Писатель с максимов его произведения. Биография. В большую литературу

Если человек утверждает сегодня одно, а завтра - совсем другое, это вовсе не значит, что он просто флюгер, приспособленец или тем более - хамелеон.

Может быть, за одну ночь он пережил такое, что перевернуло всю его жизнь.

Я это пишу не в оправдание негодяям, которые уверены, что убеждения, взгляды, идеи - такой же расхожий товар, как дешевая водка, скрипучие ботинки или пестрые зонтики.

Я размышляю об этом, вспоминая историю появления на страницах “Правды” Слова большого русского писателя Владимира Емельяновича Максимова.

Где бы он ни выступал в последние годы жизни, к нему неизменно приставали с дурацким вопросом: как вы, непримиримый диссидент, могли стать автором “Правды”, олицетворяющей, мягко скажем, то, против чего вы всегда воевали?

В свою очередь, наши старинные читатели тоже не оставались в долгу: как это “Правда” может печатать статьи Максимова? Он же ярый антикоммунист…

У меня нет готового ответа. Возможно, удастся его найти, перелистывая страницы памяти.

… Началось все до удивления просто.

Кто-то из умных демократов надумал собрать в новом здании Президиума Академии наук на Ленинском, 32А “Круглый стол” с участием всех виднейших диссидентов из-за границы, полагая, конечно же, укрепить тем самым в международном масштабе демократический авторитет нового, остсоветского режима. Приглашены были писатели Василий Аксенов и Владимир Максимов, писатель и философ Александр Зиновьев, правозащитник Владимир Буковский. Тогда еще не стал “невозвращенцем”, а подвизался в качестве первого заместителя председателя Моссовета и, кажется, президентского советника кандидат исторических наук Сергей Станкевич. Выступал и сам бывший пред Моссовета и уже бывший мэр столицы Гавриил Харитонович Попов. Предполагалось участие руководителя администрации Президента Сергея Филатова, еще многих официальных лиц.

Но ни Филатова, ни иных высокопоставленных чиновников, намеревавших было порассуждать о выборе пути для новой России, за “круглым столом” 28 июня 1993 года не обнаружилось. Должно быть, сработало некое шестое, седьмое или десятое чувство, коим бывают наделены исключительно одни администраторы. Иначе вряд ли они досидели хотя бы до первого перерыва в дискуссии.

Открыл ее академик Геннадий Васильевич Осипов, выразив удовлетворение тем, что удалось собрать в зале цвет нашей демократической интеллигенции. Фразой - “легче противостоять злу, чем созидать новое” - обозначился предприниматель Эдвард Лозанский, один из спонсоров “круглого стола”, промышляющий за границами России. Первым в дискуссии выступал Евгений Сабуров, в то время уже покинувший пост в правительстве РФ, но еще не назначенный вице-премьером правительства Крыма. Человек, близкий к Гайдару, лояльный режиму Ельцина. И, естественно, от него ждали если не панегирика, то по крайней мере удовлетворения достигнутым. Однако….

Вот несколько его суждений:

“Слова о том, что мы уже два года живем в демократическом обществе, для меня явились неожиданностью…”

“Если государство распределяет не гвозди, а рубли, это еще ничего не решает”.

Следом за ним слово дали Василию Аксенову. Постаревший кумир “звездных мальчиков”, вопреки ожиданиям, тоже взял отнюдь не хвалебный тон. Но критиковал организаторов “круглого стола”, а заодно и Россию с иной стороны - за то, что российские интеллигенты опять настаивают на следовании каким-то своим, истинным, особым курсом:

Пора бросить благолупости, осознать себя частью европейско-американского христианского мира.

… Пышными лопухами цвела наша гордость великоросса.

Надо закончить нашу столетнюю войну с Западом.

Россия, став частью западного мира, останется Россией и даже сможет повлиять на западную культуру...

Цитирую не по стенограмме - по записям в блокноте, но за смысл - ручаюсь. Был в конце аксеновской речи гневный спич по поводу того, что и у нынешней России - “Трусливая, глумливая и наглая улыбочка в сторону Запада”.

С Аксеновым резко спорил Зиновьев, но он выступал гораздо позже - после Станкевича, Буковского, Попова и Максимова, который к началу дискуссии опоздал и пришел почти что к моменту своего выступления. Речь Максимов читал по рукописи, звенящим голосом, словно опасаясь, что ему не дадут договорить.

Но о его острокритической публицистической статье - а это был по сути блестящий памфлет - несколько позже. Сначала - о выступлении Буковского, которое многих из участников демографического сборища повергло едва ли не в шоковое состояние.

Чем чаще я езжу в Россию, - начал Буковский, - тем меньше у меня остается надежд на ее возрождение.

После крушения коммунистического режима у народа России была возможность выбрать достойное правительство…. Но нынешние лидеры - не те люди, с которыми я хотел бы сидеть за одним столом.

Особое возмущение оратора вызвало то, что среди сегодняшних “великих” демократов - генерал КГБ Калугин, издавший на западе книгу под гордым заголовком: “Я организовал убийство Маркова”, болгарского диссидента. Досталось и бывшей партгосноменклатуре в бывших союзных республиках - Кравчуку, Шеварднадзе, Алиеву….

