Сочинение на тему: реальное и фантастическое в повести Гоголя «Нос. Реальное и фантастическое в повести Гоголя "Нос". Николай Гоголь, "Нос": анализ повести, основной смысл
Дата добавления: 09 Ноября 2011 в 13:31
Автор работы: Пользователь скрыл имя
Тип работы: сочинение
Работа состоит из 1 файл
Скачать документ Открыть документ
Документ Microsoft Word.docx
- 17.34 КбФантастика - это особая форма отображения действительности, логически несовместимая с реальным представлением об окружающем мире. Она распространена в мифологии, фольклоре, искусстве и в особых, гротескных и «сверхъестественных», образах выражает миросозерцание человека.
В повести «Нос» у Гоголя полностью снят носитель фантастики – персонифицированное воплощение ирреальной силы. Но сама фантастичность остаётся. Отсюда впечатление загадочности от повести. Даже ошарашивающей странности.
Перечень попыток найти причину таинственного поведения носа Ковалёва мог бы составить большой и курьёзный список. Ответа найти пока не удалось. Да и вряд ли удастся. Пожалуй, уж больше смысла в словах самого Ковалёва: «И пусть бы уже на войне отрубили или на дуэли, или я сам был причиною; но ведь пропал ни за что ни про что, пропал даром, ни за грош!...»
Смысл событий «Носа» - в их неспровоцированности. Нет их прямого виновника. Нет преследователя. Но само преследование остаётся.
Необычайность гоголевской повести вступает в её отношения к тайне. Романтическая фантастика неотделима от тайны, от поэтики тайны. Обычно повествование начинается с какого-либо странного необъяснимого события, то есть читатель с первых строк ставится перед тайной. Напряжение тайны возрастает всё больше и больше, пока в загадочном не открывается наконец воля или влияние носителя фантастической силы. В произведениях с завуалированной фантастикой протекает аналогичный процесс идентификации фантастики со сверхъестественной силой, с той разницей, что сохраняется возможность второго («реального») прочтения. В тех же случаях, когда фантастический план в ходе повествования уступал место реальному, снятие тайны также происходило с помощью реально-причинных (подчас даже бытовых) объяснений.
Как же соотносится с этими различными формами существования тайны гоголевская повесть?
«Нос» принадлежит к тем произведениям, которые ставят читателя перед тайной буквально с первой фразы. « Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно-странное происшествие». Если необыкновенное, значит, будет разъяснение, разгадка? Нос ведёт себя так, как подобает « значительному лицу», имеющему чин статского советника: молится в Казанском соборе, прогуливается по невскому проспекту, заезжает в департамент, делает визиты, собирается по чужому паспорту уехать в Ригу. Откуда он взялся, никого, в том числе автора, не интересует. Любое, даже самое бредовое, предположение не исключается. Главное в другом – в «двуликости» носа. По одним признакам, это точно реальный нос коллежского асессора Ковалёва, но второй «лик» носа – социальный, который по чину стоит выше своего хозяина, поэтому чин видят, а человека – нет. В одном месте Гоголь одновременно играет обоими ликами носа: полицейский, «который в начале повести стоял в конце Исаакиевского моста» (то есть тогда, когда нос, завёрнутый в тряпку, был брошен в воду), говорит, что «принял его сначала за господина. Но, к счастью, были со мною очки, и я тот же час увидел, что это был нос» и т.д. Никакой художник не сможет проиллюстрировать эту метаморфозу, потому что он заведомо призван сделать зримым то, что должно оставаться неуловимым и неразъяснённым. Фантастика «Носа» - тайна, которой нет нигде и которая везде.
Тайна достигает своего апогея, а разрешения её всё нет. Наконец, в финале, где существовала последняя возможность раскрыть карты, повествователь вдруг отходит в сторону и начинает изумляться вместе с читателем: «Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия».
Изменяется в повести и функция слухов. «Между тем, слухи об этом необыкновенном происшествии распространились по всей столице и, как водится, не без особенных прибавлений… Скоро начали говорить, будто нос коллежского асессора Ковалёва ровно в 3 часа прогуливается по Невскому проспекту…Сказал кто-то, что нос будто бы находился в магазине Юнкера… Потом пронёсся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду…» и т.д. «Слухи помещены в необычный контекст. Они не служат средством завуалированной фантастики. Но они даны и не на фоне только что отменённой фантастики. Слухи выступают на фоне фантастического происшествия, поданного как достоверное. Благодаря этому картина осложняется. Гоголь искусно сохранил силу таинственности, высмеивания авторов слухов, он открывал в жизни нечто ещё более неправильное и фантастическое, чем то, что могли предположить любая версия или любой слух.
Тончайшая ирония гоголевской повести в том, что она всё время играет на ожидании разгадки романтической тайны, пародируя её поэтику и всё дальше и дальше заманивая читателя в ловушку. Одним ударом Гоголь порывает со всеми возможными формами снятия романтической тайны. И это логично: ведь он устранил носителя фантастики, в идентификации которой заключалось раскрытие тайны. Вместе с тем Гоголь далёк и от снятия тайны реальным планом, с помощью реально-причинных мотивировок.
Эта повесть явилась своего рода апофеозом прославления носа как такового в творчестве Гоголя. К изображению же этого органа писатель часто (настолько часто, что это кажется немного странным) прибегал на протяжении всей своей литературной деятельности. Как раз на этой проблеме заостряет внимание в статье о Гоголе Владимир Набоков. Оказывается, носу у писателя отведена далеко не последняя роль. Образ носа, идея носа, всё, что связано с этим органом, преследовало Николая Васильевича до самой смерти. В описании Набоковым болезни писателя и его кончины нос наделяется какими-то роковыми, фатальными свойствами.
Какова же дальнейшая судьба развития гоголевской фантастики? Вопрос этот является частью другого: есть ли в нефантастических произведениях Гоголя элементы, адекватные или близкие рассмотренным формам фантастики?
Воздерживаясь пока от общих выводов, заметим лишь одно. Такие элементы уже не объяснить понятием чуда или тайны, проистекающих от прямого вмешательства носителя фантастики, от его воздействия из прошлого или же от какой-либо неизвестной причины. Они располагаются уже в плоскости не ирреального, но скорее странно-необычного.
Описание
Фантастика - это особая форма отображения действительности, логически несовместимая с реальным представлением об окружающем мире. Она распространена в мифологии, фольклоре, искусстве и в особых, гротескных и «сверхъестественных», образах выражает миросозерцание человека.
В повести «Нос» у Гоголя полностью снят носитель фантастики – персонифицированное воплощение ирреальной силы. Но сама фантастичность остаётся. Отсюда впечатление загадочности от повести. Даже ошарашивающей странности.
Николай Васильевич Гоголь - совершенно уникальный писатель, не похожий на других мастеров слова. В его творчестве много поразительного, вызывающего восхищение и удивление: смешное переплетается с трагическим, фантастическое с реальным. Уже давно установлено, что основа комического у Гоголя - это карнавальность, то есть такая ситуация, когда герои как бы надевают маски, проявляют непривычные свойства, меняются местами и все кажется перепутанным, перемешанным. На этой основе и возникает очень своеобразная гоголевская фантастика, уходящая корнями в глубины народной культуры.
Гоголь вошел в русскую литературу как автор сборника «Вечера на хуторе близ Диканьки». Материал повестей поистине неисчерпаем: это устные рассказы, легенды, байки и на современные, и на исторические темы. «Лишь бы слушали да читали, - говорит пасечник Рудый Панько в предисловии к первой части сборника, - а у меня, пожалуй, - лень только проклятая рыться, - наберется и на десять таких книжек».
Прошлое в «Вечерах...» предстает в ореоле сказочного и чудесного. В нем писатель увидел стихийную игру добрых и злых сил, нравственно здоровых людей, не затронутых духом наживы, прагматизма и душевной ленью. Здесь гоголь изображает малороссийскую народно-праздничную, ярмарочную жизнь.
Праздник с его атмосферой вольности и веселья, связанные с ним поверья и приключения выводят людей из рамок привычного существования, делая невозможное возможным. Заключаются ранее невозможные браки («Сорочинская ярмарка», «Майская ночь», «Ночь перед Рождеством»), активизируется всякая нечисть: черти и ведьмы искушают людей, стремясь помешать им.
Праздник в гоголевских повестях - это всевозможные превращения, переодевания, мистификации, разоблачение тайн. Смех Гоголя в «Вечерах...» - это подлинное веселье, основанное на сочном народном юморе. Ему доступно выразить в слове комические противоречия и несообразности, которых немало и в атмосфере праздника, и в обычной повседневной жизни.
Своеобразие художественного мира повестей связано, в первую очередь, с широким использованием фольклорных традиций: именно в народных сказаниях, полу-языческих легендах и преданиях Гоголь нашел темы и сюжеты для своих произведений. Он использовал поверье о папоротнике, расцветающем в ночь накануне Ивана Купала; предание о таинственных кладах, о продаже души черту, о полетах и превращениях ведьм и многое, многое другое. В целом ряде его повестей и рассказов действуют мифологические персонажи: колдуны и ведьмы, оборотни и русалки и, конечно, черт, проделкам которого народное суеверие готово приписать всякое недоброе дело.
«Вечера...» - книга поистине фантастических происшествий. Фантастическое для Гоголя - одна из важнейших сторон народного миросозерцания. Реальность и фантастика причудливо переплетаются в представлениях народа о прошлом и настоящем, о добре и зле. Склонность к легендарно-фантастическому мышлению писатель считал показателем духовного здоровья людей.
Фантастика в «Вечерах...» этнографически достоверна. Герои и рассказчики невероятных историй верят, что вся область непознанного населена нечестью, а сами «демонологические» персонажи показаны Гоголем в сниженном, обытовленном обличье. Они тоже «малороссияне», только живут на своей «территории», время от времени дурача обычных людей, вмешиваясь в их быт, празднуя и играя вместе с ними.
Например, ведьмы в «Пропавшей грамоте» играют в дурачка, предлагая деду рассказчика сыграть с ними и вернуть, если повезет, свою шапку. Черт в повести «Ночь перед Рождеством» выглядит как «настоящий губернский стряпчий в мундире». Он хватает месяц и обжигается, дует на руку, словно человек, случайно схватившийся за раскаленную сковороду. Объяснясь в любви «несравненной Солохе», черт «целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны». Сама Солоха не только ведьма, но еще и поселянка, алчная и любящая поклонников.
Народная фантастика переплетена с реальностью, проясняя отношения между людьми, разделяя добро и зло. Как правило, герои в первом сборнике Гоголя побеждают зло. Торжество человека над злом - фольклорный мотив. Писатель наполнил его новым содержанием: он утверждал мощь и силу человеческого духа, способного обуздать темные, злые силы, которые хозяйничают в природе и вмешиваются в жизнь людей.
Второй период творчества Гоголя открылся своеобразным «прологом» - «петербургскими» повестями «Невский проспект», «Записки сумасшедшего» и «Портрет», которые вошли в сборник «Арабески». Название этого сборника автор пояснял так: «Сумбур, смесь, каша». Действительно, сюда вошел разнообразный материал: кроме повестей и рассказов, здесь же помещены статьи, эссе на разную тематику.
Появившиеся в этом сборнике первые три из «петербургских» повестей как бы связывают разные периоды творчества писателя: «Арабески» вышли в 1835 году, а последняя повесть, завершающая цикл «петербургских» повестей, «Шинель» была написана уже в 1842 году.
Все эти повести, различные по сюжету, тематике, героям, объединены местом действия - Петербургом. С ним в творчество писателя входит тема большого города и жизни в нем человека. Но для писателя Петербург - это не просто географическое пространство. Он создал яркий образ-символ города, одновременно реального и призрачного, фантастического. В судьбах героев, в заурядных и невероятных происшествиях их жизни, в молве, слухах и легендах, которыми насыщен сам воздух города, Гоголь находит зеркальное отражение петербургской «фантасмагории». В Петербурге реальность и фантастика легко меняются местами. Повседневная жизнь и судьбы обитателей города - на грани правдоподобного и чудесного. Невероятное вдруг становится настолько реальным, что человек не выдерживает этого - он сходит с ума, заболевает и даже умирает.
Петербург Гоголя - город невероятных происшествий, призрачно-абсурдной жизни, фантастических событий и идеалов. В нем возможны любые метаморфозы. Живое превращается в вещь, марионетку (таковы обитатели аристократического Невского проспекта). Вещь, предмет или часть тела становится «лицом», важной персоной, иногда даже с высоким чином (например, нос, пропавший у коллежского асессора Ковалева, имеет чин статского советника). Город обезличивает людей, искажает добрые их качества, выпячивает дурное, до неузнаваемости меняя их облик.
