Мертвые души критика кратко. «Мертвые души» в русской критике

Это творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта - и в то де время глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое…

В «Мертвых душах» автор сделал такой великий шаг, что все, доселе им написанное, кажется слабым и бледным в сравнении с ними… В «Мертвых душах» он совершенно отрешился от малороссийского элемента и стал русским национальным поэтом во всем пространстве этого слова. При каждом слове его поэмы читатель может говорить:

Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы, и в характерах действующих лиц, от Чичикова до Селифана и «подлеца чубарого» включительно, - в Петрушке, носившем с собою особенный воздух, и в будочнике, который при фонарном свете, впросонках, казнил на ногте зверя и снова заснул. Знаем, что чопорное чувство многих читателей оскорбится в печати тем, что так субъективно свойственно ему в жизни, и назовет сальностями выходки вроде казненного на ногте зверя; но это значит не понять поэмы, основанной на пафосе действительности, как она есть.

«Мертвые души» прочтутся всеми, но понравятся, разумеется, не всем. В числе многих причин есть и та, что «Мертвые души» не соответствуют понятию толпы о романе, как о сказке, где действующие лица полюбили, разлучились, поженились и стали богаты и счастливы. Поэмою Гоголя могут вполне насладиться только те, кому доступна мысль и художественное выполнение создания, кому важно содержание, а не «сюжет»; для восхищения всех прочих остаются только места и частности. Сверх того, как всякое глубокое создание, «Мертвые души» не раскрываются вполне с первого чтения даже для людей мыслящих: читая их во второй раз, точно читаешь новое, никогда не виданное произведение. «Мертвые души» требуют изучения. К тому же еще должно повторить, что юмор доступен только глубокому и сильно развитому духу. Толпа не понимает и не любит его. У нас всякий писака так и таращится рисовать бешеные страсти и сильные характеры, списывая их, разумеется, с себя и с своих знакомых. Он считает для себя унижением снизойти до комического и ненавидит его по инстинкту, как мышь кошку. «Комическое» и «юмор» большинство понимает у нас как шутовское, как карикатуру, - и мы уверены, что многие не шутя, с лукавою и довольною улыбкою от своей проницательности, будут говорить и писать, что Гоголь в шутку назвал свой роман поэмою… Именно так! Ведь Гоголь большой остряк и шутник, и что за веселый человек, боже мой! Сам беспрестанно хохочет и других смешит. Именно так, вы угадали, умные люди…

Что касается до нас, то, не считая себя вправе говорить печатно о личном характере живого писателя, мы скажем только, что не в шутку Гоголь назвал свой роман «поэмою» и что не комическую поэму разумеет он под нею. Это нам сказал не автор, а его книга. Мы не видим в ней ничего шуточного и смешного; ни в одном слове не заметили мы намерения автора смешить читателя: все серьезно, спокойно, истинно и глубоко… Не забудьте, что книга эта есть только экспозиция, введение в поэму, что автор обещает еще две такие же большие книги, в которых мы снова встретимся с Чичиковым и увидим новые лица, в которых Русь выразится с другой своей стороны… Нельзя ошибочнее смотреть на «Мертвые души» и грубее понимать их, как видя в них сатиру…

(В.Г. Белинский «Похождения Чичикова, или Мертвые души» )

Так глубоко значение, являющееся нам в «Мертвых душах» Гоголя! Пред нами возникает новый характер создания, является оправдание целой сферы поэзии, сферы, давно унижаемой; древний эпос, восстает пред нами… Пред нами, в этом произведении, предстает чистый, истинный, древний эпос, чудным образом возникший в России; предстает он пред нами, затемненными целым бесчисленным множеством романов и повестей, давно отвыкшими от эпического наслаждения. Какие новые струны наслаждения искусством разбудил в нас он.

Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины; это им скучно; но основание упрека лежит опять в избалованности эстетического вкуса, как оно есть. Именно эпическое созерцание допускает это спокойное появление одного лица за другим, без внешней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним.

Если сказать несколько слов о самом произведении, то первый вопрос, который нам бы сделали, будет: какое содержание? Мы сказали, что здесь нечего искать содержания романов и повестей; это поэма, и, разумеется, в ней лежит содержание поэмы. Не входя подробно в раскрытие первой части, в которой во всей, разумеется, лежит одно содержание, мы можем указать, по крайней мере, на ее окончание, так чудно, так естественно вытекающее. Чичиков едет в бричке, на тройке; тройка понеслась шибко, и кто бы ни был Чичиков, хоть он и плутоватый человек, и хоть многие и совершенно будут против него, но он был русский, он любил скорую езду, - и здесь тотчас это общее народное чувство, возникнув, связало его с целым народом, скрыло его, так сказать; здесь Чичиков, тоже русский, исчезает, поглощается, сливаясь с народом в этом общем ему всему чувстве. Пыль от дороги поднялась и скрыла его; не видать, кто скачет, - видна одна несущаяся тройка. И когда здесь, в конце первой части, коснулся Гоголь общего субстанциального чувства русского, то вся сущность (субстанция) русского народа, тронутая им, поднялась колоссально, сохраняя ее связь с образом, ее возбудившим. Здесь проникает наружу и видится Русь, думаем мы, тайным содержанием всей его поэмы. И какие это строки, что дышит в них! И как, несмотря на мелочность предыдущих лиц и отношений на Руси, - как могущественно выразилось то, что лежит в глубине, то сильное, субстанциальное, вечное, не исключаемое нисколько предыдущим. Это дивное окончание, повершающее первую часть, так глубоко связанное со всем предыдущим и которое многим покажется противоречием, - каким чудным звуком наполняет оно грудь, как глубоко возбуждаются все силы жизни, которую чувствуешь в себе разлитою вдохновенно по всему существу.

Ни разу еще, ни в одном произведении нашей литературы не был так глубоко, так всесторонне изображен русский человек, как в «Мертвых душах», и что всего замечательнее, нигде еще не представал перед нами русский человек в таком выгодном свете, как в «Мертвых душах». А великорусская песня! песня русская, как называется она, и справедливо: ибо стало это племя не имеет односторонности, когда могло создать все государство и слить во живое едино все, с первого взгляда разнородные, враждующие члены; имя: «Русский» осталось за ним и вместе с Россией. Когда хотят говорить отдельно о действиях других племен, то придают им их племенное имя, потому что, отдельно взятые, они представляют, каждое, односторонность, от которой освобождаются, становясь русскими, с помощью великорусского элемента. А великорусское племя, следовательно, не имело этой односторонности или уничтожило ее самобытно, в своей собственной жизни, когда создало целое государство и дало в нем развиться свободно всем частям. Итак, имя «русский» слилось с этим племенем, духом которого живет и дышит государство; название: русская песня, осталось преимущественно, и по праву за песнею великорусскою. А русская песня, которую так часто вспоминает Гоголь в своей поэме, русская песня! Что лежит в ней? Как широк напев ее! Кажется, дух и образ великого, могучего пространства, о котором так прекрасно говорит Гоголь, лежит в ней. Нет ей конца, бесконечная песня, как называет ее он же. В самом деле, нельзя сказать, что русская песня оканчивается; она не оканчивается, но уносится. Когда слушаешь, как широкие волны звуков раздаются слабее и слабее и наконец затихают так, что слух едва ловит последние звуки русской песни - нет, она не кончилась, не унеслась, удалилась только и где-то поется, вечно поется.