Тоже и в России…

Ум, честность и партийность несовместимы.

Рыночную экономику такие люди понимают, прежде всего, как коррупцию…

Помните стихи Александра Галича: А над гробом стали мародеры и несут почетный караул.

Так что к выступлению Максимова зал уже был разогрет почти до кипения. И все же Владимир Емельянович нашел свои слова, сказал о том, о чем до него не говорили. Если Буковский выступал как бы от имени разочарованных и обойденных в России вниманием диссидентов, то Максимов читал свою речь с болью за Россию, за ее народ.

Растление - вот нынешняя российская реальность.

Больше всего возмущало писателя поведение тех, кто на словах причисляет себя к интеллигенции:

Можно ли интеллигенту призывать к иностранной оккупации России? А это делает Новодворская…

А каких, извините, слов заслуживает публицист, который пропагандирует “опыт” решения хлебного вопроса в России гитлеровскими оккупационными войсками?

Плевать в лицо народу безнаказанно нельзя.

И наконец: “Тон тотальной лжи задает сам президент, обещавший лечь на рельсы, если поднимутся цены на хлеб. Он позорит страну, торжественно вручая Южной Корее пустой “черный ящик” сбитого в свое время пассажирского “Боинга”…”.

Повторю: я цитирую по своим блокнотам, записям, специально не заглядывая в подшивку “Правды”, где той дискуссии отведена была целая полоса. Вот с этой-то публикации и начались новые взаимоотношения между “Правдой” и Максимовым.

Здесь время сказать, как появилась сама идея дискуссионной полосы. Дело в том, что на “круглый стол” были приглашены из нашей газеты двое: я - тогда заместитель главного редактора и Борис Славин - редактор “Правды” по отделу политологии. В перерыве, когда уже прозвучали речи основных “забойщиков”, мы встретились со Славиным в коридоре: я собирался ехать в редакцию

Ну, как впечатление? - спросил я коллегу.

Да вряд ли кто такого ожидал. Затевали-то “круглый стол”, чтобы послушать дифирамбы. А теперь, наверно, не знают, как будут выкручиваться. Неспроста из администрации президента никто не пришел.

Вот увидите - “круглый стол” постараются замолчать.

А ты можешь добыть сегодняшнюю стенограмму?

Могу. Моя жена в аппарате оргкомитета.

Возьмем троих - Зиновьева, Максимова и - Буковского.

А Аксенова не надо?

А что у него - призыв плестись за Западом?..

Борис Славин добыл стенограмму, подготовил материал. Я взял на себя - договориться с главным редактором. Геннадий Селезнев нас поддержал, хотя некоторые члены редколлегии пытались публикацию торпедировать. Зачем, дескать, давать слово этим авторам - они же не наши.

С тяжелой руки Александра Невзорова “наши” (в его, конечно, представлении) чуть не стали серьезным политическим движением. Для меня же в этом слове дорого прежде всего значение, обретенное им в годы войны - на нашей памяти, Великой Отечественной. “Наши пришли!” - значит пришли освободители. “Наши отступают” - значит горе горькое. “Наша Победа!” - значит не моя, а общая, народная.

Но есть у этого слова и иные значения. От бытовых - “наш” значит свойский, свой, от игровых - “наша команда” - до блатных и еще - идеологических. “Не наш он человек” - одной этой фразы бывало достаточно, чтобы сломать человеку не только биографию - судьбу. “Не наш…” и не надо ничего доказывать, надо только вовремя доложить, донести, достучаться…

Однако я отвлекся.

В день публикации полосы в редакцию позвонил Владимир Максимов. Высказал недовольство: газета сократила в его выступлении как раз наиболее важные для него куски…. Но недовольство не было уничижающим, заряженным отрицательной энергией. Чувствовалось все же, что публикацию в “Правде” Максимов воспринял, это оставило след в его сознании как поступок журналистов. Ведь в то время его практически не печатали в России - в разных газетах под разными предлогами отклоняли его необыкновенные по силе обличения статьи. Он был диссидентом при старой власти, его не принял и новый режим. А писателю, публицисту нужна трибуна…

Через два года мы вместе с Володей Большаковым, собкором “Правды” в Париже, заехали за Максимовым на улицу Лористон, недалеко от Елисейских полей, и отправились в пригород Парижа - Фонтене-о-Роз к Андрею Синявскому и Марии Розановой. Была долгая, интересная встреча - наш собкор написал о ней целую полосу, которая тоже увидела свет на страницах “Правды”. Я надеюсь еще вернуться к той беседе, сейчас же вспомнил о ней потому, что Андрей Синявский на встрече говорил о потребности для писателя - донести свои мысли до читателей, используя любые, самые немыслимые возможности.

Я печатаюсь там, где меня публикуют, - рассказывал Андрей Донатович, вспоминая, как его упрекал один из былых друзей за статьи в “не тех” изданиях.