В повестях «Нос» и «Шинель» изображены два полюса петербургской жизни: абсурдная фантасмагория и будничная реальность. Эти полюса, однако, не столь далеки друг от друга, как может показаться на первый взгляд. В основе сюжета «Носа» лежит самая фантастическая из всех городских «историй». Гоголевская фантастика в этом произведении принципиально отличается от народно-поэтической фантастики в «Вечерах...». Здесь нет источника фантастического: нос - часть петербургской мифологии, возникшей без вмешательства потусторонних сил. Это мифология особая -бюрократическая, порожденная всесильным невидимкой - «электричеством» чина.
Нос ведет себя так, как подобает «значительному лицу», имеющему чин статского советника: молится в Казанском соборе, прогуливается по невскому проспекту, заезжает в департамент, делает визиты, собирается по чужому паспорту уехать в Ригу. Откуда он взялся, никого, в том числе и автора, не интересует. Можно даже предположить, что он «с луны упал», ведь по-мнению Поприщина безумца из «Записок сумасшедшего», «луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге», а населена носами. Любое, даже самое бредовое, предположение не исключается. Главное в другом - в «двуликости» носа. По одним признакам, это точно реальный нос майора Ковалева, Но второй «лик» носа - социальный, который по чину стоит выше своего хозяина, потому что чин видят, а человека - нет. Фантастика в «Носе» - тайна, которой нет нигде и которая везде. Это странная ирреальность петербургской жизни, в которой любое бредовое видение неотличимо от реальности.
В «Шинели» же «маленький человек», «вечный титулярный советник» Акакий Акакиевич Башмачкин становится частью петербургской мифологии, привидением, фантастическим мстителем, который наводит ужас на «значительных лиц». Казалось бы, вполне обычная, бытовая история - о том, как была украдена новая шинель, -вырастает не только в ярко социальную повесть о взаимоотношениях в бюрократической системе петербургской жизни «маленького человека» и «значительного лица», но перерастает в произведение-загадку, ставящее вопрос: что такое человек, как и зачем он живет, с чем сталкивается в окружающем его мире.
Вопрос этот остается открытым, как и фантастический финал повести. Кто такой призрак, наконец, нашедший «своего» генерала и навсегда исчезнувший после того, как сорвал с него шинель? Это мертвец, мстящий за обиду живого человека; больная совесть генерала, создающего в своем мозгу образ обиженного им, погибшего в результате этого человека? А может, это только художественный прием, «причудливый парадокс», как считал Владимир Набоков, утверждая что «человек, которого приняли за бесшинельный призрак Акакия Акакиевича - ведь это человек, укравший у него шинель»?
Как бы то ни было, вместе с усатым привидением в темноту города уходит и весь фантастический гротеск, разрешаясь в смехе. Но остается вполне реальный и очень серьезный вопрос: как в этом абсурдном мире, мире алогизма, причудливых сплетений, фантастических историй, претендующих быть вполне реальными ситуациями обычной жизни, как в этом мире человек может отстоять свое подлинное лицо, сохранить живую душу? Ответ на этот вопрос Гоголь будет искать до конца своей жизни, используя для этого уже совсем иные художественный средства.
Но гоголевская фантастика навсегда стала достоянием не только русской, но и мировой литеразуры, вошла в ее золотой фонд. Современное искусство открыто признает Гоголя своим наставником. Емкость, разящая сила смеха парадоксально соединены в его творчестве с трагическим потрясением. Гоголь как бы обнаружил общий корень трагического и комического. Эхо Гоголя в искусстве слышится и в романах Булгакова, и в пьесах Маяковского, и в фантасмагориях Кафки. Пройдут году, но загадка гоголевского смеха останется для новых поколений его читателей и последователей.
Повесть «Нос» входит в третий цикл произведений Н.В.Гоголя под названием «Петербургские повести». Перед читателем предстает столица Российской империи Петербург. В повести жизнь людей в своих типических проявлениях раскрывается при помощи приемов сатиры, гротеска. Последний прием часто строится на сочетании реальных признаков жизни и фантастического их восприятия.
Что реальное мы видим в повести? Перед нами Петербург, Невский проспект, по которому снуют люди. А вот и главный герой, майор Ковалев, франт и модник, ищущий в столице тепленькое местечко. Ничего фантастического! Сплошная проза жизни!
Фантастика начинается в тот момент, когда майор на Невском проспекте вдруг увидит…свой нос! Герой ошарашен, изумлен! Да и как не испытать этого, если его собственный нос «был в мундире», разъезжал на извозчике, молился в церкви…Ковалев «чуть не сошел с ума». Он преследует свой нос, пытается уговорить его вернуться на место…Да где там! Нос ведет себя независимо и принадлежность майору Ковалеву отрицает.Фантастика! Чистой воды фантастика! Кто виновник таинственного отделения носа Ковалева в повести не указано. Преследователя, виновника нет, но преследование все время ощущается. Тайна захватывает читателя буквально с первой фразы, о ней постоянно напоминается, она достигает кульминации, а разрешения этой тайны нет. Таинственным является не только отделение носа, но и то, как он существовал самостоятельно. Думаете, в финале повести мы узнаем, чем закончилась эта занимательная история? Нет! Финал повести сохраняет фантастическую интригу: "Но здесь происшествие закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не известно".
Таким образом, могу сделать вывод, что фантастика и реальность идут в повести рука об руку и служат одному: нарисовать чудовищную власть чинопочитания, показать всю нелепость человеческих взаимоотношений в условиях деспотическо-бюрократической субординации, когда личность, как таковая, теряет всякое значение.
Изучение фантастики повести Гоголя «Нос» шло в литературоведении в разных направлениях. Во-первых, установлен широкий литературный контекст мотивов повести, являющихся своеобразным художественным откликом на «злободневные разговоры и бойкие литературные темы». 1 Во-вторых, определен предмет приложения фантастики - социальность, ее метод - реалистический, 2 ее функция - сатирическая. 3 В-третьих, положено начало изучению поэтики фантастического, обращено внимание на «принципиальное изменение, которое потерпела традиция»: Гоголь продемонстрировал в «Носе» переосмысление романтической фантастики, её художественных приемов в целом, открыто их пародируя. 4
В науке стало «общим местом» отмечать связь фантастики петербургских повестей с реальным бытом, видеть в этой связи особенность их поэтики. 5
Тем не менее вопросы, как бытовой материал соприкасается с художественным текстом, как «играет» в нём, какую роль выполняет в построении фантастического сюжета, поставлены не были. Более того, бытовой материал, использованный в построении сюжета «Носа», не выявлен, поэтому и не возникла проблема соотнесенности бытового факта и художественного текста, их взаимодействия, художественной интерпретации бытового поведения. 6
Быт в его многообразном, многоликом выражении становится не столько фоном повести, чем-то внешним по отношению к развитию сюжета, к развитию характера героев, т. е. за чертой сюжетного действия, сколько именно входит внутрь сюжета, определяет сущность характеров героев, их поведение, их сознание, определяет своеобразие повествования, делает понятным многозначность смыслов, скрывающихся за подчеркнуто обытовленными явлениями, показывает, как социальный контекст становится художественным текстом.
Повесть о чиновнике, в которой сатирически провозглашается «апофеоза» чину, пропитана разнообразными аллюзиями, прежде всего вызванными указами унифицированного Свода законов Российской империи 1835 года. Особое влияние этого Свода на русскую жизнь, чиновничью среду породило социальное явление времени. Беспоместные дворяне, служащие чиновниками, но не способные выдержать необходимый экзамен по всемирной истории и математике на чин коллежского асессора, по закону могли все же составить выгодную карьеру, решившись «быть Аргонавтами, скакать на почтовых в Колхиду за золотым руном, то есть на Кавказ за чином коллежского ассесора». 7 Одно могло остановить их чувство честолюбия: мысль о тифлисском кладбище, которое получило название «ассесорского». 8
Бытовой опыт освоения Свода законов в жизни в литературе преломился отраженным светом. Это заметное социальное явление получило разные интерпретации в произведениях Булгарина и Гоголя: булгаринский чиновник испугался тифлисского кладбища, а гоголевский Платон Кузьмич Ковалев, напротив, именно на Кавказе получил желаемое. В этой связи важно вспомнить, что имя героя - Платон - означает «широкоплечий, полный», 9 герой Гоголя - здоровяк, выдержавший невзгоды кавказского климата.
Писатель представляет своего героя как кавказского коллежского асессора. 10 В Своде законов сказано: «Для предупреждения недостатка! в способных и достойных чиновниках. . . в Кавказской области. . . чиновникам, туда определяющимся, даруются исключительные права и преимущества». 11 А именно такие: пожалование в следующий чин без очереди; пожалование в чин восьмого класса, дающий право потомственного дворянства, - коллежского асессора - «без испытаний и аттестатов, требуемых от прочих гражданских чиновников» (Свод, с. 106). Сказать о Ковалеве: «кавказский коллежский асессор» - значит вскрыть некую двусмысленную неполноценность героя как государственного чиновника, открыть игру разных планов в характеристике Ковалева - прямого и мнимого, законного и незаконного, общезначимого и составляющего исключение.
Еще одна привилегия для кавказского коллежского асессора, указанная в постановлениях, раскрывает читателю социальное благополучие героя и причины его самодовольства: таким чиновникам увеличивали пенсион или жаловали земли «по уставу о пенсиях» (Свод, с. 117). Наконец, Свод законов объясняет немотивированность поведения майора в сюжете повести. В уставах для кавказского чиновника было определено «сокращение срока на получение ордена Святого Владимира IV степени» (Свод, с. 117): в сюжете повести Ковалев покупает орденскую ленточку, хотя, как сказано, «он сам не был кавалером никакого ордена» (III , 75). Оказывается, что Свод законов и его непосредственное прямое воздействие на реальную жизнь - скрытый пародируемый план в произведении Гоголя.
Нельзя сказать, что соотнесение текста повести со Сводом законов было бы произвольно. Автор определил героя как чиновника по юстиции.
В этой связи можно вспомнить и другого героя Гоголя - чиновника из пьесы «Утро делового человека», начинающего свой день чтением Свода законов. И героя Булгарина - Панкратия Фомича Тычкова, подъячего, недовольного появлением нового Свода, прекращающего его «левые» доходы при помощи крючкотворства. 12 По Булгарину, новый Свод - благодеяние, «свет законности», по Гоголю - еще один способ порождения авантюриста и честолюбца.
Ковалев, использовав одно исключение из правил, став коллежским асессором без специального образования, знал и о другом исключении: преимущество военных перед гражданскими чиновниками. В николаевскую эпоху, как пишет Е. Карнович, на практике установилось что «военнослужащие, имевшие чины майорские и выше, переименовывались в соответственные этим чинам гражданские чины. . . В общественном мнении военная служба в ту пору считалась гораздо почетнее гражданской». 13 (Курсив мой, - О. Д. ).
Как известно, гоголевский герой никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором (III , 53). Во-первых, по понятиям времени это престижно, так как поднимает героя в общественном мнении, во-вторых, комически девуалирует характер Ковалева. Знаменательно, что подобное социально-бытовое поведение провоцировалось законами «В разных чинах гражданские чиновники. . . уступают место военным, хотя бы кто из них по времени пожалования в тот чин был старее» (Свод, с. 119). В этом же указе специально оговорено: «Запрещается гражданским чиновникам (герой именно гражданский чиновник, - О. Д. ) именоваться военными чинами (Свод, с. 119). Оказывается, что легкомыслие Ковалева может быть расценено как нарушение закона, как самозванство, как преступление против государственных постановлений, что влекло наказание, расправу. Это нарушение в повести Гоголя комически карается: у карьериста сбегает нос. Ковалев сетует: «За что это такое несчастье? Будь я без руки или без ноги - все бы лучше. . . но без но ca . . . гражданин не гражданин» (III , 64), (т. е. герой оказался в положении человека без прав, вне гражданства. Нос пропадает не патриотично, не по-дворянски: «пусть бы уж на войне отрубили, или на дуэли» (III , 64), - тогда бы можно было объяснить увечье защитой отечества и претендовать на определение «в гражданскую службу раненых офицеров, состоящих в ведомстве Комитета. . .» (Свод, с. 46). Горе, досада героя происходят оттого, что он не может использовать этот пункт закона в своих интересах: нос пропал «ни за что, ни про что, пропал даром, ни за грош!» (III , 64). Напротив, отсутствие носа грозит ему служебными неприятностями, убытками, срывает его планы стать вице-губернатором или экзекутором. В том же указе категорически запрещалось брать на службу калек, у которых: «. . .б) болезненное положение, хотя и не от ран происшедшее, но по неизлечимости не дозволяющее вступать в какую-либо должность; в) явный недостаток ума; г) дурное поведение» (Свод, с. 47). Все, тщательно скрываемое героем, вдруг обнаруживается, становится явным, его «пасквильный», «преглупый», безносый вид намекает на недостаток ума и на дурное поведение, компрометирующие чиновника. И по закону, как оказывается, эти причины столь важны, что карьера героя - под угрозой краха.