(К.С. Аксаков «Несколько слов о поэме Гоголя “Похождения Чичикова, или Мертвые души”» )

А что греха таить, господа. Ведь «Мертвые души» и точно тяжелая книга и страшная. Страшная и не для одного автора. Чего заглавие-то одно стоит.

Что бы было с нашей литературой, если бы он один за всех нас не подъял когда-то этого бремени и этой муки и не окунул в бездонную телесность нашего столь еще робкого, то рассудительного, то жеманного, пусть даже осиянно-воздушного пушкинского слова.

(Иннокентий Анненский «Эстетика “Мертвых душ” и ее наследье» )

Давно не встречали мы произведения, в котором внешняя жизнь и содержание представляли бы такую резкую и крайнюю противоположность с чудным миром искусства, в котором положительная сторона жизни и творящая сила изящного являлись бы в такой разительной между собой борьбе, из которой один лишь талант Гоголя мог выйти достойно с венцом победителя. Может быть, таков должен быть характер современной поэзии вообще - как бы то ни было, но здесь первый источник разногласию мнений, которыми встречено произведение.

Раскроем сначала сторону жизни внешней и проследим поглубже те пружины, которые поэма приводит в движение. Кто герой ее? Плутоватый человек, как выразился сам автор. В первом порыве негодования против поступков Чичикова можно бы прямее назвать его и мошенником. Но автор раскрывает нам глубоко всю тайную психологическую биографию Чичикова; берет его от самых пелен, проводит через семью, школу и все возможные закоулки жизни, и нам открывается ясно все развитие его жизни, и мы увлечены необыкновенным даром постижения, какой раскрыт автором при чудной анатомии его характера. Внутренняя наклонность, уроки его отца и обстоятельства воспитали в Чичикове страсть к приобретению. Проследив героя вместе с автором, мы смягчаем имя мошенника - и согласны его даже переименовать в приобретателя. Что же? герой, видно, пришелся по веку. Кто ж не знает, что страсть к приобретению есть господствующая страсть нашего времени, и кто не приобретает? Конечно, средства к приобретению различны, но когда все приобретают, нельзя же не испортиться средствам - и в современном мире должно же быть более дурных средств к приобретению, чем хороших. Если с этой точки зрения взглянуть на Чичикова, то мы не только поддадимся на приглашение автора назвать его приобретателем, но даже принуждены будем воскликнуть вслед за автором: да уж полно, нет ли в каждом из нас какой-нибудь части Чичикова? Страсть к приобретению ужасно как заразительна: на всех ступенях многосложной лестницы состояний человека в современном обществе едва ли не найдется по нескольку Чичиковых. Словом, всматриваясь все глубже и пристальнее, мы наконец заключим, что Чичиков в воздухе, что он разлит по всему современному человечеству, что на Чичиковых урожай, что они как грибы невидимо рождаются, что Чичиков есть настоящий герой нашего времени, и, следовательно, по всем правам может быть героем современной поэмы.

Но из всех приобретателей Чичиков отличился необыкновенным поэтическим даром в вымысле средства к приобретению. Какая чудная, подлинно вдохновенная, как называет ее автор, мысль осенила его голову! Раз поговоривши с каким-то секретарем, и услыхав от него, что мертвые души по ревизской сказке числятся и годятся в дело, Чичиков замыслил скупить их тысячу, переселить на Херсонскую землю, объявить себя помещиком этого фантастического селения и потом обратить его в наличный капитал посредством залога. Не правда ли, что в этом замысле есть какая-то гениальная бойкость, какая-то удаль плутовства, фантазия и ирония, соединенные вместе? Чичиков в самом деле герой между мошенниками, поэт своего дела: посмотрите, затевая свой подвиг, какою мыслию он увлекается: «А главное-то хорошо, что предмет-то покажется всем невероятным, никто не поверит». Он веселится своему необычному изобретению, радуется будущему изумлению мира, который до него не мог выдумать такого дела, и почти не заботится о последствиях в порыве своей предприимчивости. Самопожертвование мошенничества доведено в нем до крайней степени: он закален в него, как Ахилл в свое бессмертие, а потому, как он, бесстрашен и удал…

(С.П. Шевырев «Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Гоголя» )

«Мертвые души» потрясли всю Россию. Предъявить современной России подобное обвинение было необходимо. Это история болезни, написанная рукою мастера. Поэзия Гоголя - это крик ужаса и стыда, который издает человек, опустившийся под влиянием подлой жизни, когда он вдруг увидит в зеркале свое оскотинившееся лицо. Но чтобы подобный крик мог вырваться из груди, надобно было, чтобы в ней оставалось что-то здоровое, чтобы жила в ней великая сила возрождения…

«Мертвые души» - удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный. Там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых, навозных испарений, там он видит удалую, полную силы национальность.

(Герцен о творчестве Гоголя )

В.Г. Белинский . Похождение Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя

К.С. Аксаков . Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души

Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя. Статья первая

Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя. Статья вторая

• Главная
• Каталог
• Онлайн — библиотека
• Новинки
• Как сделать заказ
• Оплата
• Доставка
• Карта сайта
• Политика конфиденциальности

Никакие материалы этого сайта не являются публичной офертой.

А. В. Никитенко, историк и цензор, пропустивший в печать «Мертвые души»: «...не могу удержаться, чтоб не сказать вам несколько сердечных слов, а сердечные эти слова не иное что, как изъяснение восторга к вашему превосходному творению. Какой глубокий взгляд в самые недра нашей жизни! Какая прелесть неподдельного, вам одним свойственного комизма! Что за юмор! Какая мастерская, рельефная, меткая обрисовка характеров! Где ударила ваша кисть, там и жизнь, и мысль, и образ - и образ так и глядит на вас, вперив свои живые очи, так и говорит с вами, как будто сидя возле вас на стуле, как будто он сейчас пришел ко мне в 4-й этаж прямо из жизни - мне не надобно напрягать своего воображения, чтоб завести с ним беседу - он живой, дышащий, нерукотворный, божье и русское создание. Прелесть, прелесть и прелесть! и что это будет, когда всё вы кончите; если это исполнится так, как я понимаю, как, кажется, вы хотите, то тут выйдет полная великая эпопея России XIX века. Рад успехам истины и мысли человеческой, рад вашей славе. <...> не забывайте в вашем цензоре человека, всей душой вам преданного и умеющего понимать вас...» (письмо А. В. Никитенко - Н. В. Гоголю, 1 апреля 1842 г.)

Никита Ив. Крылов, профессор римского права, член цензурного комитета: «...Что вы ни говорите, а цена, которую дает Чичиков, цена два с полтиною, которую он дает за душу, возмущает душу. Человеческое чувство вопиет против этого; хотя, конечно эта цена дается только за одно имя, написанное на бумаге, но все же это имя душа, душа человеческая; она жила, существовала. Этого ни во Франции, ни в Англии и нигде нельзя позволить. Да после этого ни один иностранец к нам не приедет...» (Гоголь передает слова Крылова в письме к П. А. Плетневу от 7 января 1842 г.)

