Интересные факты. Золотой фонд мировой классики - Гамлет, принц датский (пер. Б. Пастернака) У шекспир гамлет фауст читать онлайн

Едва ли еще чье-нибудь творчество оказало такое могу­чее влияние на развитие литературы и культуры разных стран и народов, как творчество Шекспира.

Едва ли найдется в мировой литературе писатель, о ко­тором написано и сказано больше, чем о Шекспире.

Таков настоящий гений. Он неисчерпаем. Каждое поко­ление стремилось сказать о нем свое слово. Каждое поко­ление хотело понять его глубже, чем предыдущее. В этом стремлении наше поколение далеко не первое и далеко не последнее. Это познание будет продолжаться до тех пор, пока существует литература.

Из всего необозримого богатства, созданного Шекспиром, внимание больше всего всегда привлекал «Гамлет» . В том, что было написано об этой трагедии, больше всего было сказано об ее главном герое. А все, что за четыреста лет было сказано о датском принце, так или иначе, рано или поздно сходилось и концентрировалось вокруг его знамени­того монолога.

Почему из всех монологов Гамлета (а их около 20) имен­но этот стал настолько знаменит, что явился центром прило­жения сил многих переводчиков Шекспира, их экзаменом на мастерство и превратился в своего рода “a must to know” , став достоянием даже тех, кто никогда не знал или не понимал Шекспира? Потому что, во-первых, этот монолог, как это бывает с лучшими оперными ариями, является абсолют­но законченным и совершенным в своем роде маленьким про­изведением, написанным гениальною рукой и могущим существовать само по себе и восхищать проникших его бездонный смысл. Во-вторых, потому, - и это делает его действительно вершиной творчества Шекспира, шпилем, венчающим архитектурный ансамбль его трагедии, - что это монолог центральный и с точки зрения композиции, и с точки зрения сути образа, и, главное, с точки зрения смысла всей трагедии в целом. Это - квинтэссенция «Гам­лета» как трагедии, Гамлета как образа, и, наконец, всего Шекспира как драматического гения.

Что такое этот монолог в немногих словах? Это вечная проблема борьбы добра со злом в ее преломлении в душе чуткой и возвышенной, тоскующей по утраченным идеалам, созданной любить, но вынужденной ненавидеть, раздвоен­ной и одинокой, мучимой непониманием и грубой беспощад­ностью текущей вкруг нее жизни. По словам Н. Россова, одного из первых критиков переводов «Гамлета», этот моно­лог - «внутреннее состояние мыслящей и сомневающейся (одно с другим почти не раздельно) части человечества».

Гамлеты и их проблемы существовали, видимо, во все времена, и поэтому неудивительно, что каждая новая эпо­ха, новое поколение по-своему читали шекспировского ге­роя. Поэтому так различны, так непохожи при всем внешнем сходстве переводы «Гамлета» на русский язык. Центральный монолог, естественно, не является исключением. История переводов «Гамлета» в России - едва ли не самая богатая переводческая история зарубежных произведений. Введен­ный на русскую сцену еще в 1748 году в переделке А. Сума­рокова «Гамлет» переводился более 30 раз, а центральный монолог трагедии, став пробным камнем мастерства, с бур­ным развитием русской переводческой школы, превзошел по количеству переводов как аналогичные фрагменты дру­гих классических произведений, так и самого «Гамлета» в целом.

При всех превратностях, пережитых этой трагедией в России (я имею в виду беспощадные переделки XVIII и начала XIX веков), именно этому монологу удалось хоть и в самых разных вариантах, пройти без существенного искажения смысла почти через все переводы, переделки и адаптации. Даже Сумароков при всей псевдо-классиче­ской нелепости его «обработки» обошелся с этим моно­логом с несвойственной ему в отношении Шекспира осторож­ностью. С течением же времени, по мере того, как Шекспир в трудной борьбе со всяческими условностями завоевывал уважение и восхищение всех народов, стремление исказить оригинал перерастало в стремление сохранить его, а пос­леднее - в благоговение перед каждой шекспировской стро­кой, которое подчас влекло за собой фанатический буква­лизм, вредивший самой литературной форме перевода.

История переводов монолога Гамлета

Мы рассмотрим здесь лишь наиболее значительные пере­воды монолога Гамлета , взятые как фрагменты из перево­дов всей трагедии в целом, в попытке проследить историю перевода этого монолога с начала XIX века вплоть до пос­лереволюционных переводов, которые заслуживают от­дельного анализа.

Вот основные вехи этой истории : М. Вронченко (1828 г.), Н. Полевой (1837 г.), А. Кронеберг (1844 г.), М. Загуляев (1861 г.), А. Соколовский (1883 г.), П. Гнедич (1891 г.), Д. Аверкиев (1895 г.), К. Р. (Романов) (1899 г.). Их мы и рассмотрим.

To be, or not to be: that is the question:

Whether ’tis nobler in the mind to suffer

The slings and arrows of outrageous fortune,

Or to take arms against a sea of troubles,

And by opposing end them? To die: to sleep;

No more; and by a sleep to say we end

The heart-ache and the thousand natural shocks

That flesh is heir to, ’tis a consummation

Devoutly to be wish’d. To die, to sleep;

To sleep: perchance to dream: ay, there’s the rub;

For in that sleep of death what dreams may come

When we have shuffled off this mortal coil,

Must give us pause: there’s the respect

That makes calamity of so long life;

For who would bear the whips and scorns of time,

The oppressor’s wrong, the proud man’s contumely,

The pangs of despised love, the law’s delay,

The insolence of office and the spurns

That patient merit of the unworthy takes,

When he himself might his quietus make

With a bare bodkin? who would fardels bear,

To grunt and sweat under a weary life,

But that the dread of something after death,

The undiscover’d country from whose bourn

No traveller returns, puzzles the will

And makes us rather bear those ills we have

Than fly to others that we know not of?

Thus conscience does make cowards of us all;

And thus the native hue of resolution

Is sicklied o’er with the pale cast of thought,

And enterprises of great pith and moment

With this regard their currents turn awry,

And lose the name of action.

Первым, кто задался целью воссоздать «Гамлета» на русском языке, «так, как написал бы его по-русски сам автор», был Михаил Павлович Вронченко , военный геоде­зист, генерал-майор и . Он поло­жил начало настоящим переводам с английского, став пер­вым из тех, кто вдохновением и кропотливым трудом соз­давал русского Шекспира.

Перевод “Гамлета” М. Вронченко (1828 г.)

В 1828 г. он опубликовал перевод «Гамлета» , который по точности и верности букве и духу оригинала в течение десятилетий оставался соперником лучших переводов тра­гедии. Это тем более поразительно, что его «Гамлет» по­явился всего 18 лет спустя после чудовищной переделки С. Висковатова, сделанной по французскому переводу; создан в то время, когда русская литература еще только- только’ просыпалась от летаргического сна классицизма с его условностями и канонами, с его враждебностью к вульгарному и «непросвещенному» Шекспиру.

Вот как выглядел монолог Гамлета в этом первом рус­ском переводе трагедии:

Быть иль не быть - таков вопрос; что лучше,

Удары стрел враждующей фортуны

Или возстать противу моря бедствий

И их окончить? Умереть - уснуть -

Не боле; сном всегдашним прекратить

Все скорби сердца, тысячи мучений,

Наследье праха - вот конец достойный

Желаний жарких! Умереть - уснуть!

Уснуть? - Но сновиденья? - Вот препона:

Какие будут в смертном сне мечты,

Когда мятежную мы свергнем бренность,

О том помыслить должно. Вот источник

Столь долгой жизни бедствий и печалей!

И кто б снес бич и поношенье света,

Обиды гордых, притесненья сильных,

Законов слабость, знатных своевольство,

Осмеянной Любови муки, злое

Презренных душ презрение к заслугам Когда кинжала лишь один удар -

И он свободен? Кто в ярме ходил бы,

Стенал под игом жизни и томился,

Когда бы страх грядущего по смерти, -

Неведомой страны, из коей нет

Сюда возврата, - не тревожил воли,

Не заставлял скорей сносить зло жизни,

Чем убегать от ней к бедам безвестным?

Так робкими творит всегда нас совесть,

Так яркий в нас решимости румянец

Под тению тускнеет размышленья,

И замыслов отважные порывы,

От сей препоны уклоняя бег свой,

Имен деяний не стяжают…

Не правда ли, на первый взгляд, перевод этот прекрасен и почти не оставляет желать лучшего. Настолько целен, точен и архаично поэтичен этот монолог. Кажется, что это о нем сказаны слова Белинского, относящиеся к другому переводу М. Вронченко - к переводу «Макбета» (1837 г.): «Несмотря на видимую жесткость языка в иных местах, от этого перевода веет духом Шекспира , и когда вы читаете его, вас объемлют идеи и образы царя мировых поэтов». Правда, тот же Белинский писал позднее, что и бездарный перевод не убьет до конца произведения великого, которое вопреки нему и через него все равно захватит читателя или зрителя. Но в данном случае перевод служит не барьером, а языковым фильтром, переливающим английскую поэзию в русские стихи. Помимо всего прочего, этот перевод был первым!

Это не означает, что он свободен от недостатков. Но нужно отметить, что большинство из них лежит в области языка, формы, а не неправильного толкования оригинала, причем часть из них сегодня умножена временем.

Что мы видим при подробном анализе?

Конечно, с расцветом русской литературы и развитием русского языка этот перевод не мог долго оставаться впол­не современным: такие слова и выражения, как «враждую­щая фортуна», «противу», «препона», «любови муки», «под тению», «сей», «деяния» очень скоро, буквально в течение десяти лет, сделали его архаичным. Но общая верность духу и некоторые особенно счастливо найденные выра­жения долго оставались объектом подражания.

Везде ли перевод безусловно верен? Разумеется, нет. Это была бы слишком непосильная задача для первого перевода такого (!) произведения. «Вот конец достойный желаний жарких» - это перевод желаемого, а не действи­тельного. У Шекспира нет этих слов. Стоящие в английском тексте слова означают, что смерть, вечный сон, который окончит страданья души и тела - это желанный конец, исход, успокоение. Вронченковский же Гамлет как бы иро­низирует над смертью, говоря, что она - достойный конец желаний жарких, и таким образом совершенно искажается его мысль о смерти. Правда, эту же фразу Вронченко мож­но прочесть и по-другому: «конец, достойный желаний жарких», то есть «конец, достойный того, чтобы его хотеть». Такая интерпретация возвращает словам Гамлета смысл оригинала, но тогда очевидно, что выражение Вронченко неудачно. В любом, даже в лучшем случае, оно двусмыс­ленно.

Затем, не совсем верно толкуется слово “dreams” . Гам­лет говорит о сновиденьях смертного сна, а не о мечтах. «Мятежная бренность» - сочинение переводчика. “Mor­tal coil” -смертная оболочка, тело, о которых так часто говорит Гамлет, противопоставляя их духу, душе. Смысл этих слов: «когда мы избавимся от телесной, смертной обо­лочки духа, освободив его». Мятеж здесь совершенно ни при чем, и как всякое излишество, нарушает целостность картины.

Далее. ‘‘The law’s delay” - это, конечно, не «слабость законов», а по удачному выражению одного из поздних переводчиков, - «медлительность законов». Словам “he himself might his quietus make with a bare bodkin” не впол­не соответствует перевод «кинжала лишь один удар - и он свободен». Речь идет не о свободе, а об успокоении, избав­лении от «скорби сердца», «тысячи мучений», от «долгой жизни бедствий и печалей».

В строках «Когда бы страх … неведомой страны, из коей нет сюда возврата» пропущен образ путника, столь яркий для того времени пилигримов и путешественников.

“Puzzles the will.” Это особенно важные слова. Они заключают и разряжают весь этот длинный и напряженный смысловой период, начавшийся со слов “Who would bear…” , означая, что именно в страх «грядущего по смерти» упи­рается воля человека, увидевшего спасительный выход в смерти. Страх сковывает волю, а не «тревожит» ее; в этом весь смысл трагических сомнений Гамлета; соответст­вующее слово перевода должно быть также сильно и кульминационно - с него начинается новый период, как волна откатывающийся от этой преграды смущенной страхом во­ли; ниже Гамлет развертывает эту мысль. Недостаточно точно передан и смысл слов «… не заставлял скорей сносить те беды, которые мы имеем, чем бежать к другим, еще неиз­вестным». У Вронченко: «не заставлял скорей сносить зло жизни, чем убежать от ней (sic!) к бедам безвестным». Это нюанс, но и он представляется важным в таком монологе.