Автор-повествователь иронически удивляется: «Как Ковалев не смекнул, что. . . объявлять о носе. . . неприлично, неловко, нехорошо!» (III , 73). В повести обыгрывается и мотив дурного поведения. «У порядочного человека не оторвут н oca , - заявляет частный пристав, - много есть на свете всяких майоров, которые. . . таскаются по всяким непристойным местам» (III , 63). Автор-повествователь эмоционально подтверждает свое полное согласие с мнением частного пристава: «То есть не в бровь, а прямо в глаз!» (III , 63). И сразу вслед за этим в тексте возникает тема оскорбленного чина и звания, а не личности героя, т. е. игра мнимых смыслов.
Таким образом, государственные постановления как бытовой факт эпохи помогают уточнить психологию карьериста, охваченного общей болезнью времени, «электричеством чина», понять «поэтику чина», 14 мотивы поведения героя, причины отклонения от норм естественности, коренящиеся в самой действительности с ее несообразностями. Получается, что как бы пособниками этого социального недуга были правительственные законы, насаждающие чиноманию и даже вынужденные сдерживать ненормальное увлечение чиносамозванством рядом ограничений и штрафов (Свод, с. 120-121). Свод законов как бытовой факт присутствует в повести как бы в «снятом» виде, распыляясь мелочью деталей, связанных, однако, главной темой сюжета - темой чина.
В фантастике «Носа» всюду ощущается реальность подтекста, его генетические бытовые корни. Бытовая деталь позволяет расшифровать поэтику числа в повести, а в связи с этим логику поведения героя.
Ковалев обнаружил свою пропажу 25 марта (в черновых редакциях было «23 числа 1832», в другом месте: «сего февраля 23 числа» (III , 380-381)). Названное число вызывало у современников социальную ассоциацию. День Благовещенья - официальный праздник, в который российский чиновник государственным указом обязывался быть в церкви на богослужении в приличном виде с тем, чтобы засвидетельствовать свою преданность и благочиние правительству. В Петербурге таким официальным и в то же время всем доступным культовым сооружением был Казанский собор. В указе сказано: « В праздничной форме быть у божественной службы в присутствии их императорских величеств 25 марта, в день Благовещенья, у Всенощной в Вербную субботу, в Вербное воскресенье. . .» 15 (Курсив мой, - О. Д. ). Вот почему 25 марта свой нос герой должен был встретить в Казанском соборе . Их встреча полна злободневного содержания. П. А. Вяземский, делясь с А. И. Тургеневым впечатлением от чтения Гоголем «Носа», хорошо понимал смысл этой встречи, зная культ иерархических отношений в чиновничьей среде, закрепленный в уставах и быту: «В последнюю субботу читал он нам повесть об носе, который пропал. . . и очутился в Казанском соборе в мундире министерства просвещения. Уморительно смешно. . . Коллежский асессор, встретясь с носом своим, говорит ему: „Удивляюсь, что нахожу вас здесь, вам, кажется, должно бы знать свое место”». 16 В повести Гоголя обыгрываются узаконенные формы чиновничьего поведения. Именно 25 марта, когда все должно быть на своем месте, облик Ковалева не соответствует букве закона. Следовательно, паника героя вызвана еще одним несоблюдением законоположения. Так указанный день раскрывает не только поэтику числа, но и связанную с ним поэтику чина.
Кроме предметно закрепленных в подтексте, но прямо не указанных бытовых фактов в повести есть случай открытого цитирования: «. . .недавно. . . занимали публику опыты действия магнетизма. Притом, история о танцующих стульях в Конюшенной улице была еще свежа. . .» (III , 71). Действительно, происшествие в Конюшенной случилось в 1833 году. 17 О нем оставили записи современники Гоголя. У П. А. Вяземского читаем: «Здесь долго говорили о странном явлении в доме конюшни придворной: в доме одного из чиновников стулья, столы плясали, кувыркались, рюмки, налитые вином, кидались в потолок, призывали свидетелей, священника со святой водой, но бал не унимался». 18 В дневниках А. С. Пушкина сказано об этом же: «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих к придворной конюшне, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В. Долгорукий снарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. . . N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков». 19 Еще одно свидетельство москвича А. Я. Булгакова: «Что за чудеса у вас были со стульями у какого-то чиновника? Какие ни представляют подробности, я не верю, но весьма любопытен знать развязку дела, вступившего, как говорят, к министру двора». 20 И, наконец, замечание М. Н. Лонгинова: «. . .рассказы его (Гоголя, - О. Д .) были уморительны; как теперь помню комизм, с каким он передавал, например, городские слухи и толки о танцующих стульях. . .» 21
Эти записи, как очевидно, фиксируют не только само происшествие как фантастический факт быта эпохи, но и связанные с ним уличные и городские слухи, реакцию частных лиц, московских барынь, официальных властей; кроме того, в них высказано отношение их авторов к происшествию. Еще эти свидетельства показывают, что всякое, из ряда вон выходящее, хотя бы бытовое явление берется на заметку властями, что придает нелепице и пустяку особую значительность. Болезненная реакция Николая I на любое отклонение от правил и формы бала известна всем. Ю. М. Лотман говорит: «Николай был убежден в том, что от подвластной ему страны он вправе требовать безоговорочного исполнения любых приказов. . . простое нарушение симметрии идеалов казарменной красоты казались ему. . . оскорбительными». 22 Исследователь приводит пример встречи на Невском императора с мальчиком в расстегнутом гимназическом мундире. Делом арестованного мальчика, как государственным, занимался военный генерал-губернатор столицы. Задержанный оказался горбатым, но министр просвещения получил выговор: воспитанники ходят не по форме. 23 В этой связи становится ясным, почему А. Я. Булгаков «любопытен знать развязку дела», т. е., кто пострадал на этот раз.
Процитированный писателем сюжет о стульях по сути тождествен и параллелен истории Носа. Его фантастическое бегство стилизовано под бытовую фантастику реальности, ориентировано на тип сознания современника, только выбрана другая социальная тема для разговора с читателем. В то же время в гоголевской истории рудименты бытового сюжета, подробности которого были известны современникам, вошли в общую поэтику произведения.
По записям видно, что в доме чинов ника начали танцевать столы и стулья - «придворные», призвали священника, творили молебен . В повести: у коллежского асессора сбежал нос - «статский советник», герои встречаются на всероссийском молебне в Казанском соборе. Сами происшествия небывалые, к ним привлечены власти, отвечающие за порядок. Дело со стульями расследовал министр двора , пресекавший всякую охоту к нелепым выдумкам, к истории носа была привлечена полиция, но благонамеренные люди ждали вмешательства «правительства» (III , 72, курсив мой, - О. Д.). Очевидна реконструкция бытовой истории в тексте повести, растворившей свои детали в сюжете о носе с некоторым «смещением» по закону пародии. 24 Автор, упоминая в повести только голый факт о происшествии в Конюшенной, ни словом не обмолвился ни о министре двора, ни о придворной мебели, но оставил характерные черты, преобразующие частный случай в закономерное явление социального петербургского быта. Факт о стульях «разыгрался» в сюжете Гоголя, программно учитывая наблюдательность читателя-современника, должного связать «несообразности и неправдоподобие» повести с социально-бытовыми аномалиями.
Совершенно очевидно, что реально-бытовой материал эпохи использован Гоголем не для того, чтобы снизить функцию фантастического, но именно посредством фантастики вскрыть нелепость и нескладность самой действительности, покоящиеся на государственных законах и постановлениях, бюрократической иерархии, бюрократических правилах, раз и навсегда неизменном, порядке, неестественно сковавшем своевольную, непредсказуемо развивающуюся жизнь. Фантастическое рождается не только на грани реального и абсурдного, логичного и алогичного, но в столкновении неподвижного, косного, пошло-привычного с требованием движения, изменения, обновления.
Пропавший с лица майора Ковалева нос выводит героя из состояния праздного самодовольства, нравственной оцепенелости, соответствия законоположениям. Однако «движение» героя только, подчеркивает фантастическую неподвижность сюжетного действия и в конечном итоге неизменность и самого героя. Фантастическое, ориентированное на быт, обновляет не бытие героя, а взгляд читателя на привычную, повседневную, примелькавшуюся и вдруг открывшуюся неожиданной стороной действительность. Об этом речь впереди.
Реально-бытовые аллюзии, комбинации реально-бытовых мотивов, которые «снуются» 25 в фантастическом сюжете, создают второй пародируемый план, скрываемый и вместе с тем объявленный, всем известный, на который так или иначе указано в повествовании. Достоверное, лежащее в подтексте 26 повести, таит абсурдное, тем самым углубляя значимость фантастических образов художественного произведения. Кроме того, как мы видели, конкретные бытовые детали, прямо названные в повествовании, организуют конический игровой план повести.
В этой связи интересно еще одно направление социально-бытовых ассоциаций, пронизывающих сюжет «Носа».
С колоритом эпохи соотнесено то, что нос фантастически пропал в ночь с 24-го на 25 число. По гадательной книге нос значит «24».. На это указал сам Гоголь, который в «Риме» использовал те же, что и в «Носе», сюжетные элементы в другой вариации (III , 255). Интересно, что в народных поверьях, по свидетельству В. И. Даля, список о чернокнижии насчитывает 33 дня в году, «когда кудесники совершают свои чары», один из дней - 24 марта . 27 Не менее важно, что 25 марта - праздник Богородицы, день гаданий. С. В. Максимов сообщает, что «ни на один день в году не приходится столько примет и гаданий, как на день Благовещенья. . .» 28
Видимо, с бытовыми суевериями связано и то, что день действия повести - пятница. Во всяком случае, на этом тоже строится «игра» в фантастическом плане - в связи с пропажей, носа. Ковалев размышляет: «Никаким образом нельзя было предположить, чтобы нос был отрезан: никто не входил к нему в комнату; цирюльник же Иван Яковлевич брил его еще в среду, а в продолжении всей среды и даже во весь четверток нос у него был цел - это он помнил и знал очень хорошо» (III , 65).
Итак, нос пропал в ночь с четверга на пятницу. Как известно, в русской народной демонологии пятница почиталась днём несчастливым, связанным с нечистыми силами. 29 На пятницу, по народному чернокнижию, должны сбываться сны. Бытовая черта эпохи - смотреть значение снов по соннику. Пушкинская Татьяна Ларина ищет разгадку своему чудесному сну в соннике Мартына Задека. 30 В повести А. Ф. Вельтмана «Рукопись Мартына Задека» есть сцена, в которой старуха просит героиню: «Посмотри в соннике, что значит слышать во сне про мертвеца?» 31
Центральным событием своей повести - пропавшим носом - Гоголь «настраивает» ассоциацию читателя на толкователь снов: «Носа лишиться во сне - знак вреда и убытка». 32 О реальных убытках, какие могли ждать безносого майора Ковалева, говорилось выше.
В соннике другого типа рассказано: видеть во сне «болезни. . . раны. . . врачей. . . цирюльню» на четверг - «болезни не миновать, на пятницу - встречать гостей». 33 В этом же соннике: видеть во сне «лишение телесного члена, пропажу» на четверг - «отдавать деньги», на пятницу - к «радости. . . а от чего? . . о том после узнаешь». 34
Гоголь, как помним, избрал для подачи фантастического своеобразный прием, как бы вывернув общепринятый - сна, похожего на явь. Во всяком случае, мотив сна (возможно, как рудимент первой редакции) в повести ощутим. Ковалев в связи с фантастическим исчезновением носа наяву бредит как во сне: «Это, верно, или во сне снится, или просто грезится. . . Майор ущипнул себя. . . Эта боль совершенно уверила его, что он действует и живет наяву. . .» (III , 65). Мотив яви, похожей на сон, пронизывает весь сюжет повести.
Автор-повествователь подчеркивает достоверность, реальность происходящего, вместе с тем в повести ощущается мнимость этой реальности: она выражается в недоумении цирюльника, в неуверенности Ковалева. Ю. В. Манн убедительно рассмотрел этот мотив в соотношении реального и фантастического. 35 В данном случае нам важно подчеркнуть, что этот мотив имеет опору в быте эпохи.
Писатель не только сориентировал читателя на сонник, но искусно вплел в свой сюжет детали из него, художественно их интерпретировал, пародируя «законодателей» и вещателей хиромантских истин, суеверные представления своих современников. В повести Гоголя вслед за мотивом мнимого сна обнаруживается мотив мнимой болезни, мнимой раны («рана не могла так скоро зажить» - III , 65), мнимого телесного повреждения, мнимого врача, мнимого цирюльника, мнимых убытков и неожиданной, все венчающей радости.