И все же я думаю, что Максимовым двигала не одна лишь голая потребность печататься, донести до российских читателей свою тревогу и боль за судьбу родной, хоть и давно оставленной не по-доброму стране. Больше того, убежден: в старой, прежней “Правде” Максимов печататься бы не стал. И его бы там не печатали. Да еще с признанием - а он напоминал о том почти в каждой статье в “Правде” - что остается антикоммунистом.

Скорее всего, он делал эти признания специально, проверяя редакцию на “вшивость” - вычеркнут или нет? Мы тоже сознательно оставляли текст почти нетронутым, во всяком случае, этих его оговорок не сокращали. Хотя не раз заявляли - и Максимов это знал, - что “Правда” антикоммунистической быть не может и не станет такой никогда. Наша - придется употребить это слово и здесь - “Правда”.

… Как видите, мы немножко приблизились к ответу на тот вопрос, что был поставлен в начале. Но - только чуть-чуть, самую малость.

Возможно, я и вовсе не стал бы вдаваться в тонкости: ну печатался и печатался. В “Правде”. Владимир Максимов. Это уже исторический факт. Из песни слова не выкинешь.

Так-то так, но мы же знаем, что выкидывают из песен слова. Но нет ничего беззащитнее памяти - об ушедшем времени, об ушедших от нас в мир иной великих и малых людях. Чуть ли не каждый цитирует: “о мертвых или хорошо, или ничего”, а потом следует подчас такая вакханалия зла, бесшабашная пляска на костях.

Вот и Максимова ревностно пытались “увести” от “Правды”. Был, дескать, досадный эпизод - с кем не бывает. Он еще раньше у Акселя Шпрингера помощи попросил и принял ее, хотя у многих интеллигентов немецкий король желтой прессы вызывал высокомерную аллергию. А Максимов создал журнал “Континент”, напечататься в котором те же интеллигенты считали за честь…

В 1996 году в Париже прошла памятная научная конференция, в ней по замыслу организаторов должен был участвовать и главный редактор “Правды”. Да вот как-то - уже на последнем этапе - забыли пригласить…. В книге Максимова “Самоистребление”, основу которой составили его публикации в “Правде”, автор предисловия, коллега-журналист, по сути “отмазывает” писателя от газеты, давшей ему трибуну в очень и очень нелегкую пору жизни…

… Похоже, опять я “начал с хвоста”, как Ванька Жуков. Не лучше ли просто напомнить отдельные эпизоды, достойные внимания читателей?

Итак, по порядку.

Не прошло и двух месяцев после июньской дискуссии в здании Президиума РАН, на которой Евгений Сабуров предложил заключить соглашение между различными слоями российского общества, как наш не терпящий политического затишья президент объявил о начале “артподготовки” предстоящего наступления. Вскоре последовал сентябрьский указ № 1400, упразднявший Конституцию, а вместе с нею и съезд народных депутатов России, и Верховный Совет РФ. Все развивалось точно по Салтыково-Щедринскому сценарию: хочется то ли новой Конституции, то ли севрюжины с хреном, то ли кого-нибудь ободрать.

Новая Конституция “под Ельцина” была практически готова.Севрюжина с хреном, как свидетельствует в своей книге верный охранник ельцинского режима А. Коржаков, тоже была в наличии и пущена на угощение особо приближенных сразу после того, как удалось “кого-нибудь”, конкретно - Верховный Совет, съезд народных депутатов, водевильных руководителей “Белого Дома” и массу невинных людей, пришедших защищать законную власть и Конституцию, ободрать…

(Ирония судьбы: заплечных дел мастерА. Коржаков,организатор кровавых расправ в октябре 93-го, на ура прошел в депутаты Госдумы нынешнего образца. Радикально оппозиционная “Советская Россия” в нетерпении, не дождавшись выхода коржаковских вымыслов на русском, перевела с английского и перепечатала три главы из этой во всех отношениях мерзопакостной книги….Прав был Владимир Буковский, говоря в июне 1993-го:“Сама мысль о состязании (на выборах. - А.И.)со своим кагэбэшнымтюремщиком для меня омерзительна”. И еще - но это уже спорно:“Страна, где это нужно объяснять, безнадежна”).

4-го октября “Правда” была прикрыта, причем дважды: приказом Давида Цабрия, рыжеволосого миниатюрного грузина из Минпечати РФ, и постановлением московского мэра в кожаной кепке, которое, кажется, и до сих пор не отменено, хотя и с самого начала не имело законной силы.

К счастью, свято место не бывает пусто, и то, что хотела, но не смогла сказать “Правда” в номере, остановленном 4-го октября, сказала - быть может, не столь решительно - “Независимая газета”. Хору позорных выкриков погромщиков и их трусливых подпевал был противопоставлен чистый голос честных людей, не приемлющих кровавых методов решения политических или иных вопросов даже во имя самой-пресамой демократичнейшей из демократий. Признание и хвала Виталию Третьякову и его команде, спасшей честь российской журналистики.

