Артур миллер - все мои сыновья. Артур Миллер - Артур Миллер. Пьесы: Все мои сыновья, Смерть коммивояжера, Суровое испытание, Вид с моста В Театре им. Маяковского режиссер Леонид Хейфец поставил спектакль "Все мои сыновья"

Напечатана беседа с автором пьесы, в которой он заявил, что героями трагедии в ее самом высоком проявлении должны выступать люди из народа, В пьесе «Вид с моста» эти герои наделены высокой моралью, честью, чувством классовой солидарности.

В данном сборнике печатается первый вариант «Вида с моста». Этот вариант подвергся многочисленным нападкам со стороны реакционной критики США и Европы, которая не могла простить Миллеру социальной заостренности темы его пьесы. Миллер понял, что у буржуазного зрителя пьеса в том виде, в котором она вышла и была поставлена на сцене впервые, успеха иметь не будет, и переделал ее.

Если в первом варианте его интересовала не столько острая любовная ситуация, сколько самая проблема предательства, то в новом варианте он переключил сюжет пьесы в план любовной мелодрамы, сконцентрировав свое внимание на любовных перипетиях. После переделки пьеса в значительной степени лишилась прогрессивного социального звучания и многих художественных достоинств. Усиление мелодраматических элементов сделало неоправданной и форму пьесы, лишило ее художественной цельности.

Самым значительным изменениям подвергся образ Эдди, и в этом сказалась новая трактовка автором не только этого образа, но и пьесы в целом. Миллер стремился теперь найти психологическое оправдание предательству Эдди, пытаясь доказать, что бывают такие жизненные ситуации, при которых человек может совершить даже предательство.

Так, уступая мнению реакционной критики, Миллер пошел на компромисс со своими прежними убеждениями. В этом сказалась шаткость его идейных позиций. Дальнейшее творчество Миллера покажет, сумеет ли драматург преодолеть свои заблуждения.

Небольшие размеры статьи позволили лишь в самых общих чертах остановиться на разборе публикуемых в сборнике пьес, и на некоторых проблемах творчества Артура Миллера.

Следует хотя бы кратко остановиться на особенностях его драматургии.

Творческая палитра Миллера широка и разнообразна. Обладая высокой драматургической техникой, он для усиления эмоционального воздействия своих пьес использует различные художественные приемы, однако всегда стремится к тому, чтобы эти приемы органически вплетались в ткань его пьес и служили более глубокому раскрытию их содержания.

Пьесы А. Миллера обладают высокими художественными достоинствами, правдивостью и глубиной раскрытия внутреннего мира персонажей, напряженностью действия. Они написаны ярким, образным языком, отличаются точностью словесных характеристик. Недаром Миллер подчеркивает, что он высоко ценит в театре поэтическое начало. Диалог в его пьесах всегда необычайно лаконичен, компактен и в то же время действен: он точно бьет в цель, хотя драматург никогда не пользуется лобовыми приемами доказательства рассматриваемой проблемы.

В пьесе «Все мои сыновья», по своему сюжету больше других напоминающей семейную бытовую драму, Миллер в основном пользуется традиционной реалистической формой. Но в отдельных существенных моментах развития сюжета для достижения соответствующей эмоциональной окрашенности действия драматург прибегает к символам: атмосфера напряженности и тревоги подчеркивается в пьесе такой деталью, как, например, сломанная ветром яблоня, как бы символизирующая вмешательство в судьбу героев сил природы.

Вилли Ломен сталкивался на разных этапах своего жизненного пути. Они вводятся автором для того, чтобы сделать зрительно убедительным тот внутренний диалог-спор, который на протяжении всей пьесы ее герой ведет сам с собой. Кроме того, автору в этой пьесе важно показать судьбу семьи Вилли в ее жизненной протяженности.

Таким образом, прием, заимствованный из условного театра, используется Миллером не ради него самого, а для более глубокого раскрытия авторского тезиса.

Пьеса «Суровое испытание» написана Миллером в форме народной трагедии, в которую введено большое количество действующих лиц. Здесь драматическая форма кажется автору недостаточной. Поэтому он прибегает к развернутым описательным ремаркам, в которых дает подробную характеристику героям пьесы, объясняет историческую ситуацию, а в финале разрывает привычную драматическую форму непосредственным обращением в зрительный зал: он вводит послесловие - «Голос сквозь века», рассказывающее о событиях, которыми в истории Америки закончилась Сейлемская трагедия. Этот прием нужен автору для того, чтобы сделать идейный смысл пьесы до конца понятным зрительному залу.

Чтобы придать действию пьесы «Вид с моста» максимальное напряжение и сообщить изображаемым событиям обобщенный, как бы вневременной смысл, Миллер написал ее без деления на акты. Ему хотелось таким образом заставить зрителей поверить в непреодолимость «страсти», захватившей его героев и особенно Эдди, заставившей умолкнуть в них голос «разума».

В пьесу введен образ адвоката Алфьери, от лица которого ведется повествование. Прерывая действие, Алфьери, комментирует события пьесы, направляя внимание зрителей на внутренний психологический конфликт, переживаемый ее героями. Прозаический текст пьесы часто сменяется белым стихом.

«Вид с моста» как бы возрождает на сцене современного театра античную трагедию рока. Такая форма пьесы - не случайна. Она сознательно выбрана автором, она нужна ему для морального оправдания героя пьесы - Эдди Карбоне.

Таким образом, в каждой из пьес Миллер пользуется особыми приемами письма. Но все они используются драматургом не ради них самих. Они нужны ему для более глубокого раскрытия характеров действующих лиц, отдельных эпизодов и содержания пьесы в целом.

И в этом также заключается существенное отличие Артура Миллера от многих современных драматургов США и Европы,

Для которых форма имеет самодовлеющее значение, независимое от содержания пьесы.

Артур Миллер стремится рассказать своим читателям об актуальных проблемах современности, донести до них идеи, которые волнуют многих.

Я. Минц

Все мои сыновья

Перевод Е. Голышевой и Ю. Семенова

Пьеса в трех действиях

Действующие лица:

Джо Келлер .

Кэт Келлер (Мать ).

Крис Келлер.

Энн Дивер.

Джордж Дивер.

Доктор Джим Бэйлисс.

Сью Бэйлисс.

Фрэнк Льюби.

Лидия Льюби.

Берт .

Двор за домом Келлеров в предместье одного из американских городов. Август.

Справа и слева сцена окаймлена высокими, густо посаженными тополями, которые создают атмосферу уединения. В глубине сцены - задняя стена дома и открытая веранда, которая выступает и сад метра на два. Дом двухэтажный: в нем семь комнат. В начале 20-х годов, когда этот дом строился, он обошелся владельцу тысяч в пятнадцать долларов. Теперь он заботливо окрашен, выглядит комфортабельным, но тесноватым.

В саду зелено от дерна и растений, которые уже отцвели. Около дома - асфальтовая дорога, уходящая за тополя. На переднем плане, в левом углу виден обломанный ствол молодой яблони высотой примерно в метр. Верхушка ее с ветвями лежит рядом, на ветвях еще висят яблоки.

На переднем плане (справа) небольшая беседка в форме раковины, увитая зеленью. С выступающей вперед крыши свисает затейливая лампочка. Вокруг беседки в беспорядке расставлены садовые кресла и стол. Недалеко от веранды стоит ведерко для мусора и рядом - проволочная печка для сжигания листьев. Раннее воскресное утро. Джо Келлер сидит на солнышке, читает объявления в воскресной газете. Остальные листы газеты аккуратно сложены на земле.

Келлер у лет под шестьдесят. Это тяжелый, неповоротливый и несколько туповатый человек. Он бизнесмен вот уже много лет, но в нем все еще проглядывают черты мастерового и мелкого предпринимателя. Он читает, говорит и слушает с напряженной сосредоточенностью необразованного человека, для которого многие общеизвестные вещи все еще удивительны; суждения его медленно кристаллизуются из опыта и мужицкого здравого смысла. Он лучше чувствует себя в обществе мужчин. Доктору Джиму Бэйлиссу около сорока лет. Это хорошо владеющий собой человек. Он любит поговорить, но оттенок грусти окрашивает его мягкий юмор.

Когда занавес поднимается, Джим стоит слева и разглядывает сломанное дерево. Он выбивает о ствол трубку, шарит в карманах.