Реальный и мнимый план повести проникают друг в друга так, что трудно различить границу, где начинается фантастическое, где продолжается реальное. Именно на этом построена поэтика мотива яви, похожей на сон в «Носе». Автор придает этому мотиву», игровую комическую функцию не упуская из виду бытовое сознание читателя, должного связать художественные элементы повести с бытовыми аллюзиями. 36
Бытовое сознание героя Гоголя тождественно бытовому сознанию современника 30-х годов XIX века. Ковалев воспринимает случившееся, эмпирически необъяснимое, в духе своей эпохи «. . .сообразя все обстоятельства (Ковалев, - О. Д. ), предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною этого должен быть не кто другой, как штабс-офицерша Подточина, которая желала чтоб он женился на ее дочери. Он и сам любил за нею приволокнуться, но избегал окончательной разделки. . . и потому штабс-офицерша, верно из мщения, решилась его испортить и наняла для этого каких-нибудь колдовок-баб» (III , 65).
Как видим, мотив порчи, мотив колдовства появляются в сознании героя вследствие бытовой причины -мести матери, которую Ковалев «водит за нос» в связи с женитьбой на ее дочери, женитьбы, в свою очередь, как и мотив чина, начинает искриться метафорическими смыслами, возникающими
от соприкосновения с бытовой культурой времени.
Замечательно, что в связи с народно-бытовыми, суеверными представлениями эти мотивы соотносятся и с названным числом действия повести - 25 марта, днем Благовещенья и Богородицы, и с днем недели - пятницей. Число и день недели становятся своеобразными центрами, на которые сориентированы ассоциации из разных сфер - социальных и народно-бытовых суеверий.
В связи с мотивом чина значение 25 марта в условиях социально запрограммированной жизни помогло расшифровать логику поведения героя-чиновника, это же число служит как бы оправданием фантастического происшествия, как день гаданий, в связи с чем является и обыгрывается в сюжете повести мотив женитьбы. По народным верованиям у дня недели «пятны» была своя покровительница - Параскева Пятница, которая считалась бабьей святой, 37 устроительницей браков. 38 Интересно, что в бытовом осмыслении образы Параскевы Пятницы и Богородицы сливались на основе одной функции - защитниц женской чести, организующих браки. 39 Именно в пятницу 25 марта 40 майор Ковалев, цинично относящийся к вопросу брака, преследуется непонятным мщением.
Вероятно, что конкретные число и день повести, указанные Гоголем, рассчитаны на бытовое восприятие современника, которому достаточно упомянуть о порче, о женитьбе, чтобы реальные подробности, художественные детали в повести осветились дополнительными смыслами. Таким образом в повести проясняются значения дня и числа, их поэтика и символика.
Гоголь так строит «Нос», что во внешнем сюжете все указанные художественные детали разорваны, подчеркивают фантастическую бессмыслицу происходящего, во внутреннем они соединены, восстанавливают искусственно разорванные связи, заполняют, некие мнимые провалы в тексте, проясняют подтекст игровой линии повести, раскрывают авторские комические приемы, второй пародируемый план, обогащают внешний сюжет смыслом, содержащимся в глубинах народных верований, преданий, суеверий, представлений, существенных для фантастического сознания героев Гоголя и его современников. Вместе с тем видно, что происходит своеобразная «стыковка» элементов культур - социально-бытовой и народно-бытовой. Безносый Ковалев «включен» в обе одновременно. Например: «Он строил в голове планы: звать ли штабс-офицершу формальным порядком в суд или явиться к ней самому и уличить ее» (III , 65). То есть герой мыслит и социальными категориями - «позвать виновницу в суд», и уверен в другом - в том, что, явившись, застанет Подточину с поличным - с носом, добытым колдовским путем. В соотнесении этих двух культур и рождается многозначность смыслов, фантастический эффект, обнаруживающий алогичность социальной действительности.
На то, что современники остро реагировали на социальный пласт (а значит, его понимали), указано Гоголем: «Если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет» (III , 53). Несомненно и то, что читатель 30-х годов XIX века без усилий воспринимал и бытовые суеверия, различая их в повести Гоголя. Об этом говорит вышедшая в 1839 году стилизация И. Ваненко «Еще нос», 41 сделанная в духе фантастической были, прямо ориентированная на «Нос» Гоголя. В. В. Виноградов соотносит эту повесть Ивана Ваненко с гоголевской в носологических мотивах. 42 Нам же существенно подчеркнуть, что у обоих авторов фантастическое событие вызывает не менее фантастические толкования, имеющие опору в быту.
Аксинья Петровна, не зная, чем объяснить странное поведение двуносого Артамона Досифеевича, прибегает к привычному толкованию: «с глазу, что ли, - кто знает!» 43 - точно так же, как гоголевский Ковалёв.
Социально-бытовая фантастика повести Гоголя находит объяснение и оправдание в мифологическом сознании, суеверных фантастических представлениях героев и читателей. Писателю необходимы эти ассоциации, во-первых, в целях создания призрачности, зыбкости, двусмысленности сюжетного действия, во-вторых, для того чтобы фантастическую ситуацию «Носа» поддержать не менее фантастическими, но реально бытовавшими понятиями, в-третьих, для того чтобы за счет возникающих аллюзий углубить иносказательный потенциал фантастического происшествия, способствующий «работе» символического подтекста.
Поэтому, например, мотиву порчи, связанному с мотивом женитьбы, герой дает бытовое и в то же время фантастическое объяснение. Сравним в народно-бутовой медицине: 44 «Обширным является класс заболеваний, в основе которого лежит порча, произведенная из ненависти, из злобы к заболевшему, по просьбе других, за деньги». 45 Но происшествие с носом вызывает у Ковалева и другую оценку: «Черт хотел подшутить надо мной!» (III , 60). Сравним: если «болезнь произойдет ночью, то это несомненно указывает на то, что в данном случае подшутил домовой» (Попов, с. 22). В сюжете пропажа носа героя связана с хлебом. Цирюльник именно в хлебе обнаруживает Ковалевский нос: «Черт его знает, как это сделалось, пьян ли я вчера возвратился или нет. . . А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное. . .» (III , 50, курсив мой, - О. Д. ) Как эхо, объяснение цирюльника отзовется в рассуждениях Ковалева о своем недуге: «Черт хотел подшутить надо мной!» (III , 60); или: «Может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо воды водку» (III , 65). 46 Сравним: в народно-бытовой медицине указывается, что при индивидуальной порче «какие-то неведомые снадобья и напитки подмешиваются к хлебу. . . и водке. . .» (Попов, с. 27). Как видим, правдоподобие собственных мотивировок ставит тем не менее героев в тупик: алогичному иррациональному происшествию и недугу не находится другого объяснения в сознании персонажей кроме мифологического, ирреального, из сферы суеверий.
В «Носе» писатель принципиально отказался от использования ирреальных образов, 47 однако так сконструировал бытовое сознание своих героев, что оно допускало всякую фантастическую нелепицу и чертовщину. Это, собственно, тоже организует комическую двусмысленность повести, делает возможным появление иносказательности в конструкциях с принципиально незавершенным смыслом. Например, упомянув о «несбыточных приметах», цирюльник недоумевает: «Хлеб - дело печеное, а нос совсем не то. . .» (III , 50). Ковалев возмущается: «Мне ходить без носа, согласитесь, не прилично. . . какой-нибудь торговке. . . можно сидеть без носа» (III , 56). Ta к в повести намеренно, мотив хлеба соотнесен с мотивом порчи, мотивом дурной болезни майора, намек на которую ощутим. Недосказанность, «разрыв» смыслов восстанавливается ассоциативным мышлением читателя, герои же не в состоянии его постичь. Сравним: в народно-бытовой медицине для подобной дурной болезни указывается рецепт: склянка со снадобьями закупоривается и «заминается в сырой хлеб, который садится в печь. Когда хлеб испечется, вынимают пузырек и его содержимое. . .» (Попов, с. 320). Лечение такой болезни принято было производить еще водой, водкой, но рекомендовалось избегать употребления «горячего хлеба» (Попов, с. 320).
В связи с мотивом болезни-порчи появляется в повести фигура врача. Необычное «магнетическое» поведение доктора может быть объяснено культурной традицией народно-бытовых представлений и фольклорной традицией. Образ действий гоголевского персонажа угадывается в стиле поведения комического, врачующего побоями лекаря, героя народного театра и лубочных картинок. Медик «поднял майора Ковалева за подбородок и дал ему большим пальцем щелчка в то самое место, где прежде был нос, так что майор должен был откинуть свою голову назад с такою силою, что ударился затылком в стену. Медик сказал, что это ничего. . .И в заключение дал опять ему большим пальцем щелчка, так что майор Ковалев дернул головою, как конь, которому смотрят в зубы» (III , 68). В. Я. Пропп справедливо сближает персонаж Гоголя и балаганного исполнителя лекарской профессии в народном театре, заключая, что у «Гоголя высмеивается рутина во врачебном искусстве». 48 Следует добавить, что образ доктора, как показывает текст повести, комически соотнесен и с фигурой знахаря. Приемы лечения ультрасовременного гоголевского доктора-чиновника в духе народно-бытовой медицины, в которой есть способ «напугать болезнь», т. е. «способ битья» (Попов, с. 209). В добавление к этому медик выписывает Ковалеву не просто абстрактно-невежественный рецепт: «мойте чаще холодною водою. . . и не имея носа, будьте также здоровы, как если бы имели его» (III , 69, курсив мой, - О. Д. ), а в стиле знахарских приемов снятия порчи при помощи воды, «умывания больного». 49 Можно указать и на то, что мотив докторского «бескорыстия» перекликается со знахарским по народным преданиям. 50 Эти аллюзии только усиливают эффект мнимости, «ненастоящести», присутствия, равного отсутствию дефектной реальности, отраженные в облике гоголевского медика. В его образе реальное, вещественно-ощутимое истончается, расплывается, оставляя как бы плоский контур не человека, а ряженой куклы без лица, из рукавов черного фрака которой выглядывают «рукавчики белой и чистой, как снег, рубашки (III , 70). Гротескное двоение образа углубляется культурно-исторической традицией народного театра и лубка и традицией русского народно-бытового знахарства.
По правилам гоголевской поэтики, фантастический смысл рождается столкновением противоположного: например, в докторе виден профессионал без профессионализма. Этот принцип фантастического не только имманентно обнаруживается в каждом образе, но он формирует пары, «двоицы», каждый член которой дополняет другой по контрасту и временно связан с другим по смежности функций. На нелепой вывеске заведения цирюльника Ивана Яковлевича не выставлено его фамилии, зато указано: «. . .и кровь отворяют» (III , 49). В народно-бытовой медицине был известен еще один знахарский способ снятия порчи - кровопускание (Попов, с. 78). Фраза «и кровь отворяют» связана с чертой быта, указывает на способ гипертоников, но в атмосфере суеверий она смещает свой смысл, кажется вырванной из другого контекста. С самого начала повести готовится главный мотив пропавшего носа в интерпретации колдовской порчи. И странная вывеска цирюльника, и странно обнаруженный в хлебе нос, никак не связанные во внешнем сюжетном действии, соотносятся друг c другом в свете мотива порчи. Комические алогизмы нагружаются дополнительным иносказательным смыслом, реально-бытовое ставится на грань с фантастично-бытовым, мифологическим. При отсутствии ирреальных образов в повести сохраняется атмосфера колдовского морока: трансцендентное в «Носе» запрятано в быт и порождено бытом. Такой принцип поэтики фантастического оправдывает непрямую многослойную значимость каждого образа повести. Двусмысленность провоцирует появление внутреннего сюжета, объясняющего смысловые связи внешнего, соотносящего отдаленных персонажей, таких, например, как цирюльник и доктор. Двусмысленность заложена не только в композиции, сюжетном параллелизме историй с носом, в которые вовлечены цирюльник и Ковалев, она лежит в основе обрисовки действующих лиц.
Кроткий брадобрей, по характеристике Прасковьи Осиповны, - «зверь», «мошенник», «разбойник», «пьяница», гроза носов, по словам полицейского - «вор» и преступник. В этом контексте фраза на его вывеске «и кровь отворяют» получает еще один смысл. При всей очевидности, непричастность цирюльника к истории с пропавшим носом ставится под сомнение. Вместе с тем в тексте повести нет никаких намеков на то, как цирюльник мог участвовать в злоключении с но сом
майора. Видимо, сам выбор профессии
имеет смысл, в нем заключена некая игровая семантика. В этой связи интересно, что профессия цирюльника,
так же как профессия доктора, о чем говорилось выше, сориентирована, например, на литературу анекдотов.
Общеизвестно особое умение писателя использовать анекдотические коллизии в своих художественных произведениях, строить на анекдоте ситуацию, интригу, конфликт, образ. Анекдоты о носе, 51 о танцующих стульях, о лунных жителях, о машинах-чиновниках, о сумасшедших и т.д., по-разному варьируемые в тексте петербургских повестей, говорят о коренной особенности поэтики Гоголя, которая по-настоящему еще не была предметом пристального внимания в науке. Более того, эта литература анекдотов не изучена, не обнаружена и поэтому не соотнесена с гоголевскими текстами. Аллюзии с подобной литературой в повести « Hoc », густо замешанной на анекдоте, естественны.