Д. П. Голохвастов , историк, член цензурного комитета: «...Нет, этого я никогда не позволю: душа бывает бессмертна; мертвой души не может быть; автор вооружается против бессмертья. <...> этого и подавно нельзя позволить, хотя бы в рукописи ничего не было, а стояло только одно слово: ревизская душа; уж этого нельзя позволить, это значит против крепостного права...» (Гоголь передает слова Голохвастова в письме к П. А. Плетневу от 7 января 1842 г. Голохвастов и другие цензоры решают, публиковать «Мертвые души» или нет)

Н. И. Греч , критик: «...Содержание этого романа, вкратце, следующее. Один чиновник, выгнанный из службы за воровство и злоупотребления. задумал поправить свое состояние тем, что стал скупать у помещиков души крестьян их, умерших после ревизии, с тем вероятно, чтоб заложить сии существующие только на бумаге души, в Кредитных Установлениях. Он приехал с этою целью в какой-то губернский город, познакомился там с чиновниками и помещиками, и накупил искомого товару порядочное количество, но не разбирая людей, к которым обращался, вскоре увидел, что его плутни обнаружены, и поспешил выбраться из города, встревоженного слухами — сначала о мнимом его богатстве, а потом о вредных и небывалых замыслах. Вот и все. Чичиков жестоко смахивает на Хлестакова, в Ревизоре: там вздорный мальчишка всполошил всех дураков и негодяев в городе, здесь отъявленный негодяй привел в недоумение целую губернию...»

«...Тут очень много забавного, смешного, зорко подмеченного и счастливо переданного, много характерного из низших слоев нашей публики; много острых слов и метких выстрелов в невежество, глупость и пороки...»

«...Нет ни одного порядочного, не говорим уже честного и благородного человека. Это какой-то особый мир негодяев, который никогда не существовал и не могу существовать...»

«...Удивляемся безвкусию и дурному тону, господствующим в этом романе. Выражения: подлец, свинья, свинтус, бестия, каналья, ракалья <...> составляют еще не самую темную часть книги. Многие картины в ней просто отвратительны; таковы, например, изображение лакея, <...> утирание мальчику носа за столом <...> и проч. и проч. Не понимаем, для кого автор малевал эти картины! Язык и слог самые неправильные и варварские. <...> не можем не подосадовать на автора за равнодушие его к своему таланту. Он добровольно отказался от места подле образцовых писателей романов. <...> Жаль! Очень жаль!..» (Н. И. Греч, статья «Похождения Чичикова, или Мертвые души», «Северная пчела», 1842 г.,№137)

С. В. Перфильев , жандармский генерал: «...Не смею говорить утвердительно, но признаюсь: „Мертвые Души“ мне не так нравятся, как я ожидал. Даже как-то скучно читать; всё одно и то же, натянуто - видно желание перейти в русские писатели; употребление руссицизмов вставочное не выливается из характера лица, которое их говорит...» (отзыв С. В. Перфильева из письма С. Т. Аксакова к Н. В. Гоголю, 3 июля 1842 г.)

Н. И. Васьков, вице-губернатор Псковской губернии: «...состав губернского общества не верен (как и в „Ревизоре“, где пропущены: стряпчий, казначей и исправник); <...> председателей двое; <...> полицеймейстер лицо ничтожное в губернском городе; <...> представив сначала всё в дрянном и смешном виде, странно сделать такое горячее обращение к России; <...> часто шутки автора плоски, неблагопристойны, и <...> порядочной женщине нельзя читать всю книгу...» (отзыв Н. И. Васькова из письма С. Т. Аксакова к Н. В. Гоголю, 3 июля 1842 г.)

В. Г. Белинский, критик, знакомый Гоголя: «...мы сами считаем Гоголя великим поэтом, а его „Мертвые души“ — великим произведением. <...> нельзя не дивиться его умению оживлять все, к чему ни прикоснется, в поэтические образы, — его орлиному взгляду, которым он проникает во глубину тех тонких и для простого взгляда недоступных отношений и причин, где только слепая ограниченность видит мелочи и пустяки, не подозревая, что на этих мелочах и пустяках вертится, увы! — целая сфера жизни...» (В. Г. Белинский, статья "Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова или мертвые души, 1842 г.)

«...Все эти Маниловы и подобные им забавны только в книге; в действительности же избави боже с ними встречаться, — а не встречаться с ними нельзя, потому что их-таки довольно в действительности, следовательно, они представители некоторой ее части <...>. Тем-то и велико создание „Мертвые души“, что в нем сокрыта и разанатомирована жизнь до мелочей, и мелочам этим придано общее значение. Конечно, какой-нибудь Иван Антонович, кувшинное-рыло, очень смешон в книге Гоголя и очень мелкое явление в жизни; но если у вас случится до него дело, так вы и смеяться над ним потеряете охоту, да и мелким его не найдете... Почему он так может показаться важным для вас в жизни, — вот вопрос!.. Гоголь гениально (пустяками и мелочами) пояснил тайну, отчего из Чичикова вышел такого рода „приобретатель“; это-то и составляет его поэтическое величие, а не мнимое сходство с Гомерами и Шекспирами...» (В. Г. Белинский, статья "Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души», 1842 г.) «.

„Мертвые души“ стоят выше всего, что было и есть в русской литературе, ибо в них глубокость живой общественной идеи неразрывно сочеталась с бесконечною художественностию образов, и этот роман, почему-то названный автором поэмою, представляет собою произведение, столь же национальное, сколько и высокохудожественное. В нем есть свои недостатки, важные и неважные. К последним относим мы неправильности в языке, который вообще составляет столь же слабую сторону таланта Гоголя, сколько его слог (стиль) составляет сильную сторону его таланта. Важные же недостатки романа „Мертвые души“ находим мы почти везде, где из поэта, из художника силится автор стать каким-то пророком и впадает в несколько надутый и напыщенный лиризм... К счастию, число таких лирических мест незначительно в отношении к объему всего романа, и их можно пропускать при чтении, ничего не теряя от наслаждения, доставляемого самим романом...» (В. Г. Белинский, статья ««Похождения Чичикова, или мертвые души». Поэма Н. Гоголя», 1847 г.)

П. А. Плетнев «...несомненно тут сокрыта высочайшая деятельность таланта...»

«...У Гоголя <...> никто не смешон, потому что в жизни и действиях каждого есть истина, убеждающая читателя. Перейдешь по всем отделениям вещей и лиц, не только начиная от Селифана, но и от самого Чубарого, до легковоздушной институтки и ее отца, и ни в чем не откроешь тени подложного или сомнительного: все возникает из закона внутренней жизни, следовательно, все появляется не для потехи, не от умыслу на забаву, а по назначению, по призванию природы: и так все серьезно, все важно, все внушает естественное участие...»

«...В языке поэмы есть недосмотры. Гоголь воображением своим так сливается с образом вещей и лиц, <...> что удобство или красоту размещения слов совсем опускает из виду <...>.