О пьесе Артура Миллера
«Все мои сыновья»

Бизнесмены, оперирующие большими цифрами, мыслят крупно, масштабно – главное прибыль, а «мелочи» в виде отдельных бракованных деталей продукции, которую производят их предприятия, только портят картину. И ранит их что-то «в самое сердце» только тогда, когда касается членов семьи. Сын не просто гибнет по вине отца, он решает покончить с собой, узнав о том, что творится. Потому что не может смотреть в глаза своим боевым товарищам и разуверился абсолютно во всем. Решив так покарать родителя. Библейский мотив – грехи отцов падают на детей, невинных в их преступлениях? Отчасти, но сын принимает решение сам. Это был его выбор. А не рок или проклятая случайность злодейки-судьбы.
Воля и фатум – как они соотносятся в разных трагических произведениях? Воля чувствует себя обязанной подчиниться фатуму и направить человека в ту или иную сторону.
Когда человек становится взрослым? Заработав первый миллион, начальный капитал, доллар, в конце концов? Или начав видеть в каждой своей потенциальной жертве мать, сестру, жену, дочь, брата, сына. Ему даже не надо задавать себе вопрос: а хочу ли я, чтобы кто-то так обошелся с моими родственниками, дорогими мне людьми? Предполагается, что еще в далеком детстве человек должен был начать думать и размышлять в этом направлении. Что же из него выросло, если он этого не понимает и не признает ответственность? А забавляется как дитя – но злое безжалостное и капризное.
Правда ли, что все возвращается бумерангом, и люди платят – морально, материально, психически? Или это утешение для жертв всевозможных интриг и спекуляций, мошенничеств и жульничеств, подделок и фальсификаций? Заслуживают ли их дети, потомки такого? Естественно, нет. И ни один разумный человек им этого не пожелает. Да и родители эти настолько черствы, что их может не тронуть даже трагедия близкого человека. Им кажется, жить надо, играючи. Чужими судьбами, временем, нервами. И все всегда будет сходить с рук – вроде как несерьезно, детское баловство.
Жестокие игры с чужими детьми. Если бы только узнали о них их собственные. Одно это – достаточное наказание.

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Артур Миллер
Все мои сыновья

Действующие лица

Джо Келлер.

Кэт Келлер (мать).

Крис Келлер.

Энн Дивер.

Джордж Дивер.

Доктор Джим Бэйлисс.

Сью Бэйлисс.

Фрэнк Льюби.

Лидия Льюби.

Берт.

Действие первое

Двор за домом Келлеров в предместье одного из американских городов. Август.

Справа и слева сцена окаймлена высокими, густо посаженными тополями, которые создают атмосферу уединения. В глубине сцены – задняя стена дома и открытая веранда, которая выступает в сад метра на два. Дом двухэтажный: в нем семь комнат. В начале 20-х годов, когда этот дом строился, он обошелся владельцу тысяч в пятнадцать долларов. Теперь он заботливо окрашен, выглядит комфортабельным, но тесноватым.

В саду зелено от дерна и растений, которые уже отцвели. Около дома – асфальтовая дорога, уходящая за тополя. На переднем плане, в левом углу виден обломанный ствол молодой яблони высотой примерно в метр. Верхушка ее с ветвями лежит рядом, на ветвях еще висят яблоки.

На переднем плане (справа) небольшая беседка в форме раковины, увитая зеленью. С выступающей вперед крыши свисает затейливая лампочка. Вокруг беседки в беспорядке расставлены садовые кресла и стол. Недалеко от веранды стоит ведерко для мусора и рядом – проволочная печка для сжигания листьев.

Раннее воскресное утро. Джо Келлер сидит на солнышке, читает объявления в воскресной газете. Остальные листы газеты аккуратно сложены на земле.

Келлеру лет под шестьдесят. Это тяжелый, неповоротливый и несколько туповатый человек. Он бизнесмен вот уже много лет, но в нем все еще проглядывают черты мастерового и мелкого предпринимателя. Он читает, говорит и слушает с напряженной сосредоточенностью необразованного человека, для которого многие общеизвестные вещи все еще удивительны; суждения его медленно кристаллизуются из опыта и мужицкого здравого смысла. Он лучше чувствует себя в обществе мужчин.

Доктору Джиму Бэйлиссу около сорока лет. Это хорошо владеющий собой человек. Он любит поговорить, но оттенок грусти окрашивает его мягкий юмор.

Когда занавес поднимается, Джим стоит слева и разглядывает сломанное дерево. Он выбивает о ствол трубку, шарит в карманах.

Джим. Где у вас табак?

Келлер. По-моему, на столе.

Джим медленно входит в беседку, находит на столе кисет и, сев на скамью, набивает трубку.

Ночью будет дождь.

Джим. Что, в газете об этом написано?

Келлер. Ага, вот тут.

Джим. Ну тогда дождя наверняка не будет.

Справа, в просвете между тополями, появляется Фрэнк Льюби . Ему тридцать два года, но он уже лысеет. Это приятный, но неуступчивый человек, не очень уверенный в себе, склонный раздражаться, когда ему противоречат, но всегда желающий, чтобы все обошлось мирно и по-добрососедски. Он входит не спеша, прогуливаясь, как праздный человек.

Фрэнк (не замечая Джима, Келлеру). Эгей!

Келлер. Привет, Фрэнк. Что слышно?

Фрэнк. Да ничего. Прогуливаюсь после завтрака. (Глядит на небо.) Вот так погодка! Ни облачка.

Келлер (подняв голову). Да. Хороша.

Фрэнк. Эх, если бы все воскресные дни были такие!

Келлер (указывая на газетные листы около себя). Хотите газету?

Фрэнк. Зачем? Там одни неприятности. Что стряслось сегодня?

Келлер. Понятия не имею. Я не читаю больше последних известий. Отдел объявлений куда интереснее…

Фрэнк. Хотите что-нибудь купить?

Келлер. Нет, читаю любопытства ради. Чего только людям не нужно! Вот, например, один парень ищет двух ньюфаундлендов. Ну скажите, на что ему два ньюфаундленда?

Фрэнк. Смешно.

Келлер. А другой интересуется… старыми словарями. Обещает хорошо заплатить. Подумайте, зачем человеку старый словарь?

Фрэнк. А как же? Может, он собирает книги.

Келлер. Неужели он думает на этом заработать?

Фрэнк. И не он один.

Келлер (качая головой). Подумать, какие теперь пошли заработки. В мое время человек был либо адвокатом, либо доктором, либо мастеровым. А теперь…

Фрэнк. Вот я когда-то собирался стать лесником.

Келлер. В мое время ничего такого не было. (Просматривает страницу и отбрасывает ее.) Берешь в руки газету и только удивляешься, до чего же ты темный. (Тихо, с удивлением.) Ну и ну!..

Фрэнк. Эге, что это с вашим деревом?

Келлер. Ужас! Ночью, видно, сломало ветром. Слышали, какой ночью был ветер?

Фрэнк. Да, у меня в саду он тоже натворил бед. (Подходит к дереву.) Ай-ай-ай, какая жалость. Что скажет Кэт?

Келлер. Они еще спят. Вот и я думаю, что она скажет?

Фрэнк. Странно…

Келлер. Что?

Фрэнк. Ларри родился в августе. Этой осенью ему было бы двадцать семь лет. И вот его дерево сломано ветром.

Келлер (растроганно). Неужели вы запомнили день его рождения, Фрэнк?

Фрэнк. Я ведь составляю его гороскоп.

Келлер. Как вы можете составлять его гороскоп? Ведь это о том, что с ним будет, не так ли?

Фрэнк. Понимаете, в чем тут дело… Вам сообщили, что Ларри пропал без вести двадцать пятого ноября, правда?

Келлер. Ну?

Фрэнк. Если предположить, что он был убит именно двадцать пятого ноября… Кэт ведь хочет…

Келлер. Это Кэт попросила вас составить его гороскоп?

Фрэнк. Да. Она хочет узнать, было ли двадцать пятое ноября благоприятным для Ларри днем.

Келлер. То есть как это – благоприятным днем?

Фрэнк. Благоприятный день – это счастливый день, если так сулит ваша звезда. И человек не может умереть в свой счастливый день.

Келлер. А двадцать пятое ноября было для Ларри счастливым днем?