На этом, пожалуй, кончаются неточности в передаче смысла. Может возникнуть сомнение относительно верности перевода слова “conscience” как «совесть», но такого рода требования мы не считаем себя вправе предъявлять к перво­му переводу. (Тем более, что достоинств, причем весьма кон­кретных, этому переводу не занимать: «скорби сердца» , «притесненье сильных», «знатных своевольство», «презренных душ презрение к заслугам», «яркий в нас решимости румя­нец» и другие найденные Вронченко выражения принадле­жат к лучшим находкам русских переводов этого монолога). — Гораздо больше в переводе Вронченко недостатков сти­левого порядка, формального выражения. «Тысячи муче­ний/Наследье праха» - в лучшем случае пустозвучно. Гамлет опять-таки имеет в виду мучения, связанные с бренной плотью, с земным существованием, которое в них повинно; не забудем, что Гамлет ищет причину страданий и избавление от них - в себе, весь его вопрос - бороться ли против моря бедствий внешней жизни или покончить с ними, умертвив их воспринимающую, неотторжимую от них и потому виновную(!) в их невыносимости плоть, земную жизнь, их первоисточник. Гамлет-философ не знает, искать ли начало несчастий в жизни, кипящей вокруг него, или же в том, что воспринимает их,- то есть в своих чувствах, восприятии, плоти - flesh! - которая как бы наследует их от жизни. Это очень трудное место. Вот как переводят его через сто с лишним лет: «… Тысячу природных мук / На­следье плоти» (М. Лозинский), «… тысячи лишений, / При­сущих телу» (Б. Пастернак): можно сказать, что им удается наиболее близко подойти к смыслу подлинника.

Нельзя признать удачным и выражение «О том помыслить должно» . Не говоря уже о слове «помыслить» как таковом, все оно невыразительно растянуто по сравнению с резким “must give us pause” Шекспира. Поздние переводчики вооб­ще толковали эти слова в ином смысле: «Вот в чем труд­ность» М. Лозинского, может быть, вольнее по букве, но точнее и ближе по духу оригинальной мысли. «Обиды гор­дых» - тоже не совсем удачно. Чьи обиды? И кому? Выра­жение Вронченко двусмысленно. Дословный перевод: ос­корбления гордеца (ср. «насмешка гордеца» Лозинского).

И наконец, последняя, заключительная строка. Извест­но, какой эмоциональной силой отличаются все концовки Шекспира - как всего произведения в целом, так и отдель­ных актов, сцен и монологов. Последние слова Гамлета- это растущий по ритму и напряженности период из шести стихов. Вслушайтесь в силу и естественность слов “and lose the name of action” . Слова Вронченко «имен деяний не стя­жают» архаичны. Тем не менее по выразительности они с успехом соперничают с последующими переводами.

Таковы во многом спорные достоинства и недостатки первого русского перевода. В целом же, за ним, безусловно, нельзя не признать той верности духу и слову Шекспира, которую отмечали, но не всегда могли оценить по достоин­ству еще современники Вронченко и за которую так по-раз­ному боролись последующие переводчики «Гамлета».

Перевод “Гамлета” Н. Полевого (1837 г.)

В 1837 г. был опубликован новый перевод «Гамлета» - Н. Полевого , и трагедия была впервые поставлена на рус­ской сцене. С этого времени начинается театральная исто­рия «Гамлета» в России - бурная история. Театр долгое время — не мог воспринять Шекспира без изменений «сог­ласно требованиям сцены», хотя и Шекспир как будто бы писал для театра. Первые представления «Гамлета» с Моча­ловым в главной роли прекрасно описаны Белинским, ко­торый дал и развернутую критику перевода Полевого. Не вдаваясь в подробности «обработки» Полевым Шекспира, мы рассмотрим монолог Гамлета, который по своей счаст­ливой судьбе почти не пострадал при пересадке на рус­скую сцену.

Вот текст, который читал Мочалов:

Быть иль не быть - вот в чем вопрос!

(Заметим, что первый стих монолога в той форме, в ка­кой он сохранился по сей день, был написан Полевым.)

Что доблестнее для души: сносить

Удары оскорбительной судьбы,

Или вооружиться против моря зол

И победив его, исчерпать разом?

Умереть - уснуть, не больше, и окончить сном

Страданья сердца, тысячи мучений -

Наследство тела: как не пожелать

Такого окончанья!..

Умереть, уснуть…

Уснуть - быть может грезить?

Вот и затрудненье…

Да, в этом смертном сне какие сновиденья

Нам будут, когда буря жизни пролетит?

Вот остановка, вот для чего хотим мы

Влачиться лучше в долгой жизни -

И кто бы перенес обиды, злобу света,

Тиранов гордость, сильных оскорбленья,

Любви отвергнутой тоску, тщету законов,

Судей бесстыдство и презренье это

Заслуги терпеливой за деянья чести,

Когда покоем подарить нас может

Один удар!

И кто понес бы иго

С проклятием, слезами тяжкой жизни?

Но страх: что будет там? там,

В той безвестной стороне, откуда

Нет пришлецов… Трепещет воля

И тяжко заставляет нас страдать,

Но не бежать к тому, что так безвестно…

Ужасное сознанье робкой думы

И яркий цвет могучего решенья

Бледнеет перед мраком размышленья,

И смелость быстрого порыва гибнет,

И мысль не переходит в дело…

Блестящий монолог! В самом деле, можно сказать, что этот перевод еще более театрален, чем текст Шекспира. Во всяком случае он гораздо более легок, гладок и изящен, чем верный, поэтичный, но тяжеловатый перевод Вронченко. Именно эти качества и обеспечили переводу Полевого такой невиданный дотоле успех на сцене. Но как уже в то время глубоко подмечал Белинский, внимательно следивший за ро­стом влияния Шекспира на русскую литературу, успех пере­вода Полевого объяснялся самими его недостатками. Дело в том, что Полевой не считал Шекспира безусловно великим поэтом , говоря, что и у него есть «пятки, не омоченные в Стиксе», коль скоро его пьесы заставляют зрителей зевать. Исходя из этой, в общем,верной посылки, он делал вывод, что Шекспира нужно приспособить к среднему уровню тогдаш­ней публики вместо того, чтобы заниматься неблагодарной еще в то время пропагандой искусства Шекспира и обучением зрителя сначала по книгам воспринимать настоящего Шекс­пира, как того требовал Белинский. Публика того времени еще не доросла до Шекспира (нельзя сказать, что она впол­не доросла до него, и сейчас), и Полевой объективно, знал он это или не знал, приноравливал старомодного поэта к «современным» запросам. В монологе Гамлета это как раз, как мы уже говорили, заметно меньше всего, но тем не менее и на нем сказался общий подход. Обратите внимание, за счет чего дается Полевому этот блеск, эта легкость, это изящество:

«Что доблестнее для души?» - Гамлет думает не столь­ко о доблести, сколько о благородстве. «Оскорбительная судьба» - оригинально, но вряд ли вполне по-русски. Да и не так выразительно, как у Шекспира.

Затем идет довольно удачный перевод шести строк: «море зол», «страданья сердца», «наследство тела»(!). «Вот и затрудненье» - современнее, чем у Вронченко, но само по себе все-таки неудачно.

Вторая половина монолога сильнее испытала на себе Полевого. «Когда буря жизни проле­тит» - красивый, но вольный перевод. «Вот остановка» - тоже. «Вот для чего хотим мы / Влачиться лучше в долгой жизни» - пересказ, а не перевод. У Шекспира: вот, что превращает долгую жизнь в мучение, заставляет так долго терпеть страдание. «Обиды, злобу света» - неточно. Унич­тожен сохраненный у Вронченко образ («бич»). Вообще сло­ва «злоба света» пристали скорее обществу времен Полево­го, а не Гамлета. «Тиранов гордость» - и неудачно, и не­верно. Гамлет говорит не о гордости тиранов (как будто гордость - самое злое качество тиранов!), а об оскорбле­ниях надменных, то есть сильных мира сего. Правда, потом идет «сильных оскорбленья», но это перевод уже слов “th’ oppressor’s wrong” . Следующая строка очень удачна, хотя «тщета законов» - переводческая вольность. «Судей бес­стыдство» - очень хорошо, но «презренье это заслуги тер­пеливой …» и т. д. -и неудобочитаемо, и неточно (ср. у Вронченко). Следующие строки очень хороши, хотя и не везде точны (например, «слезы» вместо «пота». Полевой «облагораживает» Гамлета). Обратите внимание, как Поле­вой заменяет для большей театральности синтаксическую связь Шекспира - эмоциональной после слов «С про­клятием, слезами тяжкой жизни», где у Полевого - игро­вая пауза. То же и после слов «откуда / Нет пришлецов». Кстати, это неудачные слова, так как пришлецы-то есть (дух отца Гамлета), а нет возврата путешественникам, ушедшим в «неведомую страну». «Трепещет воля» - лучше, чем у Вронченко, но все равно недостаточно сильно.

Следующие две строки совсем уже далеки от текста Шекспира. Совершенно отсутствует, тонкая игра Гамлета на слове “ills” , и пропадает лежащий в ней смысл (ср. у Б. Пастернака: «мириться лучше со знакомым злом, чем бег­ством к незнакомому стремиться»). «Ужасное сознанье робкой думы» - очень красиво, но почти лишено того четкого смысла, который передает фраза Шекспира. Красивость («самый страшный враг красоты») вытесняет простоту и из последующих строк (ср. у Вронченко: «Так яркий в нас решимости румянец…»). Последние же три стиха вообще сокращены с ущербом для экспрессивности заключитель­ных строк Шекспира.

Вообще весь перевод Полевого являет яркий пример затушевывания классика современностью. Вероятно, пере­водчик считал, что при таком переводе зрители перестанут зевать. Современный ему уровень восприятия подтвердил его правоту.

Но время не стояло на месте. Условности отмирали. На их месте возникали другие.

Историческая заслуга Полевого заключалась в том, что он дал своим переводом мощный толчок ко все более упорным попыткам примирить Шекспира и современность, Шекспира и театр. Задача в то время была неимоверно сложной. Чем ближе к оригиналу, тем меньше шансов иметь успех у широкой публики. И наоборот. Переводы Вронченко и Полевого представляли собой два пути, два метода.

Перевод “Гамлета” А. Кронберга (1844)

А. Кронеберг, создавший в 1844 г. новый перевод «Гамлета», выбрал первый из них. Вот как выглядел моно­лог Гамлета в его переводе:

Быть иль не быть? Вот в чем вопрос!

Что благороднее? Сносить ли гром и стрелы

Враждующей судьбы, или восстать

На море бед и кончить их борьбою?

Окончить жизнь,- уснуть,-

Не более!- И знать, что этот сон

Окончит грусть и тысячи ударов,

Удел живых…

Такой конец достоин Желаний жарких!

Умереть - уснуть…

Уснуть! -

Но если сон виденья посетят?..,

Что за мечты на смертный сон слетят,

Когда стряхнем мы суету земную?

Вот,’что дальнейший заграждает путь,

Вот отчего беда так долговечна!

Кто снес бы бич и посмеянье века,

Бессилье прав, тиранов прйтесненье,

Обиды гордого, забытую любовь,

Презренных душ презрение к заслугам,

Когда бы мог нас подарить покоем

Один удар?

Кто нес бы бремя жизни,

Кто гнулся бы под тяжестью трудов?

И только страх чего-то после смерти,-

Страна безвестная, откуда путник

Не возвращался к нам, - смущает волю

И мы скорей снесем земное горе,

Чем убежим к безвестности за гробом.

Так всех нас совесть обращает в трусов,

Так блекнет в нас румянец сильной воли,

Когда начнем мы размышлять; слабеет

Живой полет отважных предприятий

И робкий путь склоняет, прочь от цели …

Не нужен подробный анализ, чтобы увидеть, что это новая ступень в переводе монолога. Можно спорить лишь об отдельных его местах.

По-прежнему, камнем преткновения остается “outra­geous fortune” . «Гром … враждующей судьбы» - не самое удачное выражение. Зато следующий стих прекрасен.

«Окончить жизнь» - оригинальная, но вряд ли верная амплификация. Кронеберг, видимо, хочет подчеркнуть, что это не естественная смерть.

«Окончит грусть». “Heart-ache” - не грусть, да и вряд ли состояние Гамлета определяется этим словом. Зато — «удел живых» - очень верно по смыслу, хоть и неточно.

Следующая строка, как мы видим, заимствована у Вронченко, причем, ввиду прежних замечаний,- это не самое удачное заимствование . Этот стих двусмыслен. Не­удачно заимствовано и слово «мечты».

Перевод «когда стряхнем мы суету земную» можно счи­тать удачным, несмотря на некоторую буквальность. «Вот отчего беда так долговечна» - хорошо, сжато, но, может быть, не вполне понятно. (У Шекспира яснее: вот, что дела­ет жизнь страданий столь долгой).