У Гоголя <...> есть положительные совершенства языка, красоты, вечно сияющие у гениальных писателей: сжатость выражений, меткость и точность слов и неразъединяемость их от понятий...» (П.А. Плетнев, статья «Чичиков, или «Мертвые души» Гоголя», 1942 г.)

О. И. Сенковский , журналист, ученый: «...Вы видите меня в таком восторге, в каком никогда еще не видали. Я пыхчу, трепещу, прыгаю от восхищения: объявляю вам о таком литературном чуде, какого еще не бывало ни в одной словесности. Поэма!.. да еще какая поэма!.. Одиссея, Неистовый Орланд, Чайлд-Гарольд, Фауст, Онегин, с позволения сказать — дрянь в сравнении с этой поэмой. Поэт!.. да еще какой поэт! <...> Книга названа поэмой не в шутку. <...> вы, натурально, спрашиваете меня, каким размером писана эта поэма. На что я отвечаю, что в ней нет никакого размера: это поэма совершенно нового рода; поэма, какой вы еще не видали; коротко сказать, поэма не в стихах...»

«...Это поэзия нашей страны. <...> Другой у нас нет. Понимаете ли теперь, отчего этот рассказ назван „поэмой“?..»

«...это удивительная поэма, поэма, названная поэмой совсем не для шутки, первая поэма в мире! Вы не читали визита Чичикова к Собакевичу и Плюшкину. Чудо как это остроумно и смешно! Настоящий лирический смех! Поэма в полном смысле слова!..» (О. И. Сенковский, статья ««Похождения Чичикова, или мертвые души». Поэма Н. Гоголя», 1942 г.)

Н. Я. Прокопович , поэт, близкий друг Гоголя: «...Всё молодое поколение без ума от «Мертвых Душ». <...> высший круг, по словам Виельгорского, не заметил ни грязи, ни вони, и без ума от твоей поэмы...» «...Один почтенный наставник юношества говорил, что «Мертвые Души» не должно в руки брать из опасения замараться; что всё, заключающееся в них, можно видеть на толкучем рынке. Сами ученики почтенного наставника рассказывали мне об этом после класса с громким хохотом. Между восторгом и ожесточенной ненавистью к «Мертвым Душам» середины решительно нет, - обстоятельство, по моему мнению, очень приятное для тебя...» (Н. Я. Прокопович - Н. В. Гоголю, 21 октября 1842 г.)

С. П. Шевырев , критик, знакомый Гоголя: «...В другой раз Гоголь выводит нам такой фантастический русский город: он уж сделал это в „Ревизоре“; здесь также мы почти не видим отдельно ни городничего, ни почтмейстера, ни попечителя богоугодных заведений, ни Бобчинского, ни Добчинского; здесь также целый город слит в одно лицо, которого все эти господа только разные члены: одна и та же уездная бессмыслица, вызванная комическою фантазиею, одушевляет всех, носится над ними и внушает им поступки и слова, одно смешнее другого. Такая же бессмыслица, возведенная только на степень губернской, олицетворяется и действует в городе N. Нельзя не удивиться разнообразию в таланте Гоголя, который в другой раз вывел ту же идею, но не повторился в формах и ни одною чертою не напомнил о городе своего „Ревизора“! При этом способе изображать комически официальную жизнь внутренней России надобно заметить художественный инстинкт поэта: все злоупотребления, все странные обычаи, все предрассудки облекает он одною сетью легкой смешливой иронии. Так и должно быть — поэзия не донос, не грозное обвинение. У нее возможны одни только краски на это: краски смешного...»

«...Гоголь любит Русь, знает и отгадывает ее творческим чувством лучше многих: на всяком шагу мы это видим. Изображение самых недостатков народа, если взять его даже в нравственном и практическом отношениях, наводит у него на глубокие размышления о натуре русского человека, о его способностях и особенно воспитании, от которого зависит все его счастье и могущество. Прочтите размышления Чичикова о мертвых и беглых душах <...>: насмеявшись, вы глубоко раздумаетесь о том, как растет, развивается, воспитывается и живет на белом свете русский человек, стоящий на самой низшей ступени жизни общественной...» (С. П. Шевырев, ««Похождения Чичикова, или мертвые души», поэма Н. В. Гоголя», статьи I и II, 1942 г.)

Конст. С. Аксаков , критик и поэт, знакомый Гоголя: «…Давно не было у нас такого движения, какое теперь по случаю «Мертвых Душ». Ни один решительно человек не остался равнодушен; книга всех тронула, всех подняла, и всякий говорит свое мнение. Хвала и брань раздаются со всех сторон, и того и другого много; но зато полное отсутствие равнодушия <...> Многие помещики не на шутку выходят из себя и считают вас своим смертельным, личным врагом.<...> Журналы не могут перестать говорить о «Мертвых Душах»; не показывается номера, в котором бы не было о них толков. <...> Словом сказать, литераторы, журналисты, книгопродавцы, частные люди - все говорят, что давно не бывало такого страшного шума в литературном мире, одни браня, другие хваля...» «...Когда я слышал «М. Д.», еще никакого впечатления целого не было возбуждено во мне. <...> Но потом открылась для меня внутренняя гармония всего создания: стали в одно целое все малейшие черты, понятна стала глубочайшая связь всего между собою, основанная не на внешней анекдотической завязке (отсутствие которой смущает с первого разу), но на внутреннем единстве жизни, и тогда мог я наслаждаться самим созданием, целым его образом, который, кажется, стал доступен мне. Очень понятно, что тогда весь был я наполнен моим чувством наслаждения, впечатлением «Мертвых Душ». Мне кажется, главная трудность лежит в настоящем уразумении слова Поэма так, по крайней мере, как я его понимаю. <...> Это древний эпос с его великим созерцанием; разумеется, современный и свободный, в наше время - но это он...» (Письмо Конст. С. Аксаков - Н. В. Гоголю, 1848 г.)

А. И. Герцен , писатель, философ и педагог: «...«Мертвые души» Гоголя, — удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный. Там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых, навозных испарений, там он увидит удалую, полную силы национальность. Портреты его удивительно хороши, жизнь сохранена во всей полноте; не типы отвлеченные, а добрые люди, которых каждый из нас видел сто раз. Грустно в мире Чичикова, так, как грустно нам в самом деле; и там, и тут одно утешение в вере и уповании на будущее...» (дневник А. И. Герцена, 11 июня 1842 г.)

«...«Мертвые души» — поэма, глубоко выстраданная. „Мертвые души“ — это заглавие само носит в себе что-то , наводящее ужас. И иначе он не мог назвать; не ревизские — мертвые души, а все эти Ноздревы, Маниловы и tutti quanti — вот мертвые души, и мы их встречает на каждом шагу...» (дневник А. И. Герцена, 29 июля 1842 г.)

«...«Мертвые души» потрясли всю Россию. Предъявить современной России подобное обвинение было необходимо. Это история болезни, написанная рукою мастера. Поэзия Гоголя — это крик ужаса и стыда, который издает человек, опустившийся под влиянием пошлой жизни, когда он вдруг увидит в зеркале свое оскотинившееся лицо...» (А. И. Герцен, статья «О развитии революционных идей в России» (1851 г.)