И само собой разумеется, что голос протеста против кровавой демократии по-ельцински, по-барсуковско-коржаковски был голосом Владимира Максимова, голосом тех заброшенных на чужбину диссидентов - Петра Абовина-Егидеса, Андрея Синявского, - которые не поддались чувству мести терзавшей их власти, которые ни на минуту не усомнились в том, что кровь людская не водица, что демократия на крови - не демократия, а диктатура.

Прошло еще несколько месяцев, пока не позвонил наш собкор из Парижа: Владимир Емельянович Максимов хотел бы вести в “Правде” еженедельную рубрику, как к этому отнесутся в редакции?

К тому времени я уже был избран главным редактором “Правды”, и у меня не возникло никаких колебаний насчет Максимова.

Наверное, надо признаться, что я никогда не симпатизировал диссидентам, что книг Максимова - в силу известных обстоятельств - прежде не читал, о журнале “Континент”, им издаваемом, слышал только негативные суждения, лично Владимира Емельяновича не имел чести знать. Но то, что он, как и я, не принял октябрьского расстрела, не признал, подобно уже погромному правозащитнику Сергею Адамовичу Ковалеву, правоту и юридическую целесообразность кровавой расправы над собственным народом - для меня решило все…

Кажется, мы все ближе и ближе к разгадке того, почему же противник советской власти Владимир Максимов и символ этой власти - газета “Правда” сошлись на историческом перекрестке и оказались друг другу нужны. И все же не будем ставить точку - исследование продолжается…

Сотрудники правдинского международного отдела - Владимир Чернышев, Борис Орехов - не были в восторге от намечающегося сотрудничества с Максимовым. Во-первых, сетовал Чернышев, автор нарушил оговоренные размеры: вместо 200 или 180 строк присылает статьи на 700-800 строк. Во-вторых, пишет так, что иной раз волосы встают дыбом - ни в одной газете так остро не критикуют режим. В-третьих, не разрешает ни править, ни сокращать, а мы же газета, у нас без этого не получается…. Поэтому почти все статьи Максимова, переданные В. Большаковым, несли “на визу” главному редактору.

Каюсь, и для меня он не был удобным автором. Мы еще жили под впечатлением октябрьского (1993 года) “наезда” на редакцию, когда судьба газеты висела на волоске. Случалось, Владимир Емельянович использовал - и это понятно и объяснимо - те факты, вокруг которых уже поплясала со свистом российская пресса, и возвращаться к ним - вроде бы расписываться в отставании от современного уровня информации…. Иной раз он обыгрывал события, которые нам не были известны, а наводить справки не было возможности: газетная работа не терпит промедления.

Бывали у нас и размолвки, причем весьма серьезные. Помню, звонит Большаков из Парижа: извинись перед Максимовым, иначе он ничего, ни одной строки в “Правду” не даст….Что случилось? Неудачно сократили несколько строк, а в них - квинтэссенция статьи….“Но ведь он же сам журналист, бывший газетчик, знает, что без сокращений нельзя обойтись. Некрасов сокращал Льва Толстого, Чехова тоже правили…” “А ты все-таки позвони. Я пытался все это объяснить, но - бессилен”.

Последний звонок Владимиру Емельяновичу я сделал, когда он лежал в больнице - за неделю-две до его кончины. Звонил прямо в клинику, где он пытался уйти от неизбежного, трагического конца. Трубку взяла сначала Таня - Татьяна Викторовна, жена. Потом в разговор вступил сам Максимов. Голос его не был ни раздражительным, ни обреченным. И хотя Большаков предупреждал: врачи считают, что дни русского писателя сочтены, я вдруг поверил в благополучный исход, в то, что Емельянович еще вернется, и все пойдет, как было в последние годы…

У меня на столе как раз лежала повестка в суд по заявлению гражданина Донцова, начальника ГПУ московской мэрии, полковника и демократа, требовавшего привлечь к ответственности и взыскать моральный ущерб в сумме…не помню, уж в какой сумме с редакции газеты “Правда” и ее автора Максимова В.Е.Я сказал об иске Владимиру Емельяновичу; он вполне серьезно, без возмущения посоветовал объяснить суду, что слова в статье о готовности господина полковника сговориться с мафией, чтобы вместе навести порядок в столице, всего лишь цитата из какой-то, запамятовал, да Бог с нею, московской газеты.

Готов снять шляпу перед полковником: после смерти Максимова он не стал настаивать на судебном иске. Дело заглохло само собой. Хотя лужковские соратники никому не давали спуску и многих журналистов отучили раз навсегда посягать на невинность чиновников московской мэрии…

После судебно-полицейского, пусть и благополучного эпизода хочется вспомнить случай вполне анекдотический.

А было так. Бывший посол СССР во Франции, бывший первый секретарь Свердловского обкома партии, бывший секретарь ЦК КПСС, а чуть позже - первый зам председателя Госплана СССР Яков Петрович Рябов попросил Володю Большакова взять его с собой на встречу с Владимиром Максимовым.