Фрэнк. Это я и стараюсь определить. Но мне нужно время. Вот в чем штука: если двадцать пятое ноября было для него действительно счастливым днем, то вполне возможно, что он жив, потому что… Мне кажется, это возможно. (Замечает Джима. Тот смотрит на него как на полоумного. С неловким смешком.) А вас я и не заметил.

Келлер (Джиму) . Есть в этом какой-нибудь смысл?

Джим. Смысл? У него? Он просто не в своем уме, вот и все.

Фрэнк. Беда ваша в том, что вы ни во что не верите.

Джим. А ваша беда в том, что вы верите во всякую чушь. Вы не видели сегодня моего мальчугана?

Фрэнк. Нет.

Келлер. Подумайте! Он куда-то смылся с отцовским термометром. Стащил прямо из чемоданчика.

Джим (вставая). Вот незадача. Стоит моему сыну увидеть девочку, как ему тут же хочется измерить ей температуру. (Подходит к дороге.)

Фрэнк. Парень будет доктором. Голова!

Джим. Через мой труп! Впрочем, труп – неплохое начало для врачебной профессии.

Фрэнк. А что?! Вполне почетное занятие.

Джим (устало взглянув на него). Фрэнк, когда вы исчерпаете ваш лексикон прописных истин?

Келлер смеется.

Фрэнк. А что? Недели две назад я видел фильм, который мне напомнил вас. Там был доктор…

Келлер. Дон Амичи?

Фрэнк. Да, кажется, он.

Келлер. Возился у себя в подвале, что-то изобретал. Вот и вам бы этим заняться, помогать человечеству, вместо того чтобы…

Джим. Я бы рад помогать человечеству за то жалованье, которое платят киноартистам братья Уорнер.

Келлер (смеясь, тычет в него пальцем.). Хорошо сказано, Джим.

Джим (глядя на дом). Говорят, к вам приехала какая-то красотка? Где же она?

Фрэнк (взволнованно). Как? Неужели приехала Энни?

Келлер. Ну да, она спит наверху. Мы встречали ее в час ночи. (Джиму.) Удивительное дело. Уехала нескладной девчонкой, а прошел год-другой, и вот она – настоящая женщина. Чуть не с пеленок бегала здесь по двору, а теперь ее и не узнаешь. В вашем доме, Джим, жила счастливая семья.

Джим. Рад буду с ней познакомиться. Да, хоть одна красотка нашему кварталу не повредит. Во всей округе не на ком глаз остановить…

Слева входит Сью Бэйлисс , жена Джима. Ей около сорока. Это растолстевшая женщина, которая болезненно относится к своей полноте.

(Увидев ее, добавляет иронически.) Конечно, не считая моей супруги.

Сью (в том же тоне). Миссис Адамс у телефона, слышишь ты, пес!

Джим (собираясь поцеловать жену, Келлеру). Вот так и живем.

Сью (отталкивая его, со смехом, но решительно). Что ты меня обнюхиваешь?

Джим. Любовь моя, свет души моей…

Сью. Иди к черту. (Указывая налево на свой дом) . И попробуй только с ней полюбезничать. От нее даже по телефону духами несет.

Джим. А что с ней?

Джим. Почему ты ей не сказала, чтобы она легла в постель?

Сью. Ей будет куда приятнее, если ты предложишь ей лечь в постель. А когда ты навестишь мистера Хаббарда?

Джим. Душечка, мистер Хаббард совершенно здоров. Я могу найти более увлекательное занятие, чем сидеть и держать его за руку.

Сью. Мне кажется, что за десять долларов ты мог бы и подержать его за руку.

Джим (Келлеру). Если ваш сын хочет сыграть в гольф, скажите ему, что я к его услугам. (Отходя.) А если он пожелает отправиться в кругосветное плаванье… этак лет на тридцать, – имейте в виду: я составлю ему компанию. (Уходит налево.)

Келлер. Что вы его пилите?! Он доктор, не удивительно, что ему звонят дамы.

Сью. А мне-то что?! Я ведь только и сказала, что ему звонит миссис Адамс… Можно мне нарвать у вас немножко пастернака?

Келлер. Пожалуйста.

Сью подходит к ящику и рвет зелень.

Вы слишком долго были медицинской сестрой, Сьюзи. Вы… слишком циничны.

Сью (смеясь). Господи, кто меня в этом упрекает!..

Справа входит Лидия Льюби . Это здоровая, смешливая женщина двадцати семи лет.

Лидия. Фрэнк, машинка для поджаривания гренков… (Замечая остальных.) Здравствуйте. (Фрэнку.) Машина для гренков опять не работает.

Фрэнк. Я ее только что починил.

Лидия (добродушно, но настойчиво). Пожалуйста, дорогой, сделай ее опять, какой она была.

Фрэнк (с неудовольствием). Не понимаю, неужели ты не умеешь обращаться с такой простой вещью, как машинка для гренков! (Уходит. )

Сью (смеясь). Новый Эдисон.

Лидия. Он ведь правда мастер на все руки.

Келлер. Только все руки у него левые.

Лидия. Подумайте, ветер сломал ваше дерево?!

Келлер. Да, сегодня ночью.

Лидия. Какая жалость… Энни приехала?

Келлер. Скоро выйдет. Подождите, Сью. Она стала хороша, как картинка.

Сью. Мне, видно, надо было родиться мужчиной – меня постоянно знакомят с красивыми женщинами. Скажите ей, чтобы она зашла к нам. Ей, верно, будет интересно посмотреть, что стало с ее домом. И спасибо. (Уходит.)

Лидия. Она все еще несчастна, Джо?

Келлер. Энни? Не заметил, чтобы она плясала от радости, но, кажется, стала поспокойнее.

Лидия. А замуж она не собирается? Есть кто-нибудь на примете?

Келлер. Думаю, что да… Прошло уже больше двух лет. Не может она век оплакивать жениха.

Лидия. Странно… Энни здесь, и она еще не замужем, а у меня уже трое ребят. Я всегда думала, что все будет наоборот.

Келлер. Во всем виновата война. У меня было двое сыновей, а теперь остался один. Война все перевернула. В мое время люди гордились, что у них есть сыновья. А теперь доктор, который помог бы мальчикам рождаться без указательного пальца на правой руке – чтобы их не брали в армию, – нажил бы миллионы.

Лидия. Знаете, я как раз читала…

На веранде появляется Крис Келлер.

Лидия (смущенно смеется). Разве я…

Лидия. Теперь он будет попрекать меня до самой смерти.

Келлер (громко, Фрэнку). Какая разница? Вместо гренков у тебя будет глаженая рубашка!

Лидия уходит, смеясь. Крис , улыбаясь, спускается с крыльца. Ему тридцать два года. Он, как и его отец, крепкого сложения, молчалив. Человек, способный на глубочайшее чувство привязанности и нерушимую верность. В одной руке держит чашку кофе, в другой недоеденную пышку.

Келлер. Хочешь газету? (Протягивает ему газетные листы.)

Крис (подходя к нему). Спасибо, только заметки о новых книгах. (Нагибаясь, берет с земли газету.)

Келлер. Ты всегда читаешь объявления о книгах, а книг никогда не покупаешь.

Крис (садясь и разворачивая газету) . Я люблю напоминать себе о своем невежестве.

Келлер. Неужели каждую неделю выходит новая книга?

Крис. Уйма новых книг.

Келлер. И все разные?

Крис. Все разные.

Келлер (качая головой). Подумать!.. Энни еще не спустилась?

Крис. Мама кормит ее завтраком в столовой.

Келлер. Видел, что стало с деревом?

Крис (не глядя). Видел.

Келлер. Что скажет мать?

На дороге появляется Берт , ему лет восемь. Он прыгает на табуретку, оттуда Келлеру на спину.

Берт. Наконец-то вы встали!

Келлер. А! Вот и Берт! (Вертится вместе с ним, потом опускает его на землю.) А где Томми? Он снова стащил у отца термометр…

Берт. Ему дают нагоняй. Словесно.

Келлер. Ну, если только словесно, ему повезло. Что нового, Берт?

Берт. Ничего.

Келлер. Значит, ты не обошел всего квартала. Сначала, когда я назначил тебя полисменом, ты каждое утро докладывал мне какую-нибудь новость. Теперь, видно, ничего нового не случается.

Берт. Ничего, кроме ребят с Тридцатой улицы. Они стали гонять консервную банку по мостовой, а я их прогнал, потому что вы спали.