Затем идет период, когда Гамлет говорит о самих злах окружающей его жизни . Здесь представляется, что для верного воссоздания образа принца необходимо сохранить именно ту картину, которую рисует он. «Бич и посмеянье века» - прекрасно, «бессилье прав» - выдумано, хоть и удачно, «тиранов притесненье» - точно и хорошо, «обиды гордого» - опять-таки, чьи обиды? «Забытая любовь» - сжато, но далеко не так выразительно, как у Шекспира. Стих: «Презренных душ презрение к заслугам» взят у Вронченко, точно так же, как последующий - у Полевого.

Следующие два стиха удачно пересказывают мысль Гамлета.

Строка «И только страх …» - самая точная и самая лучшая из трех переводов, равно как и две следующие; но вот опять знакомый нам камень преткновения: «смущает волю», «Тревожит», «трепещет»» «смущает». Может быть, «смущает» и самое удачное слово, но все равно, оно кажет­ся недостаточно выразительным. В следующих двух строках не передано, во-первых, важное слово “ makes ”-застав­ляет, а во-вторых, все та же не поддающаяся пока переводу словесная игра … “ ills we have …”. “ Conscience ” все еще переводится как «совесть».

Строки: «Так блекнет в нас … когда начнем мы размыш­лять» едва ли не лучшие из всех переводов, хотя шекспи­ровский образ сохранен не полностью.

Заключительные же строки монолога кажутся нам опять-таки слабыми по сравнению с необыкновенно выразитель­ными словами Шекспира.

Интересно отметить, что в свое время перевод Кронеберга именно в силу его достоинств имел так же мало успеха у широкой публики, как и перевод Вронченко - в свое.

Перевод “Гамлета” М. Загуляева (1861 г.)

Следующий перевод «Гамлета» был создан в 1861 г. М. Загуляевым, который в попытке решить проблему при­мирения Шекспира с театром и современностью стремился создать перевод одновременно «верный и удобочитаемый». Эти две цели долго еще оставались несовместимыми. «Я решил, - , - переводить каждое сло­во, обращаясь с ним, как с святыней, завещанной нам вели­ким гением». Мы не станем приводить весь монолог цели­ком, а рассмотрим только характерные его черты.

“…Должна ли Великая душа сносить удары рока..?”

Это, конечно, неверно. Гамлет говорит не о «великой» душе. Он говорит о любом человеке вообще.

“…покончить навсегда

С страданьями души и с тысячью болезней,

Природой привитых к немощной плоти нашей…”

Это, как мы видим, совершенно оригинальная интерпре­тация. Действительно, что такое “natural shocks” ? Нужно ли толковать эти слова в философском смысле’, как это делали до Загуляева? Или же, действительно, Гамлет имеет в виду обыкновенные человеческие болезни, в которых виновата немощность нашей плоти?

“Tis a consomation… ’’ опять переводится по Кронебергу и Вронченко.

“Ay, there’s the rub” -«Да, вот-помеха!» (Ср. у Врон­ченко и Полевого). “Must give us pause” - «Тут есть о чем подумать!» Удачно переведен стих “There’s the respect…” «Эта мысль / И делает столь долгой жизнь несчастных».

После этого у Загуляева вопреки его «решению» идет хоть и очень хороший, но всего лишь пересказ моно­лога “а la Полевой”:

И кто бы в самом деле захотел

Сносить со стоном иго тяжкой жизни

Когда б не страх того, что будет там, за гробом.

(Перестановка. Эти строки должны были бы идти позд­нее, после картины «зол».)

Кто б захотел сносить судьбы все бичеванья

И все обиды света, поруганье

Тирана, оскорбленья гордеца,

Отверженной любви безмолвное (?) страданье,

Законов медленность и дерзость наглеца,

Который облечен судьбой всесильной властью,

Презрение невеж к познаньям и уму (??),

Когда довольно острого кинжала,

Чтоб успокоиться навек?..

В перевод последующих строк Загуляев привносит ма­ло нового. Оригинальны (хотя малоудачны и не вполне верны) лишь заключительные стихи:

Да, малодушными нас делает сомненье (!?)…

Так бледный свой оттенок размышленье

Кладет на яркий цвет уж твердого решенья,

И мысли лишь одной достаточно, чтоб вдруг

Остановить важнейших дел теченье…

Перевод “Гамлета” А. Соколовского (1883 г.)

Другой переводчик «Гамлета» - А. Л. Соколовский (1883 г.) тоже пытался решить все ту же проблему, отдавая, однако, предпочтение духу, «впечатлению» перед буквой оригинала , стремясь «взрастить живой цветок из семян подлинника». Вот что у него получилось:

Жить иль не жить - вот в чем вопрос. Честнее ль (?)

Безропотно сносить удары стрел Враждебной нам (!) судьбы, иль кончить разом

С безбрежным морем радостей и бед,

Восстав на все? Окончить жизнь - уснуть.

(Вряд ли Гамлет наивно думал, что «восстав на все», он кончит беды «разом». «Окончить жизнь - уснуть» - взя­то у А. Кронеберга.)

Не более! - Когда ж при этом вспомнить,

Что с этим сном навеки отлетят

И сердца боль, и горькие обиды (??) -

Наследье нашей плоти, - то не в праве ль

Мы все желать подобного конца?..

(При чем здесь «право»? Гамлет говорит, что это желан­ный конец.)

…Вот остановка!

Какого рода сны тревожить будут

Нас в смертном сне, когда мы совлечем

С себя покрышку плоти?

(Вряд ли это удачно)

Вот, что может

Связать решимость в нас, заставя вечно

Терпеть и зло и бедственную жизнь!..

Кто стал бы в самом деле выносить

Безропотно обиды, притесненья,

Ряд (?) горьких мук обманутой (?) любви,

Стыд бедности (??), неправду власти (??), чванство

И гордость знатных родом - словом все,

Что суждено достоинству терпеть От низости - когда бы каждый (!) мог Найти покой при помощи удара Короткого ножа?

В этом отрывке пропущены “the whips and scorns of time” , “the law’s delay”, “the insolence of office” ; на их месте - беды, придуманные Соколовским. Что касается «короткого ножа», то Соколовский был первым, кто пра­вильно толковал слово “bodkin”-«шило». Как отмечал М. М. Морозов, оно не случайно у Гамлета. Именно шило, нож, а не кинжал, то есть орудие, доступное каждому.

…Когда бы страх пред тою непонятной,

Неведомой страной, откуда нет И не было возврата, не держал

В оковах нашей воли (!!!) и не делал

Того, что мы скорей сносить готовы

Позор (?) и зло, в которых родились,

Чем ринуться в погоню за безвестным?

(Новая попытка передать слово “ills”; опять-таки нель­зя сказать, что она удачна.)

Всех трусами нас сделала боязнь!

(??Почему боязнь? Это бессмысленно.)

Решимости роскошный (?) цвет бледнеет Под гнетом (?) размышленья. Наши все

Прекраснейшие (?) замыслы, встречаясь

С ужасной этой мыслью, отступают,

Теряя имя дел…

Стремясь «взрастить живой цветок», Соколовский отсту­пает перед оригиналом , заменяя перевод пересказом, отчего перевод только теряет. Тем не менее, он первый дает вер­ный перевод слов “puzzles the will” хорошо передает по-рус­ски “outrageous fortune” и “bare bodum” . Но на этом, кажет­ся, и кончаются удачные находки перевода Соколов­ского; остальные достоинства - это достоинства пере­сказа.

Перевод “Гамлета” П. Гнедича

После А. Соколовского за перевод,Гамлета“ взялся такой большой мастер как П. П. Гнедич. Несмотря на столь плодотворный труд выдающихся русских переводчи­ков , так упорно стремившихся ко все более совершенному переводу трагедии, театр неизменно отдавал предпочтение пересказу Полевого, который неоднократно переиздавался. Недостатки его всеми осознавались, но замены ему не на­ходили. Гнедич решил еще раз попытаться приспособить Шекспира к сцене, не нарушая, так сказать, этики перево­да. Подобная попытка была обречена; еще не пришло то время, когда театр осознал, что это он должен приспосаб­ливаться к Шекспиру, а не Шекспир - к нему. Гнедич очень долго , переделывая и улучшая его, но название оставалось неизменным: «Гамлет, принц Датский… С сокращениями согласно требованиям сцены».

Вот монолог принца в переводе П. П. Гнедича:

Быть или не быть? вот в чем вопрос!

Что благороднее: сносить удары Неистовой (!) судьбы, - иль против моря Невзгод вооружиться, в бой вступить

И все покончить разом…

(Как и А. Соколовский, Гнедич полагал, что Гамлет покончит с морем зла «одним ударом». Если бы это было так легко, Гамлет вряд ли бы колебался!)

…Умереть…

Уснуть - не больше, - и сознать - что сном Мы заглушим все эти муки сердца,

Которые в наследство бедной плоти достались (!!)

О, да, это столь желанный

Конец!.. Да, умереть - уснуть… Уснуть?

Жить в мире грез, быть может? - вот преграда!(!!)

Какие грезы в этом мертвом сне

Пред духом бестелесным реять будут? -

(Пересказ!)

Вот в чем препятствие! - и вот причина,

Что скорби долговечны на земле…

А то кому снести бы поношенье,

Насмешки ближних (?), дерзкие обиды

Тиранов, наглость пошлых гордецов,

Мучения отвергнутой любви (!),

Медлительность законов (!), своевольство

Властей (!)… пинки, которые дают

Страдальцам заслуженным негодяи, -

Когда бы можно было вековечный

Покой и мир найти - одним ударом

Простого шила! (!) Кто бы на земле

Нес этот жизни груз, изнемогая

Под тяжким гнетом, - если б страх невольный

Чего-то после смерти, та страна

Безвестная, откуда никогда

Никто (?) не возвращался, - не смущал

Решенья нашего… О, мы скорее

Перенесем все скорби тех мучений,

Что возле нас, чем бросив все, навстречу

Пойдем другим, неведомым бедам…

И эта мысль нас в трусов обращает,

Могучая решимость остывает

При размышленьи и деянья наши

Становятся ничтожеством…

Это, безусловно, один из лучших переводов . Настолько верно и поэтично передано состояние принца в целом, так много в нем удачно переведенных мест. Лишь некоторые недостатки составляют исключение.

Гнедич обходит такие подводные камни, как “mortal coil” или “calamity of so long life” , обесцвечивая эти об­разы. Он считает, что трудный поэтический образ вредит восприятию текста со сцены.

«Насмешки ближних» - пожалуй, единственное невер­ное выражение в блестяще переданной в общем картине зол, о которых говорит Гамлет. Общее впечатление портит выражение «страдальцам заслуженным».

Опять упущен образ «путника», хотя Гнедичу ничего не стоило передать его.

«… не смущал / Решений нашего…» - трижды верно по смыслу, но все же Гамлет говорит о воле; это слово тоже хотелось бы видеть сохраненным. «Скорби мучений» - то­же не лучшее выражение; зато оригинально и, в общем, верно (если не считать неудачного слова «пойдем»-“fly” (!) передается, наконец-то, смысл слов “those ills we have…” .

Вслед за А. Соколовским Гнедич переводит “conscience” - «эта мысль». Это и верно, и неверно. То, что он отказывает­ся, наконец, от неточного слова «совесть», - это шаг впе­ред. Но Гамлет в данном случае говорит не об этой мысли, а о мысли, о мышлении, о раздумье вообще, философски - это ключ к его трагедии. И уж совсем обескураживающ конец: пропущен образ здорового румянца решимости,

блекнущего в облаке размышлений. Таковы были во вре­мена Гнедича «требования сцены». И совсем уже не звучат выпотрошенные Гнедичем простые и гениально выразитель­ные последние слова монолога.

П. Гнедич дал, наконец, русскому театру перевод, ко­торого он так долго ждал, чтобы заменить переделку Поле­вого. Все увидели, что примирение между Шекспиром и современным театром возможно.

Перевод “Гамлета” Д. Аверкиева (1895)

Д. В. Аверкиев попытался в 1895 г. сблизить их еще теснее. Он сознавал обе задачи, стоявшие перед ним. Тем не менее, буквальность взяла верх над живостью и естественностью. Непримиримое, ка­жется, противоречие!

Жизнь или смерть - таков вопрос.

Что благородней для души: сносить ли

И пращу, и стрелу (??) судьбы свирепой,

Иль, встав с оружьем против моря зол,

Борьбой покончить с ними? (!) - Умереть, -

Уснуть, - не больше … И подумать только (I)

Что сном окончатся и скорби сердца,

И тысячи страданий прирожденных,

Наследье плоти!..