Володя решил посоветоваться со мной. Я согласился. И вот мы втроем, уже не совсем молодые и не очень стройные люди, втискиваемся в микроминиатюрный лифт дома на узенькой улочке Лористон и поднимаемся на не помню какой этаж, где расположена квартира, снимаемая семьей Максимовых. Встречает нас молодая женщина, Татьяна Викторовна, проводит в просторную комнату, где два стола: один - небольшой, рабочий, с пишущей машинкой; другой - довольно просторный, для приема и угощения посетителей.

Знаю, для творческого человека любой гость одновременно и друг, и враг. Друг - потому, что прикованному большую часть жизни к письменному столу затворнику, как воздух, необходимы свежие, живые впечатления, необходимы собеседники, от которых он черпает информацию о том хотя бы, “какое тысячелетье на дворе”. Враг - потому что любой посетитель врывается ледоколом в тонкий процесс обдумывания, в неуловимый процесс постоянного творчества, который не знает перерывов и не может останавливаться по телефонному или дверному звонку желающих пообщаться с загадочным мистером Х, пытающемся изобрести что-то новое, докопаться до неких корней, расщепить волос и т.д., и т.п.

Мы первый раз лично - не по международному телефону, а непосредственно - общались с Владимиром Максимовым, человеком, которому не однажды пришлось встречаться с самыми разными пришельцами в его мир, пришлось защищаться от реальных или мнимых угрозвторжения в самое сокровенное для художника…

Максимов взял “штурвал” на себя.

Яков Петрович, - обратился он к гостю, - расскажите, пожалуйста, почему вас так быстро убрали из Политбюро?

Рябов поправил:

Я не был в Политбюро, я был секретарем

ЦК. Но секретари ЦК тоже участвуют в заседаниях Политбюро.

Говорят, - подсказал я, -будто вы уже из Москвы приехали в Свердловск и что-то запретное рассказали о Брежневе, это стало ему известно, и вас тотчас же попросили...

Уж и не помню, что говорил тогда Яков Петрович - почти уверен, что даже по-настоящему искренний человек, поднявшись до ступеньки секретаря ЦК, утрачивал способность быть искренним на всю оставшуюся жизнь. По его словам выходило, будто они разошлись с Леонидом Брежневым в оценке каких-то методов руководства, о чем он открыто ему и сказал, и это сразу поставило крест на его партийной карьере. Такое было не принято в “ленинском” ЦК…

Мы с Яковом Петровичем пили студеную, из запотевшей бутылки водку “Смирнофф”, Максимов - красное вино.

Владимир Емельянович, которого явно не устраивало тривиально типичное объяснение Рябова, понял, что оно придумано и что вряд ли тот раскроет истинную причину, интересующую неофициозного писателя, и сам, кажется, утратил интерес к бывшему - после всех-то карьерных передряг - зампреду Совмина СССР. Но тут проявился сам Рябов.

Юля просит разрешить ей уйти, - сказала Татьяна Викторовна. - У нее важная встреча.

Это ваша внучка? - неожиданно встрял в разговор Яков Петрович.

Нет, это моя дочка, - поправил его Владимир Емельянович.

Как? - не согласился хлебнувший почти замороженной “Смирновской” бывший посол СССР. - Ваша дочка сидит за столом… - и он указал на Татьяну Викторовну.

Я был наслышан о беспредельной распущенности верховных правителей России - хоть в распутинские, хоть в сталинские времена. Но одно дело - знать об этом, так сказать, из литературных источников, другое - испытать это на себе.

Лев Разгон - зять могущественного когда-то зав орграспредом ЦК РКП(б) Ивана Михайловича Москвина (однофамильца великого мхатовского актера) - в своих ностальгических мемуарах в “Юности” сокрушался о том, что из семи телефонов их семикомнатной квартиры после ареста добрейшего Москвина, открывшего где-то в глубинке аж самого Н.И. Ежова, оставили только один. Писателю-демократу Разгону сие показалось грубейшим надругательством над пламенными российскими революционерами, известными - если честно - разве чтозверскими расправами над русским народом под лозунгом революционной целесообразности…

Татьяна Викторовна - моя жена, - ледяным голосом сказал Максимов. - А Юля - моя старшая дочь.

Любой нормальный человек постарался бы в этой ситуации отшутиться, в лучшем случае - принести извинения, но бывший секретарь ЦК не мог, не хотел признать, что попал впросак….Слава Богу, Володя Большаков сумел перевести разговор на другую тему.

… Сотрудничество писателя Максимова с газетой “Правда” было в общем-то недолгим - всего два-три года. И в биографии газеты, и в жизни писателя - не более, чем миг. Но это - миг, перевернувший многое в пирамиде примитивных, однако же устоявшихся представлений о борьбе добра и зла.

Не ведаю, что сказал бы, будь он жив, сам Владимир Емельянович, но мне кажется, за эти годы Максимов прошел свою часть пути к “Правде”. Я же в общении с ним обрел как бы второе дыхание, научился дышать полной грудью. Я понял, что не может быть вечным противостояние коммунистов и антикоммунистов - оно исторически преходяще. Есть изначальное, от сотворения мира, противостояние человечности и дьяволизма. Максимову казалось, что символом величия России был и остался адмирал Александр Васильевич Колчак; мне взращенному в ином политическом пространстве, представлялось, что глубинные интересы страны отражал в своих далеко небесспорных действиях Владимир Ленин.