Келлер. Ну вот, теперь ты говоришь дело, Берт. Это работа. Не успеешь опомниться, как я сделаю тебя сыщиком.

Берт (хватает его за лацкан; тащит к себе и шепчет на ухо). Можно мне посмотреть тюрьму?

Келлер. Осматривать тюрьму не разрешается, Берт. Сам знаешь.

Берт. Рассказывай! Никакой тюрьмы-то и нет. На окнах погреба даже нет решеток.

Келлер. Честное слово, Берт, в погребе тюрьма. Я ведь показывал тебе свое ружье?

Берт. Ну… Это ружье для охоты.

Келлер. Нет, это ружье для арестов!

Берт. Тогда почему вы никого не арестовываете? Вчера Томми снова обозвал Дорис гадким словом, а вы его даже не уволили.

Келлер. Ох и опасный же тип этот Томми! (Подзывает Берта поближе.) А каким словом он обозвал Дорис?

Берт (краснея; отступает). Не скажу!

Келлер (хватает его за рубашку и тянет к себе). Ну хоть намекни.

Берт. Не скажу. Это очень гадкое слово.

Келлер. Шепни мне на ухо. Я закрою глаза. Может, я его даже и не услышу.

Берт (поднимается на цыпочки и приближает рот к уху Келлера, однако сразу же отчаянно смущается и отходит). Не скажу, мистер Келлер.

Крис (поднимает голову). Не принуждай его, отец.

Келлер. Ладно. Я тебе верю на слово. Ступай и держи ушки на макушке.

Берт. Для чего на макушке?

Келлер. Для чего? Ты отвечаешь за порядок во всем квартале. Кроме того, полицейские не задают вопросов. Гляди в оба!

Берт (не очень-то понимая, но готовый на все). Ладно. (Убегает.)

Келлер (ему вслед). И никому ни слова, Берт!

Берт (высовывая голову из-за беседки) . О чем?

Келлер. Так, вообще. Будь очень осторожен.

Берт (кивает с озадаченным видом). Ладно. (Уходит.)

Келлер (смеясь). Я тут всех ребят свел с ума!

Крис (улыбается, смотрит на дерево). В один прекрасный день они разобьют тебе башку.

Келлер. Что она скажет? Может, нам подготовить ее заранее?

Крис. Она видела.

Келлер. Как она могла видеть? Я встал первый. Она еще была в постели.

Крис. Она была здесь, в саду, когда дерево сломалось.

Келлер. Ночью?

Крис. Часа в четыре утра. Я услышал, как оно затрещало, проснулся и выглянул в окно. (Показывая на окно.) Она стояла здесь, когда дерево сломалось.

Келлер. Что она тут делала в четыре часа утра?

Крис. Не знаю. Когда дерево сломалось, она убежала в дом, а потом плакала на кухне.

Келлер. Ты говорил с ней?

Крис. Нет, я… Я решил, что самое лучшее – оставить ее в покое.

Пауза.

Келлер. Что она здесь делала ночью? (Со скрытым раздражением.) Ей опять снится Ларри. Она опять такая, как тогда, когда он умер. (Небольшая пауза.) Что это значит?

Крис. Почем я знаю? (Небольшая пауза.) Но я знаю одно, отец. Мы совершили ужасную ошибку.

Келлер. Какую?

Крис. Мы поступили нечестно с матерью. Ты знаешь, что Ларри не вернется. И я это знаю. Почему мы позволяем ей думать, что мы верим, как и она?

Келлер. Ты хочешь ее переспорить?

Крис. Я не хочу с ней спорить, но пора ей понять – никто больше не верит в то, что Ларри жив.

Келлер (испугавшись этой мысли). Ты не можешь ей этого сказать.

Крис. Мы должны ей сказать.

Келлер. Как ты докажешь? Как ты можешь доказать?

Крис. Прошло три года! Никто не возвращается через три года. Безумие в это верить!

Келлер. Это ты так считаешь, и я. А она – нет! Ты можешь доказывать ей до хрипоты, но ведь могила не найдена и тело тоже. Где же твои доказательства?

Крис. Сядь, отец. Мне надо с тобой поговорить.

Келлер (с минуту испытующе смотрит на него и садится). Вся беда от проклятых газет. Что ни месяц, какой-нибудь парень возвращается бог весть откуда, вот она и ждет, что следующим будет Ларри, и…

Крис. Ладно, послушай меня. (Небольшая пауза.) Ты знаешь, зачем я пригласил сюда Энни?

Келлер (неуверенно). Зачем?

Крис. Сам знаешь.

Келлер. Что ж, у меня есть подозрение, но… Говори.

Крис. Я хочу, чтобы она вышла за меня замуж.

Небольшая пауза.

Келлер (кивая). Это твое личное дело, Крис.

Крис. Ты знаешь, что это не только мое дело.

Келлер. Чего ты от меня хочешь? Ты достаточно взрослый, чтобы знать, чего тебе надо.

Крис (с неудовольствием). Ну, тогда все в порядке.

Келлер. Ты боишься, что мать…

Крис. Видишь – это не только мое дело.

Келлер. Я и говорю…

Крис. Иногда ты меня прямо бесишь. Разве это тебя не касается? А если я скажу матери и она закатит истерику, что тогда? У тебя удивительная способность делать вид, будто тебя ничего не касается.

Келлер. А меня и не касается то, что не должно меня касаться. Энни – невеста Ларри.

Крис. Она не невеста Ларри.

Келлер. Мать считает, что он не умер и ты не имеешь права отбивать у него невесту. (Небольшая пауза.) Теперь сам решай, как тебе поступать. Я не знаю. Понял? Не знаю. Теперь скажи, чем я могу тебе помочь?

Крис (вставая). Стоит мне чего-нибудь захотеть, меня заставляют отдергивать руку потому, видите ли, что от этого кто-нибудь пострадает! Всю мою проклятую жизнь напролет, снова и снова.

Келлер. Ты уже говорил об этом с Энни?

Крис. Я хотел сначала договориться с вами.

Келлер . Почем ты знаешь, что она за тебя пойдет? Может, она так же относится к этому, как и Мать.

Крис. Ну что ж, тогда конец. Судя по ее письмам, она его забыла. Я это выясню. А потом мы уладим это дело с матерью. Так?

Келлер. Мало ты встречаешься с женщинами, вот беда.

Крис. Ну и что? Я не очень до них падок.

Келлер. Непонятно, почему обязательно Энни…

Крис. Потому.

Келлер. Хорош ответ, но только он ничего не объясняет. Ты ведь ее не видел с тех пор, как ушел на войну. Уже пять лет.

Крис. Ничего не поделаешь. Я ее знаю лучше всех. Я с нею рос. Все эти годы, когда я представлял себе мою будущую жену, я думал об Энни. Понятно?

Келлер. Мать верит, что он вернется. Если ты женишься на этой девушке, ты произнесешь ему смертный приговор. Что тогда будет с матерью? Ты себе представляешь?

Пауза.

Крис. Ну что ж. Значит, так.

Келлер (думая, что Крис отступил). Подумай еще.

Крис. Я обдумывал это три года. Надеялся, что выжду, мать забудет Ларри, мы тогда справим свадьбу как надо и все будут счастливы. Но если это невозможно, мне придется уйти.

Келлер. Это еще что?

Крис. Я уйду. Женюсь и буду жить где-нибудь в другом месте. Может, в Нью-Йорке.

Келлер. Ты что, спятил?

Крис. Я слишком долго был маменькиным сынком. Пора с этим кончать.

Келлер. А наше предприятие?

Крис. Оно меня не вдохновляет.

Келлер. А разве оно должно тебя вдохновлять?

Крис. Да, хотя бы час в день. Если мне приходится выколачивать деньги с утра до ночи, то хотя бы после этого я хочу чего-нибудь другого. Семью, детей. Мне хочется создать что-нибудь, чему я могу отдаться до конца. Но это возможно только с Энни.

Келлер. Ты хочешь сказать… (Подходит к нему.) Слушай, ты хочешь бросить предприятие?

Крис. Да. Если придется.

Пауза.

Келлер. Послушай… Ты не можешь этого сделать.

Крис. Тогда помоги мне остаться здесь.

Келлер. Ладно, но… не думай об уходе. Какого же черта я тогда трудился?! Ведь только ради тебя, Крис. Вся эта каша варилась ради тебя!