Вот исход, достойный

Благоговейного желанья!… Умереть, -

Уснуть … Уснуть!… Быть может, видеть сны.

Вот в чем препятствие. Что мы, избавясь

От этих преходящих бед, (?!) увидим

В том мертвом сне, - не может не заставить

Остановиться нас.

По этой-то причине

Мы терпим бедствие столь долгой жизни, -

(Этот отрывок, как нам кажется, показывает, чего можно достичь, усваивая то положительное, что было сделано предшественниками, и подавляя стремление к оригиналь­ности).

Кто снес бы бичеванье и насмешки Людской толпы, презренье к бедняку (?)

Неправду притеснителя, томленье (?)

Отверженной любви, бессилье (?) права,

Нахальство власть имущих и пинки,

Что терпеливая заслуга сносит От недостойного (!!), когда он (?) может Покончить с жизнью счеты (?)

Простым стилетом (?) … Кто бы стал таскать

Все эти ноши и потеть, и охать

Под тягостною жизнью (!), если б страх

Чего-то после смерти, той страны Неведомой, из-за границ которой

Не возвращаются, - не путал (?) воли,

Уча (?), что лучше нам сносить земные беды,

Чем броситься к другим, нам неизвестным (!).

Так в трусов обращает нас сознанье (!),

Так и решимости природный диет

От бледного оттенка мысли тускнет

И оттого-то также предприятья

Великие по силе и значенью,

Сбиваясь в сторону в своем теченьи,

Не переходят в дело…

Так был сделан новый вклад в совершенствование пере­вода этого удивительного по своей глубине монолога. Образ Гамлета приобретал все новые, скрытые дотоле черты.

Перевод “Гамлета” К. Романова (1899 г.)

Перевод трагедии, сделанный в 1899 г. К. Романовым, известным поэтом и переводчиком, - символичен. Это был последний перевод XIX века. Это был перевод новый и вместе с тем традиционный, в том смысле, что он гармонич­но впитал в себя почти все лучшее, что было сделано за 70 лет после М. Вронченко. Это был первый перевод «стих в стих», сопровожденный английским текстом «en regard» и двухтомным комментарием к трагедии, вобравшим в себя все, что европейская наука знала о «Гамлете». Современни­ки очень высоко оценили «точность», «тонкость» и замеча­тельную добросовестность перевода К. Р.

Вот как выглядел монолог Гамлета в этом последнем переводе XIX века, переводе, созданном в результате упорного труда талантливых переводчиков пяти поколе­ний:

Быть иль не быть? Вот в чем вопрос! Что выше:

Сносить в душе с терпением удары

Пращей и стрел (!) судьбы жестокой (!) или

Вооружившись против моря бедствий,

Борьбой покончить с ними? (!) Умереть - уснуть, -

Не более; и знать, что этим сном покончишь

С сердечной мукою и с тысячью терзаний,

Которым плоть обречена (!) - о, вот исход

Многожеланный! Умереть, - уснуть; -

Уснуть! и видеть сны, быть может? Вот оно! (?)

Какие сны в дремоте смертной снятся,

Лишь тленную стряхнем мы оболочку (!), - вот что

Удерживает нас (!). И этот довод (?)

Причина долговечного страданья.

Кто бы стал терпеть насмешки и обиды,

Гнет притеснителей, кичливость гордецов,

Любви отвергнутой терзание, законов

Медлительность, властей бесстыдство и презренье

Ничтожества к заслуге терпеливой, (!)

Когда бы сам все счеты мог покончить

Каким-нибудь ножом. Кто б нес такое бремя,

Стеная, весь в поту под тяготою жизни (!)

Когда бы страх чего-то после смерти,

В неведомой стране, откуда ни единый

Не возвращался путник (!) воли не смущал,

Внушая нам скорей испытанные беды

Сносить, чем к неизвестности бежать? И вот

Как совесть делает из всех нас трусов;

Вот как решимости природный цвет

Под краской (?) мысли чахнет и бледнеет,

И начинанья важности великой,

От этих дум теченье изменив,

Теряют и названье дел…

Разве это не настоящий Гамлет?

Разве этот перевод не мог бы с успехом звучать с сегод­няшней сцены? Да, настоящий. Да, мог бы.

Разве нужны были новые переводы? Новый век сказал: да, нужны.

Таковы основные вехи истории монолога Гамлета в пере­даче крупнейших переводчиков шекспировской трагедии в XIX веке. Своим кропотливым трудом и талантом они создали русского Гамлета, проникнув в глубины шекспи­ровских мыслей и образов и позволив переводчикам следу­ющего века пойти еще дальше по пути к совершенному пе­реводу и создать своего, нового, современного Гамлета, увиденного и понятого иным поколением. Поэты и перевод­чики нового века не остановились на том, что уже было сделано. Время требовало нового восприятия глубочайшей из всех существовавших трагедий. И XX век дал новые переводы «Гамлета» . Н. Россов (1907 г.), А. Радлова (1937), М. Лозинский (1938) и Б. Пастернак (1940) создали, насле­дуя накопленный опыт и богатство, своих, оригинальных героев. Не всегда это было заслугой. Иногда они стреми­лись перевести по-своему то, что и без того уже было пере­ведено хорошо, вместо того, чтобы, сохраняя достигнутое, улучшать еще несовершенное. Именно поэтому идеального, совершенного перевода так и не было создано. Но возника­ют два вопроса: возможен ли он? и нужен ли он?

Источник

Тетради переводчика, выпуск 6. «Монолог Гамлета «Быть иль не быть». Русские переводы 19 века» (А. Дранов)

Вильям Шекспир. Гамлет , принц датский (пер. Б.Пастернак)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Клавдий , король датский.

Гамлет , сын прежнего и племянник нынешнего короля.

Полоний , главный королевский советник.

Горацио , друг Гамлета.

Лаэрт , сын Полония.

Вольтиманд,Корнелий – придворные.

Розенкранц, Гильденстерн – бывшие университетские товарищи Гамлета.

Озрик .

Дворянин .

Священник .

Марцелл, Бернардо – офицеры

Франциско , солдат.

Рейнальдо , приближенный Полония.

Актеры .

Два могильщика .

Призрак отца Гамлета .

Фортинбрас , принц норвежский.

Капитан .

Английские послы .

Гертруда , королева датская, мать Гамлета.

Офелия , дочь Полония.

Лорды , леди , офицеры , солдаты , матросы , вестовые , свитские .

Место действия – Эльсинор.

АКТ ПЕРВЫЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Эльсинор. Площадка перед замком.

Полночь. Франциско на своем посту. Часы бьют двенадцать. К нему подходит Бернардо .

Бернардо

Кто здесь?

Франциско

Нет, сам ты кто, сначала отвечай.

Бернардо

Да здравствует король!

Франциско

Бернардо?

Бернардо

Франциско

Вы позаботились прийти в свой час.

Бернардо

Двенадцать бьет; поди поспи, Франциско.

Франциско

Спасибо, что сменили: я озяб,

И на сердце тоска.

Бернардо

Как в карауле?

Франциско

Все, как мышь, притихло.

Бернардо

Ну, доброй ночи.

А встретятся Гораций и Марцелл,

Подсменные мои, – поторопите.

Франциско

Послушать, не они ли. – Кто идет?

Входят Горацио и Марцелл .

Горацио

Друзья страны.

Марцелл

И слуги короля.

Франциско

Прощайте.

Марцелл

До свиданья, старина.

Кто вас сменил?

Франциско

Бернардо на посту.

Прощайте.

Уходит.

Марцелл

Эй! Бернардо!

Бернардо

Вот так так!

Гораций здесь!

Горацио

Да, в некотором роде.

Бернардо

Гораций, здравствуй; здравствуй, друг Марцелл

Марцелл

Ну как, являлась нынче эта странность?

Бернардо

Пока не видел.

Марцелл

Горацио считает это все

Игрой воображенья и не верит

В наш призрак, дважды виденный подряд.

Вот я и предложил ему побыть

На страже с нами нынешнею ночью

И, если дух покажется опять,

Проверить это и заговорить с ним.

Горацио

Да, так он вам и явится!

Бернардо

Присядем,

И разрешите штурмовать ваш слух,

Столь укрепленный против нас, рассказом

О виденном.

Горацио

Извольте, я сажусь.

Послушаем, что скажет нам Бернардо.

Бернардо

Минувшей ночью,

Когда звезда, что западней Полярной,

Перенесла лучи в ту часть небес,

Где и сейчас сияет, я с Марцеллом,

Лишь било час…

Входит Призрак

Марцелл

Молчи! Замри! Гляди, вот он опять.

Бернардо

Осанкой – вылитый король покойный.

Марцелл

Ты сведущ – обратись к нему, Гораций.

Бернардо

Ну что, напоминает короля?

Горацио

Да как еще! Я в страхе и смятенье!

Бернардо

Он ждет вопроса.

Марцелл

Спрашивай, Гораций.

Горацио

Кто ты, без права в этот час ночной

Принявший вид, каким блистал, бывало,

Похороненный Дании монарх?

Я небом заклинаю, отвечай мне!

Марцелл

Он оскорбился.

Бернардо

И уходит прочь.

Горацио

Стой! Отвечай! Ответь! Я заклинаю!

Призрак уходит

Марцелл

Ушел и говорить не пожелал.

Бернардо

Ну что, Гораций? Полно трепетать.

Одна ли тут игра воображенья?

Как ваше мненье?

Горацио

Богом поклянусь:

Я б не признал, когда б не очевидность!

Марцелл

А с королем как схож!

Горацио

Как ты с собой.

И в тех же латах, как в бою с норвежцем,

И так же хмур, как в незабвенный день,

Когда при ссоре с выборными Польши

Он из саней их вывалил на лед.

Невероятно!

Марцелл

В такой же час таким же важным шагом

Прошел вчера он дважды мимо нас.

Горацио

Подробностей разгадки я не знаю,

Но в общем, вероятно, это знак

Грозящих государству потрясений.

Марцелл

Постойте. Сядем. Кто мне объяснит,

К чему такая строгость караулов,

Стесняющая граждан по ночам?

Чем вызвана отливка медных пушек,

И ввоз оружья из-за рубежа,

И корабельных плотников вербовка,

Усердных в будни и в воскресный день?

Что кроется за этою горячкой,

Потребовавшей ночь в подмогу дню?

Кто объяснит мне это?

Горацио

Постараюсь.

По крайней мере слух таков. Король,

Чей образ только что предстал пред нами,

Как вам известно, вызван был на бой

Властителем норвежцев Фортинбрасом.

В бою осилил храбрый Гамлет наш,

Таким и слывший в просвещенном мире.

Противник пал. Имелся договор,

Скрепленный с соблюденьем правил чести,

Что вместе с жизнью должен Фортинбрас

Оставить победителю и земли,

В обмен на что и с нашей стороны

Пошли в залог обширные владенья,

И ими завладел бы Фортинбрас,

Возьми он верх. По тем же основаньям

Его земля по названной статье

Его наследник, младший Фортинбрас,

В избытке прирожденного задора

Набрал по всей Норвегии отряд

За хлеб готовых в бой головорезов.

Приготовлений видимая цель,

Как это подтверждают донесенья, -

Насильственно, с оружием в руках,

Отбить отцом утраченные земли.

Вот тут-то, полагаю, и лежит

Важнейшая причина наших сборов,

Источник беспокойства и предлог

К сумятице и сутолоке в крае.

Бернардо

Я думаю, что так оно и есть.

Не зря обходит в латах караулы

Зловещий призрак, схожий с королем,

Который был и есть тех войн виновник.

Горацио

Он как сучок в глазу души моей!

В года расцвета Рима, в дни побед,

Пред тем как властный Юлий пал, могилы

Стояли без жильцов, а мертвецы

На улицах невнятицу мололи.

В огне комет кровавилась роса,

На солнце пятна появлялись; месяц,

На чьем влиянье зиждет власть Нептун,

Был болен тьмой, как в светопреставленье,

Такую же толпу дурных примет,

Как бы бегущих впереди событья,

Подобно наспех высланным гонцам,

Земля и небо вместе посылают

В широты наши нашим землякам.