Например, в одном анекдоте XVIII века рассказывалось, как «некоторый цирюльник хотел посмеяться над трубочистом. Кричал ему: “Послушай-ка, брат, что нового в аду и что делает хозяин твой черт?” „Ему нужно идти со двора, - отвечал трубочист, - и он ждет теперь только тебя, чтобы ты его выбрил”». 52 Анекдотическая ситуация, когда именно цирюльник невольно оказывается в услужении у нечистого- отсюда комическая двусмысленность его положения, - могла быть известна Гоголю. Конечно, нельзя настаивать на прямой связи или заимствовании. Однако трудно не увидеть своеобразной ориентации на анекдот двусмысленного поведения цирюльника Ивана Яковлевича. Она обнаруживается в деталях, например, в противопоставлении сцены бритья в начале и в конце повести. Обычно Ковалев замечал брадобрею: «У тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!» Иван Яковлевич цинично отвечал на это вопросом: «Отчего ж бы им вонять?» (III , 51). В результате перипетий «нечистые» руки цирюльника превращаются в «чистые». В конце повести на пристрастный вопрос майора: «Чисты руки?» - Иван Яковлевич отвечает с особой искренностью: «Ей-богу-с, чисты, сударь» (III . 73), - и его боязливый вид напоминает кошку, «которую только что высекли за кражу сала» (III , 73). Бытовая антиномия «чистый-нечистый» в атмосфере фантастики, бытовых суеверий и магнетизма смещает свой смысл, так же как, например, и антиномия «правый-левый».
В сцене, когда Ковалев оказывается на распутьи: «- Пошел прямо!» - «Как прямо? тут поворот: направо или налево?» (III , 58), думается, не следует видеть отголосок сказочного мотива, 53 так как в повести нет образов в народно-поэтической интерпретации, скорее, это тоже проявление бытовой черты эпохи и может быть отнесено к бытовым приметам. Гоголь прямо не определил выбор героем стороны - правой или левой, но названные в повести три направления - прямо, направо, налево - одно за другим, последовательно, проявляются в рассуждениях Ковалева. «Прямо» - отнестись в управу благочиния, «направо» - искать удовлетворения по начальству, где нос объявил себя служащим, «налево» - обратиться в газетную редакцию с объявлением примет самозванца и требованием розыска. Антиномия «правый-левый» - «удача-неудача» 54 в сюжетном действии как бы предрекает исход выбора героя: его неудачу. Это еще один пример последовательной ориентации писателя на бытовую культуру.
Мы увидели, что мифологические и фольклорные мотивы буквально пронизывают ячейки фантастического сюжета повести, пропитывая их комическими иносказательными смыслами. Мотив порчи, мотив хлеба, мотив водки, мотив мнимого недуга, мотив снотолкований, мотив «профессионального» поведения доктора и цирюльника, «мистические» число и день недели - все это пародийный отсвет элементов народно-бытовой культуры, социальных нравов, предрассудков и суеверий времени. Известно, что Гоголь, имевший особый дар всматриваться в быт, еще и пристально изучал его. Он не раз признавался, что художественный образ в его сознании приобретал завершенность тогда, когда до мельчайших деталей был собран вокруг героя бытовой материал. Писателю неизменно был интересен исторический и современный быт во всех подробностях социальной жизни. Гоголь - писатель, который умел синтезировать самые различные стихии национальной жизни, «острая современность его произведений сочеталась со способностью проникать в глубинные пласты архаического народного сознания». 55 Справедливо мнение Ю. М. Лотмана, что произведения. Гоголя «могут основой служить для реконструкции мифологических верований славян, восходящих к глубочайшей древности». 56 Мифологические аллюзии в то же время создают в тексте повести напряженную разность потенциалов между социальным, реальным, пошло-обыденным, бытовым и фантастическим; конкретным, частным и имеющим обобщение в глубинах народных верований и суеверий, что и способствует появлению иносказаний, двусмысленности. Мифологический подтекст «становится одним из структурных элементов поэтики» символического и «тем самым служит наращиванием его многозначности». 57
Давно и плодотворно исследована проблема параллелей носологических тем и мотивов в повести Гоголя. 58 Думается, однако, что писатель ориентировался не только на беллетристику, литературу анекдотов, но и на фольклор.
Когда Г. А. Гуковский писал, что фантастика петербургских повестей «в принципе. . . антифольклорна, противостоит фольклору», 59 он имел в виду, что в этих повестях неразличимы народно-поэтические сюжеты. К подобному выводу приходит и В. И. Еремина: «На последнем этапе творчества. . . отыскать какие бы то ни было фольклорные источники в „Мертвых душах” или „Петербургских повестях” не представляется возможным». 60 Вероятно, это справедливо только в отношении поэтической традиции фольклора. Действительно, мотивы былины, сказки, песни, легенды в повести неразличимы, но мотивы низового, «массового», фольклора в «Носе». Вероятно, можно говорить о том, что обращение Гоголя к фольклорной традиции в «Петербургских повестях» и «Мертвых душах» качественно иное, чем в предшествующем творчестве.
Например, вся фабула «Носа» может быть охвачена пословицей: «Не по человеку спесь. Нос не по чину». 61 Или сам образ носа может быть сориентирован на темы лубочных картинок, поэтику и технику исполнения этого образа в лубке.
В «Портрете» в описании лавочки Щукиного двора и ее «разнородного собрания диковинок» (III , 79) взгляд повествователя задерживается на картинах народного творчества: «Двери такой лавочки обыкновенно бывают увешаны связками произведений, отпечатанных лубками на больших листах, которые свидетельствуют самородное дарование русского человека. На одном была царевна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим. . . покупателей этих произведений обыкновенно немного, зато зрителей - куча» (III , 79). Художник Чартков, рассматривая уродливую художественную продукцию, выставленную в лавочке, размышляет, кому нужны эти произведения. Ему понятно, почему «русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал , на Фому и Ерему. . . изображенные предметы, - как считает Чартков, - были очень доступны и понятны народу» (III , 80). Взгляд Чарткова на художество народных малеваний - взгляд самого Гоголя, который, видимо, не только основных персонажей лубочных картинок, но внимательно всматривался в этот вид художественного творчества народа, сочувственно понимая мнение и эстетический вкус народной массы.
Замечательно, что нос, как и Еруслан Лазаревич, Миликтриса Кирбитьевна, Фома и Ерема, «объедалы» и «обпивалы», был героем лубка. Причем нос оказывался героем фривольных картинок - с потасовками, похвальбой, зазнайством, посрамлением, разными похабствами. Комизм в картинках на сюжет женитьбы, драки и т. д. строится именно на игре с носом. Например, щеголь-жених в шутовском костюме похваляется перед свахой: «. . .хочется мне жениться. . . а я, как сама видишь, чем не молодец, и нос у себя имею с немалый огурец». 62 Или в другой картинке «Прохор и Борис поссорились, подрались»: «Борис сильно спорит: нос мой твово боле. А Прохор его задорит: хотя смерить мой доле» (Ровинский, I , № 205). Известны в то время были и талантливые лубочные карикатуры Теребенева на Наполеона, убравшегося из России с огромным обмороженным носом, усеянным бородавками (Ровинский, II , № 397).
Нос на лубочных картинках выступал я как самостоятельный герой, т. е. именно как нос сам по себе. В лубочных «притчах»: о хвастуне - «Похождение о носе и сильном морозе» (Ровинский, I , № 183), а также о шутах - «Фарнос, красный нос» и «Шут Гонос» (Ровинский, I , № 209а, 209б) - нос выступает как ряженый, как шут, посрамляемый и посрамляющий.
Среди лубочных картинок выделяется настоящая интермедия «Точильщик носов». Это не столько изображение, но именно изображенное действо, сопровождающееся словесным комментарием, репликами действующих лиц. Мастер-точильщик на огромном точиле, на которое подмастерья льют воду (а в другом, нецензурном, варианте - экскременты), обтачивает носачам носы (Ровинский, I , № 212а, 212б). «Театральность» этой картинки подчеркивает Д. А. Ровинский: «Точение носов, как видно из самого текста картинки, представляет одну из. . . интермедий, которые давались в антрактах между действиями настоящей драмы или комедии» (Ровинский, IV , с. 315). «Театральность», лубка, его ориентацию на игровое поведение, на быт, на реальные газетные сообщения, его отзывчивость на «горячие», актуальные темы современности отмечал Ю. М. Лотман. 63
Для фантастической повести Гоголя материал русского лубка, одновременно бытовой и фантастический, комически «игровой», таящий скабрезные двусмысленности, общедоступный, ярко театральный, переключающий «потребителя из обычного состояния в состояние игровой активности», 64 был чрезвычайно близок соотносился с творческими особенностями писателя, его художественными целями в «Носе». Представляется, что Гоголь в своей повести мог учитывать не только «носологические» мотивы лубка, но, что важно, в построении образа носа мог опираться на технику, поэтику лубка.
Лубочные картинки были разных типов. Например, такие, на которых изображение, если его перевернуть, превращается в свою противоположность: из молодки в старика и наоборот. «Линия носа» в такого рода картинках как бы регулирует это превращение, эту фантасмагорию, этот оптический эффект. Существенную роль в таких картинках-оборотнях играет оформление их низа и верха, при перевороте превращающих шапку волос или женскую шляпку в бороду, подбородок - в голый череп: «Персона моя и подбородок дамый, Но явлюся пред вами муж старый» (Ровинский, I , № 284). Перемена низа и верха, «линия носа» перевоплощают содержание картинки. Превращения могут быть и более экзотические, под стать «Золотому ослу» Апулея: при переворачивании обнаруживается то человеческое лицо в шапке, то ослиная морда (Ровинский, I , № 284). Важно указать и на то, что смысл изображения как бы определяется еще и выбором точки зрения смотрящего, зависит от позиции зрителя. Два человека, рассматривающие одну и ту же картинку, но с разных сторон, увидят в ней разное содержание.
Этот гротескный принцип комического «низа и верха», «выбора точки зрения», перевоплощающий некую сущность, принцип оборотничества и двойничества, наглядность и материальность изображения могли привлечь Гоголя, который в «Носе» язык живописи перевел на язык литературы. В изображении носа-статского советника как двойника Ковалева, как реализации честолюбивых мечтаний героя, как реальности, таящей абсурдную ей противоположность, когда смысл компрометирован бессмыслицей, проявилось действие этих художественных принципов лубка. Характерно и то, что в повести Гоголя именно «по линии носа» видимая реальность способна превращаться в фантастическую и в новом виде приобретать всякий раз новый смысл. Стоит только чуть-чуть изменить «точку зрения», «зайти с другой стороны», и нос предстанет ряженым статским советником, а коллежский асессор превратится в нечто такое, что «просто возьми да и вышвырни за окошко!» (III , 64), в нем появится нечто абсурдное: «птица - н е птица», 65 «гражданин - не гражданин», человек - не человек, чиновник - не чиновник - нечто, легко переходящее в ничто. Но стоит еще раз изменить ситуацию, и исчезнет оптический обман: нос будет соответствовать своему предметному значению и исполнять свои биологические функции, а коллежский асессор - социальные. Так сказать, оба вернутся в свой первообраз, предполагающий в то же время метаморфозу.
Думается, что и «театральность» лубка в какой-то мере отразилась в повести Гоголя, хотя не следует исключать и другие формы зрелищной народной культуры - райка, балагана, отдельные черты которых ощутимы в «Носе». 66 Однако этот вопрос достаточно самостоятельный и сложный, чтобы подключать его к нашей работе. В данном случае, в связи с высказанными предположениями, нельзя не отметить присущий лубку и повести Гоголя принцип «театральности», требующий зрителя, вовлекающий его в свое действие.
Слухи о носе, гуляющем «ровно в три часа. . . по Невскому проспекту» (III , 71), вызывают театральную реакцию у городской толпы, стремящейся на доступный, всеобщий, уличный спектакль. Несмотря на обман, насмешку над доверчивым обывателем, «любопытных стекалось каждый день множество. . . один спекулятор почтенной наружности. . . продававший при входе в театр разные сухие кондитерские пирожки, нарочно поделал прекрасные деревянные прочные скамьи, на которые приглашал любопытных становиться за восемьдесят копеек» (III , 71 - 72). У Гоголя зрелище превращается в антизрелище. Но его абсурдность между тем подкрепляется материализованной реальностью: предприимчивостью спекулятора. Замечательно и то, что писатель, следуя традиции лубка, в ходе развития сюжета повести переключает читателя из пассивного в состояние игровой активности, вызывая нужные социальные ассоциации, такую, например, как история о танцующих стульях в Конюшенной улице.