Крис. Знаю. Помоги мне остаться.

Келлер (подносит кулак к лицу Криса) . Только ты брось эти мысли, слышишь?

Крис. Не могу.

Келлер (опуская руку). Не понимаю тебя.

Крис. Да где же тебе понять? У меня характер не из мягких.

Келлер. Вижу.

На веранде появляется мать. Ей лет пятьдесят с небольшим.

Мать. Ты здесь, Джо?

Крис (подойдя к крыльцу). Доброе утро, мама.

Мать (Келлеру). Ты взял кулек из-под раковины?

Келлер. Да. Я бросил его в помойное ведро.

Мать. Вот и достань его оттуда. Это картошка.

Крис хохочет, идет по аллее.

Келлер (смеясь) . А я думал – мусор.

Мать. Сделай милость, Джо, не старайся быть услужливым.

Келлер. Я могу позволить себе купить другой кулек картошки.

Мать. Минни вычистила вчера вечером ведро и вымыла его кипятком, оно чище, чем твои зубы. Принеси мне картошку.

Келлер. Не пойму, почему, проработав сорок лет и держа прислугу, я должен сам выносить мусор?

Мать. Если ты когда-нибудь усвоишь, что не всякий мешок в кухне набит мусором, тогда ты, может, перестанешь выбрасывать овощи. В прошлый раз это был лук.

Крис подходит, подает ей кулек с картошкой.

Келлер. Не выношу мусора в доме.

Мать. Тогда не ешь. (Уходит с кульком на кухню.)

Крис. На сегодня с тобой покончено.

Келлер. Да. Опять я самый последний человек в доме. Когда-то я думал, что, если у меня будут деньги, у нас будет прислуга и моей жене не придется работать.

Мать выходит на веранду.

Теперь у меня есть деньги и есть прислуга, а моя жена обслуживает прислугу. (Садится.)

Мать (несет горшок с зеленым горошком). Сегодня ее выходной день. Чего ты ворчишь?

Крис. Энни еще не поела?

Мать (озабоченно оглядывая двор). Она сейчас выйдет. (Направляясь к сломанному дереву.) Ветер здесь здорово похозяйничал. Ну что ж, слава богу, ничего не натворил больше.

Келлер (показывая на стул около себя). Сядь, не расстраивайся.

Мать (подходит к живой изгороди. Прижимает руку к темени) . У меня как-то странно болит голова. Вот здесь.

Крис. Дать таблетку?

Мать (поднимает с земли несколько лепестков, нюхает, а затем разбрасывает). Розы отцвели. Удивительно (садится) , все, как нарочно, случилось разом. Скоро день его рождения, а его дерево сломано ветром, и Энни приехала. Я только что была в погребе, и как бы вы думали, на что я наткнулась? На его перчатку для бейсбола. Целую вечность мне не попадалась на глаза эта перчатка.

Крис. Правда Энни хорошо выглядит?

Мать. Чудесно. Кто же спорит? Она красавица… А все-таки не могу понять, что ее сюда привело. Не то что я ей не рада, но…

Крис. Я думал, что пришло время нам всем снова свидеться.

Мать гладит на него, покачивая головой.

(Как бы признаваясь в чем-то.) Мне очень хотелось ее повидать.

Мать (Келлеру). Кажется, только нос у нее стал длиннее. Но я ее никогда не перестану любить. Она не из тех, кто путается с кем попало, случись что с ее женихом.

Келлер (с негодованием). Ну как тебе не стыдно…

Мать. Ничуть. Многие из них не успевали прочесть похоронной… Я рада, что она приехала, так что нечего делать из меня сумасшедшую!.. (Чистит горошек.)

Крис. Если она и не вышла замуж, это не значит, что она продолжает его оплакивать.

Мать. Почему она не вышла замуж?

Крис (слегка смутившись), Ну… мало ли почему…

Мать (в упор). Например?

Крис (в замешательстве, но твердо). Не знаю. Мало ли почему.

Мать встает, прижимая ладонь к темени.

Дать тебе таблетку?

Мать (бесцельно направляясь к дереву). Это непохоже на головную боль.

Крис (подходя к ней). Тебе что-нибудь приснилось сегодня?

Мать. Нет. Это не был сон.

Крис (нерешительно) . Ларри?

Мать. Я крепко спала и… Помнишь, как низко он пролетел над домом, когда учился? Мы различали его лицо в кабине. Вот таким я его и увидела. Только высоко, высоко. Там, где облака. Он был совсем как живой. Я могла протянуть руку и (протягивает руку) дотронуться до него. И вдруг он стал падать. Он кричал мне, кричал: «Мама, мама!» Я слышала его так же отчетливо, как если бы он был рядом. «Мама!» – это был его голос! Если бы я смогла до него дотронуться, знаю, я не дала бы ему упасть. Если б я только могла! (Умолкает и бессильно роняет руку.) Я проснулась, и было так странно. Ветер… рев ветра напомнил рев его мотора. Я вышла сюда… Верно, еще спросонок. Я слышала рев мотора, будто Ларри пролетел совсем рядом. Дерево сломалось подле меня, и я… проснулась. (Смотрит на дерево, внезапно поворачивается и грозит Келлеру пальцем.) Видишь? Нам не нужно было сажать это дерево. Я ведь говорила – рано сажать в его память дерево.

Крис. Рано?

Мать (уже сердясь) . Так уж мы торопились. Всем так не терпелось его похоронить… Я говорила: не надо сажать. (Келлеру.) Я тебе говорила!

Крис (подходя к ней). Мама, прошу тебя… Не начинай все сначала. Ладно? Ни к чему, все равно не поможешь. Мне кажется… Знаешь… нам нужно постараться забыть о нем.

Мать. Уже в третий раз на этой неделе ты мне это повторяешь.

Крис. Потому что нехорошо у нас, неправильно: мы так и не начали снова жить. Живем как пассажиры на станции, в ожидании поезда, который никогда не придет.

Мать (сжимая голову) . Принеси мне таблетку.

Крис. И давай вырвемся из всего этого, мама. Ладно?.. Не сходить ли нам вчетвером в ресторан пообедать, потанцевать на поплавке?

Мать. Прекрасно. (Келлеру.) Мы можем сделать это сегодня вечером.

Келлер. С радостью.

Крис. Ну вот, давайте повеселимся. (Матери.) Но прежде всего прими таблетку. (Уходит в дом, воспрянув духом.)

Мать (тоном обвинения). Зачем Крис ее пригласил?

Келлер. Почему это тебя беспокоит?

Мать. Три с половиной года она жила в Нью-Йорке. Почему вдруг…

Келлер. Может, ему захотелось с ней повидаться?

Мать. Кто поедет за семьсот миль просто «повидаться»?

Келлер. Что ты хочешь сказать? Он прожил рядом с ней всю жизнь. Почему бы им не захотеть повидаться?

Мать критически на него смотрит.

Он мне сказал не больше, чем тебе.

Мать (тоном предупреждения). Он на ней не женится?

Келлер. Разве он об этом думает?

Мать. Похоже на то.

Келлер (пристально наблюдая за ее реакцией) . Ну? Ну и что же?

Мать. Она не его невеста, она не его невеста, Джо. Энни знает, что она невеста другого.

Мать. Почему же она тогда осталась одинокой? В Нью-Йорке достаточно женихов. Почему она не вышла замуж? (Пауза. ) Все твердили ей, что это глупо, а она ждала.

Келлер. Почем ты знаешь, чего она ждала?

Мать. Того же, что и я, вот чего. Она человек верный. Как скала. Когда мне совсем худо, я вспоминаю, что и она ждет. И снова верю: я права.

Келлер. Ты погляди, какой сегодня прекрасный день!.. Чего нам спорить?

Мать (с угрозой) . Никто в этом доме не отнимет у нее веру. Чужие – пожалуйста. Но не мы – ни его отец и ни его брат.

Келлер (с раздражением). Чего ты от меня хочешь? Чего ты хочешь?

Мать. Я хочу, чтобы ты вел себя так, будто Ларри вернется. Вы оба. (Ходит по двору.) Не думай, что я не заметила, как ты себя ведешь с тех пор, как Крис ее пригласил. Я не потерплю никакой ерунды…

Келлер. Но, Кэт…

Мать. Если он не вернется, я покончу с собой! (Всхлипывает.) Смейся! Смейся сколько хочешь! (Показывает на дерево.) Но почему это случилось именно в ту ночь, когда она приехала? Она легла спать в его комнате, и дерево, посаженное в его память, сломалось! Посмотри на него, посмотри. (Садится на скамейку.) Джо…

Келлер. Успокойся.