Ф. В. Чижов , промышленник и ученый, знакомый Гоголя: «…В первый раз я прочел его ["Мертвые Души"] в Дюссельдорфе, и оно просто не утомило, а оскорбило меня. Утомить безотрадностию выставленных характеров не могло, - я восхищался талантом, но, как русский, был оскорблен до глубины сердца. Дошло дело до Ноздрева; отлегло от сердца. Выставляйте вы мне печальную сторону, разумеется, по самолюбию будет больно читать, да есть истинное, а как же вы во мне выставите пошлым то, где пошлость в одной внешности? Чувство боли началось со второй страницы, где вы бросили камень в того, кого ленивый не бьет, - в мужика русского. Прав ли я, не прав ли, вам судить, но у меня так почувствовалось. С душой вашей роднится душа беспрестанно; много ли, всего два-три слова, как девчонка слезла с козел, а душе понятно это. Русский же, то есть, русак, невольно восстает против вас, и когда я прочел, чувство русского, простого русского до того было оскорблено, что я не мог свободно и спокойно сам для себя обсуживать художественность всего сочинения. Один приятель мой, петербургский чиновник, первый своим неподдельным восторгом сблизил меня с красотами «Мертвых Душ», я прочел еще раз, после читал еще, отчетливее понял, что восхищало меня, но болезненное чувство не истреблялось. Чиновник этот не из средины России - он родился и взрос в Петербурге, ему не понятны те глупости, какие у нас взрощены с детства...» (Письмо Ф. В. Чижова к Н. В. Гоголю, 4 марта 1847 г.)

К. Кюхельбеккер , поэт, общественный деятель: «...На днях прочел я «Мертвые Души» Гоголя. Перо бойкое, картины и портреты вроде Ноздрева, Манилова и Собакевича резки, хороши и довольно верны; в других краски несколько густы и очерки сбиваются просто на карикатуру. Где же Гоголь впадает в лиризм, он из рук вон плох и почти столь же приторен, как Кукольник с своими патриотическими сентиментальными niaiseries*...» (*глупостями) («Дневник» Кюхельбеккера, 21 июля 1843 г.)

«Мертвые души» вышли в свет в 1842 году и волей-неволей оказались в центре совершавшегося эпохального раскола русской мысли XIX века на славянофильское и западническое направления. Славянофилы отрицательно оценивали Петровские реформы и видели спасение России на путях православно-христианского ее возрождения. Западники идеализировали петровские преобразования и ратовали за их углубление. А Белинский, увлекаясь французскими социалистами, даже настаивал на революционных изменениях существующего строя. Он отрекся от идеалистических воззрений 1830-х годов, от религиозной веры и перешел на материалистические позиции. В искусстве слова он все более и более ценил мотивы социально-обличительные, а к религиозно-нравственным проблемам относился уже скептически. И славянофилы, и западники хотели видеть в Гоголе своего союзника. А полемика между ними мешала объективному пониманию содержания и формы «Мертвых душ».

После выхода в свет первого тома поэмы на нее откликнулся Белинский в статье «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (Отечественные записки. - 1842. - № 7). Он увидел в поэме Гоголя «творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни». Русский дух поэмы «ощущается и в юморе, и в иронии, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы, и в характерах действующих лиц, от Чичикова до Селифана и «подлеца Чубарого» включительно... Нигде, ни в одном слове автор не намерен смешить читателя: все серьезно, спокойно, истинно и глубоко... Нельзя ошибочнее смотреть на «Мертвые души» и грубее их понимать, как видя в них сатиру».

Одновременно с этой статьей Белинского вышла в Москве брошюра славянофила К. С. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души». К. С. Аксаков противопоставил поэму Гоголя современному роману, явившемуся в свет в результате распада эпоса. «Древний эпос, перенесенный из Греции на Запад, мелел постепенно; созерцание изменялось и перешло в описание... Название поэмы сделалось укоризненно-насмешливым именем. Все более и более выдвигалось происшествие, уже мелкое и мелеющее с каждым шагом, и наконец сосредоточило на себе все внимание, весь интерес устремился на происшествие, на анекдот, который становился хитрее, замысловатее, занимал любопытство, заменившее эстетическое наслаждение; так снизошел эпос до романов и, наконец, до французской повести. Мы потеряли, мы забыли эпическое наслаждение; наш интерес сделался интересом интриги, завязки: чем кончится, как объяснится такая-то запутанность, что из этого выйдет?»

И вдруг является поэма Гоголя, в которой мы с недоумением ищем и не находим «нити завязки романа», ищем и не находим «интриги помудренее». «На это на все молчит поэма; она представляет вам целую сферу жизни, целый мир, где опять, как у Гомера, свободно шумят и блещут воды, всходит солнце, красуется вся природа и живет человек».

Конечно, «Илиада» Гомера не может повториться, да Гоголь и не ставит такой цели перед собой. Он возрождает «эпическое созерцание», утраченное в современной повести и романе. «Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины: это им скучно; но основание упрека лежит опять-таки в избалованности эстетического чувства. Именно эпическое созерцание допускает это спокойное появление одного лица за другим, без внешней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним».

Какой же мир объемлет поэма Гоголя, какой единый образ объединяет в ней все многообразие явлений и характеров? «В этой поэме обхватывается широко Русь», тайна русской жизни заключена в ней и хочет выговориться художественно.

Таковы основные мысли брошюры К. С. Аксакова, слишком отвлеченной от текста поэмы, но проницательно указавшей на принципиальные отличия «Мертвых душ» от классического западноевропейского романа. К сожалению, этот взгляд остался неразвитым и не закрепился в сознании читателей и в подходе исследователей к анализу гоголевской поэмы. Восторжествовала точка зрения Белинского, которую он высказал не в первой, а в последующих статьях, полемически направленных против брошюры Аксакова.

В статье «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (Отечественные записки. - 1842. - № 8), полемизируя с К. С. Аксаковым, Белинский говорит: «В смысле поэмы. «Мертвые души» диаметрально противоположны «Илиаде». В «Илиаде» жизнь возведена на апофеозу; в «Мертвых душах» она разлагается и отрицается; пафос «Илиады» есть блаженное упоение, проистекающее от созерцания дивно-божественного зрелища; пафос «Мертвых душ» есть юмор, созерцающий жизнь «сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

В первой статье Белинский подчеркивал жизнеутверждающий пафос «Мертвых душ», теперь он делает акцент на обличении и отрицании. Еще более усиливается это в следующей статье, где Белинский откликается уже на возражение К. С. Аксакова в девятом номере «Москвитянина» за 1842 год. Белинский и называет эту статью «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души» (Оте чественные записки. - 1842. - № 11). Обращая внимание на слова Гоголя в первом томе о «несметном богатстве русского духа», Белинский с иронией говорит: «Много, слишком много обещано, так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание, потому что того и нет еще на свете... Не зная, как, впрочем, раскроется содержание в двух последних частях, мы еще не понимаем ясно, почему Гоголь назвал «поэмою» свое произведение, и пока видим в этом названии тот же юмор, каким растворено и проникнуто насквозь это произведение... И поэтому великая ошибка писать поэму, которая может быть возможна в будущем».

