенадцатом году".

Интерес к "Истории государства Российского"объяснялся не только мастерски написанным текстом, но и общей обстановкой в стране -разгром наполеоновской армии и последовавшие за ним события вызвали рост национального самосознания, потребность осмыслить свое прошлое, истоки могущества народа, одержавшего победу над сильнейшей армией в Европе.

Были и критические отклики, но они тонули в хоре похвал. Наиболее серьезным критиком выступил глава школы скептиков Михаил Трофимович Каченовский. Он ставил под сомнение достоверность источников, возникших в древности, и историю, написанную на их основе, считал "баснословной". Когда Иван Иванович Дмитриев посоветовал дать отповедь критику, деликатный Николай Михайлович ответил своему приятелю так: "... критика его весьма поучительна и добросовестна. Не имею духа бранить тебя за твое негодование, но сам не хочу сердиться".

К Карамзину пришла вторая слава, известнейший беллетрист и журналист, он стал знаменитым историком. С 1818 года он признанный историограф, кстати, единственный, кого знает широкая публика. Успех воодушевил автора но работа над последующими томами продвигалась все так же медленно. Исследовательского опыта прибавилось, но вместе с ним прибавились и заботы, которых Карамзин не знал в Москве -дружба с императором обязывала присутствовать на семейных праздниках императорский фамилии, раутах, маскарадах. "Я не придворный! -с горечью писал историк Дмитриеву. -Историографу естественнее умереть на гряде капустной, им обработанной, нежели на пороге дворца, где я не глупее, но и не умнее других. Мне бывало очень тяжело, но теперь уже легче от привычки".

Восьмой том кончался 1560 годом, разорвав царствование Иоана IV на две части. В девятом томе, которым открывалось продолжение издания, Карамзин решил изложить самые драматические события его царствования.

Отношение историка к правлению Иоана IV после введения опричнины однозначно. Его царствование он назвал "феатром ужасов", а самого царя тираном, человеко "ненасытным в убийствах и любострастии". "Москва цепенела в страхе. Кровь лилась; в темницах, в монастырях стенали жертвы, но... тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим", "Ничего не могло обезоружить свирепого: ни смирение, ни великодушшие жертв..."Тиранию Грозного автор уподобляет тяжелейшим испытаниям, выпавшим россиянам в удельный период и время татаро-монгольского ига: "Между иными тыжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига монголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовью к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву, и землетрясения, и тиранов."

Казалось бы, описывая тиранию Грозного (а с такой обстоятельностью это делалось впервые), Карамзин наносил удар по самодержавию, которое он последовательно защищал. Это кажущееся противоречие историк снимает рассуждениями о необходимости изучения прошлого, чтобы не повторять его пороков в будущем: "Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели -и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель, может в правлении самодержавном выставить на позор такого властелина, да не будет уже впредь ему подобных".

Успех девятого тома был потрясающим. Современник отметил: "В Петербурге оттого такая пустота, что все углублены в царствование Иоанна Грозного". Некоторые признавали его лучшим творением историка. За девятым томом при жизни автора было опубликовано еще два. Последний, двенадцатый том, незаконченный, подготовили к печати его друзья и издали в 1829 году.

Николай Михайлович скончался 22 мая 1826 года. Ему чуть-чуть не хватило времени, чтобы довести "Историю"до избрания Романовых -его труд заканчивался 1612 годом.

Нам остается мельком заглянуть в творческую лабораторию историка и хотя бы на отдельных примерах представить, как создавалось его сочинение.

На этот счет есть суждения самого Карамзина. Согласно одному из них, историк обязан представлять "единственно то, что сохранилось от веков в летописях, в архивах". "Тем непозволительно историку обманывать добросовестных читателей, мыслить и говорить за героев, которые уже давно безмолствуют в могилах". Еще одно высказывание: "Самая прекрасная выдуманная речь безобразит историю".

Итак, приверженность нашего автора к сочинению достоверной без домыслов и вымыслов истории, казалось бы, не подлежит сомнению. Но как тогда быть с диаметрально-противоположными его высказываниями -"воодушивить"и "раскрасить"текст, доставить читателю "приятность", удовольствие "для сердца и разума?"Карамзин не мог создать прочного сплава в форме единого текста, столь же точно описывающего события как и интересного читателю. Историк попытался преодолеть это противоречие чисто внешне: каждый из двенадцати томов своего труда он разделил на две неравные части -в первой, меньшей по объему помещен авторский текст, во второй -примечания.

Примечаниями пользуются и современные нам историки. Как известно, их назначение -дать возможность коллегам-профессионалам или любопытствующим читателям убедиться, что описываемый факт или событие являются не плодом фантазии автора, а извлечены из опубликованных или неопубликованных источников, либо из монографий. Однако назначение карамзинских примечаний совсем иное. Историк, не ограничиваясь названием источника, приводит либо выдержки из него, либо пересказ из, из чего легко убедиться, сколь существенно отличается авторский текст от свидетельств источника. Приведем примеры.

Вот как описывает Н.М. Карамзин события, происшедшие тотчас после Куликовской битвы. Князь Владимир Андреевич велел после победы трубить сбор. Все приехали, но великий князь Дмитрий Иванович отсутствовал. "Изумленный Владимир спрашивал "где брат мой и первоначальник нашей славы?"Никто не мог дать о нем вести. В беспокойстве, в ужасе воеводы рассеялись искать его, живого или мертвого; долго не находили; наконец два воина увидели великого князя под срубленным деревом. Оглушенный в битве сильным ударом, он упал с коня, обеспамятел и казался мертвым; но скоро открыл глаза. Тогда Владимир, князь, чиновники, преклонив колена, воскликнули единогласно: "Государь, ты победил врагов!"Дмитрий встал: видя радостные лица окружающих его знамена христианские над трупами монголов, в восторге сердца изъявил благодарность Небу". ... В примечании 80 пятого тома "Истории государства Российского"приведены выдержки из летописей, в которых нет ни разговоров героев, ни переживаний военоначальников. Синодальная летопись: Рекоша князи литовские: мним, яко жив есть, но уязвлен...". Ростовская летопись: "...найдоша великого князя в дуброве всями язвлена лежаще". Ростовская летопись: "доспех его... избит, но на теле его не было язвы". Таким образом источники дают автору возможность написать всего одну фразу: великий князь Дмитрий Иванович во время сражения был оглушен, упал с коня и лежал без сознания под деревом в дубраве, Детали же описываемой сцены в "Истории государства Российского"-плод воображения Николая Михайловича.

Другой сюжет, относящийся ко времени Грозного. Речь идет о казни Владимира Андреевича Старицкого, обвиненного в попытке отравить царя. Показания источников, приводимые в примечании 277 девятого тома, кратки и невыразительны. "По сказанию Гваньини кн. Владимиру отсекли голову; а Одерборы, называя его Георгием, сказывает, что он был зарезан". В одной из летописей, принадлежащих св. Дмитрию Ростовскому, говорится: "В лето 7078 не стало в животе кн. Владимира Андреевича Старицкого..."

Николай Михайлович при изображении казни князя Владимира принял версию об его отравлении и описал ее так: "Ведут несчастного с женою и двумя юными сыновьями к государю: они падают к ногам его, клянуться в своей невинности, требуют пострижения. Царь ответствовал: "вы хотели умертвить меня ядом: пейте его сами". Подали отраву. Князь Владимир, готовый умереть, не хотел из собственных рук отравить себя. Тогда супруга его, Евдокия (родом княжна Одоевская), умная, добродетельная, видя, что нет спасения, нет жалости в сердце губителя, -отвратила лицо свое от Иоанна, осушила слезы и с твердостью сказала мужу: "не мы себя, но мучитель отравляет нас: лучше принять смерть от царя, нежели от палача". Владимир простился с супругою, благословил детей и выпил яд, за ним Евдокия и сыновья. Они вместе молились. Яд начал действовать, Иоанн был свидетелем их терзаний и смерти"и т.д.

Мы видим, как скромный текст источников, сухо информирующий о происходившем, под искусным пером автора превратился в описание эпизода, наполненного драматизмом. Чтобы вызвать у читателя эмоции, автор вложил в свой текст "душу и чувства"и "раскрасил его".

Если бы в томах отсутствовали примечания, дающие достоверное представление об эпизодах и корректирующие авторский текст, то читатель был бы в праве считать автора сочинителем небылиц. Но в том то и дело, что Николай Михайлович не скрывает от читателя подлинного отражения событий в источниках и показывает, как неудобочитаемый текст можно превратить в захватывающее воображение чтение.

Чем ближе к нашему времени, тем больше в распоряжении исследователя источников и, следовательно, больше возможностей для "раскрашивания"при описании как событий, так и характеров действующих лиц. Скудность источников по древней истории ограничивала этого рода возможности автора и позволяла создавать "приятность" читателю лишь эпитетами. Их у Николая Михайловича оказалось много: добрый благодетельный, жестокий, нежный, печальный, храбрый, хитрый, благоразумный и т.д. Текст он, кроме того, оснащал такими словами, как утешился, негодовал, ревновал, спешил и пр.

В "Историю государства Российского"Николай Михайлович вложил и колоссальный труд и всю силу своего незаурядного таланта писателя. Творением, похоже, он был доволен. Во всяком случае, за несколько месяцев досмерти он делился мыслями со своим другом И.И. Дмитриевым: "...Знаешь ли. что я со слезами чувствую признательность к Небу за свое историческое деиствие, знаю, что и как пишу; в своем тихом восторге не думаю ни о современниках, ни о потомстве; я независим и наслаждаюсь только своим трудом, любовью к отечеству и человечеству. Пусть никто не будет читать моей Истории; она есть и довольно для меня".

В своем пророчестве Карамзин малость ошибся: его "Историю"читали и читают.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ О Н.М.КАРАМЗИНЕ.

1. Ключевский В.О. Н.М.Карамзин //Ключевский В.О. Исторические портреты.-М.,1991.-С.488-.

2. Козлов В.П. Карамзин -историк // Карамзин Н.М. История государства Российского.- Т.4.-С.17-.

3. Коростелева В. Уроки Карамзина: К 225-летию со дня рождения // Сельская жизнь.-1991.-11 дек.

4. Косулина Л.Г. Подвиг честного человека //Литература в школе.-1993.-N 6.-С.20-25.

5. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина.- М.,1987._336с.

6. Лотман Ю.М. Колумб русской истории // Карамзин Н.М. История государства Российского.- Т.4.-С.3-.

8. Максимов Е. тайна архива Карамзина// Слово.-1990.-N12.-С.24-.

9. Павленко Н. "Старина для меня всего любезнее" //Наука и жизнь.-1993.-N12&-C.98

10.Смирнов А. Как создавалась "История государства Российского"// Москва.-1989.-N11,12, 1990.-N8

11 Соловьев С.М. Карамзин //Москва.-1988.-N8.-С.141-

12.Хапилин К. Памятник души и сердца моего//Молодая гвардия.-1996.-N7.- С.217-.

13. Шмидт С.О. "История государства Российского"в культуре дореволюционной России // Карамзин Н.М. История государства Российского.Т.4.- С.28-.

(1766-1826)

С именем Николая Михайловича Карамзина связано утверждение в 90-ые годы XVIII века нового литературного направления – сентиментализма. Творчески усвоив элементы сентиментализма в предшествующей русской литературе, Карамзин в силу своего таланта, эрудиции, понимания задач времени смог теоретически обосновать приниципы сентиментализма и воспроизвести их в своей литературной практике. В его произведениях дворянский сентиментализм нашел свое наиболее полное выражение. По словам Белинского, высоко оценившего творчество Карамзина, он «первый на Руси начал писать повести, которые заинтересовали общество, казались пустыми и ничтожными для педантов, – повести, в которых действовали люди, изображалась жизнь сердца и страстей, посреди обыкновенного повседневного быта».

Признание внесословной ценности человека, внимание к его частной жизни, миру чувств и переживаний – все это, овеянное глубоко гуманным чувством автора, не могло не привлечь читателя, который учился сопереживать, сострадать героям повестей Карамзина.

Карамзин родился 1 декабря 1766 г. в небогатой дворянской семье в городе Симбирске. Здесь же в пансионе Фовеля(1776-1777), а затем в Москве в пансионе профессора Шадена он получил гуманитарное образование и усвоил «науку чувствительности». Именно здесь в нем пробудилось стремление к моральному самоусовершенствованию и возникла уверенность в том, что «всеобщего блага» можно достичь путем любви к ближнему, умеренности желаний, трудолюбия и успехов просвещения. На протяжении всей жизни ему удалось сохранить независимую позицию по отношению к правительственной власти. И хотя крепостничество и самодержавие были незыблемы для Карамзина, он неизменно испытывал враждебное отношение к деспотизму, жестокости и невежеству дворянского сословия. Карамзин оптимистически смотрел на будущее в надежде на мирный постпенный прогресс, который улучшит состояние общества.

Кармзин вместе с А.А.Петровым редактировал журнал Новикова «Детское чтение для сердца и разума», где печатались переводы Каармзина европейских сентиментальных произведений. Здесь же была опубликована его первая оригинальная повесть «Евгений и Юлия», где проявился субъективно-идеалистический подход к изображению крестьянского быта. В повести «поселяне» с «радостью» трудятся на полях, они, «быв довольны успехом работ своих», в простых песнях «благославляют Натуру и участь свою». В основе повести любовная идиллия, неожиданно заканчивающаяся трагически. Казалось, все предвещало счастье и благополучие любящих друг друга Юлии и Евгению, но от «беспрестанного восторга высочайшей радости» Евгений заболевает горячкой и умирает. Юлия и г-жа Л., мать Евгения, с этого времени живут безрадостно, «во всегдашнем меланхолическом уединении». Так грустно заканчивается эта первая чувствительная повесть Карамзина.

Начав свою литературную деятельность с переводов (его первый печатный труд в 1783 г. – перевод швейцарской идиллии Геснера «Деревянная нога»), Карамзин занимается журналистикой, пишет прозаические и поэтические произведения.

Стремление к более обширным историческим, философским знаниям, к европейской образованности привело Карамзина к осуществлению своей давней мечты – поездке в заграничное путешествие, которую он осуществил 18 мая 1789 года.

Карамзин посетил Германию, Швейцарию, Францию и Англию. Его путешествие длилось 18 месяцев, обогатив молодого писателя множеством разнообразных впечатлений политической и культурной жизни европейских стран, которые нашли отражение в написанных по возвращении в Россию «Письмах русского путешественника» /1791/. Именно с этого времени и развернулась литературно-критическая и издательская деятельность Карамзина, о которой Белинский писал, что он «был для своей эпохи: и реформатором, и теоретиком, и практиком, и поэтом, и журналистом... был первым критиком, и следовательно, основателем критики».

К сказанному Белинским можно добавить, что он был и историком – его перу принадлежит 12 томная «История Государства Российского» и Пушкин по праву назвал его «Последним русским летописцем».

Н.М.КАРАМЗИН – ЖУРНАЛИСТ

1 января 1791 года вышла первая книжка «Московского журнала». Карамзинский журнал был журналом нового типа, в котором публиковались произведения оригинальные и переводные, отличавшиеся высоким эстетическим вкусом. Впервые в журнале появился регулярный отдел критики, библиографии, смеси. При этом следует отметить новое понимание задач критики: «Хорошее и худое замечено будет беспристрастно». Самым обширным был отдел «Русских сочинений в стихах и прозе», в котором большая часть произведений принадлежала самому издателю. Здесь были напечатаны «Письма русского путешественника», «Бедная Лиза», «Фрол Силин», очерк «Деревня», баллада «Раиса», «Граф Гваринос», стихотворения, рецензии. Он старался публикацией материалов в журнале способствовать нравственному и эстетическому воспитанию читателей. «Московский журнал» был литературным журналом, рассчитанным прежде всего на вкусы дворянского читателя. Однако разнообразный материал, поданный живо и замечательно, легкий, изящный язык, явившийся отличительной чертой журнала, сделал его доступным и для людей низших сословий. Карамзин сознательно отказался от обращения к политическим вопросам, он предпочитал не вступать в полемику с сатирическими журналами. «Учтивость, приветливость есть цвет общежития», – считал он и придерживался этого правила.

Одновременно выходил журнал «Чтение для вкуса, разума и чувствований» /1791-1793/ под редакцией Подшивалова, а также журнал «Приятное и полезное препровождение времени», которые испытывали влияние «Московского журнала» и карамзинской сентиментальной прозы. На страницах журнала Карамзин выступает с новым обоснованием задач искусства, отвергает условность и нормативность классицизма. Он требовал от искусства распространение изящного: «Выражение чувства (или ощущения) посредством изящных мыслей есть цель поэзии». Сознательно отказываясь изображать отрицательные явления жизни, бедственное положение народа, он оправдывает это тем, что щадит «чувствительное сердце моего читателя». Журнал способствовал утверждению сентиментализма в литературе, чувство противопоставлялось разуму, свойственному классицизму.

Карамзину принадлежит и первый литературно-общественный журнал «Вестник Европы» /1802г./, положивший начало русской журналистике XIX века.

С Карамзина начинается и такой тип издания, как альманах. В 1794 году Карамзин издал первую книжку альманаха «Аглая», который представлял собой литературный сборник, составленный из произведений прозаических и стихотворных. Здесь же помещались статьи по вопросам литературы и искусства. Следующий альманах – «Аониды» был стихотворным /1796, 1797, 1799/. В нем печатались авторы, близкие по своим литературным взглядам Карамзину.

ПРОЗА Н.М.КАРАМЗИНА

По мнению Карамзина, чувство, а не рационалистическое задание должно преобладать в литературном произведении. Изображая жизнь человека со всеми ее радостями и горестями, передавая его интимные переживания, писатель должен «трогать сердце», «наполнять его горестными или сладостными чувствами», вести читателя к нравственному совершенству. Окружающая действительность, объективный мир отображаются преломляясь через призму авторского, субъективного «я» писателя. Карамзин считал, что только истинно гуманный человек, способный сострадать чужим несчастьям, может браться за перо.

Субъективные переживания, субъективно-эмоциональное восприятие и оценка жизненных явлений, а не сама реальная действительность, в отличие от Радищева, занимают главное место в творчестве Карамзина. Автор должен «писать портрет души и сердца своего», помогая в то же время «согражданам лучше мыслить и говорить». Считая, что писатель должен «подражать натуре», Карамзин придает решающее значение воображению и чувству поэта, которые могут и должны приукрашивать натуру. Эти эстетические принципы лежат в основе творчества Карамзина. Эти принципы отразились в «Письмах русского путшественника».

Крупнейшим произведением Карамзина явились «Письма русского путешественника», которые печатались в 1791-1792 гг. в «Московском журнале» по частям. В них проявились особенности его творческого метода и эстетических принципов. «Письма», передающие непосредственные впечатления Карамзина о странах, которые он посетил, отличаются свободной композицией, в которой перемежаются объединенные воедино личностью автора разнообразные картины политической и культурной жизни западных государств, царящих там нравов и обычаев; встречи писателя с известными философами, литераторами, государственными деятелями.