Мать. Только на прошлой неделе в Детройт вернулся человек, которого считали погибшим еще дольше, чем Ларри. Ты сам об этом читал.

Келлер. Хорошо, хорошо, успокойся.

Мать. Ты больше, чем кто-либо другой, должен верить. Ты…

Келлер (вставая). Почему я больше, чем другой?..

Мать. Только не переставай верить…

Келлер. Что это значит, почему я больше, чем кто-либо другой?

Вбегает Берт .

Берт. Мистер Келлер! Послушайте, мистер Келлер… Томми опять сказал!

Келлер (уже забыв). Что сказал?.. Кто?..

Берт. Гадкое слово.

Келлер. О, ладно…

Берт. Как, разве вы его не арестуете? Я ведь его предупредил.

Мать (внезапно). Прекрати это, Берт. Ступай домой!

Здесь нет никакой тюрьмы.

Келлер (про себя). Какого черта! Пусть верит, что она есть! (Вслух.) Кэт…

Мать (яростно поворачиваясь к Келлеру). Здесь нет никакой тюрьмы. Я хочу, чтобы ты прекратил эту возню с тюрьмой!

Келлер отворачивается, пристыженный, но все же злясь.

Берт (игнорируя, ее, Келлеру). Он там, на улице…

Мать. Ступай домой, Берт!

Берт удивленно смотрит на нее, затем переводит взгляд на Келлера; поворачивается и уходит по дорожке.

(Отрывисто и очень настойчиво.) Я хочу, чтобы ты прекратил это, Джо. Всю эту возню с тюрьмой!

Келлер (встревожен и поэтому рассержен). Посмотри на себя, посмотри, как ты дрожишь.

Мать (стараясь успокоиться, ходит, сжимая руки). Я ничего не могу с собой поделать.

Келлер. Что мне скрывать? Что с тобой происходит, Кэт?

Мать. Я не говорю, что тебе есть что скрывать. Я прошу тебя прекратить. Прекрати эту игру!

На пороге появляются Энн Дивер и Крис . Энн двадцать шесть лет; это хрупкая девушка, но чувствуется, что она умеет настоять на своем.

Энн (улыбаясь) . Доброе утро, Джо!

Крис (помогая Энн сойти со ступенек). Смотри, какой здесь воздух, детка! Не то что у вас, в Нью-Йорке.

Мать (с искренним восхищением). Энни, где ты взяла такое платье?

Энн. Купила, не могла устоять. Надо его снять, пока не запачкалось. (Поворачиваясь кругом.) Ну как, стоит оно трехнедельного жалованья?

Мать (Келлеру). Ты только на нее погляди… (К Энн.) Ну и красота, прямо красота!

Крис (матери). Признайся, разве она не самая прелестная девушка, какую ты видела?

Мать (обескураженная его явным восхищением, протягивает руку за стаканом воды и лекарством, которые он держит). Мне только кажется, что ты немного пополнела, дорогая. (Глотает таблетку и запивает ее водой.)

Энн. Я то полнею, то худею…

Келлер. Посмотри, какие у нее стройные ножки!

Энн (подходит к живой изгороди). Крис, как разрослись тополя, правда?

Келлер. Что ж, Энни, прошло три года. И мы стареем, детка.

Мать. А как маме нравится в Нью-Йорке?

Энн (раздвигает ветви и смотрит в сад Джима Бэйлисса, чуть-чуть огорченно). А почему они сняли наш гамак?

Келлер. Нет, он просто порвался. Года два назад.

Мать. Порвался? Просто Джим слегка закусил за обедом, а потом как шлепнется в гамак, ну и…

Энн (засмеявшись, снова заглядывает в сад Джима) . Ах, простите!

Джим подходит к забору с другой стороны и смотрит на Энн. Он курит сигару. Потом идет к калитке и входит на сцену.

Джим. Здравствуйте. (Крису, тихо.) А знаешь, у нее неглупое лицо.

Крис. Энн, это Джим… Доктор Бэйлисс.

Энн (пожимая руку Джиму). Крис мне столько о вас писал.

Джим. Не верьте тому, что он пишет. Ему все нравятся. Когда наша армия стояла в Люксембурге, его прозвали «мамаша Келлер».

Энн. Это на него похоже… (Остальным, показывая на Джима.) Как странно, что он вышел оттуда. (Крису. ) Мне кажется, будто я так и не стала взрослой – мама и папа сейчас там, ты с моим братом учишь алгебру, а Ларри списывает у меня уроки. Господи, эти счастливые дни уже не вернутся.

Джим. Надеюсь, вы не предложите мне переехать?

Внимание! Это ознакомительный фрагмент книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента ООО "ЛитРес".

«Ведогонь-Театр» - единственный профессиональный драматический театр Зеленограда, начинался как детская Студия театрального искусства, организованная в 1985-м году выпускниками Высшего театрального училища им. М.С.Щепкина Павлом Курочкиным и Еленой Шкурпело. Осенью 1992 года премьерой спектакля «О хороших местах, светлых снах и окаянной жизни» по рассказам П. Романова в постановке П. Курочкина открылся первый сезон уже профессионального театра, а в 1999-м году коллектив получил государственный статус. Пробуждать, поддерживать творческое начало в человеке - вот что «Ведогонь-Театр» считает основополагающим в своей деятельности.

«Доволен ли собой взыскательный художник?»

Разговор с художественным руководителем Театра «Ведогонь» Павлом Курочкиным

о театре, о времени и о себе:

Основой труппы театра стали выпускники ВТУ им М.С.Щепкина разных лет и бывшие студийцы. С 1999-го года в театре поставлено более сорока спектаклей. Театр принимал участие во многих международных театральных фестивалях, и является обладателем многочисленных призов и премий, в том числе:

- Главный приз имени А.П.Свободина «За глубокое постижение автора и освоение историко-архитектурного пространства средствами современного психологического театра» и специальные призы за исполнение ролей (актеры П. Курочкин, В. Стужев, П. Васильев) - IX Международный театральный фестиваль «Голоса истории» (спектакль «Царь Фёдор Иоаннович», г. Вологда, 2007 г.);

- «Лучший спектакль» и «Лучшая мужская роль» (П.Курочкин) - XVI Международный фестиваль «Славянские театральные встречи» (спектакль «Царь Фёдор Иоаннович», г. Брянск, 2008 г.);

- Приз «Серебряный витязь» (режиссер А. Кузин), диплом «За лучшую мужскую роль» (П. Курочкин) – 6-й Международный театральный форум «Золотой витязь», номинация «Театр – большая форма», (спектакль «Царь Фёдор Иоаннович», г. Москва, 2008 г.).

- Приз «Лучший детский спектакль» - X Международный театральный фестиваль «Царь-сказка» (спектакль «Ваня Датский», г. Великий Новгород, 2009 г.) и др.

Театру «Ведогонь» в этом году исполнилось двадцать лет. Откуда такое название у театра, ведь огонь – сила скорее разрушительная, чем созидательная?

Невозможно разделить это слово, оно вовсе не означает: «ведать огонь». «Ведогонь» - языческое, древнеславянское слово - дух живого существа. Мы так назвали театр, в частности и потому, что много занимались народной культурой, интересовались крестьянским театром, истоками русского театра…

- А мы – кто?

Люди, которые в девяностых годах театр организовывали. Нам казалось, что откуда пошел европейский театр, все представляют, а вот истоки русского национального знают мало. Название «Ведогонь» подошло нам не только потому, что имеет отношение к национальным корням, но оно вообще очень точно отражает природу театра, во-первых, как древнего вида искусства, во-вторых, как искусства живого, и, в-третьих, как искусства, которое поддерживает, вдохновляет и питает душу человека. Это - очень важная составляющая: зрители в зале, вступая в сиюминутное взаимодействие, соприкасаются с живым творческим процессом, участвуют в нём, и если спектакль хороший - получают заряд положительной, духовной энергии…

Помимо актерства и режиссерства, Вы взяли на себя некую миссию просвещения, привлекая в театр своих земляков в городе, который номинально считается административным округом Москвы, а фактически всегда являлся отдельным городом.