Получается, что Белинский глубоко сомневается теперь в позитивном, жизнеутверждающем начале русской жизни, считает устремления творческой мысли Гоголя рискованными и видит преимущество «Мертвых душ» над эпосом в глубине и силе обличения темных сторон русской действительности. Вслед за этими двумя статьями Белинского, воспринятыми догматически, как последнее слово никогда не ошибавшегося великого критика-демократа и социалиста, несколько поколений русских читателей и литературоведов видели в «Мертвых душах» Гоголя только беспощадную сатиру на «мерзости» крепостнической действительности.

Гоголя огорчала односторонность Белинского и его друзей в оценке поэмы. В письме к другу из Рима он сетовал: «Разве ты не видишь, что еще и до сих пор все принимают мою книгу за сатиру и личность, тогда как в ней нет и тени сатиры и личности, что можно заметить вполне только после нескольких чтений». И он спешил убедить современников в том, что его поняли неправильно, что задуманные им второй том «чистилища», а затем и третий том «рая» все поставят на свои места и выпрямят возникшее в восприятии его поэмы искривление.

1. Д. Н. Овсянико-Куликовский

Герцен писал: "... "Мёртвые души" Гоголя - удивительная книга, горький упрёк современной Руси, но не безнадёжный. Грустно в мире Чичикова так, как грустно на самом деле; и там, и тут одно утешение - в вере и уповании на будущее. Но веру эту отрицать нельзя, и она не просто романтическое упование ввысь, а имеет реалистическую основу..."

"Герцен сразу уловил поэтическую идею Гоголя: действительности, изображённой в чертах резко отрицательных, пошлой жизни, нравственной и умственной темноте противопоставлена "удаль" русского человека, широкий размах "широкой русской натуры".

В образах Ноздревых, Плюшкиных, Маниловых, Собакевичей представлено "нравственное искажение натуры русского человека". Достоинства, к которым эти люди стремились, стали карикатурными и, будучи многократно преувеличены и искажены, превратились в недостатки: Манилов, желающий быть приятным, воспринимается всеми как слащавый и крайне неприятный человек, Ноздрёв, общающийся со всеми на-равных, перестаёт кого-либо уважать и воспринимается просто как грубиян и дебошир и т. д. Помещики, изображённые во второй части книги, представлены нам совершенно иначе: дела у них идут лучше, они не так карикатурны, как Маниловы и Собакевичи. Отчего? Оттого, что эти люди образованы, "не чужды умственных интересов".

"В дорогу, в дорогу!" - таков живой лозунг Гоголя... Здесь сквозит стихий-; ное влечение - "в дорогу, в дорогу". Здесь ясно виден психологический мотив,; который можно назвать потребностью бежать от своей общественной среды, окунуться в другую, чужую, где можно быть одиноким, самим собой, где не будет общественных связей и обязательств." Если внимательно вчитаться в гоголевские строки, становится понятно, что серьёзное общение с Маниловыми и Собакевичами вряд ли возможно. Из этого мира можно лишь убежать, уехать, как это делает Чичиков. Но Чичиков уезжает не по своей воле, а под давлением обстоятельств. Не посадили бы Чичикова в тюрьму (откуда он, впрочем, сбежал), он бы долго странствовал по России.

2. Другие критики (общий обзор)

"Мёртвые души" - это произведение о нашей жизни, о безнадёжной тоске русского человека по счастью. Главный герой Чичиков комичен, смешон, но в нём мы видим знамение времени, требующего от человека не силы духа и воли, не мудрости и любви, а смекалки, хитрости, услужливости. Чичиков не знал, как иначе он может пробиться в жизни, кроме как обманом. Кому он сделал зло, предлагая купить по бумагам давно умерших крепостных? Никому. Если судить с этой точки зрения, то Чичиков лишь себе принёс несчастья, лишь на свою голову накликал беду, стремясь пустить пыль в глаза окружающим и стать богатым в их глазах.

Помещики, с которыми встречается Чичиков, изображены карикатурно. Гоголь ищет и не находит пусть не идеального, но хорошего помещика, помещика-хозяина, который бы не считал мёртвые души, а был занят делом. Что нее мы видим во время поездок главного героя? Манилов слащав до отвращения, Ноздрёв груб и необразован, Плюшкин потерял человеческий облик от стремления к накопительству, забыв, что деньги он зарабатывает не для денег, а для себя самого, Коробочка старается не продешевить, продавая уже умерших крестьян, Собакевич лишён всякого чувства не то что прекрасного, но даже любого намёка на красоту, у него всё рационально, всё удобно и всё одинаково отвратительно. Что это? Неужели это наша страна, неужели люди в ней так плохи. Гоголь ищет ответ на этот вопрос. Нет, он не ненавидит своих героев уже потому, что у каждого из них есть душа.

Мы испытываем жалость к Плюшкину, живущему в одиночестве, отказывающему себе во всём и имеющему предостаточно денег для нормальной жизни. Становится понятно, что Манилов слащав, но не от неуважения к людям, а in какого-то внутреннего страха быть нелюбимым, презираемым, он пытается угождать всем и вся. Гоголь сочувствует своим героям, ведь их карикатурная жизнь - это их беда, а не вина.

А Чичиков? Если что-то и может возмутить в его действиях, то слово "души" и стремление "казаться, а не быть". Чичиков не хочет работать, он зна-с г, что своим умом не дослужится ни до чинов, ни до денег. Он покупает "души", ведь именно так назывались крепостные на Руси.

Собакевич, продавая своих крестьян, расхваливал их, словно они были жимы и могли чем-то пригодиться Чичикову. Злая ирония автора звучит в словах (обакевича.

Россия Гоголя - это страна, в которой возможно приобрести известность i.ik, как сделал это Чичиков, став владельцем мёртвых душ.

Страна-сказка, мифическая страна, где человеческая изворотливость не шает границ, где разум весь обращён к светлому будущему, которое, может быть, так никогда и не придёт, но весь русский человек находится в тягостном ожидании: когда же, когда?

15. «Мёртвые души» Гоголя: поэтика; полемика в литературной критике.

«Мёртвые души» - произведение, в котором, по словам Белинского, явилась вся Русь.

Сюжет и компози­ция "Мертвых душ" обусловлены предметом изображения - стремлением Гоголя постичь русскую жизнь, характер русского человека, судьбу России. Речь идет о принципиальном изменении предмета изображения по сравнению с литературой 20-30-х гг.: внимание художника переносится с изображения отдельной лич­ности на портрет общества. Иными словами, романический аспект жанрового содержания (изображение частной жизни личнос­ти) сменяется нравоописательным (портрет общества в негерои­ческий момент его развития). Поэтому Гоголь ищет сюжет, который давал бы возможность как можно более широкого охвата действительности. Такую возможность открывал сюжет путешест­вия: "Пушкин находил, что сюжет "Мертвых душ" хорош для меня тем, - говорил Гоголь, - что дает полную свободу изъез­дить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров". Поэтому мотив движения, дороги, пути оказывается лейтмотивом поэмы. Совершенно иной смысл получает этот мотив в знаменитом лирическом отступлении одиннадцатой главы: дорога с несущейся бричкой превращается в путь, по которому летит Русь, "и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства". В этом лейтмотиве - и неведомые пути русского национального развития:

"Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа", предлагающие антитезу путям иных народов: "Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество..." В образе дороги воплощен и житейский путь героя ("но при всем том трудна была его дорога..."), и творческий путь автора: "И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями..." .