В книге много философских и нравственно-этических размышлений самого автора, вызванных увиденным и услышанным.

Будучи энциклопедически образованным человеком, Карамзин с большой тонкостью передает все увиденное за границей, избирательно относясь к огромному потоку впечатлений. И хотя все увиденное пропущено через авторское «я», писатель выходит за рамки субъектиных переживаний и наполняет письма множеством обширных и конкретных сведений о культуре и искусстве, географии и быте посещаемых им стран.

«Письма» Карамзина расширяли представления и круг знаний русского читателя. Познавательная ценность книги, высокие благородные чувства, ею пробуждаемые, делали «Письма» популярными не только у русского, но и европейского читателя (книга переведена на немецкий, французский, английский, польский и голландский языки).

В «Письмах» читатель встречает имена крупнейших писателей и философов, многим из которых автор дает характеристики, воссоздает их портретный образ. Здесь имена Ричардсона, Стерна, Шекспира, Гете, Шиллера, Лессинга, Виланда, Гердера, Руссо, Мабли и других писателей и мыслителей, имена знаменитых художников: Рафаэля, Рубенса, Ван-Дейка, Веронезе и многих других.

Много внимания уделено описанию природы, которая, по мнению Карамзина, очищает человека и возносит благодарность богу за возможность жить в общении с природой.

В «Письмах» даны наблюдения над разными сторонами жизни и нравов государств (особенно в письмах из Франции и Англии). Сложно и противоречиво отношение писателя к Франции. Он приехал сюда в тот момент, когда страна пожинала горькие плоды абсолютизма. На каждой станции путешественников окружали нищие. Находясь в Булонском лесу, автор вспоминает о недавнем времени, когда великосветские куртизанки щеголяли друг перед другом великолепием экипажей и разоряли щедрых поклонников. С презрением говорит путешественник о Французской академии: половина ее членов невежественна и занимает свои места по знатности рода. Вспоминая о Людовике XIV, Карамзин осуждает его за неразумные гонения на гугенотов, в результате чего «тысячи трудлюбивых французов принуждены были оставить отечество».

Начало революции, отличавшееся сравнительно мирным характером, Карамзин, подобно Виланду, Клопштоку, Гердеру, Шиллеру, Канту, встретил с явным одобрением. Позже автор вспоминал, с каким восхищением он слушал в Народном собрании пламенные речи Мирабо. Но в окончательном варианте «Писем», созданном после 1793 года, революция решительно осуждена. Самое страшное для Карамзина, как и для большинства просветителей XVIII века, – восставший народ и революционная диктатура. Напуганный якобинским террором, он готов примириться с монархическим правлением, уповая на медленные, но более верные, по его мнению, успехи нравственности и просвещения. «Всякое гражданское общество, веками утвержденное, – пишет он, – есть святыня для добрых граждан; и в самом несовершеннейшем надобно удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку. Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот».

О восставшем народе Карамзин пишет: «Народ есть острое железо, которым играть опасно, а революция – отверстый гроб для добродетели и самого злодейства». Он называет восставших «нищими праздолюбцами», «пьяными бунтовщиками». Осуждая якобинскую диктатуру, он считает, что только те изменения прочны, которые достигаются посредством медленного, постепенного развития просвещения, успехами разума и воспитания.

Карамзин стремится показать не только то, что объединяет людей, но и то, что их разобщает. К числу таких пагубных заблуждений он относит проявление национальной замкнутости и национального самомнения. «Хорош гусь!» – говорит он о немце, который бранит русских, ни разу в жизни не встретив ни одного из них. Столь же враждебна автору религиозная нетерпимость, фанатизм. Он верит в благотворную роль науки и искусства, поэтому он ищет все время встречи с философами и писателями.

Наиболее полно черты сентиментальной прозы Карамзина, – пафос гуманности, психологизм, субъективно-чувствительное восприятие действительности, лиризм повествования и простой «изящный» язык – проявились в его повестях. В них отразилось повышенное внимание автора к анализу любовных чувств, душевных переживаний героев, усилилось внимание к психологическим действиям. С именем Карамзина связано рождение русской психологической прозы. Важным и прогрессивным моментом в творческой деятельности писателя было признание права личности независимо от сословной принадлежности на осуществление внутренней свободы. Отсюда идейной основой повести «Бедная Лиза» было утверждение писателя «и крестьянки любить умеют». Эта психологическая повесть пользовалась особенным успехом у читателей. «Бедная Лиза» была напечатана в 1792 году в «Московском журнале»

Сюжет повести не притязателен и весьма распространен в литературе: любовь бедной девушки и молодого дворянина. В основе карамзинской повести – жизненная ситуация. Социальное неравенство крестьянской девушки и дворянина предопределило трагический исход их любви. Однако для Карамзина важно прежде всего передать психологическое состояние героев, создать соответствующее лирическое настроение, способное вызвать ответное эмоциональное чувство читателя. Он не акцентирует внимание на социальных переживаниях, о которых упоминается в повести, переводя их в нравственно-этический план. Карамзин лишь намекает на то, что социальное неравенство затрудняет брак дворянина и крестьянки. Лиза в беседе с Эрастом говорит, что ему «нельзя быть ее мужем», так как она крестьянка. И хотя все симпатии Карамзина на стороне прелестной, кроткой бедной Лизы, о судьбе которой чувствительный автор проливает слезы, тем не мение поступок Эраста он пытается объяснить обстоятельствами, характером героя. Эраст был наделен «добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным». Он «читывал романы, идиллии, имел довольно живое воображение...» и неиспорченность, наивность и естественная красота крестьянской девушки не могли не пленить его воображение. Однако привычка к праздной и обеспеченной жизни заставила его в силу эгоизма и слабости характера поправить свои дела женитьбой на богатой вдове. Передав сцену прощания Эраста с Лизой, которой он дает сто рублей, Карамзин восклицает: «Сердце мое обливается кровью в сию минуту. Я забываю человека в Эрасте – готов проклинать его – но язык мой не движется – смотрю в небо, и слеза катится по моему лицу». У Карамзина нет резких оценок, нет пафоса негодования, он и в страдании героев ищет утешения, примирения. Драматические, а подчас и трагедийные события призваны вызвать не возмущение, гнев, а грустное, меланхолическое чувство. Несмотря на жизненность ситуации, авторское эмоциональное восприятие действительности мешало подлинной типизации. Жизнь Лизы и ее матери мало чем напоминала реальную жизнь крестьян. Лиза, подобно героиням сентиментальных идиллий, живет в хижине. Ее работа, внешний облик, речь идеализированы Карамзиным и не говорят о социальной принадлежности Лизы. Это, скорее, благовоспитанная барышня.

Большое место в повести занимают авторские лирические отступления, диалог, монолог героев. Лирическая манера повествования создает определенное настроение. Этому в повести служит и пейзаж, на фоне которого развивается действие, пейзаж созвучный настроениям героев. Главную роль играет интонационный строй речи, делающий прозу Карамзина мелодичной, музыкальной, ласкающей слух и действующей на душу читателей, который не мог не сопереживать героям. Впервые в прозе Карамзина пейзаж стал средством сознательного эстетического воздействия – «пейзажом души». Читатели повести верят в достоверность рассказа и окрестности Симонова монастыря, пруд, в котором погибла Лиза, стали местом паломничества.

Карамзин часто прибегает к словесным повторам, эпитетам, выражающим эмоциональность или созерцательность героев, и другим выразительным поэтическим средствам.

Идея внесословной ценности человеческой личности была раскрыта Карамзиным не только в трагическом, как это было в «Бедной Лизе», но и в панегирическом плане. Так появился «Фрол Силин, благодетельный человек», герой которого реальная личность, он был крестьянином деда племянника поэта И.И.Дмитриева. Фрол Силин совершает великодушные поступки, он спасает в неурожайный год голодающих крестьян, помогает после пожара погорельцам, воспитывает двух крестьянских девочек-сирот, для которых сумел выпросить у помещика «отпускные». Карамзин в повести говорит о праве своего героя на благодарную память потомков.

Его перу принадлежат и исторические повети: «Наталья – боярская дочь». О политических взглядах Карамзина в начале XIX века свидетельствует повесть «Марфа Посадница» (1803 год), в основу которой положены события XV века – борьба Новгородской республики с московским самодержавием за свою самостоятельность. Исторический конфликт между республиканским Новгородом и самодержавной Москвой выражен в повести в противопоставлении двух сильных характеров: Марфы и Иоанна. Своеобразие политической позиции Карамзина в повести состоит в том, что в ней в одинаковой степени возвеличены и прославлены и республиканские и монархические принципы, что полностью соотвтествует мировоззрению Карамзина, сумевшего в своих взглядях соединить оба эти начала. В повести намечается поэтизация республиканских доблестей Древнего Новгорода, особенно в тех случаях, когда автор умышленно отходит от фактов, хорошо известных ему как историку. Новгородцы показаны как дружный воинский стан, сплотившийся вокруг Марфы. И лишь по мере нарастания трудностей, когда на город обрушиваются и военные неудачи, и голод, люди, слабые духом, начинают требовать присоединения к Москве. «Марфа Посадница» была последним беллетристическим произведением Карамзина.

Карамзин явился родоначальником романтической повести. Его «Остров Борнгольм» и «Сиерра – Морена» пользовались огромным успехом у читателей и предвосхитили романтические повести А. Бестужева-Марлинского, Н. Полевого.

«Остров Борнгольм» - повесть, необычайная и по сюжету, и по поэтики. Она несет на себе отпечаток пессимизма автора, вызванного Французской революцией, якобинской диктатурой и последующими событиями в Европе. Эмоциональная напряженность этого произведения достигается необъяснимым, неясным и тайным сюжетом. Вообще сюжет в повести имеет минимальное значение, главное – настроение тревожное, вызывающее непонятный страх, который усугубляется мрачным, угрюмым пейзажем. Читатель почти ничего не узнает о героях повести. Загадочность, недоговоренность подчеркиваются отрывочностью повествования, авторскими эмоциональными отступлениями, глубоко элегическим тоном рассказчика.

Романтична и повесть «Сиерра – Морена», в которой бушуют страсти и развертываются драматические события «в цветущей Андалузии». В повести повествуется о пылкой и страстной любви Эльвиры и Алонзо, которая кончается сомоубийством героя и уходом в моностырь неутешной Эльвиры. Рассказчик, от лица которого ведется повествование, оказывается невольным виновником трагической развязки, что придает повести особую эмоциональную напряженность, драматизм.

Успех прозаических произведений Карамзина зависел от стилистической реформы писателя. В.Д.Левин, говоря о лексике Карамзина, пишет: «Стилистическая окраска слова здесь не определяется предметом, а накладывается на предмет, поэтизирует его – и нередко, чем ближе предмет к бытовой жизни, тем менее поэтичен он сам по себе, тем необходимей оказывается поэтизация его при помощи отображенного слова».

Именно поэтому Пушкин на вопрос: «Чья проза лучше в нашей литератруре?», отвечал: «Карамзина», хотя тут же добавлял, что «это еще похвала небольшая, так как очищенный язык прозы Карамзина, его французская утонченность» не могли уже удовлетворить писателей начала XIX века.

Карамзин, стремясь создать новый русский литературный язык взамен принятых классицизмом трех «штилей», ставил своей задачей приблизить литературный язык к языку разговорному. Он считал, что любые идеи и мысли можно выражать ясно и приятно. Карамзин выдвинул требование писать «как говорят», но он ориентировался на разговорную речь образованного дворянского сословия, очищая тем самым язык не только от архаизмов, но и от простонародных слов. Он признавал обогащение русского языка за счет усвоения отдельных иностранных слов, новых форм выражений. Сам он внес много новых слов: влюбленность, человечный, общественность, промышленность и другие. Недостатком реформы литературного языка Карамзина был отход от сближения русского литературного языка с языком простого народа. Заслугой Карамзина явилось стремление, осуществленное им в своей литературной практике, к расширению границ литературного языка, освобождению его от архаизмов, сближению литературного языка с живой разговорной речью образованного общества.

Перу Карамязина принадлежит также двенадцатитомная «История Государства Российского», где он отразил историю России с древнейших времен и до начала XIX века.

Творчество Каразина сыграло важную роль в истории русской литературы. Личность писателя – человека гуманного, образованного, независимого по отношению к власти, снискала ему уважение в передовой части русского общества.

Значение творчества Карамзина выходит за рамки сентиментализма, за границы XVIII века, поскольку оно оказало сильное влияние на литературу первых трех десятилетий XIX века. Именно это дало основание Белинскому говорить о карамзинском периоде русской литературы. В своих повестях Карамзин выступил тонким психологом. Он обогатил литературу такими художественными средствами, как мимика, жест, внутренний монолог, лирический пейзаж.

В доме Карамзина бывали Жуковский, Батюшков, Вяземский, Пушкин и декабристы. Не разделяя его идеологических убеждений, они уважали в нем человека, писателя, понимавшего свой долг, автора ставшей сразу знаменитой «Истории Государства Российского». «История» вдохновила Рылеева создать героическую думу, Пушкина – трагедию «Борис Годунов», А.К. Толстого – драматическую трилогию о Грозном и его преемниках, а также роман «Князь Серебряный».

Лекция 13

И.А.КРЫЛОВ – ЖУРНАЛИСТ

(1769 – 1844)

В 90-ые годы XVIII века раскрылась литературная и журналистская деятельность молодого Крылова. С его именем связан расцвет русской сатирической журналистики конца века. Борьба с крепостническими порядками, антидворянская направленность – характерные черты творчества И.А.Крылова.

Иван Андреевич Крылов, современник Фонвизина и Радищева в юности, он в зрелые годы был близок Батюшкову, декабристам, Пушкину, на склоне лет – он современник Гоголя, Белинского, Тургенева, высоко ценивших творчество народного поэта.

Крылов родился в семье бедного армейского офицера, отец его после пугачевского восстания вышел в отставку и семья поселилась в Твери. После смерти отца, когда мальчику было девять лет, его определили на службу, чтобы поддержать мать и младшего брата. Крылов очень рано узнал нужду и на всю жизнь сохранил сочувствие и симпатию к трудовому народу.

Когда ему было 14 лет, он написал комическую оперу «Кофейница», в которой, по его словам, «нравы эпохи описаны верно». Из его ранних комедий интерес представляют «Сочинитель в прихожей» и «Проказники». Трудный жизненный путь, самостоятельные занятия, он не имел систематического образования, способствовали формированию его демократических убеждений, которые позволили ему увидеть остроту социальных противоречий русской жизни.

В типографии И.Г.Рахманинова и при его содействии Крылов вскоре издает свой первый журнал «Почта духов» (1789). Сатирическая журналистика Крылова – дальнейший шаг в развитии лучших традиций новиковской сатиры. В январе 1789 года в Петербурге вышла первая книжка ежемесячного журнала «Почта духов», издателем и единственным автором которого был Крылов.

«Почта духов» – не журнал в обычном понимании, а книга очерков или писем-фельетонов, выходящая по частям. На титульном листе было написано: «Ежемесячное издание, или ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами». Резкость критики крепостнического государства, публицистическая заостренность, отчетливо выраженная антидворянская направленность характеризуют «Почту духов». «Философские письма» пишут арабскому волшебнику Маликульмульку гномы, сильфы, ондины, которые благодаря своей волшебной природе проникают везде и всюду, оставаясь часто невидимыми, что дает им возможность наблюдать жизнь без всяких прикрас. В письмах «духи» с наивным удивлением рассказывают о явлениях общественной жизни, которые противоречат естественным законам, нормам нравственного и общественного поведения. Их восприятие царящей вокруг несправедливости, беззакония, корыстолюбия и других пороков привилигированных слоев общества выражается в сатирическом гротеске, в язвительной иронии. Сатирическое восприятие существующих общественно-политических порядков глазами «постороннего наблюдателя» – прием, который начат Кантемиром, дающий возможность с большой прямотой и смелостью подвергнуть критике уродливые стороны самодержавно-крепостнической действителльности.

Крылов стремится объединить письма-фельетоны сюжетно, фигурами одних и тех же персонажей. Этому способствует вступление к журналу и первое письмо от гнома Зора, которое является экспозицией к последующему повествованию. Во «Вступлении» говорится о бедном, незаметном человеке, размышляющем о своей горестной судьбе, о его встрече с волшебником Маликульмульком, предложившим ему стать его секретарем, в обязанности которого входило читать письма корреспондентов – «духов» и составлять на них ответы. Затем рассказывается, как гном Зор, от которого приходит первое письмо, попадает на землю и оказывается в кругу людей. Богиня подземного царства Прозерпина, побывав на земле, возвратилась оттуда модницей, «вертопрашкой» и решила завести в своем царстве все на новый лад. Она посылает гнома Зора на землю, чтобы он доставил в ад модных парикмахеров, портного и купца-галантерейщика. Так мотивируется появление подземного духа среди земных жителей.

В 48-ми письмах «Почты духов» можно обнаружить два плана: первый – резко сатирическое описание нравов и жизни столичного дворянства, строящего свое благополучие на страданиях народа, критика государственного аппарата и социальной несправедливости (письма Зора и Буристона – подземных адских духов); второй – рассуждения «сильфов» Световида и Выспрепара, воздушных духов, в которых содержатся наставления, как исправить общественные порядки. Залог улучшения государственного устройства – развитие «просвещенности» и соблюдение сословного равенства – вот основной принцип, выдвигаемый Крыловым. Крылов раскрывает разные области русской жизни, резко выступая против сословных привилегий дворянства, требует от писателей служение истине, которая для него неподкупна, требует равенства всех сословий и необходимости для каждого человека честного исполнения гражданского долга. В «Почте духов» Крылов противопоставляет «третье сословие» разлагающейся дворянской аристократии. В 24 письме он пишет: «Придворный, который гнусным своим ласкательством угождает страстям своего государя, который, не внемля стенанию народа, без всякой жалости заставляет его претерпевать жесточайшую бедность и который не дерзает представить государю о их жалостном состоянии, страшась прийти за то в немилость, может ли назваться честным человеком?» С большим сочувствием говорит о людях искусства, положение которых в крепостнической стране безысходно. В 20-ом письме Крылов сравнивает самодержавных правителей с «львами» и «тиграми»: «Львы и тигры менее причиняли вреда людям, нежели некоторые государи и их министры». В письме сильфа Дальновида говорится о деспотическом монархе, который «для удовольствования непомерного своего честолюбия разоряет свое государство и приводит в крайнюю погибель своих подданных». В одном из писем Зора есть прямой намек на Екатерину II, на фаворитизм при ее дворе: «Я принял вид молодого и пригожего человека, потому что пригожая молодость, приятность и красота в нынешнее время также в весьма не малом уважении и при некоторых случаях, как сказывают, производят чудеса...»