Непримиримость? Да! Но, оказывается, в обыденной человеческой жизни могут найти друг друга и люди столь разных взглядов, и чтобы понять друг друга, им вовсе не обязательно менять убеждения или приспосабливаться…

Да простит меня читатель, но я вновь и вновь буду возвращаться к Владимиру Максимову - к человеку, который, как никто далек от меня и, как, пожалуй, никто другой близок мне своей любовью к России, к ее народу, своей совестливой интеллигентностью.

Федор Михайлович Достоевский, живший за сто лет до нас, далеко опередил всех в исследовании таких вот проклятых вопросов человеческого бытия, раздирающих сознание противоречий. В середине 70-х в штат редакции приходили люди, для которых мир Достоевского не был запретным, как прежде, и это, конечно, не могло не повлиять на характер и содержание газеты.

Пронзительной силой, тонким вниманием к малейшим вибрациям людских душ отличались, например, психологические очерки Веры Ткаченко, Михаила Васина, Виктора Белоусова и других мастеров “Правды”. В том же ряду и большой русский писатель, который со страниц “Правды” призывал к человечности, совести Владимир Емельянович Максимов.

МАКСИМОВ, ВЛАДИМИР ЕМЕЛЬЯНОВИЧ (наст. фамилия, имя и отчество Самсонов, Лев Алексеевич) (1930–1995), русский писатель, публицист. Родился в Москве 27 ноября 1930, сын рабочего, репрессированного в кампанию борьбы с троцкизмом. Сменив фамилию и имя, сбежал из дома, беспризорничал, воспитывался в детских домах и колониях для малолетних преступников, откуда совершал побеги в Сибирь, Среднюю Азию, Закавказье. Получил профессию каменщика в школе ФЗО. Работал на стройках, искал алмазы на Таймыре.

В 1951, после освобождения из мест заключения, был определен на жительство в одну из станиц Кубани. Начал выступать как колхозный поэт в газетах Краснодара; в 1956 в г.Черкесске опубликовал сборник стихов и поэм Поколение на часах . Он оказался художественно невыразительным в силу поверхностной публицистичности и штампованности поэтической речи. В 1961 в сб. Тарусские страницы вышла повесть Максимова Мы обживаем землю , где на основе впечатляющего личного опыта рассказывалось о поисках таежными бродягами, мужественными и неспокойными людьми, своего места в жизни.

В 1962 известный писатель В.А.Кочетов опубликовал в руководимом им журнале «Октябрь» повесть Максимова Жив человек , вызвавшую доброжелательные отклики (инсценирована в 1965 Московским театром драмы им. А.С.Пушкина), и ввел молодого литератора, с конца 1950-х годов вернувшегося в Москву и в 1963 принятого в Союз писателей СССР, в редколлегию своего издания (1967–1968). В 1964 Максимов опубликовал «производственную» пьесу Позывные твоих параллелей .

В то же время усиление трагических нот в творчестве Максимова (рассказы Дуся и нас пятеро , Искушение ; Шаги к горизонту , др. назв. Баллада о Савве , все 1963; повести Дорога , 1966; Стань за черту , 1967), острота коллизий, обнажавших социальное неблагополучие общества, привели писателя к созданию романа-эпопеи Семь дней творения (1971), пронизанного тоской по христианскому идеалу. Здесь прослеживается судьба крестьянского рода Лашковых, оторванного от его корней – земли и православия. Автор описывает новые социальные роли ее членов– железнодорожников, строителей, дворников, актеров, лесничих, их новую житейскую географию – от Москвы до казахстанских степей, их подчиненность законам государства, возбуждавшего то тягу к перемене мест, то неистовый энтузиазм. Тяжкое прозрение переживает старейшина рода Лашковых, самоотверженно служивший «делу коммунизма» и на исходе жизни осознающий неправоту своего пути.

Проповеднически-морализаторский, откровенно тенденциозный пафос жесткой прозы Максимова вместе с тяготением писателя к «босяцкой» романтике, людям «дна» с их неизменной ненавистью к любым благополучным, особенно ярко проявившийся в первом романе Максимова, позволяет критикам видеть в его творчестве сплав художественных традиций Ф.М.Достоевского и М.Горького . Одновременно эта тенденция способствовала расцвету публицистики Максимова, затрагивающей вопросы политики, религии, идеологии, литературной жизни, национального самосознания, непримиримой к фальши не только советского, но и постперестроечного общественного устройства (как и западной демократии – памфлет О носорогах ) и ассоциирующейся порой с современным русским антизападничеством и «почвенничеством».