Сюжет путешествия дает Гоголю возможность создать галерею образов помещиков. При этом композиция выглядит очень рацио­нально: экспозиция сюжета путешествия дана в первой главе (Чичикова знакомится с чиновниками и с некоторыми помещика­ми, получает у них приглашения), далее следуют пять глав, в которых "сидят" помещики, а Чичиков ездит из главы в главу, скупая мертвые души. Гоголь в "Мерт­вых душах", как и в "Ревизоре", создает абсурдный художествен­ный мир, в котором люди утрачивают свою человеческую сущ­ность, превращаются в пародию на возможности, заложенные в них природой. Стремясь обнаружить в персонажах признаки омертвения, ут­рату одухотворенности (души), Гоголь прибегает к использованию предметно-бытовой детализации. Каждый помещик окружен мно­жеством предметов, способных его характеризовать. Детали, связанные с определенными персонажами, не только живут автономно, но и "складываются" в своего рода мотивы. Образы помещиков, которых посещает Чичиков, представлены в поэме контрастно, поскольку несут в себе различные пороки. Один за другим, каждый духовно ничтожнее предшествующего,следуют в произведении владельцы усадеб: Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, Плюшкин. Если Манилов сентиментален и слащав до приторности, то Собакевич прямолинеен и груб. Полярны их взгляды на жизнь: для Манилова все окружающие - прекрасны, для Собакевича - разбойники и мошенники. Манилов не проявляет настоящей заботы о благополучии крестьян, о благосостоянии семьи; он все управление передоверил плуту приказчику, который разоряет и крестьян и помещика. Зато Собакевич - крепкий хозяин, готовый ради наживы на любое жульничество.

Бездушие Коробочки проявляется в мелочном скопидомстве; единственное, что ее волнует, - это цены на пеньку, мед; «не продешевить бы» и при продаже мертвых душ. Коробочка напоминает Собакевича скупостью,страстью к наживе, хотя тупость «дубинноголовой» доводит эти качества до комического предела. «Накопителям», Собакевичу и Коробочке, противостоят «расточители» - Ноздрев и Плюшкин. Ноздрев - отчаянный мот и кутила, опустошитель и разоритель хозяйства. Его энергия превратилась в скандальную суету, бесцельную и разрушительную.

Если Ноздрев пустил по ветру все свое состояние, то Плюшкин превратил свое в одну видимость. Ту последнюю черту, к которой может привести человека омертвение души, Гоголь показывает на примере Плюшкина, чей образ завершает галерею помещиков. Этот герой уже не столько смешон, сколько страшен и жалок, так как в отличие от предыдущих персонажей он утрачивает не только духовность, но и человеческий облик. Чичиков, увидев его, долго гадает, мужик это или баба, и, наконец, решает, что перед ним ключница. А между тем это помещик, владелец более чем тысячи душ и громадных кладовых.

Правда, в этих кладовых хлеб гниет, мука превращается в камень, сукна и холсты - в пыль. Не менее жуткая картина предстает взору и в барском доме, где все покрыто пылью и паутиной, а в углу комнаты «навалена куча того, что погрубее и что недостойно лежать на столах. Что именно находилось в этой

куче, решить было трудно», так же как трудно было «докопаться, из чего состряпан был... халат» хозяина. Как же случилось, что богатый, образованный человек, дворянин превратился в «прореху на человечестве»? Чтобы ответить на этот вопрос. Гоголь обращается к прошлому героя. (Об остальных помещиках он пишет как об уже сформировавшихся типах.) Писатель очень точно прослеживает деградацию человека, и читатель понимает, что человек не рождается чудовищем, а становится им. Значит, эта душа могла жить! Но Гоголь замечает, что с течением времени человек подчиняет себя господствующим в обществе законам и предает идеалы юности.

Все гоголевские помещики - характеры яркие, индивидуальные, запоминающиеся. Но при всем их внешнем разнообразии суть остается неизменной: владея живыми душами, сами они давно превратились в души мертвые. Истинных движений живой души мы не видим ни в пустом мечтателе, ни в крепколобой хозяйке, ни в «жизнерадостном хаме», ни в похожем на медведя помещике-кулаке. Все это лишь видимость с полным отсутствием духовного содержания, потому эти герои и смешны.

Причину омертвления души человека Гоголь показывает на примере формирования характера главного героя - Чичикова. Безрадостное детство, лишенное родительской любви и ласки, служба и пример чиновников-взяточников - эти факторы сформировали подлеца, который таков, как все его окружение.

Но он оказался более жаден в стремлении к приобретательству, чем Коробочка, черствее Собакевича и наглее Ноздрева в средствах обогащения. В заключительной главе, восполняющей биографию Чичикова, происходит окончательное его разоблачение как ловкого хищника, приобретателя и предпринимателя буржуазного склада, цивилизованного подлеца, хозяина жизни. Но Чичиков, отличаясь от помещиков предприимчивостью, тоже «мертвая» душа. Ему недоступна «блистающая радость» жизни. Счастье «порядочного человека» Чичикова основано на деньгах. Расчет вытеснил из него все человеческие чувства и сделал его «мертвой» душой.

Гоголь показывает появление в русской жизни человека нового, у которого нет ни знатного рода, ни титула, ни поместья, но который ценой собственных усилий, благодаря своему уму и изворотливости пытается сколотить себе состояние. Его идеал - копейка; женитьба мыслится им как выгодная сделка. Его пристрастия и вкусы чисто материальные. Быстро разгадав человека, он умеет по-особому к каждому подойти, тонко рассчитав свои ходы. Внутренняя многоликость, неуловимость подчеркивается и его внешностью, описанной Гоголем в неопределенных чертах: «В бричке сидел господин, ни слишком толст, ни слишком тонок, нельзя сказать, чтобы стар, однако и не так, чтобы слишком молод». Гоголь сумел разглядеть в современном ему обществе отдельные черты зарождающегося типа и собрал их воедино в образе Чичикова. Чиновники города NN еще более обезличены, чем помещики. Их мертвенность показана в сцене бала: людей не видно, повсюду муслины, атласы, кисеи, головные уборы, фраки, мундиры, плечи, шеи, ленты. Весь интерес жизни сосредоточен на сплетнях, пересудах, мелком тщеславии, зависти. Они отличаются друг от друга только размером взятки; все бездельники, у них нет никаких интересов, это тоже «мертвые» души.