Письмо сильфа Выспрепара (45 письмо) идейно близко с описанием царского сна в главе «Спасская полесть» из «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева. В беспощадности критики всей системы власти и культуры крепостническо-бюрократического государства И.А.Крылов сближается с Радищевым, но в отличие от Радищева радикализм Крылова носил просветительский характер – сословное равенство, законность и развитие просвещения – вот по Крылову основной путь преобразований. Крылов, как и просветители вообще, верит в силу слова, силу убеждения и отсюда большая роль принадлежит в обществе «мизантропам», тем, кто не боится сказать правду «сильным мира сего». Таковы иллюзии Крылова-просветителя.

В августе 1789 года «Почта духов» прекратила свое существование. Причиной было недовольство правительства резким обличительным тоном журнала. Не помогла и написанная из тактических соображений хвалебная ода Екатерине II, помещенная в ставшей последней, августовской книжке.

С февраля 1792 года под редакцией Крылова и Клушина стал выходить новый журнал – «Зритель», который сразу собрал 169 подписчиков. В журнале были представлены разные жанры: очерки, теоретические, публицистические и критические статьи, стихи, повести и т.д. Основная направленность журнала – сатирическая и антидворянская.

Название журнала было объяснено во «Введении» следующим образом: «Пускай представляют человека, который любопытным взором смотрит на все и делает свои примечания. Сей-то воображаемый Зритель позволяет себе, выбрав из самой природы, образовать разные свойства по своему рассуждению, не дерзая ни мало касаться личности, подобно как живописец, желая написать на своей картине различные страсти, рисует человека во всех правилах естества, но ничьего прямо лица не изображает». Из этой цитаты можно сделать вывод, что название журнала означало лишь внешний прием подачи материала – человек любопытным взором смотрит и делает свои заключения. Но «Зритель» не просто смотрит, а выбирает «из природы», «не дерзая ни мало касаться личности». Таким образом – «Зритель» не безучастный и равнодушный свидетель происходящего – он выдвигает свои принципы отбора и руководствуется какими-то критериями оценки. Во «Введении» есть фраза: «подобно как живописец» – здесь прямой намек на новиковский журнал «Живописец» с его определенной морально-политической программой, хорошо известной читателям XVIII века.

В журнале подвергаются резкому обличению галломанствующее дворянство, «модное воспитание» дворянских детей. Здесь, как и в «Почте духов», оживают персонажи сатир Кантемира, однако сила обличения становится острее и целенаправленее, оно ведется с демократических позиций.

Наиболее значительной в идейном отношении и в художественном плане явилась повесть «Каиб», названная Белинским «необыкновенно меткой и злой сатирой». «Восточная повесть» Крылова, озаглавленная по имени главного героя – «Каиб», представляет наиболее политически острое сатирическое произведение русской литературы XVIII в. Но следует отметить, что в повести принято видеть только забавную и занятную «повестушку», а на основную мысль этого произведения как-то не обращают внимания. Как отмечает П.Н.Берков, причиной этого является то, что идея повести проведена достаточно скрытно и что чисто сюжетная сторона, искусно построенная, заслоняет идейную.

Повесть начинается с рассказа о благополучии, процветании и богатстве восточного калифа, о его не знающей предела власти – «имя его наполняло вселенную», о раболепии его двора. Каиб, пресыщенный властью, богатством, любовью женщин, томится от скуки. Однажды бессонной ночью Каиб спасает мышь от преследований кошки. По словам автора, одной из причин того, что Каиб принял бедную мышку, прыгнувшую в его постель, под свое покровительство, было следующее: «он начитался, что в таких случаях делаются великие чудеса, как прекрасная Шехеразада, сей неподражаемый историк его предков свидетельствует, а Каиб верил сказкам более, нежели Алкорану, для того что они обманывали несравненно приятнее». Как отмечает автор, дело и кончилось подлинно чудом – мышь превратилась в прекрасную женщину – фею. Волшебница фея и ее чудесное появление разрушили покой и идиллическое представление государя о царящем вокруг благополучии и счастьи подданных. «Просвещенный» государь оказался в сущности деспотом, которого можно заменить «статуей из слоновой кости» – неодушевленным предметом. Уговаривая Каиба отправиться инкогнито странствовать по стране, дабы узнать истинное положение вещей, фея обещает ему подменить его статуей из слоновой кости, которая в его отсутствие наделает много славных дел.

Изображение окружающих царя визирей и советников свидетельствует о социально-политическом характере крыловской сатиры. Главное достоинство визиря Дурсана – «борода», которая «достала до колен», подстать ему и Ослашид, которому белая чалма давала право «на большие степени и почести», Грабилей (от слова грабить) нечестными путями сумел стать «одним из числа знаменитнейших людей, снабженных способами утеснять бедных»– такова убийственная хараткеристика вельмож, окружающих монарха. Все это – свидетельство гнилости самодержавного правительства. Но, несмотря на остроту критики, Крылов и в «Каибе» остается на просветительских позициях.

Обращение писателя-сатирика к реальной жизни и раскрытие разных сторон действительности в ее противоречивой сложности, его публицистическая заостренность и демократизм дают возможность отнести творчество Крылова к просветительскому реализму.

Литературная позиция Крылов достаточно отчетливо проявилась в «восточной повести». Крылов не принимает «блистательного направления», язвительно высмеивает один из «классических» жанров – похвальную оду и ее творцов, которыми часто руководят лесть и страх. Эта полемичность направлена прежде всего против одописцев типа Василия Петрова и той искусственности и условности, которые характерны для классицизма.

Читая книгу, которую дала Каибу фея как усыпительное средство, он находит оду визирю, недавно повешенному им за взятки. Добродетели его были воспеты с таким восторгом, что калиф начал уже опасаться, «не святого ли он повесил». Путешествуя по своей стране, он попал в хижину стиховторца, слагавшего оды. Стихотворец объясняет калифу, как составляются подобные оды: «Мы даем нашему воображению волю в похвалах с тем только условием, чтоб после всякое имя вставить было можно. Ода – как шелковый чулок, который всякий старается растягивать на свою ногу».

– знаменитый русский литератор, журналист и историк, род. 1 декабря 1766 г. в Симбирской губ. Он вырос в деревне отца, симбирского помещика. Первой духовной пищей 8-9-летнего мальчика были старинные романы, развившие в нем природную чувствительность. Уже тогда, подобно герою одной из своих повестей, "он любил грустить, не зная о чем", и "мог часа по два играть воображением и строить замки на воздухе. На 14-м году Карамзин был привезен в Москву и отдан в пансион моск. проф. Шадена: он посещал также и университет, в котором можно было научиться тогда "если не наукам, то русской грамоте". Шадену он обязан был практическим знакомством с немецким и французским языками. В Москве сложились литературные вкусы Карамзина и начаты первые литературные опыты, состоявшие, по обычаю того времени, в переводах. После окончания занятий у Шадена Карамзин несколько времени колебался в выборе деятельности. В 1783 г. мы видим его в СПб., занятым литературными трудами, в постоянном общении с И. И. Дмитриевым; в том же году он пробует поступить на военную службу, куда записан был еще малолетним, но тогда же выходит в отставку и в 1784 г. увлекается светскими успехами в обществе г. Симбирска. В конце того же года Карамзин возвращается в Москву и через посредство земляка, И. П. Тургенева, сближается с кружком Новикова. Здесь началось, по словам Дмитриева, образование Карамзина, не только авторское, но и нравственное. Влияние кружка продолжалось 4 года (1785-88); Карамзин много читал за это время, много переводил, увлекался Руссо и Стерном, Гердером и Шекспиром, наслаждался дружбой, стремился к идеалу и слегка грустил о несовершенствах этого мира. Серьезной работы над собой, которой требовало масонство и которой так поглощен был ближайший друг Карамзина - Петров, мы, однако, не видим в Карамзине. В 1789 г. Карамзин простился навсегда с братьями по масонству и отправился путешествовать; с мая 1789 г. до сентября 1790 г. он объехал Германию, Швейцарию, Францию и Англию, останавливаясь преимущественно в больших городах, как Берлин, Лейпциг, Женева, Париж, Лондон. Вернувшись в Moскву, Карамзин стал издавать "Московский журнал" (см. ниже), где появились "Письма русского путешественника". "Московский журнал" прекратился в 1792 г., может быть - не без связи с заключением в крепость Новикова и гонением на масонов. Хотя Карамзин, начиная "Московский журнал", формально исключил из его программы статьи "теологические и мистические", но после ареста Новикова (и раньше окончательного приговора) он напечатал довольно смелую оду "К Милости" ("Доколе гражданин покойно, без страха может засыпать, и всем твоим подвластным вольно по мыслям жизнь располагать; ...доколе всем даешь свободу и света не темнишь в умах; доколь доверенность к народу видна во всех твоих делах: дотоле будешь свято чтима...; спокойствия твоей державы ничто не может возмутить") и едва не попал под следствие по подозрению, что за границу его отправили масоны. Большую часть 1793-1795 гг. Карамзин провел в деревне и приготовил здесь два сборника под названием "Аглая", изданные осенью 1793 и 1794 гг. В 1795 г. Карамзин ограничивался составлением смеси в "Моск. ведомостях". "Потеряв охоту ходить под черными облаками", он пустился в свет и вел довольно рассеянную жизнь. В 1796 г. он издал сборник стихотворений русских поэтов под названием "Аониды". Ровно через год появилась вторая книжка "Аонид", а затем Карамзин задумал издать нечто вроде хрестоматии по иностранной литературе ("Пантеон иностранной словесности"). К концу 1798 г. Карамзин едва провел свой "Пантеон" через цензуру, запрещавшую печатать Демосфена, Цицерона, Саллюстия и т. д., потому что они были республиканцами. Даже простая перепечатка старых произведений Карамзина встречала затруднения со стороны цензуры; естественно, что при таких условиях он писал мало. К этому присоединилась еще какая-то усталость чувства: тридцатилетний Карамзин извиняется перед читателями за пылкость чувств "молодого, неопытного русского путешественника" и пишет одному из приятелей: "всему есть время, и сцены переменяются. Когда цветы на лугах пафосских теряют для нас свежесть, мы перестаем летать зефиром и заключаемся в кабинете для философских мечтаний... Таким образом, скоро бедная муза моя или пойдет совсем в отставку, или... будет перекладывать в стихи Кантову метафизику с Платоновой республикой". Метафизика, однако, была так же чужда умственному складу Карамзина, как и мистицизм. От бесчисленных посланий к Аглае и Хлое, к верной и к неверной, он перешел не к философии, а к историческим занятиям. Неожиданная перемена царствования не изменяет общего настроения Карамзина, но дает этому настроению новый исход. Ода на воцарение имп. Александра I, написанная Карамзиным, оказалась более кстати, чем его ода на воцарение Павла. Литература почувствовала себя на свободе: издатели наперерыв предлагали любимцу публики свои услуги для издания журнала. Карамзин действительно принялся за журнал, но с иным направлением, чем прежние. В "Московском журнале" Карамзин завоевал сочувствие публики в качестве литератора; теперь, в "Вестнике Европы" (1802-3 г.), он является в роли публициста. Преимущественно публицистический характер носит и составленное Карамзиным в первые месяцы царствования императора Александра I "Историческое похвальное слово императрице Екатерине II". Во время издания журнала Карамзин все более входит во вкус исторических статей и наконец получает при посредстве товарища министра народного просвещения M. Н. Муравьева титул историографа и 2000 р. ежегодной пенсии, с тем чтобы написать полную историю России (31 окт. 1803 г.). С 1804 г. прекратив издание "Вестника Европы", Карамзин погрузился исключительно в составление истории. В 1816 г. он издал первые 8 т. "Истории Государства Российского" (в 1818-19 гг. вышло второе издание их), в 1821 г. - 9 том, в 1824 г. - 10-й и 11-й, а в 1826 г. Карамзин умер, не успев дописать 12-го тома, который был издан Д. Н. Блудовым по бумагам, оставшимся после покойного. В течение всех этих 22-х лет составление истории было исключительным занятием Карамзина; защищать и продолжать дело, начатое им в литературе, он предоставил своим литературным друзьям. До издания первых 8 т. Карамзин жил в Москве, из которой выезжал только в Тверь к великой княгине Екатерине Павловне (через нее он передал государю в 1810 г. свою записку "О древней и новой России") и в Нижний, по случаю занятия Москвы французами. Лето он обыкновенно проводил в Остафьеве, имении кн. Андр. Ив. Вяземского, на дочери которого, Екатерине Андреевне, Карамзин женился в 1804 г. (первая жена Карамзина, Елиз. Ив. Протасова, умерла в 1802 г.). Последние 10 лет жизни Карамзин провел в Петербурге и тесно сблизился с царской семьей, хотя сам имп. Александр I, не любивший критики своих действий, относился к Карамзину сдержанно со времени подачи "Записки", в которой историограф оказался plus royaliste que le roi. В Царском Селе, где Карамзин проводил лето по желанию императриц (Марии Феодоровны и Елизаветы Алексеевны), он не раз вел с имп. Александром откровенные политические беседы, с жаром восставал против намерений государя относительно Польши, "не безмолвствовал о налогах в мирное время, о нелепой губернской системе финансов, о грозных военных поселениях, о странном выборе некоторых важнейших сановников, о министерстве просвещения или затмения, о необходимости уменьшить войско, воюющее только Россию, о мнимом исправлении дорог, столь тягостном для народа, наконец, о необходимости иметь твердые законы, гражданские и государственные". По последнему вопросу государь отвечал, как мог бы он отвечать Сперанскому, что "даст коренные законы России", но на практике это мнение Карамзина, как и другие советы противника "либералов" и "сервилистов", Сперанского и Аракчеева, "осталось бесплодно для любезного отечества". Кончина имп. Александра потрясла здоровье Карамзина; полубольной, он проводил ежедневно время во дворце в беседе с императрицей Марией Федоровной, от воспоминаний о покойном государе переходя к рассуждениям о задачах будущего царствования. В первые месяцы 1826 г. Карамзин пережил воспаление легких и на весну решился по совету докторов ехать в Южную Францию и Италию, для чего имп. Николай дал ему денежные средства и предоставил в его распоряжение фрегат. Но Карамзин был уже слишком слаб для путешествия и 22 мая 1826 г. скончался.

Приступая к составлению русской истории без надлежащей исторической подготовки, Карамзин не имел в виду быть исследователем. Он хотел приложить свой литературный талант к готовому материалу: "выбрать, одушевить, раскрасить" и сделать, таким образом, из русской истории "нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и иностранцев". Предварительная критическая работа над источниками для Карамзина есть только "тяжкая дань, приносимая достоверности"; с другой стороны, и общие выводы из исторического рассказа кажутся историографу "метафизикой", которая "не годится для изображения действия и характера"; "знание" и "ученость", "остроумие" и глубокомыслие" "в историке не заменяют таланта изображать действия". Итак, перед художественной задачей истории отступает на второй план даже моральная, какую поставил себе покровитель Карамзина, Муравьев; критической историей Карамзин не интересуется, философскую сознательно отстраняет. Но уже предшествовавшее поколение под влиянием Шлецера выработало идею критической истории; среди современников Карамзина требования критической истории были общепризнанными, а следующее поколение выступило с требованием философской истории. Таким образом, со своими взглядами на задачи историка Карамзин остался вне господствующих течений русской историографии и не участвовал в ее последовательном развитии. Страх перед "метафизикой" отдал Карамзина в жертву рутинному представлению о ходе русской истории, какое сложилось в официальной русской историографии, начиная с XVI в. По этому представлению, развитие русской истории находится в причинной зависимости от развития монархической власти. Монархическая власть возвеличила Россию в киевский период; раздел власти между князьями был политической ошибкой, результатом которой явился удельный период русской истории; эта политическая ошибка была исправлена государственной мудростью московских князей-собирателей Руси; вместе с тем исправлены были и ее последствия - раздробление Руси и татарское иго. Не внеся ничего нового в общее понимание русской истории, Карамзин и в разработке подробностей находился в сильной зависимости от своих предшественников. В рассказе о первых веках русской истории Карамзин руководился, главным образом, "Нестором" Шлецера, не вполне, однако, усвоив его критические приемы. Для позднейшего времени главным пособием Карамзина служила история Щербатова, доведенная почти до того времени, на котором остановилась "История Государства. Российского". Щербатов не только помог Карамзину ориентироваться в источниках русской истории, но существенно повлиял и на самое изложение. Конечно, слог "Истории" Карамзина носит на себе печать литературной его манеры со всеми ее условностями; но в выборе материала, в его расположении, в истолковании фактов Карамзин руководится "Историей" Щербатова, отступая от нее, не к пользе истины, в картинных описаниях "действий" и сентиментально-психологической обрисовке "характеров". Особенности литературной формы "Истории Г. Р." доставили ей широкое распространение среди читателей и поклонников Карамзина как литератора. В 25 дней все 3000 экземпляров первого издания "Истории Г. Р.".разошлись между этими читателями. Но те же особенности, которые делали "Историю" превосходной для своего времени популярной книгой, уже тогда лишали ее текст серьезного научного значения. Гораздо важнее для науки того времени были обширные "Примечания" к тексту. Небогатые критическими указаниями, "примечания" эти содержали множество выписок из рукописей, большей частью впервые опубликованных Карамзиным. Некоторые из этих рукописей теперь уже не существуют. В основу своей истории Карамзин положил те материалы московского архива министерства (тогда коллегии) иностранных дел, которыми уже пользовался Щербатов (особенно духовные и договорные грамоты князей и акты дипломатических сношений с конца XV в.); но он мог воспользоваться ими полнее благодаря усердной помощи директоров архива, Н. М. Бантыш-Каменского и А. Ф. Малиновского. Много ценных рукописей дало синодальное хранилище, тоже известное Щербатову, библиотеки м-рей (Троицкой лавры, Волоколамского м-ря и др.), которыми стали в это время интересоваться, наконец, частные собрания рукописей Мусина-Пушкина и Румянцева. Особенно много документов Карамзин получил через канцлера Румянцева, собиравшего через своих многочисленных агентов исторические материалы в России и за границей, а также через А. И. Тургенева, составившего коллекцию документов папского архива. Обширные выдержки из всего этого материала, к которому надо присоединить найденную самим Карамзиным южную летопись, историограф напечатал в своих "Примечаниях"; но, ограничиваясь ролью художественного рассказчика и оставляя почти вовсе в стороне вопросы внутренней истории, - он оставил собранный материал в совершенно неразработанном виде. Все указанные особенности "Истории" Карамзина определили отношение к ней современников. "Историей" восхищались литературные друзья Карамзина и обширная публика читателей-неспециалистов; интеллигентные кружки находили ее отсталой по общим взглядам и тенденциозной; специалисты-исследователи относились к ней недоверчиво и самое предприятие - писать историю при тогдашнем состоянии науки - считали чересчур рискованным. Уже при жизни Карамзина появились критические разборы его истории, а вскоре после его смерти сделаны были попытки определить его общее значение в историографии. Лелевель указывал на невольное искажение истины Карамзиным "через сообщение предшедшему времени - характера настоящего" и вследствие патриотических, религиозных и политических увлечений. Арцыбашев доказывал, как вредят "Истории" литературные приемы Карамзина, Погодин подвел итог всем недостаткам "Истории", а Полевой указал общую причину этих недостатков в том, что "Карамзин есть писатель не нашего времени" и что все его точки зрения, как в литературе, так и в философии, политике и истории, устарели с появлением в России новых влияний европейского романтизма. В 30-х годах "История" Карамзина делается знаменем официально-"русского" направления, и при содействии того же Погодина производится ее научная реабилитация. Осторожные возражения Соловьева (в 1850-х годах) заглушаются юбилейным панегириком Погодина (1866).