Таким образом, произведенный анализ показал, что фантастическое в повести «Нос» возникает на пересечении двух типов культур - социально-бытовой и народно-бытовой. Этим оправдан в повести внутренний сюжет, который рождает, в зависимости от читательской активности, разнообразные социальные и мифологические аллюзии, непосредственно вызванные текстом повести, которые, в свою очередь, создают основу для наращивания многозначности социально-бытового происшествия, явления, образа, детали. Кроме того, мы показали, что фантастика повести в своих темах, мотивах, образах, а также в их техническом воплощении, сориентирована не только на литературу нового времени, но и на фольклор, на лубочные картинки.
Фантастическое, рождающееся на стыке двух бытовых культур, как бы интегрирует социально-бытовое явление. Вместе с тем эта интегрированная сущность разложима в бесконечный ряд смыслов, придающих фантастическому образу символическое значение.
Сама реальная жизнь, с ее строго регламентированной, знаковой, бюрократической системой, законными предписаниями для каждой социальной: группы, способствует возникновению ритуальных форм мышления, поведения: формализует, стереотипизирует их, выделяет их как некое социально-символическое поведение и мышление. В повести Гоголя виден своеобразный «социальный символизм». 67
Выше мы показали, как государственные постановления определили социально-символическое поведение коллежского асессора Ковалева, его психологию, его сознание, его «страсти». Формализованная, механическая, жестко регламентированная система отношений не реагирует на сущность, но только на форму. В этой связи символом такой системы становится культ формы, магия чина. Достаточно соблюдать предписания, соответствовать форме, чтобы нос в мундире статского советника приобрел значение лица, часть с помощью мундира довоплотилась в целое. Нос-статский советник по предписанию оказывается 25 марта в Казанском соборе, где набожно молится, разъезжает в карете, делает визиты, заставляет Ковалева соблюдать субординацию, границы чиновного положения и звания. Но стоит «выйти» из системы, нарушить предписание, надеть очки, 68 как это делает один полицейский чиновник, как нос соответствует своему прямому значению.
Бюрократическая система отношений провоцирует символическую многозначность, возникающую оттого, что сущность не совпадает с формой. Наравне с носом-статским советником как стабильное выражение системы появляется «пудель черной масти» - «казначей какого-то заведения». 69 В образе носа исследователи давно отмечали то «символ пошлости», 70 то «символ порядочности и благонамеренности», 71 однако социальная символика как принцип художественного метода, видения мира писателя в «Носе» не оказывалась в поле внимания ученых.
Многозначность образа носа подробно раскрыта Ю. В. Манном, 72 но исследователь не ставит цели изучить поэтику этого художественного феномена как символа. Совершенно очевидно, однако, что образ носа не только символ пошлости или чиновничьей благопристойности. Значение этого образа не сводимо к какой-либо одной черте социальности или быта, ряд этих значений множится, так как нос интегрирует в себе социальное обобщение из разных общественных сфер жизни: нос символизирует и чин, и иерархию отношений в бюрократическом обществе, и общественное преуспеяние формы при отсутствии содержания, и важную персону, лицо, и знак мужского достоинства, и симптом дурной болезни, и способ одурачивания, и фантом призрачной иллюзии, и т. д. Широкое обобщение социальности и многозначность смыслов, заключенные в образе носа, являют в то же время по отношению к реальному, живому, сущему, подвижному, изменяющемуся всеобщий абсурд. Образ-символ носа как «черная дыра», мгновенно все себе уподобляет, превращает в фикцию, по-разному захватывает в свою орбиту пустоты и коллежского асессора, ставшего без носа ничем - ни чиновником, ни женихом; и цирюльника с утраченной фамилией; и безликого, безымянного доктора. На всех героях повести одна печать безличия, несоответствия формы содержанию, смысл которых концентрируется в символическом образе носа, выражающем грандиозное обобщение социального абсурда и фикции.
Фантастический образ наращивает символическую значимость еще и тем, что писатель в повести прибегает к помощи молвы и слухов, творящих социальный миф о носе на самом прозаическом материале. 73
Значение символической фантастики 74 не исчезает и тогда, когда нос оказывается между щек довольного и процветающего майора Ковалева, так как проделанный писателем художественный эксперимент вскрыл за видимостью не просто пошлость, а трагическое несовпадение с истиной, 75 показал драматичную ситуацию, в которой обманутый внешней правдой человек остается в плену своих иллюзий и вполне ими удовлетворяется.
Символическая фантастика поддерживается и на уровне типизации художественных образов. Образы Ковалева, цирюльника, доктора в срезе двух культур, о которых говорилось выше, проявились в неоднозначном смысле. В докторе-чиновнике с «магнетическими» манерами различим и шут, и знахарь, в цирюльнике - вор, разбойник, невольный пособник «нечистой силы», в майоре - то ли человек, то ли птица, то ли гражданин, то ли «черт знает что» (III , 64). Такое несовпадение смыслов порождает особый эффект: создает предпосылки универсализации, отражения множества в одном. Недаром В. Г. Белинский воскликнул о герое «Носа»: «Он не майор Ковалев, а майоры Ковалевы ». 76 В определении критика выделено не просто понятие типизации, но типизации, возведенной в степень. Вслед за «Невским проспектом» в «Носе» такой принцип типизации, в недрах которой складывается основа для универсальных обобщений, только еще оформляется, намечается, а получает дальнейшую разработку в «Шинели» и «Мертвых душах». 77
Гоголь умел «писать так, чтоб читатель между строк улавливал символический смысл написанного». 78 Выше мы показали, как писатель «держит» читателя в напряжении, подключая ассоциативное сознание современника. Читатель следит за фантастическими перипетиями повести, различая в ней совершенно конкретные, реальные факты, бытовые приметы своего времени, что невольно соединяет фантастическое происшествие, литературную выдумку с фактичной бытовой стороной действительности, заставляет уловить тождественность социальных аномалий в литературе и быту, критику алогизмов живой жизни.
В финале повести автор-повествователь в своеобразном диалоге с «массовым» читателем проверяет «пользу» своего фантастического сочинения. И здесь видна не просто игра с читателем, но созданы своеобразные условия воспитания читательского восприятия, виден своеобразный стимул, заставляющий читателя задуматься над прочитанным, над игрой, над образами-символами, призывающий понять глубокое содержание в, казалось бы, шуточном произведении. Стиль комических каламбуров, ирония риторических вопросов, позиция комического недоумения сменяется стилем серьезного размышления, интонацией, в которой по контрасту с предшествующей явно ощущается оттенок горечи: «А все, однако же, как поразмыслить, во всем этом, право есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают» (III , 75). Отрицательному пафосу повести в финале противопоставлен утверждающий пафос произведенного писателем эксперимента, обнажившего скрытые за маской благопристойности социальные аномалии действительности. Социальная символика в фантастическом сюжете, фантастический образ-символ, символический подтекст позволяли писателю не только воссоединить мир как целое бытие, создать образы, содержащие в себе предпосылку к универсальным обобщениям, но воздействовать ими на читательское восприятие, провести «школу воспитания».
Примечания
1 Виноградов В. В. Натуралистический гротеск. Сюжет и композиция повести Гоголя «Нос».- В кн.: Поэтика русской литературы. М., 1976, с. 21.
2 См., например: Гуковский Г. А. Р еализм Гоголя. М.-Л., 1959, с. 268-300.
3 См., например: Степанов Н. Л. Н. В. Гоголь. М., 1955, с. 254-255.
4 Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. М., 1978, с. 85-100.
5 Анненский И. Ф. О формах фантастического у Гоголя. - Русская школа. Общепедагогический журнал для школы и семьи, 1890, т. 2, № 10, с. 100; Машинский С. И. Художественный, мир Гоголя. М., 1979, с. 162; Манн Ю. В. Гротеск в литературе. М., 1966, с. 47-48.
6 Об этом см.: Дилакторская О. Г. Повесть Н. В. Гоголя «Нос» (бытовой факт как структурный элемент фантастики). - Вестник ЛГУ, 1983, вып. 3. История. Язык. Литература, № 14. В предлагаемой статье сделан акцент на другом: на соотношении реального-фантастического-символического и его роли в формировании гоголевского реализма.
7 Булгарин Ф. В. Собр. соч. в 3-х частях, ч. 2. Гражданственный гриб или жизнь, т. е. прозябание, и подвиги приятеля моего, Фомы Фомича Опенкова. СПб., 1836, с. 318.
9 Петровский Н. А. Словарь русских личных имен. М., 1980, с. 180.
10 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. III . [М.-Л.], 1938, с. 53. Далее ссылки на это издание даются в тексте.
11 Свод законов Российской империи. СПб., 1835, с. 105. Далее см. в тексте: Свод. . .
12 Булгарин Ф. В. Указ, соч., .4.1 с. 285-296.
13 Карнович Е. Русские чиновники в былое и настоящее время. СПб., 1897, с. 94-95.
14 Ю. М. Лотман впервые употребил этот термин в своей статье. См.: Лотман Ю. М. Повесть о капитане Копейкине (реконструкция замысла и идейно-композиционная функция). - В кн.: Семиотика текста. Труды по знаковым системам, XI , вып. 467. Тарту, 1979, с. 27.
15 Описание изменениям в форме одежды чинам гражданского ведомства и правила о ношении сей формы. СПб., 1856, с. 9. Необходимости присутствия служащих лиц в официальные праздничные дни в церкви на богослужении как бытовой черте эпохи находим подтверждение в дневниках Пушкина: «Возвратясь, нашел у себя на столе. . . приказ явиться к графу Литте. Я догадался, что дело идет о том, что я не явился в придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни к обедне в вербное воскресенье, так и вышло: Жуковский сказал мне, что государь был недоволен отсутствием многих камергеров и камер-юнкеров, и сказал: „Если им тяжело выполнять свои обязанности, то я найду средство их избавить”». (Пушкин А. С. Собр. соч. в 10-ти т., т. 7. М., 1976, с. 284).
16 Остафьевский архив кн. Вяземских, кн. 3. СПб., 1899, с. 313-314.
17 Этот факт впервые отмечен в статье О. А. Кудрявцевой, но рассмотрен иначе.
См.: Кудрявцева О. А.
Петербургские повести Гоголя. - В кн.: Гоголь в школе. М., 1954, с. 262.
18 Остафьевский архив кн. Вяземских, с. 254-255.
19 Пушкин А. С. Собр. соч. в 10-ти т., т. 7, с. 273.
20 Русский архив, 1902, кн. 1, с. 626.
21 Лонгинов М. Н. Соч., т. I . M ., 1915, с. 7.
22 Лотман Ю. М. А. С. Пушкин. Л., 1982, с. 137.
23 Там же, с. 138.
24 Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977, с. 201.
25 Веселовский Ал. Н. Собр. соч., т. 2. СПб., 1913, с. 11.
26 Теоретическое понятие подтекста, определение его функции введено Т. И. Сильман. См.: Сильман Т. И. Подтекст - это глубина текста. - Вопросы литературы, 1969, № 1, с. 89-94.
27 Даль В. И. О поверьях, суеверьях и предсказаниях русского народа. СПб. - М., 1880, с. 37-38.
28 Максимов С. В. Собр. соч. в 20-ти т., т. 17. СПб., 1912, с. 96.
29 Славянские языковые моделирующие системы. М., 1965, с. 90; Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982, с. 135.
30 Пушкин А. С. Собр. соч. в 10-ти т., т. 4, с. 94.
31 Вельтман А. Ф. MMMCDXLVIII год. Рукопись Мартына Задека, кн. 2. М., 1833, с. 65.
32 Новый и подробный сонник. . . СПб., 1818, с. 179.
33 Новейший снотолкователь, сказывающий правду-матку. М., 1829, с. 3.
34 Там же, с. 15-16.
35 Манн Ю. В. Поэтика Гоголя, с. 95-97.
36 «Рыночная литература» о гаданиях, снотолкованиях выходила в то время немалыми тиражами, была всем доступна, вызывала интерес обывателя, даже требовала дополнительного обличения со
стороны пропагандистов настоящего искусства. (См., например: Белинский В. Г.
Полн. собр. соч., т. III . M ., 1953, с. 43-44; Некрасов Н. А.
Полн. собр. соч. и писем, т. 9. М., 1950, с. 140). По-своему
это же делает и Гоголь в «Носе».
37 Максимов С. В. Собр. соч. в 20-ти т. 17, с. 25.
38 Чичеров В. И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI - XIX веков. М., 1957, с. 41.
40 Дореалистическая культура, культура Средних веков и Возрождения выработали свою символику чисел. См.: Леви- Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1930, с. 145; Гегель. Соч., т. 12. Лекции по эстетике, кн. I . М., 1938. с. 361 и др. Гоголь создает социальную символику числа.
41 Ваненко И. Приключения с моими знакомыми. Повести, ч. 2. М., 1839.
42 Виноградов В. В. Указ, соч., с. 39-41.
43 Ваненко И. Указ, соч., с. 112.
44 Термин «народно-бытовая медицина» был введен Г. Поповым. Он принят и в современной фольклористике.
45 Попов Г. Русская народно-бытовая медицина. СПб., 1903, с. 25. Далее см. в тексте: Попов. . .