Но за «мертвыми» душами Чичикова, чиновников и помещиков Гоголь разглядел живые души крестьян, силу национального характера. По выражению А. И. Герцена, в поэме Гоголя проступают «позади мертвых душ - души живые». Талантливость народа открывается в сноровистости каретника Михеева,сапожника Телятникова, кирпичника Милушкина, плотника Степана Пробки. Сила и острота народного ума сказались в бойкости и меткости русского слова, глубина и цельность русского чувства - в задушевности русской песни, широта и щедрость души - в яркости и безудержном веселье народных праздников. Безграничная зависимость от узурпаторской власти помещиков, обрекающих крестьян на подневольный, изнуряющий труд, на беспросветное невежество, порождает бестолковых Митяев и Миняев, забитых Прошек и Пелагей, не знающих, «где право, где лево. Гоголь видит, как искажаются высокие и добрые качества в царстве «мертвых» душ, как гибнут крестьяне, доведенные до отчаяния, бросающиеся в любое рискованное дело, лишь бы выбраться из крепостной зависимости.

Не найдя правды у верховной власти, капитан Копейкин, помогая себе сам, становится атаманом разбойников. «Повесть о капитане Копейкине» напоминает властям об угрозе революционного бунта в России.

Крепостническая мертвенность разрушает добрые задатки в человеке, губит народ. На фоне величественных, бескрайних просторов Руси реальные картины русской жизни кажутся особенно горькими. Обрисовав в поэме Россию «с одного боку» в ее отрицательной сущности, в «потрясающих картинах

торжествующего зла и страждущей ненависти», Гоголь еще раз убеждает, что в его пору «нельзя иначе устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости».

Полемика в русской критике вокруг «Мертвых душ» Гоголя.

Константин Аксаков по справедливости считался «передовым бойцом славянофильства»(С.А. Венгеров). Запомнилась современникам его юношеская дружба с Белинским по кружку Станкевича и затем резкий раз­рыв с ним. Особенно ожесточенное столкновение между ними произошло в 1842 году по поводу «Мертвых душ».

К. Аксаков написал на выход «Мертвых душ» брошюру «Не­ сколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мерт­ вые души» (1842). Белинский, также откликнувшийся (в «Оте­чественных записках») на произведение Гоголя, затем написал полную недоумений рецензию на брошюру Аксакова. Аксаков ответил Белинскому в статье «Объяснение по поводу поэмы Го­голя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» («Москвитя­нин»). Белинский, в свою очередь, написал беспощадный разбор ответа Аксакова в статье под названием «Объяснение на объяс­нение по поводу поэмы Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души».

Затушевывая значение реализма и сатиры в произведении Гоголя, Аксаков сосредоточился на подтексте произведения, его жанровом обозначении как «поэмы», на пророческих утверждениях писателя. Аксаков выстроил целую концепцию, в которой, по существу, Гоголь объ­являлся Гомером русского общества, а пафос его произведения усматривался не в отрицании существующей действительности, а в ее утверждении.

Гомеровский эпос в последующей истории европейских лите­ратур утратил свои важные черты и обмельчал, «снизошел до ро­манов и, наконец, до крайней степени своего унижения, до фран­цузской повести». И вдруг, продолжает Аксаков, возникает эпос со всею глубиною и простым величием, как у древних- являет­ся «поэма» Гоголя. Тот же глубокопроникающий и всевидящий эпический взор, то же всеобъемлющее эпическое созерцание. На­прасно затем в полемике Аксаков доказывал, что у него нет пря­мого уподобления Гоголя Гомеру – считает Кулешов.

Аксаков указывал на внутреннее свойство таланта самого Гоголя, стремящегося связывать в стройные гармонические кар­тины все впечатления от русской жизни. Мы знаем, что такое субъективное стремление у Гоголя было и, отвлеченно говоря, славянофильская критика правильно на него указывала. Но это наблюдение тут же обесценивалось ими начисто, поскольку та­кое «единство» или такая «эпическая гармоничность» таланта Гоголя были призваны в их глазах уничтожить Гоголя-реалиста. Эпичность убивала в Гоголе сатирика - обличителя жизни. Ак­саков готов отыскивать «человеческие движения» в Коробочке, Манилове, Собакевиче и тем самым облагородить их как времен­но заблудившихся людей. Носителями русской субстанции ока­зывались примитивные крепостные люди, Селифан и Петрушка. Белинский высмеивал все эти натяжки и стремления уподо­бить героев «Мертвых душ» героям Гомера. По заданной самим же Аксаковым логике Белинский с сарказмом провел напраши­вающиеся параллели между героями: «Если так, то, конечно, почему бы Чичикову не быть Ахиллом русской «Илиады», Собакевичу - Аяксом неистовым (особенно во время обеда), Мани­лову - Александром Парисом, Плюшкину - Нестором, Селифану - Автомедоном, полицеймейстеру, отцу и благодетелю горо­да,- Агамемноном, а квартальному с приятным румянцем и в лакированных ботфортах - Гермесом?..» .

Белинский, видевший в Гоголе главное, т. е. реалиста, действительно, до выхода «Мертвых душ» и даже, точнее, до полемики с К. Аксаковым не задавался вопросом о «двойственности» Гоголя и оставлял в тени проповеднические «замашки» писателя

Чтобы сопоставление Гоголя с Гомером выглядело не слиш­ком одиозным, Аксаков выдумал сходство между ними еще «по акту создания». Заодно на равную ногу поставил он с ними и, Шекспира. Но что такое «акт создания», «акт творчества»? Это надуманная, чисто априорная категория, цель которой - запу­тать вопрос. Кто и как измерит этот акт? Белинский предлагал вернуться к категории содержания: оно-то, содержание, и долж­но быть исходным материалом при сравнении одного поэта с другим. Но уже было доказано, что у Гоголя нет ничего общего с Гомером в области содержания.

Белинский же настаивал на том, что перед нами не апофеоз русской жизни, а ее обличение, перед нами современный роман, а не эпопея... Аксаков пытался лишить произведение Гоголя социального и сатирического значения. Белинский это хорошо уловил и решительно оспорил. Насторожили Белинского лирические места в «Мертвых душах

Думается, уже в полемике о «Мертвых душах» (1842), высмеивавших «меньшинство», привилегированную верхушку, Белинский старался уловить народную точку зрения, с которой Гоголь вершил свой суд.

Белинский высоко оценивал произведение Гоголя за то, что оно «выхвачено из тайника народной жизни» и проникнуто «нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни» («Похождения Чичикова, или Мертвые души»). Этим плодовитым зерном был, конечно, народ, к нему питал любовь Гоголь, в борьбе за его интересы нарисовал отвратительные типы помещиков и чиновников. Гоголь понимал задачу своей «поэмы» как общенациональную, вопреки своему реалистическому методу, своей сатире. Он считал, что рисует русских людей вообще и вслед за отрицательными образами помещиков нарисует положительные. На этой линии и произошло расхождение между Белинским и Гоголем. Даже похвалив сначала лирический пафос в «Мертвых душах» как выражение «блаженствующего в себе национального самосознания», Белинский в ходе полемики затем снял свои похвалы, увидев в этом лиризме совсем другое: обещания Гоголя в следующих частях «Мертвых душ» идеализировать Русь, т. е. отказ от суда над социальным злом. Это означало полное извращение самой идеи народности

Ошибка Гоголя, по Белинскому, состояла не в том, что он имел желание положительно изобразить русского человека, а я том, что он искал его не там, где нужно, среди имущих классов. Критик как бы говорил писателям: сумейте быть народными, и национальными будете.