П. Милюков .

Карамзин как литератор. "Петр Россам дал тела, Екатерина - душу". Так, известным стихом, определялось взаимное отношение двух творцов новой русской цивилизации. Приблизительно в таком же отношении находятся и два создателя новой русской литературы: Ломоносов и Карамзин. Ломоносов приготовил тот материал, из которого образуется литература, Карамзин вдохнул в него живую душу и сделал печатное слово выразителем духовной жизни и отчасти руководителем русского общества. Белинский, которого никак нельзя заподозрить в пристрастии к Карамзину, говорит, что им "началась новая эпоха русской литературы" (см.); он доказывает, что Карамзин создал русскую публику, которой до него не было, создал читателей - а так как без читателей литература немыслима, то смело можно сказать, что литература в современном значении этого слова началась у насс эпохи Карамзина и началась именно благодаря его знаниям, любви к делу, энергии, тонкому вкусу и незаурядному литературному таланту. Карамзин не был поэтом: он лишен творческой фантазии, вкус его односторонен; идеи, которые он проводил, не отличаются большой глубиной и оригинальностью; великим своим значением он более всего обязан своей деятельной любви к литературе и так наз. гуманным наукам. Подготовка Карамзина широка, но неправильна и лишена солидных основ; по словам Грота, он "более читал, чем учился". Серьезное развитие Карамзина начинается под влиянием Дружеского общества (см.); здесь, под влиянием умных и восторженно преданных своему делу руководителей, слагаются все основы его мировоззрения, которые он без существенных перемен сохраняет до могилы. Глубокое религиозное чувство, унаследованное им еще от матери, филантропические стремления, горячая, но мечтательная гуманность, платоническая любовь к свободе, равенству и братству, с одной стороны, и беззаветно-смиренное подчинение властям предержащим - с другой, патриотизм и преклонение перед европейской культурой, высокое уважение к просвещению во всех его видах, а особенно к просвещению массы народной, но при этом нерасположение к галломании и реакция против скептически-холодного отношения к жизни и против насмешливого неверия, даже стремление к изучению памятников родной старины - все это или заимствовано Карамзиным от Новикова и его товарищей, или укреплено их воздействием. Пример того же Новикова показал Карамзину, что и вне государственной службы можно с огромной пользой служить своему отечеству, и начертал для него программу его собственной жизни. Новиков - натура более искренняя и прямая, более восторженная и альтруистическая и к тому же более самостоятельная; он более деятель, чем писатель. Карамзин зато лучше подготовлен и образован и с большей осмотрительностью отмежевывает себе сферу, где его труды и стремления не могли встретить серьезных препятствий. В Москве под влиянием А. Петрова и, вероятно, немецкого поэта Ленца сложились литературные вкусы Карамзина, представлявшие крупный шаг вперед сравнительно со взглядами его старших современников. Исходя из воззрения Руссо на прелести "природного состояния" и на права сердца, Карамзин вместе с Гердером от поэзии прежде всего требует искренности, оригинальности и живости. Гомер , Оссиан, Шекспир являются в его глазах величайшими поэтами, а так назыв. новоклассическая поэзия кажется ему холодной и не трогает его души; Вольтер в его глазах - только "знаменитый софист"; простодушные народные песни возбуждают его симпатию. В "Детском чтении" Карамзин следует принципам той гуманной педагогики, которую ввел в обиход "Эмиль" Руссо и которая вполне совпадала со взглядами основателей Дружеского общества. В это время постепенно вырабатывается и его литературный язык, более всего способствовавший великой реформе. В предисловии к переводу Шекспировского Цезаря он еще пишет: "Дух его парил, яко орел, и не мог парения своего измерять" , "великие духи" (вместо гении) и т. п. Но Петров смеялся над "долгосложно-протяжнопарящими" славянскими словами, а "Детское чтение" самой целью своей заставляло Карамзина писать языком легким и разговорным и всячески избегать "славянщины" и латинско-немецкой конструкции. Тогда же или вскоре после отъезда за границу Карамзин начинает испытывать свои силы в стихотворстве; ему нелегко давалась рифма, и в стихах его совсем не было так назыв. парения, но и здесь слог его ясень и прост; он умел находить новые для русской литературы темы и заимствовать у немцев оригинальные и красивые размры (его "древняя гишпанская историческая песня" "Граф Гваринос", написанная в 1789 г., - первообраз баллад Жуковского, а его "Осень" в свое время поражала необыкновенной простотой и изяществом). Путешествие Карамзина за границу и явившиеся его результатом "Письма русского путешественника" - факт огромной важности в истории русского просвещения: в первый раз из России поехал в Европу по собственной инициативе молодой, но уже образованный дворянин, не развлекаться, а доучиваться, и не с утилитарной специальной целью, а с общечеловеческой. О "Письмах" Буслаев говорит: "многочисленные читатели их нечувствительно воспитывались в идеях европейской цивилизации, как бы созревали вместе с созреванием молодого русского путешественника, учась чувствовать его благородными чувствами, мечтать его прекрасными мечтами". По исчислению Галахова, в письмах из Германии и Швейцарии известия научно-литературного характера занимают четвертую часть; если из парижских писем исключить науку, искусство и театр, останется значительно менее половины. Карамзин говорит, что письма писаны "как случалось, дорогою, на лоскутках карандашом"; а между тем оказалось, что в них немало литературных заимствований (см. напр. Тихонравов: "Гр. Ф. В. Растопчин", "Отечественные записки", 1854, т. 95) - стало быть, они написаны "в тишине кабинета". Как помирить это противоречие? Истина посредине: значительную часть материала Карамзин действительно набирал дорогой и записывал "на лоскутках", но, имея в виду публику, он обрабатывал его "в тишине кабинета". Исходя из убеждения, что чем меньше книжности и чем больше "натуры" и живости будет в его речи, тем лучше, он оставлял многое так, как оно "вылилось из-под пера" его. Другое противоречие существеннее: каким образом пылкий друг свободы, ученик Руссо, готовый упасть на колени перед Фиеско, может так презрительно отзываться о парижских событиях и не хочет в них видеть ничего, кроме бунта, устроенного партией "хищных волков"? Конечно, воспитанник Дружеского общества не мог относиться с симпатией к открытому восстанию, но, с другой стороны, и боязливая осторожность играла здесь немалую роль: известно, как резко изменила Екатерина свое отношение к французской публицистике и к деятельности "Генеральных штатов" после 14 июля; самая тщательная обработка периодов в апрельском письме 1790 г. свидетельствует, по-видимому, о том, что тирады в восхваление старого порядка во Франции писаны напоказ. Карамзин усердно работал за границей (между прочим, выучился по-английски); его любовь к литературе укрепилась, и немедленно по возвращении на родину он делается журналистом. Его "Московский журнал" - первый русский литературный журнал, действительно доставлявший удовольствие своим читателям; в нем, как говорит Белинский, "все соответствовало одно другому: выбор пьес - их слогу, оригинальные пьесы - переводным, современность и разнообразие интересов - уменью передать их занимательно и живо". Здесь были образцы и литературной, и театральной критики, для того времени превосходные: красиво, общепонятно и в высшей степени деликатно изложенные. Вообще Карамзин сумел приспособить нашу словесность для лучших, т. е. более образованных, русских людей и притом обоего пола: до тех пор дамы не читали русских журналов, да и не могли читать их. Карамзин в "Московском журнале" (как и позднее в "Вестнике Европы") не имел сотрудников в современном значении этого слова: приятели присылали ему свои стихотворения, иногда очень ценные (в 1791 г. здесь появилось "Видение Мурзы" Державина; в 1792 г. "Модная жена" Дмитриева, знаменитая песня "Стонет сизый голубочек" его же, пьесы Хераскова, Нелединского-Мелецкого и пр.), но все отделы журнала он должен был наполнять сам; это оказалось возможным только потому, что Карамзин из-за границы привез целый портфель, наполненный переводами и подражаниями. В "Московском журнале" появляются две повести Карамзина, "Бедная Лиза" и "Наталья, боярская дочь", служащие наиболее ярким выражением его сентиментализма. Особенно большой успех имела первая: стихотворцы славили автора или сочиняли элегии к праху бедной Лизы. Явились, конечно, и эпиграммы. Сентиментализм Карамзина исходил из его природных наклонностей и условий его развития, а также из его симпатии к литературной школе, возникшей в то время на Западе (см. Сентиментализм). В "Бедной Лизе" автор откровенно заявляет, что он "любит те предметы, которые трогают сердце и заставляют проливать слезы тяжкой скорби. Такой "предмет", до крайности несложный, кладет он в основу своей повести, действие которой приурочивает к Москве и ее окрестностям. В повести, кроме местности, нет ничего русского; но неясное стремление публики иметь поэзию, сближенную с жизнью, пока довольствовалось и этим немногим; в ней нет и характеров, но много чувства, а главное - она всем тоном рассказа трогала душу и приводила читателей в то настроение, в каком им представлялся автор; это - поэзия субъективная в противоположность объективной, или наивной. Теперь "Бедная Лиза" кажется холодной и фальшивой, но по идее это первое звено той цепи, которая через poманс Пушкина "Под вечер осенью ненастной" тянется до "Униженных и оскорбленных" Достоевского; именно с "Бедной Лизы" русская литература принимает то филантропическое направление, о котором говорит Киреевский. И при Карамзине, и даже до него были люди, сильнее и яснее чувствовавшие и проповедовавшие добро и правду; но никто из них не мог приобрести себе такой громадной аудитории и не мог найти стольких продолжателей и подражателей. Эти подражатели довели слезливый тон Карамзина до крайности, которой он вовсе не сочувствовал: уже в 1797 г. (в предисловии ко 2-ой кн. "Аонид") он советует "не говорить беспрестанно о слезах...способ трогать очень ненадежен". "Наталья, боярская дочь" важна, как первый опыт сентиментальной идеализации нашего прошлого, а в истории развития Карамзина - как первый и робкий шаг будущего автора "Истории Г. Р. ". " Московский журнал " имел успех, по тому времени весьма значительный (уже в первый год у него было 300 "субскрибентов"; впоследствии понадобилось второе его издание); но особенно обширной известности достиг Карамзин в 1794 г., когда он собрал из него все статьи свои и перепечатал в особом сборнике: "Мои безделки" (2-ое изд. 1797, 3-е 1801 г.). С этих пор значение его как литературного реформатора уже вполне ясно: немногочисленные любители словесности признают его лучшим прозаиком, а большая публика только его и читает с удовольствием; даже его стихотворные опыты, в которых он является только подражателем Державина, пользуются большим успехом, а некоторые, как, например, "Веселый час" и песня о Петре Вел., проникают во все слои общества. В России в то время всем мыслящим людям жилось так плохо, что, по выражению Карамзина, "великодушное остервенение против злоупотреблений власти заглушало голос личной осторожности" ("Записка о древней и нов. России"); даже Карамзин при Павле I отчаивался в судьбах просвещения, готов был покинуть литературу и искал душевного отдыха в изучении итальянск. яз. и в чтении памятников старины. С начала нового царствования Карамзин, оставаясь по-прежнему литератором, занял беспримерно высокое положение: он стал не только "певцом Александра" в том смысле, как Державин был "певцом Екатерины", но явился влиятельным публицистом, к голосу которого прислушивалось и правительство, и общество. Его "Вестник Европы" - такое же прекрасное для своего времени литературно-художественное издание, как "Моск. журн.", но вместе с тем и орган умеренно-либеральной партии. Однако и здесь Карамзину приходится работать почти исключительно в одиночку; чтобы его имя не пестрило в глазах читателей, он принужден изобретать массу псевдонимов. "Вестник Европы" заслужил свое название рядом статей о европейской умственной и политической жизни и массой удачно выбранных переводов (Карамзин выписывал для редакции 12 лучших иностранных журналов). Из художественных произведений Карамзина в "Вестнике Европы" важнее других повесть-автобиография "Рыцарь нашего времени ", в которой, между прочим, заметно отражается влияние Жан-Поля Рихтера, и знаменитая историческая повесть "Марфа Посадница". В руководящих статьях журнала Карамзин высказывает "приятные виды, надежды и желания нынешнего времени" ("В. Е.", см.), разделявшиеся лучшей частью тогдашнего общества. Оказалось, что революция, грозившая поглотить цивилизацию и свободу, принесла им огромную пользу: теперь "государи, вместо того, чтобы осуждать рассудок на безмолвие, склоняют его на свою сторону"; они "чувствуют важность союза" с лучшими умами, уважают общественное мнение и стараются приобрести любовь народную уничтожением злоупотреблений. Специально для России Карамзин желает образования для всех сословий, но прежде всего грамотности для народа ("учреждение сельских школ несравненно полезнее всех лицеев, будучи истинным народным учреждением, истинным основанием государственного просвещения"); он мечтает о проникновении науки в высшее общество (у нас, к его сожалению, светские люди - не ученые, а ученые - не светские). Вообще для Карамзина "просвещение есть палладиум благонравия ", под которым он разумеет проявление в частной и общественной жизни всех лучших сторон человеческой природы и укрощение эгоистических инстинктов. Карамзин пользуется и формой повести для проведения своих идей в общество: в "Моей Исповеди" он обличает нелепое светское воспитание, которое дают нашей аристократии, несправедливые милости, ей оказываемые, и стремится показать, что результатом этого бывает такое нравственное падение человека, ниже которого ничего нельзя себе представить. В "Анекдоте" он восстает против стремления огорченных жизнью молодых дворян к монашеской келье и вызывает всех к деятельности на пользу общественную и т. д. Слабую сторону публицистической деятельности Карамзина составляет его отношение к крепостному праву; он, как говорит Н. И. Тургенев, скользит по этому вопросу (в "Письме сельского жителя" он прямо высказывается против предоставления крестьянам возможности самостоятельно вести свое хозяйство при тогдашних условиях). Отдел критики в "Вестн. Евр." почти не существует, и Карамзин теперь далеко не такого высокого мнения о ней, как прежде: он считает ее роскошью для нашей еще бедной литературы. Вообще "Вестн. Европы" не во всем совпадает с "Русским путешественником"; он далеко не так, как прежде, благоговеет перед Западом и находит, что и человеку, и народу нехорошо вечно оставаться в положении ученика; он придает большое значение национальн. самосознанию и отвергает мысль, что "все народное - ничто перед человеческим". В это время Шишков (см.) начинает против Карамзина и его сторонников литературную войну, которая осмыслила и окончательно закрепила реформу Карамзина в нашем языке и отчасти в самом направлении русской словесности. Карамзин в юности признавал своим учителем в литературном слоге Петрова, врага славянщины; в 1801 г. он высказывает убеждение, что только с его времени в русском слоге замечается "приятность, называемая французами élégance"; еще позднее (1803) он так говорит о литературном слоге: "русский кандидат авторства, недовольный книгами, должен закрыть их и слушать вокруг себя разговоры, чтобы совершенно узнать язык. Тут новая беда: в лучших домах говорят у нас более по-французски... Что же остается делать автору? Выдумывать, сочинять выражения, угадывать лучший выбор слов". Шишков согласен признать за новым слогом élégance только в том случае, если перевести ее слогом чепуха, он восстает против всех нововведений (причем примеры берет и у неумелых и крайних подражателей Карамзина), резко отделяя литературный язык с его сильным славянским элементом и тремя стилями от разговорного. Карамзин не принял вызова, но за него вступили в борьбу Макаров, Каченовский и Дашков, которые и теснили Шишкова шаг за шагом, несмотря на поддержку Российской академии и на основание им в помощь своему делу "Беседы любителей российской словесности" (см.). Спор можно считать оконченным после основания Арзамаса (см.) и вступления Карамзина в академию в 1818 г., причем в своей вступительной речи он высказал светлую мысль, что "слова не изобретаются академиями; они рождаются вместе с мыслями". По Пушкину (см.), "Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова". Этот живой элемент заключается в краткости периодов, в разговорной конструкции и в большом количестве новых слов, по возможности менее деланных, хотя и бывших когда-то варваризмами и неологизмами (таковы: моральный, эстетический, эпоха, сцена, гармония, катастрофа - будущность, влиять на кого или на что, сосредоточить, трогательный, занимательный, промышленность и пр.). Работая над историей, Карамзин сознал хорошие стороны языка памятников и если в первом томе не совсем удачно пользовался этим прекрасным материалом и лепил выражения вроде луна спасения и пр. (см. Буслаев, "О преподавании отечественного яз.", 2-е изд., стр. 237 и след.), то потом сумел ввести в обиход много красивых и сильных выражений (архаизмов), вроде смиренное платье, судить и рядить, взять на щит и пр. При собирании материала для "Истории" Карамзин оказал огромную услугу изучению древней русской литературы; по словам Срезневского, "о многих из древних памятников (нашей письменности) Карамзиным сказано первое слово и ни об одном не сказано слова некстати и без критики". "Слово о Полку Игореве", "Поучение Мономаха" и множество других литературных произведений Древней Руси стали известны большой публике только благодаря "Истории Госуд. Российского". В 1811 г. Карамзин был отвлечен от своего главного труда составлением знаменитой записки "О древней и новой России, в ее политическом и гражданском отношениях" (изд. вместе с запиской о Польше в Берлине, в 1861 г.; в 1870 г. в "Русск. архиве", стр. 2225 и сл.), которую панегиристы Карамзина считают великим гражданским подвигом, а другие "крайним проявлением его фатализма", сильно склоняющегося к обскурантизму. Еще бар. Корф ("Жизнь Сперанского", 1861) говорит, что эта записка не есть изложение индивидуальных мыслей Карамзина, но "искусная компиляция того, что он слышал вокруг себя". Нельзя не заметить явного противоречия между многими положениями записки и теми гуманными и либеральными мыслями, которые высказывал Карамзин, напр., в "Историческом похвальном слове Екатерине" (1802) и других как публицистических, так и чисто литературных своих произведениях. Противоречие это необходимо отнести на счет "духа времени", которому слишком легко подчинялся Карамзин: и в Западной Европе именно тогда многие либералы делаются рьяными охранителями основ и горячими сторонниками национальной исключительности, и в России Силы Богатыревы и Устины Вениковы (гр. Ростопчин) выражают господствующее убеждение, что "пора духу русскому приосаниться". Записка, так же как и поданное Карамзиным в 1819 г. Александру I "Мнение русского гражданина" о Польше (напеч. в 1862 г. в книге "Неизданные сочинения"; ср. "Р. архив", 1869, стр. 303) свидетельствуют о некотором гражданском мужестве автора, так как по своему резко-откровенному тону должны были возбудить неудовольствие государя; но смелость Карамзина не могла быть ему поставлена в серьезную вину, так как возражения его основывались на его уважении к абсолютной власти. Мнения о результатах деятельности Карамзина сильно расходились при жизни его (его сторонники еще в 1798-1800 гг. считали его великим писателем и помещали в сборники рядом с Ломоносовым и Державиным, а враги даже в 1810 г. уверяли, что он разливает в своих сочинениях "вольнодумческий и якобинский яд" и явно проповедует безбожие и безначалие); не могут они быть приведены к единству и в настоящее время. Пушкин признавал его великим писателем, благородным патриотом, прекрасной душой, брал его себе в пример твердости по отношению к критике, возмущался нападками на его историю и холодностью статей по поводу его смерти. Гоголь говорил о нем в 1846 г.: "Карамзин представляет явление необыкновенное. Вот о ком из наших писателей можно сказать, что он весь исполнил долг, ничего не зарыл в землю и на данные ему пять талантов истинно принес другие пять". Белинский же (см.) держится как раз противоположного мнения и доказывает, что Карамзин сделал меньше, чем мог. Впрочем, огромное и благодетельное его влияние на развитие русского языка и литературной формы единодушно признается всеми.