Призрак возвращается

Площадь перед замком в Эльсиноре. На страже Марцелл и Бернард, датские офицеры. К ним позднее присоединяется Горацио, учёный друг Гамлета, принца Датского. Он пришёл удостовериться в рассказе о ночном появлении призрака, схожего с датским королём, недавно умершим. Горацио склонен считать это фантазией. Полночь. И грозный призрак в полном военном облачении появляется. Горацио потрясён, он пытается с ним заговорить. Горацио, размышляя над увиденным, считает появление призрака знаком «каких-то смут для государства». Он решает рассказать о ночном видении принцу Гамлету, прервавшему ученье в Виттенберге в связи с внезапной кончиной отца. Скорбь Гамлета усугубляет то, что мать вскорости после смерти отца вышла замуж за его брата. Она, «башмаков не износив, в которых шла за гробом», бросилась в объятия человека недостойного, «плотный сгусток мяса». Душа Гамлета содрогнулась: «Каким докучным, тусклым и ненужным, / Мне кажется, все, что ни есть на свете! О мерзость!»

Горацио поведал Гамлету о ночном призраке. Гамлет не колеблется: «Дух Гамлета в оружье! Дело плохо; / Здесь что-то кроется. Скорей бы ночь! / Терпи, душа; изоблачится зло, / Хотя б от глаз в подземный мрак ушло».

Призрак отца Гамлета поведал о страшном злодеянии.

Когда король мирно отдыхал в саду, его брат влил ему в ухо смертельный сок белены. «Так я во сне от братственной руки / Утратил жизнь, венец и королеву». Призрак просит Гамлета отомстить за него. «Прощай, прощай. И помни обо мне» - с этими словами призрак удаляется.

Мир перевернулся для Гамлета... Он клянётся отомстить за отца. Он просит друзей хранить в тайне эту встречу и не удивляться странности его поведения.

Тем временем ближний вельможа короля Полоний отправляет своего сына Лаэрта на учёбу в Париж. Тот даёт свои братские наставления сестре Офелии, и мы узнаем о чувстве Гамлета, от которого Лаэрт остерегает Офелию: «Он в подданстве у своего рожденья; / Он сам себе не режет свой кусок, / Как прочие; от выбора его / Зависят жизнь и здравье всей державы».

Его слова подтверждает и отец - Полоний. Он запрещает ей проводить время с Гамлетом. Офелия рассказывает отцу, что к ней приходил принц Гамлет и был он как будто не в себе. Взяв её за руку, «он издал вздох столь скорбный и глубокий, / Как если бы вся грудь его разбилась и гасла жизнь». Полоний решает, что странное поведение Гамлета в последние дни объясняется тем, что он «безумен от любви». Он собирается рассказать об этом королю.

Король, совесть которого отягощена убийством, обеспокоен поведением Гамлета. Что кроется за ним - сумасшествие? Или что иное? Он призывает Розенкранца и Гильдестерна, в прошлом друзей Гамлета, и просит их выведать у принца его тайну. За это он обещает «монаршью милость». Приходит Полоний и высказывает предположение, что безумство Гамлета вызвано любовью. В подтверждение своих слов он показывает письмо Гамлета, взятое им у Офелии. Полоний обещает послать дочь на галерею, где часто гуляет Гамлет, чтобы удостовериться в его чувствах.

Розенкранц и Гильдестерн безуспешно пытаются выведать тайну принца Гамлета. Гамлет понимает, что они подосланы королём.

Гамлет узнает, что приехали актёры, столичные трагики, которые ему так нравились прежде, и ему приходит в голову мысль: использовать актёров для того, чтобы убедиться в виновности короля. Он договаривается с актёрами, что они будут играть пьесу о гибели Приама, а он туда вставит два-три стиха своего сочинения. Актёры согласны. Гамлет просит первого актёра прочесть монолог об убиении Приама. Актёр читает блистательно. Гамлет взволнован. Поручая актёров заботам Полония, он в одиночестве размышляет. Он должен знать точно о преступлении: «Зрелище - петля, чтоб заарканить совесть короля».

Король расспрашивает Розенкранца и Гильдестерна об успехах их миссии. Они признаются, что не сумели ничего выведать: «Расспрашивать себя он не даёт / И с хитростью безумства ускользает...»

Они же докладывают королю, что приехали бродячие актёры, и Гамлет приглашает на представление короля и королеву.

Гамлет прогуливается в одиночестве и произносит, размышляя, свой знаменитый монолог: «Быть или не быть - таков вопрос...» Почему мы так держимся за жизнь? В которой «глумленье века, гнёт сильного, насмешка гордеца». И сам отвечает на свой вопрос: «Страх чего-то после смерти - / Безвестный край, откуда нет возврата / Земным скитальцам» - смущает волю.

Полоний подсылает Офелию к Гамлету. Гамлет быстро понимает, что их разговор подслушивают и что Офелия пришла по наущению короля и отца. И он разыгрывает роль сумасшедшего, даёт ей совет идти в монастырь. Прямодушная Офелия убита речами Гамлета: «О, что за гордый ум сражён! Вельможи, / Бойца, учёного - взор, меч, язык; / Цвет и надежда радостной державы, / Чекан изящества, зерцало вкуса, / Пример примерных - пал, пал до конца!» Король же удостоверяется, что не любовь причина расстройства принца. Гамлет просит Горацио наблюдать за королём во время спектакля. Начинается представление. Гамлет по ходу пьесы её комментирует. Сцену отравления он сопровождает словами: «Он отравляет его в саду ради его державы. / Его зовут Гонзаго Сейчас вы увидите, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены».

Во время этой сцены король не выдержал. Он встал. Начался переполох. Полоний потребовал прекратить игру. Все уходят. Остаются Гамлет и Горацио. Они убеждены в преступлении короля - он выдал себя с головой.

Возвращаются Розенкранц и Гильдестерн. Они объясняют, как огорчён король и как недоумевает королева по поводу поведения Гамлета. Гамлет берет флейту и предлагает Гильдестерну сыграть на ней. Гильдестерн отказывается: «Я не владею этим искусством». Гамлет говорит с гневом: «Вот видите, что за негодную вещь вы из меня делаете? На мне вы готовы играть, вам кажется, что мои лады вы знаете...»

Полоний зовёт Гамлета к матери - королеве.

Короля мучит страх, терзает нечистая совесть. «О, мерзок грех мой, к небу он смердит!» Но он уже совершил преступление, «грудь его чернее смерти». Он встаёт на колени, пытаясь молиться.

В это время проходит Гамлет - он идёт в покои матери. Но он не хочет убивать презренного короля во время молитвы. «Назад, мой меч, узнай страшней обхват».

Полоний прячется за ковром в покоях королевы, чтобы подслушать разговор Гамлета с матерью.

Гамлет полон негодования. Боль, терзающая его сердце, делает дерзким его язык. Королева пугается и вскрикивает. Полоний обнаруживает себя за ковром, Гамлет с криком «Крыса, крыса», пронзает его шпагой, думая, что это король. Королева умоляет Гамлета о пощаде: «Ты мне глаза направил прямо в душу, /И в ней я вижу столько чёрных пятен, / Что их ничем не вывести...»

Появляется призрак... Он требует пощадить королеву.

Королева не видит и не слышит призрака, ей кажется, что Гамлет разговаривает с пустотой. Он похож на безумца.

Королева рассказывает королю о том, что в припадке безумия Гамлет убил Полония. «Он плачется о том, что совершил». Король решает немедленно отправить Гамлета в Англию в сопровождении Розенкранца и Гильдестерна, которым будет вручено тайное письмо Британцу об умерщвлении Гамлета. Полония он решает тайно похоронить, чтобы избежать слухов.

Гамлет и его друзья-предатели спешат на корабль. Они встречают вооружённых солдат. Гамлет расспрашивает их, чьё войско и куда идёт. Оказывается, это войско Норвежца, которое идёт воевать с Польшей за клочок земли, который «за пять дукатов» жалко взять в аренду. Гамлет поражается тому, что люди не могут «уладить спор об этом пустяке».

Этот случай для него - повод к глубоким рассуждениям о том, что его мучит, а мучит его собственная нерешительность. Принц Фортинбрас «ради прихоти и вздорной славы» посылает на смерть двадцать тысяч, «как в постель», так как задета его честь. «Так как же я, - восклицает Гамлет, - я, чей отец убит, / чья мать в позоре» и живу, твердя «так надо сделать». «О мысль моя, отныне ты должна кровавой быть, иль прах тебе цена».

Узнав о гибели отца, тайком, из Парижа возвращается Лаэрт. Его ждёт и другая беда: Офелия под бременем горя - смерти отца от руки Гамлета - сошла с ума. Лаэрт жаждет мести. Вооружённый, он врывается в покои короля. Король называет Гамлета виновником всех несчастий Лаэрта. В это время гонец приносит королю письмо, в котором Гамлет сообщает о своём возвращении. Король в недоумении, он понимает, что-то произошло. Но тут же у него созревает новый гнусный план, в который он вовлекает вспыльчивого, недалёкого Лаэрта.

Он предлагает устроить поединок между Лаэртом и Гамлетом. А чтоб убийство состоялось наверняка, конец шпаги Лаэрта смазать смертельным ядом. Лаэрт согласен.

Королева со скорбью сообщает о гибели Офелии. Она «старалась по ветвям развесить свои венки, коварный сук сломался, она упала в рыдающий поток».

Двое могильщиков роют могилу. И пробрасываются шуточками.

Появляются Гамлет и Горацио. О тщете всего живого рассуждает Гамлет. «Александр (Македонский. - Е. Ш.) умер, Александра похоронили, Александр превращается в прах; прах есть земля; из земли делают глину; и почему этой глиной, в которую он обратился, не могут заткнуть пивную бочку?»

Приближается похоронная процессия. Король, королева, Лаэрт, двор. Хоронят Офелию. Лаэрт прыгает в могилу и просит закопать его вместе с сестрой, фальшивой ноты не выносит Гамлет. Они схватываются с Лаэртом. «Её любил я; сорок тысяч братьев / всем множеством своей любви со мною не уравнялись бы», - в этих знаменитых словах Гамлета подлинное, глубокое чувство.

Король их разнимает. Его не устраивает непредсказуемый поединок. Он напоминает Лаэрту: «Будь терпелив и помни о вчерашнем; / Мы двинем дело к быстрому концу».

Горацио и Гамлет одни. Гамлет рассказывает Горацио, что ему удалось прочесть письмо короля. В нем содержалась просьба немедленно казнить Гамлета. Провидение хранило принца, и, воспользовавшись печаткой отца, он подменил письмо, в котором написал: «Подателей немедля умертвить». И с этим посланием Розенкранц и Гильдестерн плывут навстречу своей гибели. На корабль напали разбойники, Гамлет попал в плен и был доставлен в Данию. Теперь он готов к мщению.

Появляется Озрик - приближённый короля - и сообщает о том, что король побился об заклад, что Гамлет победит Лаэрта в поединке. Гамлет соглашается на поединок, но на сердце у него тяжесть, оно предчувствует ловушку.

Перед поединком он просит извинения у Лаэрта: «Мой поступок, задевший вашу честь, природу, чувство, / - Я это заявляю, - был безумным».

Король приготовил для верности ещё одну западню - он поставил кубок с отравленным вином, чтоб дать его Гамлету, когда тот захочет пить. Лаэрт ранит Гамлета, они меняются рапирами, Гамлет ранит Лаэрта. Королева выпивает отравленное вино за победу Гамлета. Король не сумел её остановить. Королева умирает, но успевает сказать: «О, Гамлет мой, - питье! Я отравилась». Лаэрт признается Гамлету в предательстве: «Король, король виновен...»

Гамлет отравленным клинком поражает короля, и сам умирает. Горацио хочет допить отравленное вино, чтобы последовать за принцем. Но умирающий Гамлет просит: «Дыши в суровом мире, чтоб мою / Поведать повесть». Горацио сообщает Фортинбрасу и английским послам о произошедшей трагедии.

Фортинбрас даёт распоряжение: «Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина...»

Шекспир — создатель целой художественной вселенной, он обладал несравненным воображением и знанием жизни, знанием людей, поэтому анализ любой его пьесы чрезвычайно интересен и поучителен. Однако для русской культуры из всех пьес Шекспира первой по значению стал "Гамлет" , что видно хотя бы по количеству его переводов на русский язык — их свыше сорока. На примере этой трагедии рассмотрим, что нового внес Шекспир в понимание мира и человека поздним Возрождением.

Начнем с того, что сюжет "Гамлета" , как и практически всех остальных произведений Шекспира, заимствован из предыдущей литературной традиции. До нас не дошла трагедия Томаса Кидда "Гамлет", представленная в Лондоне в 1589 году, но можно предположить, что на нее опирался Шекспир, давая свою версию истории, впервые рассказанной в исландской хронике XII века. Саксон Грамматик, автор "Истории датчан", рассказывает эпизод из датской истории "темного времени". Феодал Хорвендил имел жену Геруту и сына Амлета. Брат Хорвендила, Фенго, с которым он делил власть над Ютландией, завидовал его храбрости и славе. Фенго на глазах придворных убил брата и женился на его вдове. Амлет притворился сумасшедшим, обманул всех и отомстил дяде. Еще до того он был сослан в Англию за убийство одного из придворных, там женился на английской принцессе. Впоследствии Амлет был убит в бою другим своим дядей, королем Дании Виглетом. Сходство этой истории с сюжетом шекспировского "Гамлета" очевидно, однако трагедия Шекспира разворачивается в Дании только по названию; ее проблематика далеко выходит за рамки трагедии мести, а типы характеров сильно отличаются от цельных средневековых героев.