До нас в городе профессионального театра не было, мы в Зеленограде – пока единственные.

За прошедшие два десятилетия, как изменились зрители? Удалось ли вырастить своего зрителя, как мечталось в начале пути?

Мне трудно ответить, поскольку зрители изменились, также как и я сам. Я сам теперь другой, поэтому невозможно судить. Оглядываясь назад, вспоминаю, с чего мы начинали в 1985-м году (то есть уже двадцать семь лет назад), когда я и мои единомышленники пришли сюда, чтобы делать новый театр. Этот процесс был сложным, но позитивным потому, что театр в Зеленограде состоялся, он существует уже как некая традиция, достопримечательность и даже, в каких-то ситуациях, как визитная карточка города. У театра образовались свои поклонники - люди, которые любят, знают и ходят к нам постоянно. Есть зрители, которых мы знаем в лицо потому, что они ходят в театр по нескольку раз в месяц, а на какие-то спектакли постоянно. Однажды я спросил у них, почему? «Ну как же, это - так интересно: каждый раз все по-другому…», - смущенно улыбнулись они.

- О таких театралах можно только мечтать…

Это - правда, настоящие театральные гурманы.

Замечательное определение – «театральный гурман»! Ценителем и любителем можно быть и духовной пищи. Завсегдатаи ресторанов ведь могут же поедать одни и те же любимые блюда, почему же зрителям не «смаковать» один и тот же спектакль?

Забавно, когда кто-то говорит: «Я этот спектакль уже видел в другом театре…».

Настоящий театрал так не скажет, ведь, сколько бы «Чаек» в театрах не ставилось, это все будут разные спектакли, да и в одном театре сегодняшний спектакль будет не таким как завтрашний…

- У нас есть замечательные зрители. Они с такой любовью относятся к театру, что как-то на День Театра подарили нам не просто подарок, а целое творение рук человеческих. Он хранится в моем кабинете. Это – сделанная из картона маленькая афишная тумба, сплошь заклеенная нашими крошечными афишками, и еще - картонная коробка, украшенная вензелями-названиями наших спектаклей, внутри нее - маленькие коробочки в виде пачек билетов на спектакли, причем их форма и вид точь-в-точь повторяет наш настоящий билет, а внутри этих коробочек – много-много маленьких шоколадок с эмблемой «Ведогонь-театра». Представляете, какая огромная работа!

- Да, это вам не пафосные корзины цветов…

Сделано было так тщательно, с такой выдумкой, что радость, полученная от этого подарка, живет во всех нас до сих пор.

Есть зрители, которые следят за творчеством наших актеров, радуются их новым ролям. Так что, если говорить о результатах творческого пути, так вот это – результат, что у нас появились такие зрители.

- Помните ли Вы, когда первый раз попали в театр, свое первое впечатление?

Тут есть некая интрига. Дело в том, что я с раннего детства жил в Зеленограде, и, конечно, мы выезжали в театр с классом, наверно, и с родителями, но это я плохо помню: в те годы трудно было достать билеты в хорошие театры на хорошие спектакли. А культпоходы с классом или спектакли, на которые мои родители могли купить билеты, было не совсем то, что может вдохновить на любовь к театру. Сам ездить в театр я не мог, так как родители меня вечером из Зеленограда в Москву не отпускали…

- Откуда же взялось то театральное семечко, которое так мощно проросло в Вас?

Вот не знаю, откуда, но проросло оно еще до знакомства с театром: стать артистом я решил в детском саду, ни разу не побывав в театре. Театром я интересовался всегда в том смысле, чтобы его делать. Например, я организовал театр на даче из двоюродных и троюродных братьев и сестер…

И тогда еще Вы ведь не были в курсе, что «дачный» театр в конце девятнадцатого – в начале двадцатого века был крайне популярен в среде интеллигенции?

Тогда я об этом и не слышал, просто знал кое-что про театр из телевизора, из книг. А вот что касается первого яркого впечатления, тогда мне было лет тринадцать, папа случайно «достал» билеты на гастроли парижского театра ТНП под руководством Жана Вилара. Спектакль «Тартюф» шел в помещении Малого театра, мы сидели, Бог знает, где, но я до сих пор помню некоторые сцены, невероятные декорации, летающие ткани…

Возможность вырываться в театр пришла ко мне вместе с учебой в Москве в театральном классе школы №232 при Щепкинском училище, где я учился в 9-10-м классе.

- Оттуда Вы уже прицельно поступали в «Щепку»?

Да, я уже знал педагогов, они знали меня, и я не видел смысла искать что-то еще.

- Когда Вы учились в Щепкинском училище, чувствовалось ли соперничество между театральными школами?

Конечно, конкуренция всегда была, сравнивание разных школ, хотя школа – понятие условное, школа – одна, отличается учеба, как мне кажется, индивидуальными особенностями конкретного Мастера. Меня это как-то не очень затрагивало, интересовало другое. Мысль о своем театре возникла, когда мы заканчивали учиться. Мне мало из того, что я тогда видел, нравилось, ничего не задевало, Не было театра, в котором бы мне хотелось служить. Было огромное, страстное желание сделать что-то свое. Если б эта мысль все мне не застила, я бы больше смотрел по сторонам, и в итоге по сторонам разошелся бы…

Не так много студентов, окончивших актерский факультет, становятся основателями театров. А на кого Вам хотелось тогда равняться?

Мне нравились многие спектакли Георгия Александровича Товстоногова, но, к сожалению, я их мог смотреть только по телевизору. Когда я стал учиться в Щепке, мы ездили в Питер и смотрели там какие-то спектакли Зиновия Корогодского. Еще меня впечатляли старые мастера Театра им. Моссовета, Малого театра. Я помню спектакль А. Эфроса «Три сестры» на Малой Бронной, который я тогда совсем не понял. Эфроса я открыл для себя гораздо-гораздо позже, смотря видеозаписи его спектаклей… А тогда… понимаете, наверно, это свойственно молодости: я был «очень строг» в оценках, юношеский максимализм присутствовал в огромной степени, и какая-то «зашоренность» тоже была…

- Кто оказал наибольшее влияние на формирование вашей личности?

В период профессионального становления сильное влияние оказал на меня мой педагог в Щепкинском училище – Мария Евгеньевна Велихова, с которой мы очень долго и очень плотно вместе работали (она была одним из идейных вдохновителей и создателей «Ведогонь-Театра»). Она и ее муж, композитор Кирилл Волков, очень сильно влияли на мою жизнь в начале творческого пути.

- А в жизни, кто оказывал на вас влияние, Вы же не сразу оказались в Щепкинском училище?

В детстве, вы имеете в виду? Я рос в очень простой семье, далекой от искусства: папа – слесарь-сборщик, а мама работала в НИИ обыкновенной служащей, у них обоих нет высшего образования, но родители всегда меня понимали и поддерживали. Очень многое из того, что мне удалось в жизни, состоялось благодаря тому, что они: а) никогда мне не мешали и б) всегда мне помогали, и это - разные вещи. Они покупали мне книги, отдавали меня в музыкальную школу. Но правда, все, что связано с театром, возникло как-то само по себе, и я так упрямо этим занимался, что им даже нравилась моя увлеченность. Когда встал вопрос о выборе профессии, то, конечно, они расстроились, решив, что актерство не принесет мне счастья, не прокормит. У папы, кстати, оптимизма было больше, ему казалось, что все удастся, и я буду по всему миру ездить, а он будет за мной чемоданы носить. Когда я поступил, и с учебой вроде все было хорошо, у них стало легче на душе, а потом снова стало трудно, потому что долгое время, пока мы делали театр, были нигде, и никакой славы, и никаких денег, а они все это время терпели и помогали. Я тогда женился, потом у нас ребенок родился, и мама с работы ушла, чтобы сидеть с ребенком, потому что мы оба были заняты строительством театра. Родителям, наверно, было непросто, но они верили, что все-таки что-то получится…

- Сегодня они вами наверняка гордятся?

Сейчас, кажется, очень.

- А чем гордитесь Вы?

Я бы сказал так: «Горжусь тем, что в Зеленограде появился театр!». Этого, возможно, уже было бы достаточно для жизни, но есть у меня еще две гордости. Я горжусь своим сыном Иваном, в этом году он защитил диплом в ГИТРе (Государственный институт телевидения и радио), уже несколько лет работает звукорежиссером на НТВ+ в спортивной редакции, очень любит свою профессию, и его там ценят. И есть у меня одна роль - Царь Федор Иоаннович в замечательном спектакле А. Кузина, которому я бесконечно благодарен за эту роль.