Литература: Более полными и исправными изданиями Карамзина до сих пор считаются: "Сочиинения" (изд. 4, 1834-35 и 5, 1848) и "Переводы" (изд. 3, 1835). "Бедная Лиза" перепечатывалась много раз; в 1876 г. вышло у Преснова ее народное изд. по 15 к. в 12000 экз.; в "Дешевой библиотеке" Суворина повести Карамзина выдержали 2 издания. Так же многочисленны переиздания избранных мест из "Писем русского путешественника", которые с 1838 г. (изд. Моск. унив., 2 изд. 1846) служат в наших средних школах для переводов с русск. на франц. и немецкий. О Карамзине см. Н. С. Тихонравова, "Четыре года из жизни Карамзина 1785-88" ("Русский вестник", 1862, № 4); "О борьбе карамзинистов с шишковистами", М. Лонгинова ("Соврем.", 1857, 3 и 5, заметки); Н. Лыжин, "Альбом Карамзина" ("Лет. русск. лит. и древн.", 1859); А. С. Стурдза, "Воспоминания о Карамзине" ("Москвит.", 1846, 9 и 10). Лучшие изд. "История Госуд. Росс." - 2-е, Сленина (СПб., 1818-29; "Ключ" к нему П. Строева, М., 1836) и 5-е, Эйнерлинга (с "Ключом" Строева, СПб., 1842-43). Недавно вышло изд. журнала "Север". Отдельные томы изд. в "Дешевой библиотеке" Суворина (без примечаний). Критические статьи об "Истории": Каченовского ("Вестн. Европы", 1819). Лелевеля (в "Сев. архиве", 1822-24), Булгарина (в "Сев. архиве", 1825), Арцыбашева (в "Моск. вестн.", 1828), Полевого (в "Моск. телеграфе", 1829; ср. его же, "Очерки русской литературы", ч. II), С. Соловьева (в "Отечеств. записках", 1853-56, 6 статей); Галахов, "Материалы для опред. лит. деят. Карамзина" ("Совр". 1853, тт. XXXVII и XLII); его же, "Карамзин как оптимист" ("Отеч. зап." 1858, т. CXVI); Седин, "Карамзин и его предшественники" (СПб., 1847); Старчевский, "Жизнь Карамзина"(СПб., 1849). "Письма Карамзина к А. Ф. Малиновскому" (изд. "Общ. люб. росс. слов." под ред. М. Н. Лонгинова, в 1860). Важнейший из сборников писем Карамзина к И. И. Дмитриеву изд. Гротом и Пекарским к юбилею Карамзина в 1866 г.; к тому же случаю изд. и книга М. П. Погодина "Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников" (М., 1866); о других (весьма многочисленных) материалах, обзорах деятельности Карамзина и пр., появившихся к юбилею, см. А. Д. Галахова (в "Журн. М. Н. Пр." 1867 № 1), а также "Сборник" II отд. Ак. Н. (1867, № 10) и "Симбирский юбилей Н. М. Карамзина" (Симб., 1867). В 1867 г. вышел франц. перевод "Писем русск. путешеств.", Порошина, с интересным введением. В № 4 "Ж.. М. Н. Пр." за 1867 г. Я. К. Грот поместил исследование "Карамзин в истории русск. лит. яз.". Литература о Карамзине до 1883 г. собрана в XLV т. "Зап. Имп. акд. наук", С. Пономаревым. Материалы, вышедшие после того: "Русская старина" (1884, т. XLIII, стр. 114; 1890, № 6 и сл.); "Русский архив" (1885, т. I, 299; 1886, стр. 653; 1886, стр. 1756; 1890, Т. III, 367 и проч.); исследования: Алексей Н. Веселовский, "Западное влияние в русской литературе" (1882); А. Н. Пыпин, "Общественное движение при Александре I" (2 изд. 1885); его же, "История русской этнография" (1890). См. также Геннади, "Справочный словарь о русских писателях и ученых" (т. II, Б., 1880); Межова, "Русская историческая библиография" (1800-1854, т. II, СПб., 1893); его же, "Юбилей Ломоносова, Карамзина и Крылова".

А. Кирпичников.

Энциклопедия Брокгауз-Ефрон

Н.М. КАРАМЗИН

Он сделал литературу гуманною.

А.И.Герцен.

Назови меня Дон-Кишотом; но сей славный рыцарь не мог любить Дульцинею свою так страстно, как я люблю человечество!

Н.М.Карамзин.

Карамзин был первый европеец между русскими и вместе с тем первый истинно русский писатель.

А.Григорьев

Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) выступал как поэт, прозаик, публицист, литературный и театральный критик, глава литературного направления, издатель, историк. Уже в молодости он был признанным русским классиком.

Карамзины происходили из крымско-татарского рода (известного с
XVI в.) от князя Кара-Мурзы. Родился в семье «среднего» помещика, капитана в отставке. Детство прошло в поволжской деревне Симбирской губернии. Впоследствии, в повести « Рыцарь нашего времени » (1802) Карамзин рассказал о детских годах Леона, под именем которого изобразил себя самого. С малых лет он начал обучаться немецкому языку у местного медика, имел француза-гувернёра, много читал (от рано умершей матери осталась большая библиотека романов; образованный сосед снабдил мальчика «Древней историей» Ш.Ролленя в 10 томах, переведённой Тредиаковским). Окружавшее юного Карамзина провинциальное дворянство – это среда, где любили учиться, много думали (родственниками его были крупный поэт И.И.Дмитриев, известный издатель П.П.Бекетов, потомок которого, Андрей Николаевич Бекетов, был ректором Петербургского университета и дедом по матери А.Блока).

Дальнейшее обучение Карамзина проходило в частном пансионе в Симбирске и затем в Москве, в пансионе Иоганна Шадена, где преподавали профессора Московского университета. Обучение было гуманитарным – в основном изучались языки. Немецким и французским он овладел в совершенстве, читал по-английски и по-итальянски, занимался древними языками. По обычаю тех лет Карамзин был записан в службу ещё при рождении – в гвардейский Преображенский полк. По окончании пансиона Карамзин явился в полк, но военная служба его не привлекала – он тут же взял годичный отпуск. Однако в 1782 г. ему всё же пришлось надеть мундир. Но ни карьера, ни придворная атмосфера, ни все те блага, которые мог ему предоставить екатерининский Петербург, Карамзина не привлекали. Из дома он вынес ту нравственную брезгливость, которая заставляла его инстинктивно сторониться моральной грязи.

Воспользовавшись первым же предлогом (в 1783 г. скончался отец Карамзина), он вышел в отставку в чине поручика и уехал в Симбирск. В Симбирске Карамзин встретился с масоном Иваном Петровичем Тургеневым и по его совету в конце 1784 г. переехал в Москву, где пробыл до 1789 г. Здесь он вступил в кружок Н.И.Новикова, где воспринял идеи просветительства, человеколюбия, сердечности, и стал одним из наиболее деятельных сотрудников новиковского журнала « Детское чтение для сердца и разума ». В этом журнале были опубликованы сделанные Карамзиным переводы трагедии Шекспира « Юлий Цезарь » и « Эмилии Галотти » Лессинга, первая оригинальная его повесть « Евгений и Юлия ».

На творчество начинающего писателя существенное влияние оказали литературные интересы и эстетические принципы участников масонского Дружеского литературного общества (Н.И.Новиков, А.М.Кутузов, И.П.Тургенев, А.А.Петров).

Масонство ― религиозно-этическое движение, возникшее в начале Х VIII в. в Англии и вскоре распространившееся по всей Европе. В России «вольные каменщики» появились в 1730-е гг., став первыми в стране проводниками идей просвещения.

Московские масоны придерживались следующих взглядов:

• необходимость просвещения народа,
• необходимость личного усовершенствования,
• необходимость практической филантропии,
• отрицание насилия и стремление заменить политическую борьбу моральным воспитанием,
• искренняя религиозность и мистический интерес к «таинствам Натуры»,
• враждебное отношение к французскому влиянию на русскую культуру,
• убеждение, что гуманность и альтруизм, любовь к ближнему и патриотическое воспитание призваны разрешить противоречия русской жизни.

В мае 1789 г. Карамзин, разуверившийся в действенности масонских проповедей, уехал за границу. Посетил Германию, Швейцарию, Францию, Англию. Изучал нравы и культуру народов, встречался с прославленными писателями и философами. Во Франции, где оказался в разгар революции, наблюдал деятельность революционного собрания, слушал выступления революционных депутатов, но радикальные идеи не вызвали его сочувствия. Пребывание в революционном Париже, по-видимому, послужило толчком к переходу Карамзина на консервативные позиции: до конца жизни он оставался убеждённым монархистом. В общей сложности путешествие длилось полтора года. Летом 1790 г. вернулся в Москву и занялся подготовкой издания « Московского журнала » (1791–1792). К участию в нём ему удалось привлечь не только своих друзей Ивана Дмитриева и Александра Петрова, но и Г.Р.Державина, М.М.Хераскова, Н.А.Львова, В.В. Капниста и др. Карамзин стал первым в России профессиональным журналистом.

В созданном журнале он напечатал большую часть « » (полностью произведение вышло только в 1801 г.), где увлекательно изложил свои впечатления от заграничного турне и высказал мысль о необходимости для русской культуры усвоить лучшие (мирные) достижения европейской цивилизации. Карамзин избрал жанр романа-путешествия, составленного из дружеских посланий, не случайно. Во-первых, такая жанровая форма была популярна в Западной Европе («Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» Л.Стерна, «Письма об Италии» Дюпати и др.). Во-вторых, она позволяла говорить обо всём, что встречалось на пути героя, которым являлся сам автор, раскрывая его внутренний мир, его чувства и переживания. Исследователь Х I Х в. В.В.Сиповский доказал, что писатель искусно создал иллюзию подлинности писем. На самом деле это были не настоящие письма к друзьям, а литературная обработка дневниковых записей, которые вёл Карамзин во время своего путешествия и в которые позже были включены дополнительные сведения историко-культурного, литературного, географического характера из многих источников. Карамзин анализирует особенности национального характера немцев, швейцарцев, французов и англичан, описывает города, делает пейзажные зарисовки, знакомит своих соотечественников с видными деятелями европейской культуры (Кантом ― великим немецким философом-идеалистом, Виландом ― немецким поэтом и писателем-романистом,
Гердером ― немецким поэтом, критиком и философом, Лафатером ― швейцарским писателем и богословом и др.), с театральной жизнью Европы (модными драматургами, знаменитыми актёрами, особенностями театральных постановок). Вместе с тем он замечает и резкие социальные контрасты. Так, если « в Париже нищета взбирается под облака, на чердак », то в Лондоне « опускается под землю, можно сказать, что в Париже носят бедных на головах, а здесь топчут ногами ». С иронией описаны выборы в английский парламент, когда избиратели за счёт кандидатов « угощались безденежно в двух тавернах », а во время самих выборов « мальчик лет тринадцати влез на галерею и кричал над головою кандидатов: Здравствуйте, Гуд! провались сквозь землю, Фокс! Никто не унимал малыша ». Для русского читателя «Письма…» сделались своеобразной энциклопедией знаний о Западной Европе.

Карамзина как автора «Писем русского путешественника» некоторые современники обвиняли в космополитизме. Однако внимательное прочтение текста произведения свидетельствует о патриотических настроениях писателя. Например, он нелицеприятно высказывается об отношении к французскому и родному языкам в России в сравнении с Англией: « Все хорошо воспитанные англичане знают французский язык, но не хотят говорить им… Какая разница с нами! У нас всякий, кто умеет только сказать: Comment vous portez ―
vous ? ― без всякой нужды коверкает французский язык, чтобы с русским не говорить по-русски… не стыдно ли? Как не иметь народного самолюбия? Зачем быть попугаями и обезьянами вместе? Наш язык и для разговоров, право, не хуже других ». А в одном из последних писем автор восклицает: « Да будет же честь и слава нашему языку, который в самородном богатстве своём, почти без всякого чуждого примеса, течёт, как гордая, величественная
река ― шумит, гремит ― и вдруг, если надобно, смягчается, журчит нежным ручейком и сладостно вливается в душу, образуя все меры, какие заключаются только в падении и возвышении человеческого голоса! ». В «Письмах русского путешественника» заметное место занимает и тема Петра I . Заявляя, что « всё народное ничто перед человеческим », Карамзин в 1790-е гг. признавал петровские преобразования необходимыми и плодотворными и восхищался самой личностью царя-реформатора.

Карамзин полагал, что в литературном произведении могут изображаться только эстетизированные страдания, «красивые», заставляющие писателя лить на бумаге слёзы жалости, а страдания безобразные, вызывающие лишь смех, недостойны его пера. Поэтому герой-автор «Писем русского путешественника» проливает слёзы при посещении английского дома умалишённых ― Бедлама, когда видит девушку, сошедшую с ума от любви, или женщину, боящуюся, что её сожгут на костре. И в то же время хохочет над людьми, которые воображают себя медведем или пушкой (« Многие из мужчин заставили нас смеяться» , ― без тени смущения сообщает «чувствительный» путешественник). А ведь страдают в равной мере все больные! Но в одном случае чувства выражаются «красиво», «эстетично», в другом ― безобразно, «неэстетично».

В «Московском журнале» также впервые были опубликованы принесшие писателю славу повести « », « Лиодор », « Бедная Лиза », « Наталья, боярская дочь », ряд стихотворений. В том числе ода « К милости », в которой автор заступался перед Екатериной II за преследуемых масонов и просил о смягчении участи Новикова. Выступление Карамзина после ареста Новикова – акт большого гражданского мужества. Публикация эта, по-видимому, явилась причиной прекращения издания журнала.

В 1793 г. вышла его статья « Что нужно автору? », в которой подчёркивалось, что каждый писатель «пишет портрет души и сердца своего».

В 1794 г. Карамзин выпустил две части повестей под названием « Мои безделки » (аналогично о своих сочинениях отозвался и Г.Р.Державин в стихотворении того же 1794 г. «Мой истукан», а в 1795 г. И.И.Дмитриев, последовав их примеру, опубликовал стихотворный сборник «И мои безделки»).

В 1790-е гг. Карамзин издавал первые русские альманахи. В 1794–1795 гг. выходил альманах « Аглая » (ч. 1–2) ― новый тип издания, где помещались преимущественно собственные сочинения (лучшие из них – повести с предромантическими тенденциями « Остров Борнгольм », 1793 г. и « Сиерра-Морена », 1795 г., стихотворения « Послание к А.А.Плещееву », « Послание к женщинам » и др.). В 1796–1799 – первая русская антология поэзии « Аониды, или Собрание разных новых стихотворений » (ч. 1–3), где были напечатаны произведения крупных поэтов того времени: Державина, Хераскова, Дмитриева, Капниста, Нелединского-Мелецкого. В предисловии ко 2-й части «Аонид» Карамзин, активно пропагандировавший малые жанры, сформулировал основные художественные принципы, которым должен следовать « истинный поэт ». И прежде всего ― « обыкновенное чувство украшать выражением, показывать оттенки, которые укрываются от глаз других людей ». В 1796 г. опубликовал повесть « Юлия », в 1797 г. – 4 части « Писем русского путешественника » и прозаический философский диалог « Разговор о щастии ». В течение 1798 г. публиковал итог многолетней переводческой деятельности – « Пантеон иностранной словесности » (ч. 1–3), куда вошли произведения античных, современных немецких, французских, английских авторов. В 1801 г. совместно с П.П.Бекетовым предпринял издание иллюстрированной периодической серии « Пантеон российских авторов, или собрание их портретов с замечаниями ».

В 1802–1803 гг. Карамзин издавал « Вестник Европы », сформировавший тип русского «толстого» журнала. Журнал был литературно-политическим и состоял из двух разделов: «литература и смесь» и «политика». В литературном разделе были опубликованы повести « Моя исповедь », « Рыцарь нашего времени » (не окончена), « Чувствительный и холодный. Два характера », « Марфа-посадница, или Покорение Новагорода », наиболее сближенная с непосредственно политической частью журнала. Для «Марфы-посадницы» (1803) Карамзин нашёл новый стиль повествования, уже подготавливающий интонации его «Истории государства Российского». В период издания «Вестника Европы» отечественное прошлое все больше притягивает к себе внимание писателя.

В 1803 г. по ходатайству товарища (заместителя) министра народного просвещения и попечителя Московского университета М.Н. Муравьёва Карамзин был официально назначен (по указу Александра I) придворным историографом и получил возможность работать над « Историей государства Российского ». Интерес к исторической судьбе России и личностям государей возник у Карамзина еще в 1790-е гг., задолго до его обращения к работе над этим сочинением. Первые 8 томов «Истории…» вышли в 1818 г. (после чего Карамзин был принят в члены Российской Академии наук), 9-й, 10-й и 11-й тома появились в последующие годы. Но 12-й том этого, имевшего неслыханный успех, издания остался незаконченным (в нем повествование было доведено до
1612 г.). Писатель показал различные важные события политической, гражданской и культурной жизни России, происходившие на протяжении семи веков; создал галерею характеров русских людей: князей, крестьян, полководцев, героев многочисленных сражений « за землю русскую ». Главное же внимание уделялось политической деятельности русских государей, что и подчёркивается самим названием. Автор утверждал, что « история народа принадлежит царю » и стремился излагать историю самодержавия так, чтобы россияне могли гордиться своей историей. Тем не менее в последних томах, посвящённых истории Х VI ― начала Х VII вв., он дал яркую картину тирании Ивана Грозного и на примере Бориса Годунова показал, как стремление к высшей власти губит человека.

Карамзин первый перевёл историю на язык художественной литературы: исходя из достоверных фактов, написал занимательную и понятную ― художественную ― историю, историю для читателей. За неё Карамзину поставили памятник (в 1845 г. в Симбирске по инициативе местных жителей и по повелению Николая I ). Весь Х I Х век русские писатели ориентировались на «Историю государства Российского». Пушкин назвал её «подвигом честного человека». Она стала прочным фундаментом русской классической литературы: снабжала важными знаниями прошлого, помогала опираться на национальные традиции.