Углубляет разногласия с властями следующий роман Максимова – Карантин (1973), где двое людей в поезде, остановленном в степи из-за эпидемии холеры, ищут в друг друге, а затем и в Спасителе опору для духовного возрождения и выхода из круга бесцельного и греховного существования. Опубликованный на Западе и в «самиздате» , роман послужил поводом для помещения его автора в психиатрическую больницу и исключения из СП (1973). В 1974 писатель эмигрирует, поселяется в Париже и основывает там журнал «Континент» (до 1992), продолживший герценовские традиции русской литературы в изгнании. Вокруг издания собрались силы эмиграции «третьей волны» (в т.ч. А.И.Солженицын и А.А.Галич ; среди членов редколлегии журнала – В.П.Некрасов, И.А.Бродский , Э.И.Неизвестный , А.Д.Сахаров , называвший Максимова «человеком бескомпромиссной внутренней честности»). В 1990-е в один из своих приездов в Россию, Максимов передал «Континент» московским литераторам.

Во Франции Максимов пишет романы Ковчег для незваных (1976), повествующий об освоении Советским Союзом Курильских островов после Второй мировой войны, и Заглянуть в Бездну (1986), историю любви адмирала А.В.Колчака , – оба на подкрепленном документальными сценами и справочными материалами историческом фоне, с неприятием большевизма, трактуемого как апофеоз насилия и исторического волюнтаризма, антипод христианской цивилизации; а также роман Кочевание до смерти (1994), насыщенный автобиографическими реминисценциями, полный обличений не только советской действительности (особенно через призму рассказа о казачьем мятеже 1920-х), но и тяжкой атмосферы русской эмиграции.

Он был антикоммунистом и постоянным (в последние полтора года жизни) автором газеты «Правда», беспощадным аналитиком и верующим христианином, для одних – беспринципным капитулянтом, для других – пророком. По мнению многих литературоведов Максимов явил в своем противоречивом облике некую ипостась протопопа Аввакума с его идеей «отстаивания» России и всего русского во враждебном кольце западной цивилизации.

Он – член Союза писателей, Союза журналистов, Союза театральных деятелей РФ, руководит курсом в Московском институте телевидения и радио «Останкино», является редактором-консультантом Всероссийской телерадиокомпании.

Детство и семья Андрея Максимова

Дома у них бывали Андрей Тарковский , снявший знаменитый «Солярис» и «Зеркало», Юрий Левитанский, песни на стихи которого звучат в кинофильме «Москва слезам не верит», Андрей Соболь, один из первых переводчиков Шолом-Алейхема на русский язык, и другие представители истинной интеллигенции и поэтического авангарда той эпохи.

Максимов с детства мечтал стать писателем или, в крайнем случае, дрессировщиком. Когда ему было 14 лет, впервые напечатался в «Комсомольской правде» на странице для старшеклассников «Алый парус». Затем писал и для других газет – «Собеседник», «Россия», журналов «Пионер», «Дар». Но первым местом его работы, отмечал в автобиографии Андрей Маркович, был морг московской городской больницы № 36.

После школы Максимов поступил на заочную форму обучения факультета журналистики МГУ, где учился с перерывами целых 14 лет, тем самым, поставив своеобразный рекорд.

Работа Андрея Максимова на телевидении

На АТВ Максимов был ведущим нескольких передач. Среди них, «Пресс-клуб», задуманный в качестве альтернативы информационным программам, «Старая квартира» об историях из жизни простых людей, «Мужчина и женщина» о знаменитых людях нашего времени. Как телеведущий уникальных «народных новостей» «Времечко» в 1999 году Андрей Маркович был удостоен премии ТЭФИ за высшие достижения в области телевизионных искусств. Был принят в Российскую Академию телевидения. С 1 июля 2005 года перешел с телекомпании АТВ на работу в ВГТРК.

Максимов вел также программу «Ночной полет» на каналах НТВ, ТВЦ, «Культура». В 2006 году ее наградили премией «Театрал», как лучший телепроект о театре. Один раз в месяц Андрей Маркович помогает беседовать с людьми Михаилу Жванецкому в его передаче «Дежурный по стране», дважды получившей высшую теленаграду ТЭФИ среди юмористических программ (в 2006 и 2012 годах).

С осени 2007 года Андрей Маркович был ведущим программы «Личные вещи», которая производилась блестящим питерским продюсером Евгением Биновым. В ходе передачи знаменитые люди через рассказ о своих памятных вещах открывали и обнародовали что-то реальное, истинное, неожиданное о себе, позволяя зрителю узнавать иногда реальные тайны. Эта передача также удостоена национальной премии ТЭФИ (2010).

Был ведущим также «Программы передач Андрея Максимова» на Пятом канале. Первоначально эту передачу, суть которой в том, чтобы, отталкиваясь от старых и любимых многими фильмов и телепередач, побеседовать о сегодняшних проблемах, вела Светлана Сорокина. Затем, из-за загруженности, она предложила Андрею Марковичу делать передачу по очереди, с чем он с удовольствием и согласился.

Интеллектуальная телеигра «Ночь в музее» стала первым для Максимова опытом ведения шоу, автором и продюсером которой стал также Евгений Бинов. В последнее время тематические ночи в музеях, благодаря особенно волнующей и таинственной атмосфере, которая сопровождает темноту, очень популярны в мире. Местом действия российской версии для первых игр был выбран Исторический музей, где игроки отвечали на вопросы и занимались поиском определенных предметов в хранилище музея. Максимов также сотрудничал с радиостанциями «Культура», «Маяк», «Шансон».