Премьера "Гамлета" в театре "Глобус" состоялась в 1601 году, а это год известных потрясений в истории Англии, которые непосредственно затронули и труппу "Глобуса", и Шекспира лично. Дело в том, что 1601 год — год "заговора Эссекса", когда молодой фаворит стареющей Елизаветы, граф Эссекс, вывел своих людей на улицы Лондона в попытке поднять мятеж против королевы, был схвачен и обезглавлен. Историки расценивают его выступление как последнее проявление средневековой феодальной вольницы, как бунт знати против ограничившего ее права абсолютизма, не поддержанный народом. В канун выступления посланцы Эссекса заплатили актерам "Глобуса", чтобы вместо намеченной в репертуаре пьесы они исполнили старую шекспировскую хронику, которая, по их мнению, могла спровоцировать недовольство королевой. Владельцу "Глобуса" пришлось потом давать неприятные объяснения властям. Вместе с Эссексом были брошены в Тауэр последовавшие за ним молодые вельможи, в частности, граф Саутгемптон, покровитель Шекспира, которому, как считается, посвящен цикл его сонетов. Саутгемптон был позже прощен, но пока шел суд над Эссексом, на душе у Шекспира, должно быть, было особенно мрачно. Все эти обстоятельства могли еще больше сгустить общую атмосферу трагедии.

Действие ее начинается в Эльсиноре, замке датских королей. Ночная стража сообщает Горацио, другу Гамлета, о появлении Призрака. Это призрак покойного отца Гамлета, который в "мертвый час ночи" рассказывает сыну, что он умер не своей смертью, как считают все, а был убит своим братом Клавдием, занявшим престол и вступившим в брак с матерью Гамлета, королевой Гертрудой. Призрак требует от Гамлета мести, но принцу надо сначала удостовериться в сказанном: вдруг призрак — посланец ада? Чтобы выиграть время и не обнаружить себя, Гамлет притворяется сумасшедшим; недоверчивый Клавдий сговаривается со своим придворным Полонием использовать его дочь Офелию, в которую влюблен Гамлет, чтобы проверить, на самом ли деле Гамлет лишился рассудка. Для той же цели в Эльсинор вызваны старые приятели Гамлета, Розенкранц и Гильденстерн, которые охотно соглашаются помочь королю. Ровно в середине пьесы располагается знаменитая "Мышеловка": сцена, в которой Гамлет подговаривает приехавших в Эльсинор актеров разыграть спектакль, в точности изображающий то, о чем ему рассказал Призрак, и по смятенной реакции Клавдия убеждается в его виновности. После этого Гамлет убивает Полония, подслушивающего его разговор с матерью, в уверенности, что за коврами в ее спальне прячется Клавдий; почувствовавший опасность Клавдий отсылает Гамлета в Англию, где его должен казнить английский король, но на борту корабля Гамлету удается подменить письмо, и вместо него казнены сопровождавшие его Розенкранц и Гильденстерн. Вернувшись в Эльсинор, Гамлет узнает о смерти сошедшей с ума Офелии и становится жертвой последней интриги Клавдия. Король подговаривает сына покойного Полония и брата Офелии Лаэрта отомстить Гамлету и вручает Лаэрту отравленную шпагу для придворного поединка с принцем. В ходе этого поединка умирает Гертруда, выпив предназначенную для Гамлета чашу с отравленным вином; убиты Клавдий и Лаэрт, умирает Гамлет, и в Эльсинор входят войска норвежского королевича Фортинбраса.

Гамлет — такой же, как Дон Кихот, "вечный образ", возникший на исходе Возрождения практически одновременно с другими образами великих индивидуалистов (Дон Кихот, Дон Жуан, Фауст). Все они воплощают ренессансную идею безграничного развития личности, и при этом, в отличие от Монтеня, ценившего меру и гармонию, в этих художественных образах, как это свойственно литературе Возрождения, воплощены великие страсти, крайние степени развития какой-то одной стороны личности. Крайностью Дон Кихота был идеализм; крайность Гамлета — рефлексия, самоанализ, парализующий в человеке способность к действию. Он совершает много поступков на протяжении трагедии: он убивает Полония, Лаэрта, Клавдия, посылает на смерть Розенкранца и Гильденстерна, но так как он медлит со своей главной задачей — местью, создается впечатление его бездеятельности.

С того момента, как он узнает тайну Призрака, для Гамлета рушится прошлая жизнь. Каким он был до начала действия в трагедии, можно судить по Горацио, его приятелю по Виттенбергскому университету, и по сцене встречи с Розенкранцем и Гильденстерном, когда он блещет остроумием — до того момента, пока друзья не признаются, что их вызвал Клавдий. Неприлично скорая свадьба матери, потеря Гамлета-старшего, в котором принц видел не просто отца, но идеал человека, объясняют его мрачное настроение в начале пьесы. А когда Гамлет сталкивается с задачей мести, он начинает понимать, что смерть Клавдия не исправит общего положения дел, ведь все в Дании быстро предали забвению Гамлета-старшего и быстро свыклись с рабством. Эпоха идеальных людей в прошлом, и сквозь всю трагедию проходит мотив Дании-тюрьмы, заданный словами честного офицера Марцелла в первом действии трагедии: "Подгнило что-то в Датском королевстве" (акт I, сцена IV). К принцу приходит осознание враждебности, "вывихнутости" окружающего мира: "Век расшатался — и скверней всего,/ Что я рожден восстановить его" (акт I, сцена V). Гамлет знает, что его долг — наказать зло, но представление о зле у него уже не соответствует прямолинейным законам родовой мести. Зло для него не сводится к преступлению Клавдия, которого он в конечном счете карает; зло разлито в окружающем мире, и Гамлет осознает, что одному человеку не по силам противостояние со всем миром. Этот внутренний конфликт приводит его к мысли о тщете жизни, о самоубийстве.

Принципиальное отличие Гамлета от героев предшествующей трагедии мести в том, что он способен посмотреть на себя со стороны, задуматься о последствиях своих поступков. Главная сфера активности Гамлета — мысль, и острота его самоанализа сродни пристальному самонаблюдению Монтеня. Но Монтень призывал ввести человеческую жизнь в соразмерные границы и рисовал человека, занимающего среднее положение в жизни. Шекспир же рисует не только принца, то есть лицо, стоящее на высшей ступени общества, от которого зависит судьба его страны; Шекспир в соответствии с литературной традицией рисует натуру незаурядную, крупную во всех своих проявлениях. Гамлет — герой, рожденный духом Возрождения, но его трагедия свидетельствует о том, что на поздней своей стадии идеология Возрождения переживает кризис. Гамлет берет на себя труд пересмотра и переоценки не только средневековых ценностей, но и ценностей гуманизма, причем вскрывается иллюзорность гуманистических представлений о мире как о царстве безграничной свободы и непосредственного действия.

Центральная сюжетная линия Гамлета отражается в своего рода зеркалах: линиях еще двух молодых героев, каждая из которых проливает новый свет на ситуацию Гамлета. Первая — это линия Лаэрта, который после смерти отца попадает в такое же положение, как Гамлет после явления Призрака. Лаэрт, по всеобщему мнению, "достойный юноша", он воспринимает уроки здравого смысла Полония и выступает носителем установленной морали; он мстит убийце своего отца, не гнушаясь сговором с Клавдием. Вторая — линия Фортинбраса; при том, что ему принадлежит небольшое место на сцене, значение его для пьесы очень велико. Фортинбрас — принц, занявший опустевший датский трон, наследственный трон Гамлета; это человек действия, решительный политик и военачальник, он реализовался после смерти своего отца, норвежского короля, именно в тех сферах, которые остаются недоступными Гамлету. Все характеристики Фортинбраса прямо противоположны характеристикам Лаэрта, и можно сказать, что образ Гамлета помещается между ними. Лаэрт и Фортинбрас — нормальные, обычные мстители, и контраст с ними дает читателю почувствовать исключительность поведения Гамлета, потому что трагедия изображает именно исключительное, великое, возвышенное.

Так как елизаветинский театр был беден декорациями и внешними эффектами театрального зрелища, сила его воздействия на зрителя зависела главным образом от слова. Шекспир — величайший поэт в истории английского языка и величайший его реформатор; слово у Шекспира свежо и емко, и в "Гамлете" поражает стилевое богатство пьесы . В основном она написана белым стихом, но в ряде сцен персонажи говорят прозой. Особенно тонко пользуется Шекспир метафорами для создания общей атмосферы трагедии. Критики отмечают присутствие в пьесе трех групп лейтмотивов. Во-первых, это образы болезни, язвы, точащей здоровый организм, — речи всех действующих лиц содержат образы гниения, разложения, распада, работающие на создание темы смерти. Во-вторых, образы женского разврата, блуда, непостоянной Фортуны, подкрепляющие проходящую через трагедию тему женской неверности и одновременно указывающие на основную философскую проблему трагедии, — контраст между видимостью и истинной сущностью явления. В-третьих, это многочисленные образы оружия и военной техники, связанные с войной и насилием, — они подчеркивают в трагедии действенную сторону характера Гамлета. Весь арсенал художественных средств трагедии использован для создания ее многочисленных образов, для воплощения основного трагического конфликта — одиночества гуманистической личности среди пустыни общества, в котором нет места справедливости, разуму, достоинству. Гамлет — первый рефлексирующий герой в мировой литературе, первый герой, переживающий состояние отчуждения, а корни его трагедии в разные эпохи воспринимались по-разному.

Впервые наивный зрительский интерес к "Гамлету" как к театральному зрелищу сменился вниманием к персонажам на рубеже XVIII-XIX веков. И.В. Гете, рьяный поклонник Шекспира, в романе "Вильгельм Мейстер" (1795 г.) истолковал Гамлета как "прекрасное, благородное, высоконравственное существо, лишенное силы чувства, делающей героя, он гибнет под бременем, которого он не мог ни снести, ни сбросить". У И.В. Гете Гамлет — натура сентиментально-элегическая, мыслитель, которому не по плечу великие деяния.

Романтики объясняли бездеятельность первого в ряду "лишних людей" (они же позже "потерянные", "сердитые") непомерностью размышления, распадом единства мысли и воли. С. Т. Кольридж в "Шекспировских лекциях" (1811-1812 гг.) пишет: "Гамлет колеблется в силу природной чувствительности и медлит, удерживаемый рассудком, который заставляет его обратить действенные силы на поиски умозрительного решения". В результате романтики представили Гамлета как первого литературного героя, созвучного современному человеку в своей поглощенности самоанализом, а значит, этот образ — прототип современного человека вообще.

О способности Гамлета — как и других самых живых шекспировских персонажей — смотреть на себя со стороны, относиться к себе самому объективно, как к художественному персонажу, и выступать в роли художника писал Г. Гегель.

Дон Кихот и Гамлет были самыми важными "вечными образами" для русской культуры XIX века. В.Г. Белинский считал, что идея Гамлета состоит "в слабости воли, но только вследствие распадения, а не по его природе. От природы Гамлет человек сильный... Он велик и силен в своей слабости, потому что силь- ный духом человек и в самом падении выше слабого человека, в самом его восстании". В.Г. Белинский и А.И. Герцен видели в Гамлете беспомощного, но сурового судью своего общества, потенциального революционера; И.С. Тургенев и Л.Н. Толстой — героя, богатого умом, никому не приносящим пользы.

Психолог Л.С. Выготский, выводя в своем анализе на первый план завершающий акт трагедии, подчеркивал связь Гамлета с потусторонним миром: "Гамлет — мистик, это определяет не только его душевное состояние на пороге двойного бытия, двух миров, но и его волю во всех ее проявлениях".

Английские писатели Б. Шоу и М. Марри объясняли медлительность Гамлета бессознательным сопротивлением варварскому закону родовой мести. Психоаналитик Э. Джонс показал, что Гамлет — жертва эдипова комплекса. Марксистская критика видела в нем антимаккиавеллиста, борца за идеалы буржуазного гуманизма. Для католика К.С. Льюиса Гамлет — "эвримен", рядовой человек, подавленный идеей первородного греха. В литературоведении сложилась целая галерея взаимоисключающих Гамлетов : эгоист и пацифист, женоненавистник, отважный герой, не способный к действию меланхолик, высшее воплощение ренессансного идеала и выражение кризиса гуманистического сознания — все это шекспировский герой. В процессе осмысления трагедии Гамлет, как и Дон Кихот, оторвался от текста произведения и приобрел значение "сверхтипа" (термин Ю.М. Лотмана), то есть стал социально-психологическим обобщением столь широкого охвата, что за ним признано право на вневременное существование.