Карамзинская «История…» ― значительный этап в развитии русской прозы. «Заставляя читателя воспринимать русскую историю как единое целое, Карамзин помог ему понять ее единство. Рассуждая о поведении государей с точки зрения моралиста, он получал возможность осуждать их за эгоистическую или деспотическую политику. <…> больше всего воображение читателя поражали именно истории отдельных монархов, без сомнения, основанные на солидных фактах, но поданные и объединенные с искусством настоящего драматурга. Самая заметная из них ― история Бориса Годунова, которая стала великим трагическим мифом русской поэзии и источником трагедии Пушкина и народной драмы Мусоргского», ― писал в своей «Истории русской литературы с древнейших времен по 1925 год» Д.П. Святополк-Мирский. Известный историк В.О. Ключевский главную заслугу Карамзина перед русским обществом видел в том, что «он много помог русским людям лучше понимать свое прошлое; но еще больше он заставил их любить его».

В 9-м томе «Истории государства Российского» (посвящённом царствованию Ивана Грозного) и в «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811) Карамзин ввёл в обиход историческое понятие «самовластье». Самовластие и самодержавие, в трактовке писателя, ― явления диаметрально противоположные. Самодержавие ― форма монархического правления, основанная на «симфонии» между властью светской и властью духовной. Воля самодержца будет «святой», если она согласна с высшим Божественным Законом. Отрицание этой «симфонии» со стороны государства или со стороны общественного движения ведёт к нарушению органического развития национальной жизни, которое сопровождается разрушительными катаклизмами. Углубленное изучение многовековой истории России способствовало появлению у Карамзина новой оценки петровских преобразований, что получило отражение в названной статье: « …страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия. <…> Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. <…> Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. <…> Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях, ― со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний. <…> Честию и достоинством россиян сделалось подражание. <…> Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр. Он велик без сомнения; но еще мог бы возвеличиться гораздо более, когда бы нашел способ просветить ум россиян без вреда для их гражданских добродетелей. <…> Со времен Петровых упало духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные. Для похвал мы имеем стихотворцев и придворных ― главная обязанность духовенства есть учить народ добродетели, а чтобы сии наставления были тем действительнее, надобно уважать оное. <… > Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого? <…> Сколько людей погибло, сколько миллионов и трудов употреблено для приведения в действо его намерения? Можно сказать, что Петербург основан на слезах и трупах ». Статья не предназначалась для печати и при жизни автора не публиковалась, но вскоре стала распространяться в списках. Переданная в марте 1811 г. Александру I , она вызвала его крайнее недовольство, поскольку содержала резкую критику русских правителей, что служило основной причиной цензурных запретов в Х I Х в. (к личности самодержца Карамзин предъявлял невероятно высокие моральные требования). Полностью отдельным изданием произведение было напечатано в России в 1914 г. Вместе с тем ярко выраженная здесь монархическая концепция Карамзина препятствовала публикации трактата в советское время.

Как реформатор литературного языка Карамзин выдвинул принцип «нового слога» – единого слога « для книг и для общества, чтобы писать как говорят и говорить как пишут » . Он стремился создать своего рода литературный жаргон культурного дворянства – некий сглаженный «светский» стиль языка, пригодный к употреблению в дворянском салоне, прежде всего приятный и понятный дамам. Главные достоинства такого стиля – изящность, естественная лёгкость, гибкость и разнообразие в передаче оттенков чувства и мысли. Приближая литературный язык к живой разговорной речи (салона), Карамзин освобождал лексику от излишней книжности («славенщизны»), упрощал синтаксис, заимствовал иностранные слова и обороты, вводил неологизмы (он первым начал использовать такие слова, как «моральный», «эстетический», «эпоха», «сцена», «гармония», «акция», «энтузиазм», «катастрофа», «меланхолия», «мифология», «религия», «рецензия», «героизм», «влюблённость», «утончённость», «мечтательность», «развитие», «общественность» и др.). «Новый слог», одинаково удобный и в произношении, и на письме, был однообразен, предназначаясь для всех жанров. Оппонент Карамзина адмирал А.С.Шишков (президент Российской Академии наук в 1813―1841 гг.) утверждал, что это «на бред похожий язык». Его книга «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» вызвала большой резонанс в обществе. Критические замечания Шишкова, боровшегося против засорения русского языка галлицизмами и выступавшего за сохранение в нём церковно-славянских слов, были во многом справедливы. Работа над «Историей государства Российского» позволила Карамзину преодолеть юношеское увлечение галлицизмами и варваризмами и привела его к идее синтеза «нового слога» с высокой ломоносовской стихией (т.е. «европеизмов» и архаизмов) в русском литературном языке, основную линию развития которого он и определил смелым выходом за рамки литературных норм. Карамзин «очинил перья» для поэтов и писателей начала ХIХ в.

Повести Карамзина, опубликованные в «Московском журнале», наряду с «Письмами русского путешественника», открыли новую страницу в истории русской прозы. Литература, благодаря карамзинской прозе, приближалась к жизни, но жизнь при этом эстетизировалась; признаком «литературности» делалась не возвышенность слога, а его изящество, подобно тому, как ценность человека стала определяться не социальным весом, а душевной тонкостью. Карамзин создал жанр психологической повести .

Выход «Московского журнала» совпал с расцветом русского сентиментализма . Канонизатором, главой, теоретиком этого литературного направления в его зрелой стадии справедливо признаётся Карамзин. Однако первым русским поэтом-сентименталистом был фактически изгнанный из литературы, «непечатаемый» М.Н.Муравьёв (до 1775 г.), отступивший от классицизма в период его господства в России. Истоки сентиментализма в русской литературе обнаруживаются на грани 1750–1760-х гг. (« Венецианская монахиня » и стихи М.М.Хераскова и ряда поэтов его круга, группировавшихся вокруг журналов, которые издавались при Московском университете). В литературе 1760-х гг. сентиментализм представляют несколько крупных явлений (« Письма Эрнеста и Доравры » Ф.А.Эмина , « слёзные » или « серьёзные » комедии драматургов елагинского кружка и т.п.). А в 1770-е гг. он превращается в массовое направление, захватившее десятки поэтов, прозаиков, драматургов, что обусловливалось двумя взаимосвязанными факторами: страхом перед народным движением (пугачёвское восстание) и одновременным неприятием политики правительства. Но в 1780-е гг. общественный подъём отодвинул сентиментализм во второй ряд литературной жизни. Тем не менее после Французской революции в 1-й половине 1790-х гг. сентиментализм в России (у напуганного европейскими событиями и затравленного полицейскими преследованиями читателя) вновь выдвинулся на первый план – уже как «карамзинизм», т.е. сентиментализм отчётливо дворянский. В творчестве Карамзина сентиментализм был доведён до высшей точки, после которой стало неизбежным его быстрое вырождение.

Каковы же основные черты сентиментализма ? С точки зрения поэтики сентиментализм – своего рода « классицизм навыворот » (В.А.Западов). Сентименталисты на место государственной, политической проблематики ставят человеческую личность с её интимными, чаще всего камерными чувствами , притом – обязательно «красивыми» (согласно знаменитому предисловию ко 2-й книжке «Аонид», « истинный поэт находит в самых обыкновенных вещах пиитическую сторону », его занимают « первые впечатления любви, дружбы, нежных красот природы »). Категорию гражданственности заменяет чувствительность . Но, как и классицизм, сентиментализм – искусство нормативное . Сдвигая рамки жанров, поэты-сентименталисты оставляют саму систему жанров, только на первый план в их творчестве выходят те жанры, которые считались в классицизме « средними » (послание, песня, романс, идиллия, салонная басня, сказка, элегия и т.д.). На задний план уходят (но отнюдь не умирают!) жанры « высокие » – прежде всего ода. Что же касается « низких » жанров, то у сентименталистов их просто нет: ведь «низкое» – вообще не предмет искусства; сатиры в принципе быть не должно. « Украшенная природа » (термин Баттё) лежит в основе эстетической теории Карамзина, равно как и Тредиаковского. «Материалом» для поэзии (или, как говорили в ХVIII в. – её «предметом») может являться только прекрасное – возвышенное над обыденностью, над бытом: красивые чувства, эстетизированные страдания людей, но только эстетизированные. А сохранение системы жанров и стилей (среднего и высокого, низкий же из сферы искусства просто исключён) влечёт за собой сохранение той же рифмовки, что и в классицизме: стихотворения средних жанров должны рифмоваться при помощи исключительно точных рифм, неточные всех типов недопустимы; в одах, духовных стихотворениях, «высоких» посланиях (в отличие от «дружеских») и т.п. наряду с точными рифмами допускаются рифмы неточные, но только тех типов, которые были свойственны классицистическим жанрам «высокого штиля» – усечённые рифмы и ассонансы. Соответственно сохраняются и наборы стандартных рифм, – разумеется, с различием для жанров средних и высоких. Что же касается собственно звуковой стороны стиха, то сентименталисты разрабатывают стих плавный, гладкий, избегающий «звукописи», отказывающийся от звукоподражания. В области тропов сентименталисты стремятся свести до минимума риторику (и это понятно, поскольку преимущественное внимание они уделяют средним жанрам, где риторическим приёмам особенного применения и не может быть). Но главное в образной системе и тематике поэтов сентиментализма, как и у классицистов особенно в одах, – обильное применение штампов . Вот эта близость собственно поэтических принципов и обусловила возможность перехода ряда классицистов на позиции сентиментализма без кардинальной ломки образно-художественной системы, а потом – обратно на позиции классицизма (Херасков, Богданович, Капнист 1790-х гг., Княжнин конца 1770-х гг. в лирике и комической опере и другие).

Роднит сентиментализм с классицизмом и ещё одно крайне важное обстоятельство общеэстетического характера: и для классицистов, и для сентименталистов несомненно существование неких идеальных норм изящного «вкуса» , – норм единых, общечеловеческих и вневременных. Поэтому, создавая образ того или иного персонажа, будь то государственный деятель в произведении классициста или частный человек в произведении сентименталиста, писатель рисует его человеком «вообще» , в той или иной пропорции награждённым общечеловеческими чертами и изображённым вне конкретно-исторического быта. Герой литературы сентиментализма – «чувствительный человек», живущий сложной внутренней жизнью, замечательный не воинскими подвигами или государственными делами, а своими душевными качествами, умением «чувствовать».

Сентиментализм ввёл тему «маленького человека», получившую затем развитие в творчестве крупнейших русских писателей Х I Х в.

Мировоззрение Н.М.Карамзина было связано с утверждением общечеловеческих ценностей: способности к благотворению, умения любить, бескорыстия, чувства чести и собственного достоинства, способности к самопожертвованию. Первоочередную задачу современного ему общества он видел в распространении просвещения, единственного средства преодоления общественных конфликтов и приобщения России к единой мировой цивилизации. Однако задачу европеизации Карамзин понимал в качестве основной предпосылки национального развития, «европеизм» в его публицистике мирно уживался с «патриотизмом».

В сентиментальных повестях человек рассматривается Карамзиным прежде всего в его общеродовой (внеисторической) сущности, однако после путешествия по Западной Европе писателя интересуют и национальные черты персонажей. Карамзин, размышляя над особенностями русского национального характера, пытается раскрыть душу русских людей, показать их высокие моральные качества, продемонстрировать их доброту, бескорыстие, самоотверженность. Национальное и общечеловеческое в его прозе 1790-х гг. находятся в разных соотношениях.

Первая небольшая повесть, написанная молодым писателем ещё до поездки в Европу и напечатанная в журнале «Детское чтение для сердца и разума» (1789), называлась « Евгений и Юлия ». Речь в ней шла о любви, т.е. о чувстве общечеловеческом. Однако Карамзин счёл необходимым дать своему произведению подзаголовок: « Русская истинная повесть », который подчёркивал, что автора интересует русская жизнь и что описываемые им события случились на самом деле. Так, уже в самом начале своей литературной деятельности Карамзин продекларировал стремление к постижению российской действительности. Декларация эта, однако, не очень-то подкреплялась тогда самим текстом повествования. Автор сообщал, что одна из героинь повести, госпожа Л., время своей молодости провела в Москве. Далее же в тонах «чувствительного» повествования описывалась жизнь госпожи Л. и её воспитанницы Юлии в деревне. Героини любуются природой, « кроткими овечками », бегущими « при звуках пастушеской свирели », слушают « простые песни » поселян. Но изображаемое писателем лишено каких-либо национальных признаков и деталей. Возвращение домой Евгения, сына госпожи Л., обучавшегося в « чужих краях », любовь его к Юлии, их предстоящее бракосочетание и, наконец, неожиданная смерть юноши – всё это могло произойти где угодно. Совершенно очевидно, что своей русской повестью Карамзин демонстрировал общечеловеческие свойства её героев.

Первым из произведений, где Карамзин стремится рассказать о характерных качествах русского человека, стало небольшое прозаическое сочинение, жанр которого до сих пор вызывает споры среди исследователей. Называется оно « Фрол Силин, благодетельный человек » (1791) и начинается так: « Пусть Виргилии прославляют Августов! Пусть красноречивые льстецы хвалят великодушие знатных! Я хочу хвалить Фрола Силина, простого поселянина, и хвала моя будет состоять в описании дел его, мне известных ». Такое начало носит откровенно полемический характер. Если классицисты в своих сочинениях, принадлежащих к «высоким» жанрам, воспевали монархов, полководцев и иных представителей высших слоёв общества, то Карамзин собирается воздать хвалу простолюдину – русскому крестьянину. Писатель и начинает своё сочинение по канонам «похвального слова», что дало повод П.А.Орлову причислить «Фрола Силина» именно к этому жанру. Но Карамзин пересматривает названные каноны, наполняя классицистическую жанровую форму новым, необычным для неё содержанием (ср. со «Словом похвальным … Петру Великому» Ломоносова). Писатель даёт лаконичную характеристику своему герою (возможно, реальному лицу) уже в предуведомлении: « Я жил тогда в деревне близ Симбирска: был ещё ребёнком, но умел уже чувствовать, как большой человек, и страдал, видя страдание моих ближних. В одной из наших соседних деревень жил, – а, может быть, живёт ещё и теперь, – Фрол Силин, трудолюбивый поселянин, который всегда лучше других обрабатывал свою землю, всегда более других сбирал хлеба и никогда не продавал всего, что сбирал; почему на гумне его стояло всегда несколько запасных скирдов ».

Рассказ о Фроле Силине посвящён его поступкам в год страшного бедствия, обрушившегося на него и его односельчан. « По сие время , – пишет Карамзин, – не могу я без сердечного содрогания вспомнить того страшного года, который живёт в памяти у Низовых жителей под именем голодного; того лета, в которое от долговременной засухи пожелтевшие поля орошаемы были одними слезами горестных поселян; той осени, в которую, вместо обыкновенных весёлых песен, раздавались в сёлах стенания и вопль отчаянных, видящих пустоту в гумнах и житницах своих; и той зимы, в которую целые семейства, оставя домы свои, просили милостыни на дорогах и, несмотря на вьюги и морозы, целые дни и ночи под открытым небом на снегу проводили ». Горестные воспоминания автора завершаются такой фразой: « Щадя нежное сердце моего читателя, я не хочу описывать ему ужасных сцен сего времени ». Писатель и говорит не об ужасах голода, а о высоких человеческих качества, проявившихся в столь трудных, трагических обстоятельствах: « Пришёл худой год, и все жители той деревни обнищали – все, кроме острожного Фрола Силина. Но осторожность была не единственною его добродетелию. Вместо того чтобы продавать хлеб свой по дорогой цене и, пользуясь случаем, разбогатеть вдруг, он созвал беднейших из жителей своей деревни и сказал: – Послушайте, братцы! Вам теперь нужда в хлебе, а у меня его много; пойдём на гумно; пособите мне обмолотить скирда четыре и возьмите себе, сколько вам надобно на весь год ». Фрол Силин предстаёт перед нами человеком не только трудолюбивым и бережливым, но и в высшей степени бескорыстным. Он помогает односельчанам, пренебрегая собственной выгодой. Столь же щедр и великодушен он по отношению к другим своим землякам. « Слух о сём благодеянии Фрола Силина, – продолжает повествование Карамзин , – разнёсся в окрестности. Бедные из других жительств приходили к нему и просили хлеба. Добрый Фрол называл их братьями своими и ни одному не отказывал.

– Скоро мы раздадим весь хлеб свой, – говорила ему жена.

– Бог велит давать просящим, – отвечал он ».

Цель Карамзина – прославить подвиг нравственный. Герой произведения движим естественным для него чувством сострадания к людям. Он лишён показной, внешней набожности. Но – преисполнен истинно христианской любви к окружающим людям и помогает им искренне, от души. Писатель рассказывает и о том, как вёл себя Фрол Силин в дальнейшем, когда односельчане, собрав хороший урожай, явились к нему с тем, чтобы отдать хлеб, который у него взяли: «– Мне ничего не надобно, – отвечал Фрол, – у меня много нового хлеба. Благодарите Бога; не я, а он помог вам в нужде.

Напрасно приступали к нему должники его.

– Нет, братцы, – говорил он, – нет, я не возьму вашего хлеба; а когда у вас есть лишний, так раздайте его тем, которые в прошлую осень не могли обсеять полей своих и теперь нуждаются; в нашем околотке немало таких найдётся. Поможем им, и Бог благословит нас! ».

Так выявляется ещё одна черта Фрола Силина: он не только сам человек добрый, бескорыстный, готовый помочь людям. Он и других побуждает к доброте и состраданию. И его призыв оказывается услышанным: «– Хорошо (сказали тронутые поселяне, проливая слёзы), хорошо. Будь по-твоему! Мы раздадим этот хлеб нищим и скажем, чтобы они вместе с нами молились за тебя Богу. Дети наши будут также за тебя молиться ».

Начав своё сочинение с декларации, направленной против разделения окружающей действительности на сферы «достойные» и «не достойные» изображения в «высоких» литературных жанрах, заявив, что он собирается хвалить простого крестьянина, Карамзин почти сразу же провозглашает и тот критерий, который позволяет ему судить о людях. Критерий этот – «чувствительность» человека, его готовность воспринимать боль и несчастья себе подобных, его способность к сочувствию, к состраданию. К состраданию склонен и сам автор: будучи ребёнком, он «умел уже чувствовать» и «страдал, видя страдание …. ближних». Своё «похвальное слово» он строит по законам «чувствительного» повествования. Сострадание – главная черта Фрола Силина. К состраданию призывает он своих односельчан. И они тоже проникаются данным чувством. Пафос сострадания пронизывает всё произведение. И в этом отношении небольшое по объёму сочинение Карамзина является программным как для самого писателя, так и для литературного направления, которое он возглавил.