46 Вероятно, в мотиве водки скрыто пародирование более широкого плана, не только романтического приема, как считает Ю. В. Манн. См.: Манн Ю. В. Поэтика Гоголя, с. 93.
47 См.: Там же, с. 98.
48 Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. М., 1966, с. 61-62.
49 Сахаров И. П. Сказания русского народа. СПб., 1841, с. 51; Попов Г. Указ. соч., с. 54, 78.
50 Максимов С. В. Собр. соч. в 20-ти т., т. 18, с. 187.
51 Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 3. М., 1947, с. 115.
52 ГПБ, ф. 865 (Шляпкин И. А.), ед. хр. 274, № 62 («Собрание анекдотов XVIII в.»).
53 Виноградов В. В. Указ, соч., с. 34.
54 О значении антиномии «правый - левый» см.: Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. Указ, соч., с. 91-100.
55 Лотман Ю. М. Гоголь и соотнесение «смеховой культуры» с комическим и серьезным в русской национальной традиции. - В кн.: Труды по знаковым системам, вып. V . Тарту, 1973, с. 132.
57 Ауэр А. П. О поэтике символических образов Салтыкова-Щедрина. Автореф. на соискание ученой степени канд. филол. наук. М., 1981, с. 13.
58 См.: Виноградов В. В. Указ. соч., с. 5-21, 24-25; Гиппиус В. В. Гоголь. Л., 1924, с. 91; Гроссман Л. П. Гоголь - урбанист. - В кн.: Гоголь Н. В. Повести. М., 1935, с. 318-319; Манн Ю. В. Гротеск в литературе, с. 35.
59 Гуковский Г. А. Указ, соч., с. 272.
60 Еремина В. И. Н. В. Гоголь. - В кн.: Русская литература и фольклор. Первая половина XIX века. Л., 1976, с. 288.
61 Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 1862, с. 699. Как замечено, пословица станет одним из художественных средств характеристики персонажей в «Мертвых душах». См.: Воропаев В. О роли пословиц в создании характеров «Мертвых душ». - В кн.: Проблемы литературного развития. (На материале русских и зарубежных литературных художественных традиций). М., 1982, с. 48-59.
62 Ровинский Д. А. Русские народные картинки в 4-х т., т. I . СПб., 1881, № 137. Далее см.: Ровинский. . . Д. А. Ровинский указывает, что в четыре тома собранных им описаний и картинок включены только те, которые выходили до 1839 года.
63 Лотман Ю. М. Художественная природа русских народных картинок.- В кн.: Народная гравюра и фольклор в России XVII - XIX в. (К 150-летию со дня рождения Д. А. Ровинского). М., 1976, с. 251-255; 262-263.
64 Там же, с. 263.
65 Интересно, что на одной из лубочных картинок с темой осуждения и смирения гордости изображен журавль, щиплющий клювом человеческий нос, нарисованный на груди у журавля. Надпись такая: «Щипли сам себя за нос». (Ровинский, I , № 248).
66 М. М. Бахтин отмечает: «Образы и стиль “Носа” связаны, конечно, со Стерном и со стернианской литературой. . . Но ведь в то же время как самый гротескный и стремящийся к самостоятельной жизни нос, так и темы носа Гоголь находил в балагане нашего русского Пульчинеллы, у Петрушки». (Бахтин М. М. Рабле и Гоголь. Искусство слова и народная смеховая культура. - В кн.: Вопросы литературы и эстетики. М., 1975, с. 488).
67 О социальном символизме см.: Ба син Е.Я., Краснов В. М. Социальный символизм. (Некоторые вопросы взаимодействия социальной культуры). - Вопросы философии, 1971, № 10, с. 164-168.
68 Очки - некая аномалия в общем облике офицера или чиновника, нарушающая строгость мундира, деталь неполноценности. Ношение очков оформлялось специальным приказом как исключение. См.: Васильев Н. В. Карманная книжка генералов, штаб- и обер-офицеров и гражданских чиновников и их семейств. СПб., 1889, с. 28.
69 В. В. Виноградов справедливо видит здесь проявление символической двузначности. См.: Виноградов В. В. Ука з. соч., с. 35.
70 Грамзина Т. Виды фантастического в творчестве Гоголя. - В кн.: Учен. зап. Киргиз. ун-та, вып. 5. Фрунзе, 1958, с. 127.
71 Степанов Н. Л. Указ. соч., с. 254.
72 Манн Ю. В. Поэтика Гоголя, с. 99-100.
73 См.: КЛЭ, т. 4. М., 1967, стлб. 880.
74 Термин Г. П. Макогоненко. См.: Макогоненко Г. П. А. С. Пушкин в тридцатые годы. (1830-1833). Л., 1982, с. 177-184.
75 Этот мотив рокового двойничества в «Носе» определен Д. С. Лихачевым. См.: Лихачев Д. С., Панченко А. М. «Смеховой мир» Древней Руси. Л., 1976, с. 52.
76 Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 3. М., 1953, с. 105.
77 См.: Маркович В. М. И. С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века. Л., 1982, с. 29-30.
78 Венгеров С. А. Собр. соч., т. 2. СПб., 1913, с. 99.
2009 год – год, когда вся литературная страна отметит 200 - летие со дня рождения великого писателя.
Данная работа подготовлена, прежде всего, в помощь учащимся и представляет собой литературоведческий анализ произведений, где раскрываются основные понятия темы.
Актуальность темы демонстрируется выбором произведений великого русского писателя-фантаста.
Эта работа посвящена произведениям Н. В. Гоголя – «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Нос», «Портрет». Чтобы понять гоголевский метод изложения текста, где основную роль играют фантастические сюжеты, образы, необходимо проанализировать структуру произведения.
Выбор текстов основан на принципе « школьная программа + », то есть к школьной программе добавляется небольшое количество текстов, необходимый для общегуманитарного развития
В основу данной работы положены разделы из книги Ю. В. Манн «Поэтика Гоголя».
Цель работы: понять, увидеть сложность и многогранность писателя, выявить и проанализировать особенности поэтики и различных форм фантастического в произведениях.
Помимо материалов, посвящённых творчеству Гоголя, в работе содержится своего рода литературоведческий глоссарий: для удобства учащегося по каждому произведению выделены основные термины и понятия.
Хочется надеяться, что наша работа поможет учащимся исследовать произведения с точки зрения фантастического миропонимания.
Фантастика в литературе – изображение неправдоподобных явлений, введение вымышленных образов, несовпадающих с действительностью, ясно ощущаемое нарушение художников естественных форм, причинных связей, закономерностей природы.
Термин фантастика происходит от слова «фантазия» (в греческой мифологии Фантаз – божество, вызывающее иллюзии, кажущиеся образы, брат бога сновидений Морфея).
Все произведения Н. В. Гоголя, в которых так или иначе присутствует фантастика, делятся на два типа. Деление зависит от того, к какому времени относится действие произведения – к современности или прошлому.
В произведениях о «прошлом» (пять повестей из «Вечеров» - «Пропавшая грамота», «Вечер на кануне Ивана Купала», «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть», «Заколдованное место», а также «Вий») фантастика имеет общие черты.
Высшие силы откровенно вмешиваются в сюжет. Во всех случаях - это образы, в которых персонифицировано ирреальное злое начало: черт или люди, вступившие с ним в преступный сговор. Фантастические события сообщаются или автором-повествователем или персонажем, выступающим в роли повествователя (но иногда с опорой на легенду или на свидетельство предков – «очевидцев»: деда, «тётки моего деда»).
Во всех этих текстах отсутствует фантастическая предыстория. Она не нужна, поскольку действие однородно и во временном плене (прошлое), и в отношении фантастики (не собранной в каком-либо одном временном отрезке, а распределённой по ходу произведения).
Развитие гоголевской фантастики характеризуется тем, что писатель отодвинул носителя фантастики в прошлое, оставив в современном временном плане его влияние, «след».
В гоголевской фантастике присутствует:
1. Алогизм в речи повествователя. («Портрет» - «Прежде всего занялся он отделкою глаз», « как будто бы рукою художника водило нечистое чувство», « Ты ему просто попал не в бровь, а в самые глаза залез. Так в жизнь никогда не глядели глаза, как они глядят у тебя» и др.).
2. Странно-необычное в плане изображаемого. Странное вмешательство животного в действие, оживление предметов. («Нос» - нос – живой персонаж, «Портрет» - « на него глядело, высунувшись из-за поставленного холста, чьё-то судорожно искажённое лицо. Два страшные глаза прямо вперились в него, как бы готовясь сожрать его; на устах написано было грозное повеленье молчать»)
3. Необычные имена и фамилия персонажей. (Солоха, Хома Брут и др. ; «Портрет» - в первом издании – Чертков, в последующих редакциях – Чатрков).
Обратим внимание, прежде всего на то, что в повести довольно часто возникают такие понятия, как «черта и «граница». Семантика имени Черткова включает в себя не только ассоциации с носителем ирреальной (не существующий в действительности) силы, с чёртом, но и с чертой как в художественном смысле (штрих, мазок), так и в более широком (граница, предел).
Это может быть граница возраста, отделяющая молодость и зрелость от увядания и старости, отделяющая художественное творчество от механического труда.
Под фамилией уже Чарткова кроется ложь, идеализирование, приспособление ко вкусам и капризам своих богатых и знатных заказчиков; работа без внутреннего и творческого озарения, без идеала; происходит самовозвышение героя, который губит свою душевную чистоту, а в месте с тем и талант.
4. Непроизвольные движения и гримасы персонажей.
В народной демонологии непроизвольные движения часто вызываются сверхъестественной силой.
Повесть «Нос» - важнейшее звено в развитии гоголевской фантастики. Носитель фантастики снят, но фантастичность остаётся; романтическая тайна пародируется, но таинственность сохраняется.
В «Носе» меняется функция «формы слухов», которая теперь не служит средством завуалированной фантастики, она действует на фоне фантастического происшествия, поданного как достоверное.
В «Портрете», как и в «Сорочинской ярмарке» и в «Майской ночи», фантастическое представлено таким образом, что сверхъестественные силы в их «осязаемом» обличье (ведьмы, черти и т. п.) отодвинуты на задний, «вчерашний» план.
В сегодняшнем же временном плане сохранен лишь фантастический отсвет или же некий фантастический остаток – осязаемый результат странных событий, имевших место в действительности: «Он видел, как чудное изображение умершего Петромихали ушло в раму портрета»
В реальность переходит только этот портрет, а персонифицированные фантастические образы устраняются. Обо всех странных событиях сообщается в тоне некоторой неопределённости. Чертков после появления портрета в его комнате стал уверять себя, что портрет прислал хозяин, узнавший его адрес, но эта версия, в свою очередь, подрывается замечанием повествователя: «Короче, он начал приводить все те плоские изъяснения, которые мы употребляем, когда хотим, чтобы случившееся случилось непременно так, как мы думаем» (но что оно случилось не «так», как думал Чертков, определённо не сообщается).
Видение Чартковым чудесного старика даётся в форме полусна-полуяви: «впал он в сон, но в какое-то полузабвение, в то тягостное состояние, когда одним глазом видим приступающие грезы сновидений, а другим – в неясном облаке окружающие предметы». Казалось бы, то, что это был сон, окончательно подтверждает фраза: «Чартков уверился, что воображение егопредставило ему во сне творение его же возмущённых мыслей».
Но тут обнаруживается осязаемый «остаток» сновидения – деньги (как в «Майской ночи» - письмо панночки), чему, в свою очередь, даётся реально-бытовая мотивировка (в «раме находился ящик, прикрытый тоненькой дощечкой»).
Наряду со сном щедро вводятся в повествование такие формы завуалированной (неявной) фантастики, как совпадения, гипнотизирующее воздействие одного персонажа (здесь – портрета) на другого.
Одновременно с введением завуалированной фантастики возникает реально-психологический план Черткова-художника. Отмечается его усталость, нужда, дурные задатки, жажда скорого успеха. Создаётся параллелизм фантастической и реально-психологической концепции образа. Всё происходящее можно интерпретировать и как роковое влияние портрета на художника, и как его личную капитуляцию перед враждебными искусству силами.
В «Портрете» эпитет «адский» несколько раз применяется к действиям и планам Черткова: «в душе его возродилось самое адское намерение, какое когда-либо питал человек»; «адская мысль блеснула в голове художника»Здесь этот эпитет был соотнесен с Петромихали, персонифицированным образом ирреальной злой силы («Бесчисленны будут жертвы этого адского духа», - говорится о ней во второй части).
Итак, в своих исканиях в области фантастики Н. В. Гоголь развивает описанный принцип параллелизма фантастического и реального. Приоритетом Гоголя была прозаически-бытовая, фольклорно-комическая фантастика.
Мы видим, что писатель, вводя параллельно со «страшной» комическую обработку «чертовщины», реализовал общеевропейскую художественную тенденцию, и черт из «Ночи перед Рождеством», дующий на обожжённые пальцы, волочащийся за Солохой и постоянно попадающий впросак.