Сегодня в западном шекспироведении в центре внимания стоит не "Гамлет", а другие пьесы Шекспира - "Мера за меру", "Король Лир", "Макбет", "Отелло", также, каждая на свой лад, созвучные современности, поскольку в каждой шекспировской пьесе ставятся вечные вопросы человеческого существования. И в каждой пьесе содержится то, что определяет исключительность шекспировского влияния на всю последующую литературу. Американский литературовед Х. Блум определяет его авторскую позицию как "незаинтересованность", "свободу от всякой идеологии": "У него нет ни теологии, ни метафизики, ни этики, и политической теории меньше, чем "вчитывают" в него современные критики. По сонетам видно, что, в отличие от его персонажа Фальстафа, у него было суперэго; в отличие от Гамлета финального акта, он не переходил границ земного бытия; в отличие от Розалинды, он не обладал способностью управлять собственной жизнью по своему желанию. Но поскольку он всех их придумал, мы можем предположить, что он сознательно положил себе определенные границы. К счастью, он не был королем Лиром и отказался сходить с ума, хотя прекрасно мог вообразить сумасшествие, как и все остальное. Его мудрость бесконечно воспроизводится в наших мудрецах от Гете до Фрейда, хотя сам Шекспир отказывался слыть мудрецом"; "Нельзя ограничить Шекспира рамками английского Возрождения так же, как невозможно ограничить принца Датского рамками его пьесы".

КЛАВДИЙ, КОРОЛЬ Датский.

ГАМЛЕТ, сын прежнего и племянник нынешнего короля.

ПОЛОНИЙ, главный королевский советник.

ГОРАЦИО, друг Гамлета.

ЛАЭРТ, сын Полония.

ВОЛЬТИМАНД, КОРНЕЛИЙ – придворные.

РОЗЕНКРАНЦ, ГИЛЬДЕНСТЕРН – бывшие университетские товарищи Гамлета.

ДВОРЯНИН.

СВЯЩЕННИК.

МАРЦЕЛЛ, БЕРНАРДО – офицеры.

ФРАНЦИСКО, солдат.

РЕЙНАЛЬДО, приближенный Полония.

Два МОГИЛЬЩИКА.

ПРИЗРАК отца Гамлета.

ФОРТИНБРАС, принц Норвежский.

Английские послы.

ГЕРТРУДА, королева Датская, мать Гамлета.

ОФЕЛИЯ, дочь Полония.

Лорды, леди, офицеры, солдаты, матросы, вестовые, свитские.

Место действия – Эльсинор.

АКТ I

СЦЕНА 1

Эльсинор. Площадка перед замком. Полночь. Франциско на своем посту. Часы бьют двенадцать. К нему подходит Бернардо.

БЕРНАРДО

ФРАНЦИСКО

Нет, сам ты кто, сначала отвечай.

БЕРНАРДО

Да здравствует король!

ФРАНЦИСКО

БЕРНАРДО

ФРАНЦИСКО

Вы позаботились прийти в свой чac.

БЕРНАРДО

Двенадцать бьет; поди поспи, Франциско.

ФРАНЦИСКО

Спасибо, что сменили: я озяб,
И на сердце тоска.

БЕРНАРДО

Как в карауле?

ФРАНЦИСКО

Все, как мышь, притихло.

БЕРНАРДО

Ну, доброй ночи.
А встретятся Гораций и Марцелл,
Подсменные мои, – поторопите.

ФРАНЦИСКО

Послушать, не они ли. – Кто идет?

Входят Горацио и Марцелл.

Друзья страны.

И слуги короля.

ФРАНЦИСКО

До свиданья, старина.
Кто вас сменил?

ФРАНЦИСКО

Бернардо на посту.
Прощайте.

(Уходит.)

Эй! Бернардо!

БЕРНАРДО

Да, в некотором роде.

БЕРНАРДО

Гораций, здравствуй; здравствуй, друг Марцелл.

Ну как, являлась нынче эта странность?

БЕРНАРДО

Пока не видел.

Горацио считает это все
Игрой воображенья и не верит
В наш призрак, дважды виденный подряд.
Вот я и предложил ему побыть
На страже с нами нынешнею ночью
И, если дух покажется опять,
Проверить это и заговорить с ним.

Да, так он вам и явится!

БЕРНАРДО

Присядем,
И разрешите штурмовать ваш слух,
Столь укрепленный против нас, рассказом
О виденном.

Извольте, я сажусь.
Послушаем, что скажет нам Бернардо.

БЕРНАРДО

Минувшей ночью,
Когда звезда, что западней Полярной,
Перенесла лучи в ту часть небес,
Где и сейчас сияет, я с Марцеллом,
Лишь било час…

Входит Призрак.

Молчи! Замри! Гляди, вот он опять.

БЕРНАРДО

Осанкой – вылитый король покойный.

Ты сведущ – обратись к нему, Гораций.

БЕРНАРДО

Ну что, напоминает короля?

Да как еще! Я в страхе и смятенье!

БЕРНАРДО

Он ждет вопроса.

Спрашивай, Гораций.

Кто ты, без права в этот час ночной
Принявший вид, каким блистал, бывало,
Похороненный Дании монарх?
Я небом заклинаю, отвечай мне!

Он оскорбился.

БЕРНАРДО

И уходит прочь.

Стой! Отвечай! Ответь! Я заклинаю!

Призрак уходит.

Ушел и говорить не пожелал.

БЕРНАРДО

Ну что, Гораций? Полно трепетать.
Одна ли тут игра воображенья?
Как ваше мненье?

Богом поклянусь:
Я б не признал, когда б не очевидность!

А с королем как схож!

Как ты с собой.
И в тех же латах, как в бою с норвежцем,
И так же хмур, как в незабвенный день,
Когда при ссоре с выборными Польши
Он из саней их вывалил на лед.
Невероятно!

В такой же час таким же важным шагом
Прошел вчера он дважды мимо нас.

Подробностей разгадки я не знаю,
Но в общем, вероятно, это знак
Грозящих государству потрясений.

Постойте.

Сядем. Кто мне объяснит,
К чему такая строгость караулов,
Стесняющая граждан по ночам?
Чем вызвана отливка медных пушек,
И ввоз оружья из-за рубежа,
И корабельных плотников вербовка,
Усердных в будни и в воскресный день?
Что кроется за этою горячкой,
Потребовавшей ночь в подмогу дню?
Кто объяснит мне это?

Постараюсь.
По крайней мере слух таков. Король,
Чей образ только что предстал пред нами,
Как вам известно, вызван был на бой
Властителем норвежцев Фортинбрасом.
В бою осилил храбрый Гамлет наш,
Таким и слывший в просвещенном мире.
Противник пал. Имелся договор,
Скрепленный с соблюденьем правил чести,
Что вместе с жизнью должен Фортинбрас
Оставить победителю и земли,
В обмен на что и с нашей стороны
Пошли в залог обширные владенья,
И ими завладел бы Фортинбрас,
Возьми он верх. По тем же основаньям
Его земля по названной статье
Вся Гамлету досталась. Дальше вот что.
Его наследник, младший Фортинбрас,
В избытке прирожденного задора
Набрал по всей Норвегии отряд
За хлеб готовых в бой головорезов.
Приготовлений видимая цель,
Как это подтверждают донесенья, -
Насильственно, с оружием в руках,
Отбить отцом утраченные земли.
Вот тут-то, полагаю, и лежит
Важнейшая причина наших сборов,
Источник беспокойства и предлог
К сумятице и сутолоке в крае.

БЕРНАРДО

Я думаю, что так оно и есть.
Не зря обходит в латах караулы
Зловещий призрак, схожий с королем,
Который был и есть тех войн виновник.

Он как сучок в глазу души моей!
В года расцвета Рима, в дни побед,
Пред тем как властный Юлий пал, могилы
Стояли без жильцов, а мертвецы
На улицах невнятицу мололи.
В огне комет кровавилась роса,
На солнце пятна появлялись; месяц,
На чьем влиянье зиждет власть Нептун,
Был болен тьмой, как в светопреставленье.
Такую же толпу дурных примет,
Как бы бегущих впереди событья,
Подобно наспех высланным гонцам,
Земля и небо вместе посылают
В широты наши нашим землякам.

Призрак возвращается.

Но тише! Вот он вновь! Остановлю
Любой ценой. Ни с места, наважденье!
О, если только речь тебе дана,
Откройся мне!
Быть может, надо милость сотворить
Тебе за упокой и нам во благо,
Откройся мне!
Быть может, ты проник в судьбу страны
И отвратить ее еще не поздно,
Откройся!
Быть может, ты при жизни закопал
Сокровище, неправдой нажитое, -
Вас, духов, манят клады, говорят, -
Откройся! Стой! Откройся мне!

Поет петух.

Марцелл,
Держи его!

Ударить алебардой?

Бей, если увернется.

БЕРНАРДО

Призрак уходит.

Ушел!
Мы раздражаем царственную тень
Открытым проявлением насилья.
Ведь призрак, словно пар, неуязвим,
И с ним бороться глупо и бесцельно.

БЕРНАРДО

Он отозвался б, но запел петух.

И тут он вздрогнул, точно провинился
И отвечать боится. Я слыхал,
Петух, трубач зари, своею глоткой
Пронзительною будит ото сна
Дневного бога. При его сигнале,
Где б ни блуждал скиталец-дух: в огне,
На воздухе, на суше или в море,
Он вмиг спешит домой. И только что
Мы этому имели подтвержденье.

Он стал тускнеть при пенье петуха.
Поверье есть, что каждый год, зимою,
Пред праздником Христова рождества,
Ночь напролет поет дневная птица.
Тогда, по слухам, духи не шалят,
Все тихо ночью, не вредят планеты
И пропадают чары ведьм и фей,
Так благодатно и священно время.

Слыхал и я, и тоже частью верю.
Но вот и утро в розовом плаще
Росу пригорков топчет на востоке.
Пора снимать дозор. И мой совет:
Поставим принца Гамлета в известность
О виденном. Ручаюсь жизнью, дух,
Немой при нас, прервет пред ним молчанье.
Ну как, друзья, по-вашему? Сказать,
Как долг любви и преданность внушают?

По-моему, сказать. Да и к тому ж
Я знаю, где найти его сегодня.

Уходят.

СЦЕНА 2

Там же. Зал для приемов в замке. Трубы. Входят король, королева, Гамлет, Полоний, Лаэрт, Вольтиманд, Корнелий, придворные и свита.

Хоть смертью брата Гамлета родного
Полна душа и всем нам надлежит
Печалиться, а королевству в скорби
Избороздить морщинами чело,
Но ум настолько справился с природой,
Что надо будет сдержаннее впредь
Скорбеть о нем, себя не забывая.
С тем и решили мы в супруги взять
Сестру и ныне королеву нашу,
Наследницу военных рубежей,
Со смешанными чувствами печали
И радости, с улыбкой и в слезах.
При этом шаге мы не погнушались
Содействием советников, во всем
Нам давших одобренье. Всем спасибо.
Второе. Королевич Фортинбрас,
Не чтя нас ни во что и полагая,
Что после смерти братниной у нас
Развал в стране и всё в разъединенье,
Возмнил такое о своей звезде,
Что надоел нам, требуя возврата
Потерянных отцовых областей,
Которые достал себе по праву
Наш славный брат. Вот вкратце что о нем.
Теперь о нас и сущности собранья.
Тут нами извещается в письме
Король норвежцев, дядя Фортинбраса.
По дряхлости едва ли он слыхал
О замыслах племянника. Мы просим
Пресечь их в корне, так как войско сплошь
Из подданных его и их содержат
На счет казны. Письмо мы отдаем
Вам, добрый Вольтиманд, и вам, Корнелий.
Свезите старцу-королю поклон.
Мы вам не расширяем полномочий.
Держитесь в совещаньях с ним границ,
Дозволенных статьями. Поезжайте.
Готовность докажите быстротой.

КОРНЕЛИЙ И ВОЛЬТИМАНД

Не смеем сомневаться. Добрый путь!

Вольтиманд и Корнелий уходят.

Итак, Лаэрт, что нового услышим?
Шла речь о просьбе. В чем она, Лаэрт?
С чем дельным вы б ни обратились к трону,
Всегда добьетесь цели. Мы ни в чем
Вам не откажем и пойдем навстречу.
Не больше ладит с сердцем голова,
Для пользы рта не больше служат руки,
Чем датский трон – для вашего отца.
Что вам угодно?