Карамзина интересовали прежде всего проблемы нравственные . И хотя в тексте не встречается слово «русский», в нём раскрываются важные стороны души русского человека . Неслучайно повествование о Фроле Силине дополняется рассуждением публицистического толка (заключительный абзац произведения): « Славнейшая нация в Европе , – говорит автор, имея в виду англичан, – посвятила великолепный храм мужам великим , мужам, которые удивляли нас своими дарованиями. С покрытою головою не пройду я мимо храма, посвящённого добрым гениям человечества, – и в сём храме надлежало бы соорудить памятник Фролу Силину ». К словам « великолепный храм » Карамзин сделал такое примечание: « В Лондоне, в Вестминстерском аббатстве, поставлены монументы многим славным английским авторам ».

Рассказав о добрых делах Фрола Силина, обычного, простого человека, явившего собой образец высокой нравственности и беззаветной самоотверженности, писатель тем самым соорудил ему памятник словесный, литературный. Небольшой очерк Карамзина сыграл огромную роль в развитии русской прозы 1790-х гг. Он наглядно продемонстрировал, что внимания писателей достойны не только выдающиеся представители высших слоёв нации, самоотверженно служащие своему Отечеству, но и простые русские люди, обнаруживающие высокие нравственные качества, радеющие о своих соотечественниках, заботящиеся о «пользе общей».

Знаменитая повесть Карамзина « Бедная Лиза » (1792), в которой он продолжил линию изображения «простых поселян», удачно начатую «Фролом Силиным», привлекла современников своей гуманистической идеей: « и крестьянки любить умеют ». Сюжет повести незамысловат. В центре внимания – психология героев. Много лирических отступлений. Главная героиня – крестьянка Лиза – воплощение представления писателя о «естественном человеке»: она « прекрасна душой и телом », добра, искренна, способна преданно и нежно любить. Жизнь её тесно связана с природой (« Она бросилась в его объятия – и в сей час надлежало погибнуть непорочности! <…> Между тем блеснула молния и грянул гром. <…> Грозно шумела буря, дождь лился из чёрных облаков – казалось, что натура сетовала о потерянной Лизиной невинности »). Карамзин вывел героиню из того сословного круга, в котором, как считалось, только и возможны чувства утончённые и просвещённые, эстетизировал действительность.

Повествование о « плачевной судьбе » Лизы предваряется величественной панорамой Москвы и окрестностей города с акцентированием внимания на отдельных топографических приметах (Данилов монастырь, Воробьёвы горы, стены Симонова монастыря) и лаконичным, но весьма эмоциональным экскурсом в прошлое российской столицы. Такого рода вступление к повести позволяет Карамзину обозначить тот реальный географически-топографический и исторический контекст, который призван помочь читателю лучше понять рассказанную затем историю. В самом начале своего повествования Карамзин указывает место и время действия (окрестности Москвы , близ Симонова монастыря , « лет за тридцать перед сим ») и подчёркивает, что « пишет не роман, а печальную быль ». Начальные страницы «Бедной Лизы» свидетельствуют о неравнодушии Карамзина к своему Отечеству. Примечательно, что свою героиню писатель поселил рядом с Симоновым монастырём: со стен именно этого монастыря он любуется Москвой и её окрестностями, именно в Симоновом монастыре он вспоминает о прошлом Москвы и об истории Отечества. Соседство пустой , полусгнившей хижины, в которой когда-то жили Лиза со своей матерью, и опустевшего , полуразрушенного монастыря позволяет Карамзину органично перейти от размышлений о судьбах Отечества к раздумьям о судьбе отдельного человека – не прославленного своими подвигами героя, а простой крестьянской девушки.

Карамзин в «Бедной Лизе», как и во «Фроле Силине», последовательно, целеустремлённо привлекал внимание читателей к нравственным проблемам , ибо был убеждён, что не только состояние общества, но и судьбы отдельных людей во многом зависят именно от этого – от уровня нравственности . Социальные коллизии затрагивались писателем в предельно лаконичной, ненавязчивой форме. Лиза заслужила своей внешней и внутренней красотой право на человеческое счастье. Но в том социальном и нравственном мире, в котором она живёт, это право не может быть реализовано. Трагический конец героини предопределён различием в социальном положении Эраста и Лизы: он – « довольно богатый дворянин », она – крестьянка. Вместе с тем Карамзин вуалирует социальный конфликт, переводя его в моральный план, и заканчивает свою повесть примиряющими аккордами, придающими ей элегический тон: « Эраст был до конца жизни своей несчастлив. Узнав о судьбе Лизиной, он не мог утешиться и почитал себя убийцею. Я познакомился с ним за год до его смерти. Он сам рассказал мне сию историю и привёл меня к Лизиной могилке. – Теперь, может быть, они уже примирились! ».

Герой повести Карамзина – отнюдь не злодей, не насильник и не расчётливый, коварный соблазнитель. Он действительно увлёкся Лизой, искренне восторгался её красотой, её душевной чистотой, её нравственным обликом. Эраст принадлежит не к самой худшей части дворян. Он – человек « с изрядным разумом и добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным ». Ему кажется, « что он нашёл в Лизе то, чего сердце его давно искало ». И различие в социальном положении его вроде бы не смущает. « Однако ж тебе нельзя быть моим мужем! » – восклицает Лиза. На что Эраст заявляет: « Ты обижаешь меня. Для твоего друга важнее всего душа, чувствительная, невинная душа, – и Лиза будет всегда ближайшая к моему сердцу ». Эраст искренне мечтает об идиллической любви, о забвении сословных предрассудков. Но мечтания его призрачны. Отсюда – столкновение мечты с реальностью и печальная развязка. Эраст не обманывал Лизу, когда говорил ей о том, что собирается идти на войну, послужить своему отечеству. Однако его слабохарактерность, ветреность сыграли свою роковую роль. Отправившись в армию, он, « вместо того, чтобы сражаться с неприятелем, играл в карты и проиграл почти всё своё имение. Скоро заключили мир, и Эраст возвратился в Москву, отягчённый долгами. Ему оставался один способ поправить свои обстоятельства – жениться на пожилой богатой вдове… ». От былой любви, от благородных заверений и обещаний не осталось ни следа. Эраст предаёт Лизу, предаёт их любовь, предаёт фактически и самого себя. Он оказывается человеком ущербным в нравственном отношении (порочный герой противопоставляется добродетельной героине как «человек цивилизованный» – «естественному человеку»). Вместе с тем, совершив жестокий поступок, Эраст раскаивается всю оставшуюся жизнь. Повесть «Бедная Лиза» – исповедь Эраста, поведанная автором-рассказчиком, которому он доверился. В образе Эраста впервые намечен тип разочарованного русского аристократа, предшественника Онегина, Печорина и т.д. (« Он вёл рассеянную жизнь, думал только о своём удовольствии, искал его в светских забавах, но часто не находил: скучал и жаловался на судьбу свою »). В образе Эраста Карамзин изображает противоречия человеческого характера.

Лиза предстаёт натурой цельной и сильной, по-настоящему благородной, высоконравственной. При всей глубине и силе любви к Эрасту она не может допустить и мысли о том, чтобы попытаться удержать любимого ценою «бесславия», потери чести. В образе Лизы нашли отражение некоторые черты женского национального характера. Хотя в облике героини чересчур явно проглядывают сентименталистские установки на «чувствительность» повествования и на «изящность» изображения натуры (природы), благодаря чему натура эта предстаёт в «очищенном» своём виде, преимущественно однолинейной. Карамзин «выводит Лизу из быта, помещает в лабораторную колбу , и этого довольно: Лизе надобно сочувствовать за то, что она человек» (Ст. Рассадин).

Карамзин психологически достоверно раскрывает процесс зарождения и развития чувства у своих героев . Средствами создания психологической сложности их характеров выступают динамика и изменчивость чувства, портрет, пейзаж (природа – действующее лицо повести), речевая характеристика, интонация, мимика, жест, художественная деталь:

• «… Лиза пришла в Москву с ландышами. Молодой, хорошо одетый человек, приятного вида, встретился ей на улице. Она показала ему цветы – и закраснелась ».
• «… незнакомец остановил её за руку ».
• « На другой день нарвала Лиза самых лучших ландышей и опять пошла с ними в город. Глаза её тихонько чего-то искали ».
• «" Ничего, матушка, – отвечала Лиза робким голосом, – я только его увидела" ».
• « Старуха выглянула в окно. Молодой человек поклонился ей так учтиво, с таким приятным видом, что она не могла подумать об нём ничего, кроме хорошего ».
• « Услужливая Лиза, не дождавшись ответа от матери своей <…> побежала на погреб – принесла чистую кринку, покрытую чистым деревянным кружком, – схватила стакан, вымыла, вытерла его белым полотенцем, налила и подала в окно, но сама смотрела в землю. Незнакомец выпил – и нектар из рук Гебы не мог показаться ему вкуснее. Всякий догадается, что он после того благодарил Лизу и благодарил не столько словами, сколько взорами ».
• « Эраст выскочил на берег, подошёл к Лизе и – мечта её отчасти исполнилась: ибо он взглянул на неё с видом ласковым, взял её за руку… А Лиза, Лиза стояла с потупленным взором, с огненными щеками, с трепещущим сердцем – не могла отнять у него руки – не могла отворотиться, когда он приближился к ней с розовыми губами своими… Ах! Он поцеловал её, поцеловал с таким жаром, что вся вселенная показалась ей в огне горящею! <…> …в сию минуту восторга исчезла Лизина робость… ».
• « Лиза возвратилась в хижину свою совсем не в таком расположении, в каком из неё вышла. На лице и во всех её движениях обнаруживалась сердечная радость. <…> "Ах, матушка! Какое прекрасное утро! Как всё весело в поле! Никогда жаворонки так хорошо не певали, никогда солнце так светло не сияло, никогда цветы так приятно не пахли!" ».

И т.д. и т.п.

Несмотря на то, что социальная тема в повести теряет свою остроту, переходя в любовную историю, Карамзин проявил определённую смелость, утверждая внесословную ценность человека . Мало того, открытие насчёт умения любить, встречаемого и среди крестьянок (впрочем, эта мысль была знакома русскому читателю задолго до появления карамзинской повести благодаря главным образом комической опере ― жанру, ставшему популярным в
1770-е гг.), наводило на мысль о том, что у крестьян, у народа есть какие-то личные функции, неподнадзорные, неподвластные монарху и не имеющие прямого отношения к исполнению своего долга в обществе. Крестьянка Лиза, в которой Эраст видел наивную, простодушную «пастушку», совершает поступок, приобщающий её к кругу избранных ― тех, кто не хочет мириться с предрассудками общества, отстаивая свою любовь. Именно самоубийство делало карамзинскую Лизу в глазах читателей подлинной героиней, способной по-настоящему любить. По словам Ю.М.Лотмана, «смерть ― это признак силы чувства». Проявляя решимость умереть из-за несчастливой любви, героиня как бы присваивает привилегию «благородных». Сентиментализм приносит в русскую литературу представление о чести «маленького человека», который защищает свое достоинство в обществе, где сильны сословные предрассудки. «Честь дороже жизни» ― эта формула оказалась применимой к «чувствительной» героине, независимо от её происхождения (у классицистов понятие чести было одним из самых важных, но имело сословный характер и означало фактически «дворянская честь»), чем, собственно, повесть «Бедная Лиза» поразила современников. Сам же Карамзин считал своим новаторством то, что ввёл в литературу крестьян не в качестве комических персонажей, а на равных человеческих правах с дворянскими героями, которых они во многих отношениях даже превосходят.

Особое значение в повести приобретает тема денег. Отношениям, основанным на расчёте, Карамзин стремился противопоставить иные, лишённые всякой корысти. « Лучше кормиться трудами своими и ничего не брать
даром », ― наставляет Лизу её мать, одобряя то, что дочь не взяла от барина рубля вместо обычных пяти копеек за букет. Этот мотив находит непосредственную параллель у Радищева (главы «Едрово», «Клин» в «Путешествии…»).

Непосредственно оценивает основное сюжетное событие сопереживающий «чувствительный» автор-рассказчик: « сердце моё обливается кровью », « язык мой не движется », « слеза катится по лицу моему ». Своё повествование автор начинает с признания: « Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели – куда глаза глядят – по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое лето нахожу новые приятные места или в старых новые красоты ». Он любит бродить в окрестностях Москвы, наслаждаясь приятными видами; размышляет об истории отечества, разглядывая развалины монастыря; сожалеет о судьбе Лизы, но способен понять и простить заблуждение Эраста.

В.В.Сиповский писал, что «русская публика, привыкшая в старых романах к утешительным развязкам, впервые в этой повести встретилась с горькой правдой жизни». Повесть породила многочисленные подражания: «Бедная Маша» А.Е.Измайлова, «Несчастная Лиза» И.М.Долгорукова, «Бедная Лилия» А.Попова, «Несчастная Маргарита» неизвестного автора и т.п.

Язык повести – самое значительное достижение Карамзина. Ему удалось добиться лёгкости и приятности речи. Но за счёт обилия «чувствительных» слов «изящность» повествования нередко переходит в слащавость. В речи героев Карамзин не стремится к той индивидуализации, которая уже была известна русской литературе (особенно благодаря журналистике Н.И.Новикова, «Недорослю» Фонвизина): и Лиза, и Эраст, и автор говорят одним и тем же языком. Более того, и в «Фроле Силине», и в «Бедной Лизе» крестьяне говорят не простонародным, а литературным языком. Отказ от употребления «грубых», режущих слух, выражений привёл писателя и к отказу от использования пословиц и поговорок, колоритных русских слов и фразеологизмов. (Об особенностях стиля повести подробнее см. работу В.Н.Топорова). В одном из писем Карамзина к Дмитриеву содержатся рассуждения, в которых очень отчетливо проступает закономерная связь между характерами и языком их изображения: « Один мужик говорит пичужечка и парень : первое приятно, второе отвратительно. При первом слове воображаю красный летний день, зеленое дерево на цветущем лугу, птичье гнездо, порхающую малиновку или пеночку и покойного селянина, который с тихим удовольствием смотрит на природу и говорит: "Вот гнездо! Вот пичужечка!" При втором слове является моим мыслям дебёлый мужик, который чешется неблагопристойным образом или утирает рукавом мокрые усы свои, говоря: "Ай, парень! Что за квас!" Надобно признать, что тут нет ничего интересного для души нашей». И далее: «Имя пичужечка для меня отменно приятно, потому что я слыхал его в чистом поле от добрых поселян. Оно возбуждает в душе нашей две любезные идеи: о свободе и сельской простоте ».

Если в «Бедной Лизе» встречаются предромантические вкрапления (описание Симонова монастыря, гром, буря, дождь «из чёрных облаков», последовавшие за потерей «Лизиной невинности»), то «Остров Бóрнгольм» (1794) ― повесть с предромантическими тенденциями, где переосмысляется классицистический конфликт Закона, долга (традиции, общепринятые мнения) и Природы, чувства (естественного голоса натуры). Проза Карамзина становится «поэтизированной», т.е. приобретает лирический характер, приближаясь по своей ритмичности и тонкой звуковой организации к поэзии.

Повествование ведётся в форме намёка. Страх и тайна ― эмоциональные доминанты сюжета. Основное событие остается нерассказанным. Автор повести возвращается морским путем из Англии в Россию. В небольшом местечке Гревзенд происходит встреча с молодым человеком, который поёт чувствительную песню: « Законы осуждают предмет моей любви… », ― намекающую на романтический мотив инцеста, т.е. преступной любви брата и сестры. Перед «священной природой», давшей ему сердце, молодой человек не виновен. Но чувства «естественного человека» оказываются в трагическом противоречии с представлениями просвещённых людей. Законы цивилизованного общества осуждают эту любовь и оправдывают крайнюю жестокость по отношению к виновным (заключение девушки в подземелье).

«Чувствительный» автор не может примириться с этой жестокостью, взывая к высшей справедливости: « Творец! Почто даровал ты людям гибельную власть делать несчастными друг друга и самих себя? ». Этот вопрос мучает его. А вывод, к которому он приходит таков: « Свет наук распространяется более и более, но ещё струится на земле кровь человеческая ― льются слёзы несчастных ». В повести проявилось трагическое ощущение отъединённости поэта от общества, в котором царят зло и несправедливость.

Персонажи повести ― отчасти романтические герои: они оказываются в исключительных обстоятельствах, ими владеют сильные страсти, в окружающей их природе ощущается что-то мрачное и зловещее. Образ автора ― это сопереживающий «чувствительный путешественник», но не наделённый юмором и иронией, так как трагизм ситуации их исключает.

Постижению « русской нравственной физиономии » (оборот из «Писем русского путешественника») посвящена повесть « Наталья, боярская дочь » (1792), знаменующая собой принципиально новый шаг в творческом развитии Карамзина. Оставаясь по-прежнему сторонником «чувствительной» и изящной литературы, он теперь сосредоточивает внимание не только на общечеловеческом в русских людях и русской жизни, но и на особенном, национальном. Уже во вступлении автор заявлял: « Кто из нас не любит тех времён, когда русские были русскими , когда они в собственное своё платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали? По крайней мере, я люблю сии времена; люблю на быстрых крыльях воображения летать в их отдалённую мрачность, под сению давно истлевших вязов искать брадатых моих предков, беседовать с ними о приключениях древности, о характере славного народа русского ».

До поездки в страны Западной Европы главные устремления молодого литератора были направлены именно туда: его интересовали достижения зарубежных философов и писателей, его внимание привлекали работы по истории древнего мира и европейских государств. По возвращении на родину, в « любезное отечество », Карамзина всё больше и больше начинает интересовать история России, в том числе допетровской Руси, ибо он утверждается в мысли, что подлинную историю России должен написать русский автор. В системе образов, в сюжете и даже в стиле повести «Наталья, боярская дочь» и была реализована творческая установка Карамзина на уразумение характера славного народа русского .

Любопытно полушутливое признание автора в предуведомлении к повести: « Чтобы облегчить немного груз моей памяти, намерен я сообщить любезным читателям одну быль , или историю, слышанную мною в области теней, в царстве воображения, от бабушки моего дедушки, которая в своё время почиталась весьма красноречивою и почти всякий вечер сказывала сказки царице NN ». Карамзин сразу же предупреждает читателей: в повести, с которой им предстоит познакомиться, что-то покажется сказочным (писатель намерен поведать о такой «были», в которой есть нечто и от «сказки»). Приступая к повествованию, он вновь подчёркивает, что речь пойдёт о Руси, о русских людях, о русских обычаях и нравах: « В престольном граде славного русского царства, в Москве белокаменной, жил боярин Матвей Андреев, человек богатый, умный, верный слуга царский и, по обычаю русских, великий хлебосол. Он владел многими поместьями и был не обидчиком, а покровителем и заступником своих бедных соседей, – чему в наши просвещённые времена, может быть, не всякий поверит, но что в старину совсем не почиталось редкостью. Царь называл его правым глазом своим, и правый глаз никогда царя не обманывал. Когда ему надлежало разбирать важную тяжбу, он призывал себе в помощь боярина Матвея, и боярин Матвей, кладя чистую руку на чистое сердце, говорил: "Сей прав (не по такому-то указу, состоявшемуся в таком-то году, но) по моей совести; сей виноват, по моей совести," – и совесть его была всегда согласна с правдою и с совестию царскою. Дело решалось без замедления: правый подымал на небо слезящее око благодарности, указывая рукою на доброго государя и доброго боярина, а виноватый бежал в густые леса сокрыть стыд свой от человеков ».