В «Портрете» религиозный живописец говорит: « уже давно хочется народиться антихрист, но не может, потому что должен родиться сверхъестественным образом; а в мире нашем всё устроено всемогущим так, что совершается все в естественном порядке.
Но земля наша – прах перед создателем. Она по его законам должна разрушаться, и с каждым днём законы природы будут становиться слабее и от того границы, удерживающие сверхъестественное, преступнее».
Со словами религиозного живописца о расшатывании мировых законов полностью совпадают впечатления Черткова от портрета. «Что это»? – думал он сам про себя. – «Искусство или сверхъестественное какое волшебство, выглянувшее мимо законов природы?»
Божественное в концепции Гоголя – это естественное, это мир, развивающийся закономерно.
Наоборот, демоническое – это сверхъестественное, мир, выходящий из колеи.
Писатель-фантаст к середине 30-х годов особенно явственно воспринимает демоническое не как зло вообще, а как алогизм, как «беспорядок природы».
Роль фантастической предыстории выполняет рассказ сына художника.
Часть фантастических событий подается в форме слухов, но часть охвачена интроспекцией повествователя, который сообщает о чудесных событиях как об имевших место в действительности.
Фантастическое и реальное часто заходят одно в другое, особенно в искусстве, потому что оно не просто изображает жизнь, а раскрывает, объективируя то, что совершается в душе человека.
Фантастический рассказ Гоголя - "Нос". Прежде всего замечаем, что фантастическое не должно и не может здесь давать иллюзии. Ни на минуту мы не будем себя представлять в положении майора Ковалева, у которого на месте носа было совершенно гладкое место. Было бы, однако, большой ошибкой думать, что здесь фантастическое употреблено в смысле аллегории или намека в басне или каком-нибудь современном памфлете, в литературной карикатуре. Ни поучению, ни обличению оно здесь не служит, и цели автора были чисто художественные, как мы увидим при дальнейшем разборе.
Тон и общий характер фантастического в рассказе "Нос" - комические. Фантастические подробности должны усиливать смешное.
Есть мнение, очень распространенное, что "Нос" шутка, своеобразная игра авторской фантазии и авторского остроумия. Оно неверно, потому что в рассказе можно усмотреть весьма определенную художественную цель - заставить людей почувствовать окружающую их пошлость.
«Всякий поэт, в большей или меньшей мере, есть учитель и проповедник. Если писателю все равно и он не хочет, чтобы люди чувствовали то же, что он, желали того же, что он, и там же, где он, видели доброе и злое, он не поэт, хотя, может быть, очень искусный сочинитель. » (Иннокентий Анненский « О формах фантастического у Гоголя»).
Поэтому мысль поэта и образы его поэзии неразрывны с его чувством, желанием, его идеалом. Гоголь, рисуя майора Ковалева, не мог поступать со своим героем, как с жуком, которого энтомолог опишет, нарисует: вот рассматривайте, изучайте, классифицируйте его. Он выражал в его лице свое одушевленное отношение к пошлости, как к известному общественному явлению, с которым каждый человек должен считаться.
Пошлость - это мелочность. У пошлости одна мысль о себе, потому что она глупа и узка и ничего, кроме себя, не видит и не понимает. Пошлость себялюбива и самолюбива во всех формах; у нее бывает и гонор, и фанаберия (надменность), и чванство, но нет ни гордости, ни смелости и вообще ничего благородного.
У пошлости нет доброты, нет идеальных стремлений, нет искусства, нет бога. Пошлость бесформенна, бесцветна, неуловима. Это мутный жизненный осадок во всякой среде, почти во всяком человеке. Поэт чувствует всю ужасную тягость от безвыходной пошлости в окружающем и в самом себе.
«Фантастическое - это та капля анилина, которая окрашивает клеточки органической ткани под микроскопом, - благодаря необычайности положения героя мы лучше видим и понимаем, что это был за человек». (Иннокентий Анненский « О формах фантастического у Гоголя»).
Ковалев - человек не злой и не добрый - все его мысли сосредоточены на собственной особе. Особа эта очень незначительна, и вот он всячески старается ее увеличить и прикрасить. "Спроси, душенька, майора Ковалева". "Майор" звучит красивее, чем "коллежский асессор". У него нет ордена, а он покупает орденскую ленточку, везде, где можно, он упоминает о своих светских успехах и знакомстве с семьей штаб-офицерши и статской советницы. Он очень занят своей наружностью - все его «интересишки» вертятся около шляпы, прически, гладко выбритых щек. Он гордится еще и особенно своим чином.
Теперь представьте себе, что майора Ковалева изуродовала бы оспа, что ему перебил бы нос кусок карниза, пока он разглядывал в зеркальное стекло картинки или в другой момент его праздного существования. Не уж-то кто-нибудь стал бы смеяться? А не будь смеха, каким бы явилось в рассказе отношение к пошлости. Или представьте себе, что нос майора Ковалева исчез бы бесследно, чтобы он не вернулся на свое место, а все бы продолжал разъезжать по России, выдавая себя за статского советника. Жизнь майора Ковалева была бы разбита: он бы стал и несчастным и из бесполезного вредным человеком, стал бы озлоблен, бил бы своего слугу, ко всем бы придирался, а может быть, даже пустился бы лгать и сплетничать. Или представьте себе, что Гоголь изобразил бы майора Ковалева исправившимся, когда нос к нему вернулся, - к фантастичности прибавилась бы ложь. А здесь фантастическое только усилило проявление реальности, окрасило пошлость и увеличило смешное.
Деталь самозванства носа, который выдает себя за статского советника, чрезвычайно характерна. Для кавказского коллежского асессора чин статского советника есть что-то необыкновенно высокое, завидное и обидное по своей недостижимости, и вдруг этот чин достается носу майора Ковалева, а не самому майору, законному обладателю носа.
Здесь в фантастических формах рисуется очень близкое нам и самое обыкновенное явление. Греки сделали из него богиню - Молву, дочь Зевса, а у нас его называют Сплетня.
Сплетня - это сгущенная ложь; каждый прибавляет и прилыгает чуточку, а ложь растет, как снежный ком, грозя порой перейти в снежный обвал. В сплетне часто не виновен никто отдельно, но всегда виновна среда: лучше майора Ковалева и поручика Пирогова сплетня показывает, что накопилось мелочности, пустомыслия и пошлости в данной среде. Сплетня - это реальный субстрат фантастического.
В общем, сила фантастического в рассказе "Нос" основывается на его художественной правде, на изящном переплетении его с реальным в живое яркое целое.
В заключение разбора можно определить форму фантастического в "Носе" как бытовою.
И с этой стороны Гоголь не мог выбрать лучшего, более яркого способа выражения, чем фантастическое.
Представителем другой формы фантастического у Гоголя мы возьмем "Вия". Основной психологический мотив этого рассказа - страх. Страх бывает двоякий: страх перед сильным и страх перед таинственным - мистический страх. Так вот здесь изображен именно мистический страх. Цель автора, как он сам говорит в примечании, рассказать слышанное предание о Вии как можно проще. Предание действительно передано просто, но если вы подвергнете анализу этот так естественно и свободно развивающийся рассказ, то увидите сложную психическую работу и увидите, как безмерно далеко отстоит он от предания. Поэтическое создание как цветок: прост с виду, а в действительности ведь бесконечно сложнее всякого паровоза или хронометра.
Поэту надо было, прежде всего, заставить читателя почувствовать тот мистический страх, который послужил психической основой предания. Явление смерти, представление о жизни за гробом всегда особенно охотно расцвечивались фантазией. Мысль и воображение нескольких тысяч поколений пристально и безнадежно устремлялись в вечные вопросы о жизни и смерти, и эта пристальная и безнадежная работа оставила в душе человека одно властное чувство - боязнь смерти и мертвецов. Это чувство, оставаясь в существе своем одинаковым, изменяется бесконечно в формах и группировке тех представлений, с которыми оно связывается. Мы должны быть введены в область, если не произведшую предания (корни его часто уходят слишком глубоко), то хоть поддерживающую, питающую его. Гоголь указывает в конце рассказа на руины, воспоминание о смерти Хомы Брута. Вероятно, эти заглохшие и таинственные руины, заросшие лесом и бурьяном, и были именно тем толчком, который побудил фантазию произвести предание о Вии в данной форме.
Первая часть рассказа, по-видимому, составляет эпизод в рассказе. Но это только по-видимому - на самом деле это органическая часть рассказа.
Здесь рисуется нам та среда, в которой поддерживалось и расцвечивалось предание.
Среда эта - бурса. Бурса своеобразное status in statu*, казачество на школьной скамье, всегда впроголодь, сильное физически, с мужеством, закаленным розгой, страшно равнодушное ко всему, кроме физической силы и удовольствий: наука схоластическая, непонятная, то в виде какого-то несносного придатка к существованию, то переносящая в мир метафизический и таинственный.
С другой стороны, бурсак близок к народной среде: ум его часто под корой учености полон наивных представлений о природе и суеверий; романтические странствования на каникулах еще более поддерживают связь с природой, с простонародьем и легендой.
Хома Брут верит в чертовщину, но он все же человек ученый.
Монах, которому всю жизнь виделись ведьмы и нечистые духи, выучил его заклинаниям. Его фантазия воспиталась под влиянием различных изображений адских мук, дьявольских искушений, болезненных видений аскетов и подвижников. В среду наивных мифических преданий в народе он, книжный человек, вносит книжный элемент - предание писаное.
Тут видим мы проявление того исконного взаимодействия грамоты и природы, которое создало пестрый мир нашей народной словесности.
Что за человек Хома Брут? Гоголь любил изображать средних заурядных людей, каков этот философ.
Хома Брут сильный, равнодушный, беспечный, любит плотно поесть и пьет весело и добродушно. Он человек прямой: хитрости у него, когда он, например, хочет отпроситься от своего дела или бежать, довольно наивные. Он и лжет-то не стараясь; в нем нет и экспансивности - он слишком ленив даже для этого. Н. В. Гоголь с редким мастерством поставил в центр страхов именно этого равнодушного человека: надо было много ужасов, чтобы доконали они Хому Брута, и поэт мог развернуть перед своим героем всю страшную цепь чертовщины.
* Государство в государстве (лат.).
Величайшее мастерство Н. В. Гоголя высказалось в той постепенности, с которой нам сообщается в рассказе таинственное: оно началось с полукомической прогулки на ведьме и правильным развитием дошло до ужасной развязки-смерти сильного человека от страха. Писатель заставляет нас пережить шаг за шагом с Хомой все ступени развития этого чувства. При этом Н. В. Гоголю было на выбор два пути: можно было идти аналитически - говорить о душевном состоянии героя, или синтетически - говорить образами. Он выбрал второй путь: душевное состояние своего героя он объективировал, а работу аналитическую предоставил читателю.
Отсюда появилось необходимое вплетение фантастического в реальное.
Начиная с момента, когда сотник послал в Киев за Хомой, даже комические сцены (например, в бричке) невеселы, потом идет сцена с упрямым сотником, его страшные проклятия, красота мертвой, толки дворни, дорога до церкви, запертая церковь, лужайка перед ней, залитая луной, тщетные старания себя ободрить, которые только сильнее развивают чувство страха, болезненное любопытство Хомы, мертвая грозит пальцем. Наше напряженное чувство несколько отдыхает за день. Вечер - тяжелые предчувствия, ночь - новые ужасы. Нам кажется, что уже все ужасы исчерпаны, но писатель находит новые краски, т. е. не новые краски - он сгущает прежние. И при этом никакого шаржа, никакой художественной лжи. Страх сменяется ужасом, ужас - смятением и тоской, смятение - оцепенелостью. Теряется граница между я и окружающим, и Хоме кажется, что заклинания говорит не он, а мертвая. Смерть Хомы есть необходимый конец рассказа; если на миг представить его пробуждение от пьяного сна, то исчеснет все художественное значение рассказа.
В "Вии" фантастическое развилось на почве мистической - отсюда его особенная интенсивность. Характерной чертой мистического у Н. В. Гоголя вообще является мажорный тон его сверхъестественных созданий - ведьма и колдун - существа мстительные и злобные.
Таким образом, первый этап развития гоголевской фантастики характеризуется тем, что писатель отодвинул носителя фантастики в прошлое, оставив в современном временном плане его влияние, «след».
Писатель, пародируя, поэтику романтической тайны, отказывался давать какое-либо разъяснение происходящего.
Читая произведения Н. В. Гоголя, невольно проявляешь свою фантазию, игнорируя её границы между возможным и невозможным.
Обращаясь к творчеству Н. В. Гоголя, можно априори быть уверенным, что найдём в нём многие элементы фантастики. Ведь если последняя определяла целый тип народной культуры, то, как подчёркнуто М. Бахтиным, её влияние простирается на многие эпохи, практически вплоть до нашего времени.