Дайте разрешенье
Во Францию вернуться, государь.
Я сам оттуда прибыл для участья
В коронованье вашем, но, винюсь,
Меня опять по исполненью долга
Влекут туда и мысли и мечты.
С поклоном хлопочу о дозволенье.

Отец пустил? Что говорит Полоний?

Он вымотал мне душу, государь,
И, сдавшись после долгих убеждений,
Я нехотя его благословил.
Благоволите разрешить поездку.

Ищите счастья; в добрый час, Лаэрт.
Как вздумаете, проводите время.
Ну, как наш Гамлет, близкий сердцу сын?

(в сторону)

И даже слишком близкий, к сожаленью.

Опять покрыто тучами лицо?

О нет, напротив: солнечно некстати.

КОРОЛЕВА

Ах, Гамлет, полно хмуриться, как ночь!
Взгляни на короля подружелюбней.
До коих пор, потупивши глаза,
Следы отца разыскивать во прахе?
Так создан мир: что живо, то умрет
И вслед за жизнью в вечность отойдет.

Так создан мир.

КОРОЛЕВА

Что ж кажется тогда
Столь редкостной тебе твоя беда?

Не кажется, сударыня, а есть.
Мне «кажется» неведомы. Ни мрачность
Плаща на мне, ни платья чернота,
Ни хриплая прерывистость дыханья,
Ни слезы в три ручья, ни худоба,
Ни прочие свидетельства страданья
Не в силах выразить моей души.
Вот способы казаться, ибо это
Лишь действия, и их легко сыграть,
Моя же скорбь чуждается прикрас
И их не выставляет напоказ.

Приятно видеть и похвально, Гамлет,
Как отдаешь ты горький долг отцу.
Но твой отец и сам отца утратил,
И так же тот. На некоторый срок
Обязанность осиротевших близких
Блюсти печаль. Но утверждаться в ней
С закоренелым рвеньем – нечестиво.
Мужчины недостойна эта скорбь
И обличает недостаток веры,
Слепое сердце, пустоту души
И грубый ум без должного развитья.
Что неизбежно и в таком ходу,
Как самые обычные явленья,
Благоразумно ль этому, ворча,
Сопротивляться? Это грех пред небом,
Грех пред умершим, грех пред естеством,
Пред разумом, который примирился
С судьбой отцов и встретил первый труп
И проводил последний восклицаньем:
«Так быть должно!» Пожалуйста, стряхни
Свою печаль и нас считай отныне
Своим отцом. Пусть знает мир, что ты -
Ближайший к трону и к тебе питают
Любовь не меньшей пылкости, какой
Нежнейший из отцов привязан к сыну.
Что до надежд вернуться в Виттенберг
И продолжать ученье, эти планы
Нам положительно не по душе,
И я прошу, раздумай и останься
Пред нами, здесь, под лаской наших глаз,
Как первый в роде, сын наш и сановник.

КОРОЛЕВА

Сударыня, всецело повинуюсь.

Вот кроткий, подобающий ответ!
Наш дом – твой дом. Сударыня, пойдемте.
Своей сговорчивостью Гамлет внес
Улыбку в сердце, в знак которой ныне
О счете наших здравиц за столом
Пусть облакам докладывает пушка
И гул небес в ответ земным громам
Со звоном чаш смешается. Идемте.

Все, кроме Гамлета, уходят.

О, если б ты, моя тугая плоть,
Могла растаять, сгинуть, испариться!
О, если бы предвечный не занес
В грехи самоубийство! Боже! Боже!
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь свет в своих стремленьях!
О мерзость! Как невыполотый сад,
Дай волю травам, зарастет бурьяном.
С такой же безраздельностью весь мир
Заполонили грубые начала.
Как это все могло произойти?
Два месяца, как умер… Двух не будет.
Такой король! Как светлый Аполлон
В сравнении с сатиром. Так ревниво
Любивший мать, что ветрам не давал
Дышать в лицо ей. О земля и небо!
Что поминать! Она к нему влеклась
Как будто голод рос от утоленья.
И что ж, чрез месяц… Лучше не вникать!
О женщины, вам имя – вероломство!
Нет месяца! И целы башмаки,
В которых гроб отца сопровождала
В слезах, как Ниобея. И она…
О Боже, зверь, лишенный разуменья,
Томился б дольше! – замужем! За кем!
За дядею, который схож с покойным,
Как я с Гераклом. В месяц с небольшим!
Еще от соли лицемерных слез
У ней на веках краснота не спала!
Нет, не видать от этого добра!
Разбейся, сердце, молча затаимся.

Входят Горацио, Марцелл и Бернардо.

Почтенье, принц!

Рад вас здоровым видеть,
Гораций! Верить ли своим глазам?

Он самый, принц, ваш верный раб до гроба.

Какой же раб! Мы попросту друзья!
Что принесло вас к нам из Виттенберга? -
Марцелл – не так ли?

Он, милейший принц…

Я очень рад вас видеть.

(Бернардо.)

Добрый вечер.

(Горацио.)

Что ж вас из Виттенберга принесло?

Милейший принц, расположенье к лени.

Я приехал
На похороны вашего отца.

Мой друг, не смейтесь надо мной. Хотите
«На свадьбу вашей матери» – сказать?

Да, правда, это следовало быстро.

Расчетливость, Гораций! С похорон
На брачный стол пошел пирог поминный.
Врага охотней встретил бы в раю,
Чем снова в жизни этот день изведать!
Отец – о, вот он словно предо мной!

Где, принц?

В очах души моей, Гораций.

Я видел раз его: краса-король.

Он человек был в полном смысле слова.
Уж мне такого больше не видать!

Представьте, принц, он был тут нынче ночью.

Король, отец ваш.

Спокойнее: сдержите удивленье
И выслушайте. Я вам расскажу -
Меня поддержат эти очевидцы -
Неслыханное что-то.

Подряд две ночи с этими людьми,
Бернардо и Марцеллом, на дежурстве
Средь мертвой беспредельности ночной
Творится вот что. Некто неизвестный,
В вооруженье с ног до головы
И сущий ваш отец, проходит мимо
Державным шагом. Трижды он скользит
Перед глазами их на расстоянье
Протянутой руки, они ж стоят,
Застыв от страха и лишившись речи,
Как громом пораженные, о чем
Рассказывают мне под страшной тайной.
Я стал на стражу с ними в третью ночь,
Где, подтверждая это все дословно,
В такой же час проходит та же тень.
Мне памятен отец ваш. Оба схожи,
Как эти руки.

Где он проходил?

По той площадке, где стоит охрана.

Вы с ним не говорили?

Говорил,
Но без успеха. Впрочем, на мгновенье
По повороту плеч и головы
Я заключил, что он не прочь ответить,
Но в это время закричал петух,
И он при этом звуке отшатнулся
И скрылся с глаз.

Я слов не нахожу!

Ручаюсь жизнью, принц, что это правда,
И мы за долг сочли вас известить.

Да, да, все так. Сейчас я успокоюсь.
Кто ночью в карауле?

МАРЦЕЛЛ И БЕРНАРДО

Мы, милорд.

Он был вооружен?

МАРЦЕЛЛ И БЕРНАРДО

МАРЦЕЛЛ И БЕРНАРДО

И вы не видели лица?

Нет, как же, – шлем был с поднятым забралом.

И что ж, он хмурил брови?

Нет, смотрел
Скорей с тоской, чем с гневом.

Он был бледен
Иль красен от волненья?

Бел, как снег.

И не сводил с вас глаз?

Ни на минуту.

Жаль, не видал я!

Вас бы дрожь взяла.

Все может быть. И что ж, он долго пробыл?

МАРЦЕЛЛ И БЕРНАРДО

Нет, дольше, дольше.

Нет, при мне не дольше.

С седою бородою?

Не совсем.
С едва посеребренной, как при жизни.

Я стану с вами на ночь. Может статься,
Он вновь придет.

Придет наверняка.

И если примет вновь отцовский образ,
Я с ним заговорю, хотя бы ад,
Восстав, зажал мне рот.
А к вам есть просьба.
Как вы скрывали случай до сих пор,
Так точно и вперед его таите,
И что бы ни случилось в эту ночь,
Доискивайтесь смысла, но молчите.
За дружбу отплачу. Храни вас Бог!
А около двенадцати я выйду
И навещу вас.

Ваши слуги, принц.

Не слуги, а теперь друзья. Прощайте.

Все, кроме Гамлета, уходят.

Отцовский призрак в латах! Быть беде!
Обман какой-то. Только бы стемнело!
Терпи, душа! – Засыпь хоть всей землею
Деянья темные, их тайный след
Поздней иль раньше выступит на свет.

(Уходит.)

СЦЕНА 3

Там же. Комната в доме Полония. Входят Лаэрт и Офелия.

Мешки на корабле. Прощай, сестра.
Пообещай не упускать оказий
И при попутном ветре не ленись
И вести шли.

Не сомневайся в этом.

А Гамлета ухаживанья – вздор.
Считай их блажью, шалостями крови,
Фиалкою, расцветшей в холода,
Недолго радующей, обреченной,
Благоуханьем мига и того
Не более.

Не боле.
Рост жизни не в одном развитье мышц.
По мере роста тела в нем, как в храме,
Растет служенье духа и ума.
Пусть любит он сейчас без задних мыслей,
Ничем еще не запятнавши чувств.
Подумай, кто он, и проникнись страхом.
По званью он себе не господин.
Он сам в плену у своего рожденья.
Не вправе он, как всякий человек,
Стремиться к счастью. От его поступков
Зависит благоденствие страны.
Он ничего не выбирает в жизни,
А слушается выбора других
И соблюдает пользу государства.
Поэтому пойми, каким огнем
Играешь ты, терпя его признанья,
И сколько примешь горя и стыда,
Когда ему поддашься и уступишь.
Страшись, сестра; Офелия, страшись,
Остерегайся, как чумы, влеченья,
На выстрел от взаимности беги.
Уже и то нескромно, если месяц
На девушку засмотрится в окно.
Оклеветать нетрудно добродетель.
Червь бьет всего прожорливей ростки,
Когда на них еще не вскрылись почки,
И ранним утром жизни, по росе,
Особенно прилипчивы болезни.
Пока наш нрав не искушен и юн,
Застенчивость – наш лучший опекун.

Я смысл ученья твоего поставлю
Хранителем души. Но, милый брат,
Не поступай со мной, как лживый пастырь,
Который хвалит нам тернистый путь
На небеса, а сам, вразрез советам,
Повесничает на стезях греха
И не краснеет.

За меня не бойся.
Но что ж я медлю? Вот и наш отец.

Входит Полоний.

Вдвойне благословиться – дважды благо.
Опять проститься новый случай нам.

Всё тут, Лаэрт? В путь, в путь! Стыдился б, право!
Уж ветер выгнул плечи парусов,
А сам ты где? Стань под благословенье
И заруби-ка вот что на носу:
Заветным мыслям не давай огласки,
Несообразным – ходу не давай,
Будь прост с людьми, но не запанибрата.
Проверенных и лучших из друзей
Приковывай стальными обручами,
Но до мозолей рук не натирай
Пожатьями со встречными. Старайся
Беречься драк, а сцепишься – берись
За дело так, чтоб береглись другие.
Всех слушай, но беседуй редко с кем.
Терпи их суд и прячь свои сужденья.
Рядись, во что позволит кошелек,
Но не франти – богато, но без вычур.
По платью познается человек,
Во Франции ж на этот счет средь знати
Особенно хороший глаз. Смотри
Не занимай и не ссужай. Ссужая,
Лишаемся мы денег и друзей,
А займы притупляют бережливость.
Всего превыше: верен будь себе.Ведешь себя ты далеко не так,

Силки для птиц! Пока играла кровь,
И я на клятвы не скупился, помню.
Нет, эти вспышки не дают тепла,
Слепят на миг и гаснут в обещанье.
Не принимай их, дочка, за огонь.
Будь поскупей на будущее время.
Пускай твоей беседой дорожат.
Нe торопись навстречу, только кликнут.
А Гамлету верь только в том одном,
Что молод он и меньше в поведенье
Стеснен, чем ты; точней – совсем не верь.
А клятвам и подавно. Клятвы – лгуньи.
Не то они, чем кажутся извне.
Они, как опытные надувалы,
Нарочно дышат кротостью святош,
Чтоб обойти тем легче. Повторяю,
Я не хочу, чтоб на тебя вперед
Бросали тень хотя бы на минуту
Беседы с принцем Гамлетом. Ступай.
Смотри не забывай!