Боярин Матвей предстаёт как человек в высшей степени достойный, наделённый множеством привлекательных качеств. Он не только умён и хлебосолен. Он отличается добротой, щедростью, широтой души. Знатное происхождение и богатство не испортили его, не развратили, не преисполнили гордыни и высокомерия. Он отнюдь не стремится использовать своё положение при царском дворе в корыстных или каких-либо иных неблаговидных целях. Он не кичится своим могуществом, не обижает бедных соседей. Наоборот, он покровительствует им, защищает их. Герой Карамзина служит живой укоризной современным высокопоставленным вельможам, демонстрировавшим зачастую свойства прямо противоположные: заносчивость, корыстолюбие, презрение к тем, кого они считали «ниже» себя. Поэтому-то писатель замечает, что в нынешние «просвещённые времена», возможно, «не всякий» поверит в истинность сказанного о боярине Матвее. Ведь теперь около трона очень много людей иного толка. Людей, не отличающихся высокой нравственностью. Аналогичный подтекст имел и рассказ о том, сколь справедливым судьёй был боярин Андреев. Он также представлял собой «укор» современному состоянию судопроизводства: о корыстолюбии и произволе тех, кто призван был вершить правосудие, говорилось во многих произведениях екатерининского времени. Такого рода мздоимцам и противопоставляет Карамзин своего героя, который судит «по совести».

Затем автор говорит ещё « об одном похвальном обыкновении боярина Матвея ». По большим праздникам он приглашал к себе на обед « всех мимоходящих бедных людей », садился вместе с ними за стол, « ласково беседовал с гостями, узнавал их нужды, подавал им хорошие советы, предлагал свои услуги и, наконец, веселился с ними, как с друзьями ». Столь радушное отношение к приглашённым не могло не вызывать ответных чувств. « После обеда все неимущие братья, наполнив вином свои чарки, восклицали в один голос: "Добрый, добрый боярин и отец наш! Мы пьём за твоё здоровье!" ». В манере карамзинского повествования звучат сказочные интонации и стилистические обороты, характерные для фольклора (« Москва белокаменная », « царь добрый », « боярин добрый » и т.п.). Рассказывая о « славном Русском царстве », автор стремится опереться на те представления о положительных качествах человека, которые сложились у русского народа на протяжении веков, и на те устойчивые словосочетания, посредством которых народ эти представления выражал.

Вот как начинается рассказ о дочери боярина Матвея: « Много цветов в поле, в рощах и на лугах зелёных, но нет подобного розе, роза всех прекраснее; много было красавиц в Москве белокаменной, ибо царство русское искони почиталось жилищем красоты и приятностей, но никакая красавица не могла сравняться с Натальею – Наталья была всех прелестнее. Пусть читатель вообразит себе белизну италиянского мрамора и кавказского снега: он всё ещё не вообразит белизны лица её – и, представляя себе цвет зефировой любовницы, всё ещё не будет иметь совершенного понятия об алости щёк Натальиных ». С трудом отыскивая новые, свежие уподобления и эпитеты, выразительные слова для описания внешности героини, Карамзин сознаётся: « Я боюсь продолжать сравнение, чтобы не наскучить читателю повторением известного, ибо в наше роскошное время истощился магазин пиитических уподоблений красоты, и не один писатель с досады кусает перо своё, ища и не находя новых ». Поэтому он пользуется теми словами и словосочетаниями, которые нашёл русский народ для описания своих сказочных героинь: глаза у Натальи « чёрные », руки « белые », грудь « высокая ». Живёт она в « высоком тереме », умывается « ключевой водой », а из окна своего любуется на Москву « златоглавую »… Подбирая фольклорные эпитеты, Карамзин рисует свою героиню сказочной красавицей, которой восхищаются все без исключения: «… самые богомольные старики, видя боярскую дочь у обедни, забывали класть земные поклоны, и самые пристрастные матери отдавали ей преимущество перед своими дочерями ».

Под стать Наталье и прекрасный незнакомец, которого она встречает в церкви. Автор и для него не жалеет самых возвышенных слов и выражений: « Прекрасный молодой человек, в голубом кафтане с золотыми пуговицами, стоял там, как царь среди всех прочих людей, и блестящий проницательный взор его встретился с её взором ». Незнакомец производит на героиню неизгладимое впечатление: « Какой рост! Какая осанка! Какое белое, румяное лицо! А глаза, глаза у него, как молния… ». Если Наталья изображается писателем сказочной героиней, то молодой герой повести обрисован почти как сказочный принц.

Столь же возвышенным и прекрасным оказывается и душевный мир героев Карамзина. Однако при его раскрытии автор опирается уже на иные традиции. « Сократ говорил , – замечает писатель, – что красота телесная бывает всегда изображением красоты душевной. Нам должно поверить Сократу, ибо он был, во-первых, искусным ваятелем (следственно, знал принадлежности красоты телесной), а во-вторых, мудрецом или любителем мудрости (следственно, знал хорошо красоту душевную) ». Героиня Карамзина всем своим существом подтверждает справедливость слов древнего мудреца: «… наша прелестная Наталья имела прелестную душу, была нежна, как горлица, невинна, как агнец, мила, как май месяц; одним словом, имела все свойства благовоспитанной девушки, хотя русские не читали тогда ни Локка "О воспитании", ни Руссова "Эмиля"… ». Прибегая к самым изысканным сопоставлениям при характеристике душевной красоты Натальи, Карамзин полемизирует в подтексте с теми, кто считал русских допетровского времени грубыми варварами, не способными к высоким душевным движениям и возвышенным, нежным чувствам. Писатель подчёркивает, что далёкие предки верили в добрую природу человека, а потому « воспитывали детей своих, как натура воспитывает травки и цветочки, то есть поили и кормили их, оставляя всё прочее на произвол судьбы, но сия судьба была к ним милостива и за доверенность, которую имели они к её всемогуществу, награждала их почти всегда добрыми детьми, утешением и подпорою их старых дней ».

Именно такими детьми и оказываются Наталья и Алексей, сын боярина Любославского, оклеветанного в своё время врагами и вынужденного покинуть Россию вместе с маленьким сынишкой. Самому боярину не довелось вернуться на родину (он скончался на чужбине), а выросший сын его возвращается, но должен скрывать своё имя и жить в дремучем лесу, вдали от Москвы, лишь изредка посещая « царственный град ». Во время одного из таких посещений и встречает он Наталью, в которую влюбляется с первого взгляда, как и она в него. Любовь, вспыхнувшая между молодыми людьми, тоже в какой-то мере похожа на сказочную, но изображается она Карамзиным в соответствии с принципами «чувствительного» повествования: в произведении появляются интонации, образы, сравнения, присущие сентиментализму. « Красавица наша , – пишет автор, – не умела самой себе дать отчёта в своих новых, смешанных, тёмных чувствах. Воображение представляло ей чудеса. Например, часто казалось ей (не только во сне, но даже и наяву), что перед нею, в мерцании отдалённой зари, носится какой-то образ, прелестный, милый призрак, который манит её к себе ангельскою улыбкою и потом исчезает в воздухе ». Коснувшись чувств своей героини, писатель пускается в рассуждение о том возрасте человека, когда в его жизнь входят дружба и любовь. Рассуждение, в котором фигурируют и « милый пастушок », и « пустота души », и « нежные побуждения сердца », и прочие словесные аксессуары, свойственные сентименталистам. Рассуждение, завершающееся упоминанием « миртовой беседки », где сидит в унынии и тоске « милый юноша с светло-голубыми или чёрными глазами » и в « печальных песнях » жалуется на свою судьбу. После этого пассажа, явно выбивающегося из стилистической колеи повествования, Карамзин поспешил добавить: « Любезный читатель! Прости мне сие отступление! Не один Стерн был рабом пера своего ». Однако принципы сентименталистского подхода к изображаемому будут и в дальнейшем весьма ощутимо воздействовать на повествование и придавать ему специфический колорит. Уже через страницу автор вновь прибегает к сентиментальной образности, а тому, кто скептически отнесётся к подобной изобразительности, заявит: « поди от нас прочь и не читай нашей истории, которая сообщается только для чувствительных душ… ». Молодой человек, в которого влюблена Наталья, будет говорить « языком истинной чувствительности ». И почти все персонажи повести, даже эпизодические, станут (в соответствии с сентименталистской традицией) проливать « жаркие слёзы ».

Повесть эта могла бы называться и иначе: «Алексей, боярский сын». Ведь по мере развития действия именно Алексей не только выходит на первый план повествования, но и фактически становится самым главным героем произведения. С его образом связано раскрытие важной темы повести – темы беззаветной любви к Отечеству и героического служения ему . Находясь в чужих краях, Алексей и его отец « беспрестанно горевали о своём отечестве », мечтали о том времени, когда они смогут « возвратиться в отечество ». Отец не дожил до этого момента, а сын, попав « в пределы России, облобызал отечественную землю ». Он намеревался добиться справедливости, восстановить честь отца и послужить своей отчизне. Однажды один из слуг его принёс тревожную весть: « Москва в смятении. Свирепые литовцы восстали на Русское царство. Я видел, как жители престольного града собирались перед дворцом государевым и как боярин Матвей, именем царя православного, ободрял воинов; я видел, как толпы народные бросали вверх шапки свои, восклицая в один голос: "Умрём за царя-государя! Умрём за отечество или победим литовцев!" Я видел, как русское воинство в ряды становилось, как сверкали его мечи, и бердыши, и копья булатные. Завтра выйдет оно в поле под начальством воевод храбрейших ». Так в повествование входит мотив готовности русских людей умереть за Отечество, когда оно в опасности . Алексей, узнав о случившемся, также охвачен желанием « ехать на войну, сразиться с неприятелями Русского государства и победить »: « Царь увидит тогда, что Любославские любят его и верно служат своему отечеству ». Наталья, которая бежала с ним из родительского дома и без благословения отца вышла за него замуж, выражает готовность сопровождать своего мужа и бок о бок с ним сражаться с врагом: « дай мне только меч острый и копьё булатное, шишак, панцирь и щит железный – увидишь, что я не хуже мужчины ». Оба они отправляются на битву с врагом, в смертельной схватке проявляют чудеса храбрости и оказывают решающее влияние на исход сражения. Об этом в донесении царю пишут русские воеводы: « Мы не можем восхвалить по достоинству того юного воина, которому принадлежит вся честь победы и который гнал, разил неприятелей и собственною рукою пленил их предводителя. Повсюду следовал за ним брат его, прекрасный отрок, и закрывал его щитом своим. Он не хочет объявить имени своего никому, кроме тебя, государь. Побеждённые литовцы спешат из пределов России, и скоро воинство твоё возвратится со славою во град Москву. Мы сами представим царю непобедимого юношу, спасителя отечества и достойного всей твоей милости ». И когда храбрый молодой воин Алексей Любославский, представленный царю, рассказывает о бедах, постигших его отца и его самого, царь повелевает: « Имя твоё должно быть славно в пределах Русского царства ». Справедливость торжествует. Боярин Матвей Андреев прощает свою дочь и благословляет молодых. В небольшом послесловии к повести Карамзин сообщает, что и в дальнейшем у Алексея и Натальи всё было хорошо: « Супруги жили счастливо и пользовались особенною царскою милостию. Алексей оказал важные услуги отечеству и государю, услуги, о которых упоминается в разных исторических рукописях. Благодетельный боярин Матвей дожил до самой глубокой старости и веселился своею дочерью, своим зятем и прекрасными детьми их ». Итак, беззаветное служение родине помогает герою утвердить личное счастье (Карамзин сознательно противопоставил Алексея Любославского – Эрасту).

В повести «Наталья, боярская дочь» впервые в новой русской прозе нашла художественное отображение допетровская история России. При анализе повести необходимо учитывать своеобразие подхода Карамзина к истории . установленное исследователями. «История здесь только рамка для любовного сюжета, фон, на котором выписаны её герои. Главный интерес повести составляют события жизни внутренней» (Т.Ф. Пирожкова). «История» в повести не просто «рамка», «фон»; она предопределяет важнейшие моменты в развитии сюжета , в том числе и благополучное разрешение любовных перипетий
(Д.П.Николаев). События жизни внутренней представляют для автора действительно огромный интерес; но не менее важна их связь с событиями жизни общественной, зависимость личных судеб героев от судьбы Отечества. В том-то и состоял новый шаг в творчестве Карамзина (да и всей литературы русского сентиментализма), что любовная история здесь «встроена» в историю общественную .

Задача Карамзина заключалась в том, чтобы воссоздать те времена, когда лучшие качества «славного народа русского» с наибольшей отчётливостью и силой проявлялись и в его «верхах». Поэтому герои повести – не крестьяне, а добрый русский государь; добрый и справедливый боярин Матвей, покровитель и заступник бедных; его дочь Наталья, настоящая русская красавица; отец и сын Любославские, оклеветанные, сосланные, но не переставшие горячо любить своё Отечество. Не ставя своей целью изобразить кого-либо из реальных исторических лиц, Карамзин вывел в повести идеального царя (без имени), который соответствует представлениям русского народа о добром, справедливом государе и несёт в себе свойства, присущие доброму, благочестивому царю в русских сказках. Обобщённо идеализированными являются и другие главные герои повести. Раскрывая душевные качества своих героев, показывая их высокий нравственный уровень, Карамзин рисует русский быт, русские нравы и обычаи: « После русского сытного обеда боярин Матвей ложился отдыхать… »; «… боярин Матвей после обеда заснул (не на вольтеровских креслах, так, как ныне спят бояре, а на широкой дубовой лавке)… »; по вечерам боярин Матвей рассказывает дочери и её подругам « приключения благочестивого князя Владимира и могучих богатырей российских » и т.п. Поэтизация русской старины достаточно органично соединялась с европеизмом Карамзина 1790-х гг.

Сочетание сказочной традиции , идущей от русского фольклора, и сентименталистских устремлений , выражающих современные тенденции литературного развития, весьма отчётливо проявившиеся уже в предуведомлении к повести, определяет и её построение в целом. Два этих творческих принципа пронизывают всё произведение, давая о себе знать на разных его уровнях: и в трактовке характеров, и в перипетиях сюжета, и в особенностях стиля (введение в повествование фольклорных эпитетов и фразеологических оборотов обогатило словесную ткань повести и придало ей национально-стилевой колорит).

Вопрос о характере историзма Карамзина, возникающий в связи с его «исторической» повестью, – остается в числе наиболее сложных и спорных в литературоведении. Так, например, по мнению авторитетного исследователя русской литературы Х VIII в., «Наталья, боярская дочь» явилась «первым образцом повести из русского исторического прошлого. Однако изображаемая в этой "были" идеализированная, густо подсахаренная русская старина, которой Карамзин явно хочет заслониться от своей чреватой революционными бурями и потрясениями современности, имеет столь же отдалённое отношение к подлинной истории, какое имеет идиллический быт бедной Лизы и её матери к подлинной жизни крестьян. Старина <…> является здесь по существу лишь условной рамкой для рассказываемой Карамзиным очередной любовной истории с драматической завязкой, но самым идиллическим разрешением, которая и составляет действительное содержание повести» (Д.Д. Благой). Ученый более молодого поколения убеждён, что «не "заслониться" от современности стремился писатель, а противопоставить ей те времена, когда русские были русскими . <…> В его повести перед нами предстаёт история поэтическая, предстаёт образ минувших времён , образ русской старины » (Д.П. Николаев).

Как отмечается в одной из новейших монографий, «идеи национальной самобытности и "национальной гордости" наиболее отчётливо проявились в творческом мышлении Н.М.Карамзина. <…> именно Карамзин первым стал говорить о писателе как "органе патриотизма" <…> он призывал сделать "предметом художеств" случаи и характеры русской истории, поскольку "таланту русскому всего ближе и любезнее прославлять русское" и "должно приучить россиян к уважению собственного". <…> Критикуемый одновременно со всех сторон, понятый позднее как писатель-сентименталист по преимуществу (прежде всего как автор «Бедной Лизы»), Карамзин между тем – весьма знаменательная и значительная фигура в историческом движении и становлении подлинно национального облика русской культуры» (О.М.Гончарова).

Другим современным исследователем утверждается: «В повестях 1790-х годов Карамзин показывает через драматические обстоятельства судеб своих персонажей, что рассудок отступает перед натиском страсти и приводит человека к трагедии. Известная в литературе ситуация несчастной любви представлена в его повестях как «заблуждение сердца». Не внешние обстоятельства и не вмешательство дурных людей приводят героев к трагическому финалу. Причина несчастья, а часто и гибели «добродетельной» героини — чувствительное сердце, лишенное нравственной опоры в следовании национальной духовной традиции, народной морали» (Т.В.Федосеева).

Карамзин отводил литературе роль вдохновителя прогресса и отстаивал пользу от чтения романов. По его словам, « романы, и самые посредственные, даже без всякого таланта писанные, способствуют некоторым образом просвещению <…> …слезы, проливаемые читателями, текут всегда от любви к добру и питают ее. Нет, нет! дурные люди и романов не читают ». Карамзин и положил начало повести-роману в российской словесности.

Литература

1. Благой Д.Д . История русской литературы XVIII века. М., 1951. С. 650.

2. Вацуро В.Э. Литературно-философская проблематика повести Карамзина «Остров Борнгольм» // XVIII век: Сб. 8. Державин и Карамзин в литературном движении XVIII – начала XIX века. Л., 1969.

3. Гончарова О.М. Образ целого национальной культуры в творчестве Н.М. Карамзина // Гончарова О.М. Власть традиции и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века. СПб., 2004. С. 217―269.

4. Западов В.А. Проблемы изучения и преподавания русской литературы Х VIII века. Ст. 3. Сентиментализм и предромантизм в России // Проблемы изучения русской литературы Х VIII века. От классицизма к романтизму: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 5. Л., 1983.
С. 135―159.

5. Николаев Д.П. «Когда русские были русскими…» (Пути постижения «русской нравственной физиономии» в прозе Н.М.Карамзина 1790-х гг.) // Русская литература как форма национального самосознания. XVIII век. М., 2005. С. 682―720.

6. Пирожкова Т.Ф. Н.М.Карамзин ― издатель «Московского журнала» (1791―1792). М., 1978.

7. Пурыскина Н. Г. Слово и жест в сентиментальной повести: «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина // Проблемы изучения русской литературы ХVIII века: Метод и жанр. Л., 1985.
С. 111―117.

8. Топоров В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина. Опыт прочтения: К двухсотлетию со дня выхода в свет. М., 1995 (Или: Топоров В.Н. О «Бедной Лизе» Карамзина // Славяноведение. 1992. № 5).

9. Федосеева Т.В. Теоретико-методологические основания литературы русского предромантизма: Монография. М., 2006. С. 45.