Я не могу сказать, что есть один человек, который во всех ситуациях для меня - авторитет, мне ближе то, что Пушкин написал: «Ты сам – свой высший суд…» - не в том смысле, что тебе не важен суд других, но никто лучше тебя не знает, что внутри, и как на самом деле: «Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник?». Вот эти слова – «взыскательный художник» - очень важны для меня. Я стараюсь быть «взыскательным»…

- Может, Вы субъективно к себе относитесь, придираетесь…

Может, и субъективно, но всегда сам лучше всех знаешь, где ты не доделал, поленился, дал слабину. Но при этом, конечно же, есть друзья, коллеги, мнение которых для меня очень важно…

- Как Вы относитесь к наградам, премиям, званиям?

Мы много раз принимали участие в различных фестивалях и конкурсах, где-то мы получали призы и премии, где-то не получали, это все очень субъективно, и ценность не в самой награде, а в том, чтобы театр продвигался. Я не мечтаю получить Золотую маску, например, но мне бы хотелось, чтобы наш Театр в какой-то момент жюри Золотой маски заметило и оценило. Обидно, когда не замечают, пусть и в силу каких-то объективных причин, а театр – он ведь существует только в момент, когда играется спектакль. Это невозможно зафиксировать. Никакая видеозапись не передаст атмосферы, дыхания живого сиюминутного искусства. Оно есть сейчас, и должно быть замечено, как-то оценено сейчас…

- Вы в Зеленограде – узнаваемая личность?

Да, узнают, здороваются, подходят и вопросы задают… Иногда очень смешно узнают. Был такой забавный случай. Я хожу на тренировки в фитнесс-клуб, после тренировки зашел в сауну, оттуда – в душ, а за мной из сауны выходит другой человек, так пристально смотрит на меня и говорит: «Царь Федор Иоаннович, если не ошибаюсь?». Представляете, мы оба стоим голые, в душе, а он: «…царь…».

Щепкинское училище, Малый театр – пространство классики, и у вас в театре – в основном классический репертуар. Какие у вас отношения с современной драматургией?

Я ее знаю и отношусь с огромным интересом. Я много читаю современных пьес, но чтобы дальше что-то делать, нужно, чтобы пьеса зацепила. Бывало так, что цепляло, но таким языком она написана, что наш зритель не пойдет на это…

- Каким языком?

Жестким, ненормативным, наш зритель к такому не приучен. С одной стороны я понимаю, что мы должны зрителя двигать, но не так резко. Пьеса Василия Сигарева «Волчок» написана талантливым человеком. Это произведение – талантливое, но очень жесткое, там есть некий перебор, как и во всех его пьесах, но это – позиция драматурга. А вот одна пьеса, к сожалению, нерусская - «Norway.Today.» меня зацепила, я сам с ней немножечко поработал: со своими студентами в Щепке сделал отрывок, а потом предложил молодому режиссеру поставить у нас в театр современный спектакль. Сам я много лет хожу вокруг пьесы Михаила Дурненкова «Легкие люди», но по субъективным причинам пока в театре все откладывается. Я знаком со многими молодыми драматургами, нам присылают пьесы, вопрос в том, чтобы как-то совпало. Но наш зритель, надо отметить, охотней все же идет на классику.

В связи с тем, что сегодня меняется законодательство, что вы можете сказать как руководитель театра? Труднее стало, каковы ваши отношения с чиновниками? В свое время вас здорово поддержало руководство города, а как сегодня?

Что касается города, у нас очень хорошие отношения с руководством. Ещё в 2001 году был создан Попечительский совет «Ведогонь-Театра», и сейчас его возглавляет префект Зеленограда Анатолий Николаевич Смирнов, причем это – не формальность, он реально знает и любит театр, хорошо знает наших актеров, видел практически все наши спектакли. Это один из тех людей, благодаря которому театр в Зеленограде появился и состоялся. Его семья тоже любит ходить в театр, и дети, и внуки. Взаимодействие с Департаментом культуры налажено хорошее, рабочее. Это взаимодействие, конечно, осложнено расстоянием и пробками на Ленинградке. Пока что новое руководство Департамента нас еще не посещало, но мы надеемся, что это произойдёт в ближайшем будущем. Нам впервые в этом году выделили средства на постановку: дали миллион рублей и сказали, чтобы мы на эти деньги поставили два спектакля. Нам впервые в этом году выделили средства на постановку: дали миллион рублей и сформулировали госзадание: на эти деньги поставить два спектакля. Конечно, на два спектакля – это очень мало, например, «Хозяйка гостиницы» нам обошлась где-то под два миллиона, но все-таки по пятьсот тысяч на спектакль – солидное подспорье для нас…

- А на какие средства вы ставили все свои спектакли?

Деньги на постановку спектаклей мы зарабатываем сами, продавая билеты, а также получаем от наших Попечителей.

Что вы скажете про контрактную систему, можете ли вы себе представить ситуацию, что с вами, создателем и руководителем «Ведогонь-театра», однажды не продлят контракт?

Могу, теоретически, конечно. Правда, с трудом себе представляю жизнь потом…, но все возможно. Я об этом думал, когда происходила вся эта история с Театром им. Гоголя. С другой стороны, я понимаю, что какое-то время я буду еще дееспособен (мне в следующем году пятьдесят лет), но в какой-то момент кто-то должен придти на смену. Ведь очень важно, чтобы Театр продолжал развиваться и расти. Как это сделать? Очень сложный вопрос… Я думаю об этом.

Какой вы руководитель: демократ или диктатор? Как управляете коллективом, минуя характерную для творческих людей ревность, зависть, несовместимость?

Мне кажется, что я – такой демократ-демократ, стараюсь держать баланс и равновесие, направлять творческую энергию очень разных и очень непростых людей в интересах общего дела. Хотя, со стороны это может оцениваться и выглядеть по-другому…

- Большой у вас коллектив в театре?

Порядка семидесяти человек, из них артистов – двадцать пять.

- Как вы подбираете людей, команда же должна быть психологически совместимой?

Трудно заранее определить совместимость, отбор происходит в процессе работы, какой-то человек делается своим в театре, а какой-то нет. А вот, что касается актёров, я считаю, что труппа - есть некая палитра, там - такие-то и такие краски. И наш репертуар этой палитрой во многом определяется. Но иногда возникает новая работа, а какой-то краски конкретной не хватает, мы идём на то, чтобы пригласить актёров на конкретную роль. И в процессе работы становится понятно, останется с нами этот актёр, или наше сотрудничество одним спектаклем и ограничится.

- Вы занимаете активную гражданскую позицию, или закрыты от мира пресловутой четвертой стеной?

Я думаю, что каждый гражданин имеет свою позицию, свое отношение к тому, что происходит, но театр как коллективный художник высказывается через спектакли.

Телевизор я практически не смотрю, новости узнаю по радио и в интернете, и у меня, и у театра, есть страничка в фейсбуке. Правда, Интернет ужасно много времени отнимает, там так зависаешь. С другой стороны я понимаю, что это необходимо, это - возможность донести информацию о театре и найти заинтересованных в твоей профессиональной деятельности людей, без этого уже невозможно развиваться.

- Мимо чего нельзя пройти в этой сегодняшней суете, будничной суматохе, что самое важное нельзя пропустить?

Очень сложная вещь. Практически всегда пропускаем. Очень трудно вот именно из-за суматохи и суеты, но как говорится в одной притче-сказке, которую многие писатели пересказывали и обрабатывали - и Лесков, и Толстой: какой час важнее всего, какой человек важней всего, и какое дело важнее всего? На все эти три вопроса есть один ответ: час важнее всего – теперешний, человек, который перед тобой, и самое важное дело – сделать ему добро. Это так просто и это так сложно! Попытаться это понять и не пропустить, пожалуй, высшее, к чему стоит стремиться.

В издании представлены четыре пьесы американского драматурга Артура Миллера "Все мои сыновья", "Смерть коммивояжера", "Суровое испытание", "Вид с моста". Автор поднимает в них актуальные вопросы современности, стремится донести до читателя идеи, которые волнуют многих.

Прижизненное издание.