С 2012 года провел цикл телепередач «Диалоги при свидетелях с Андреем Максимовым» в Московском международном Доме музыки, был ведущим информационно-познавательной программы «Наблюдатель» в партнерстве с Ладой Аристарховой, Феклой Толстой и Алексом Дубасом, рассказывающей и заставляющей поразмышлять о ярких событиях в научной и духовной сферах общества.

Писательская деятельность Максимова

Еще с юности увлеченный театром, он пишет пьесы и ставит их как режиссер. Премьера первой работы под названием «Кладбищенский ангел» состоялась 29 апреля 1989 года в московском театре имени Ленинского комсомола. Затем в 1994 году в театре им. Пушкина был поставлен его «Французский бенефис», в 1997 году в Государственном театре Сатиры на Васильевском острове Романа Виктюка в конце 2012 года и впечатлила не только зрителя, но и самого автора принципиально новой постановкой.

Хотя критики зачастую отзываются о спектаклях Максимова негативно, тем не менее, за драматургические работы в 2006 году он был удостоен премии и медали «Профессионал России».

Личная жизнь Андрея Марковича

От первого у него есть старшая дочь Ксения, ставшая режиссером, от второго брака – средний сын Максим, проживающий в Бельгии и работающий в сфере охраны природы, и младший, совместный с нынешней супругой – Андрей. Он актер и проживает в Москве вместе с родителями. Он очень часто снимается в кино и выступает в театрах.

У Андрея Марковича есть старшая сводная сестра Марина (от первого брака отца). Они дружны, несмотря на разделяющее их расстояние – она проживает в США.

Главным стимулом в жизни людей считает деньги, любовь и славу. Полагает, что Израиль – это именно та страна, в которой он хотел бы встретить старость.

Андрей Максимов сегодня

В январе 2016 года Андрей вновь заглянул к Михаилу Жванецкому на телепередачу «Дежурный по стране», где вновь шутил и радовал зрителей. Кроме этого, 20 марта 2016 все желающие могли посетить Дом Музыки в Москве и в полной мере насладиться концертом своего кумира.

Алексей Пешков, более известный как писатель Максим Горький, для русской и советской литературы фигура культовая. Он пять раз номинировался на Нобелевскую премию, был самым издаваемым советским автором на протяжении всего существования СССР и считался наравне с Александром Сергеевичем Пушкиным и главным творцом отечественного литературного искусства.

Алексей Пешков - будущий Максим Горький | Pandia

Он родился в городке Канавино, который в те времена располагался в Нижегородской губернии, а сейчас является одним из районов Нижнего Новгорода. Его отец Максим Пешков был столяром, а в последние годы жизни управлял пароходной конторой. Мать Васильевна умерла от чахотки, поэтому Алеше Пешкову родителей заменила бабушка Акулина Ивановна. С 11 лет мальчик был вынужден начать работать: Максим Горький был посыльным при магазине, буфетчиком на пароходе, помощником пекаря и иконописца. Биография Максима Горького отражена им лично в повестях «Детство», «В людях» и «Мои университеты».

После безуспешной попытки стать студентом Казанского университета и ареста из-за связи с марксистским кружком будущий писатель стал сторожем на железной дороге. А в 23 года молодой человек отправляется странствовать по стране и сумел добраться пешком до Кавказа. Именно во время этого путешествия Максим Горький кратко записывает свои мысли, которые впоследствии будут основой для его будущих произведений. Кстати, первые рассказы Максима Горького стали издаваться тоже примерно в то время.

Уже став известным литератором, Алексей Пешков уезжает в Соединенные Штаты, затем перебирается в Италию. Это произошло вовсе не из-за проблем с властями, как иногда преподносят некоторые источники, а из-за изменений в семейной жизни. Хотя и заграницей Горький продолжает писать революционно направленные книги. В Россию он вернулся в 1913 году, поселился в Санкт-Петербурге и стал работать на различные издательства.

Любопытно, что при всех марксистских взглядах Октябрьскую революцию Пешков воспринял довольно скептически. После Гражданской войны Максим Горький, который имел некоторые разногласия с новой властью, вновь уезжает за рубеж, но в 1932 году окончательно возвращается домой.

Писатель

Первым из изданных рассказов Максима Горького стал знаменитый «Макар Чудра», который вышел в 1892 году. А известность писателю принес двухтомник «Очерки и рассказы». Интересно, что тираж этих томов был почти в три раза выше обычно принятого в те годы. Из самых популярных произведений того периода стоит отметить рассказы «Старуха Изергиль», «Бывшие люди», «Челкаш», «Двадцать шесть и одна», а также поэму «Песня о Соколе». Еще одна поэма «Песня о Буревестнике» стала хрестоматийной. Много времени Максим Горький уделял детской литературе. Он написал ряд сказок, например, «Воробьишко», «Самовар», «Сказки об Италии», издавал первый в Советском Союзе специальный детский журнал и организовывал праздники для ребятишек из бедных семей.

Очень важны для осмысления творчества писателя пьесы Максима Горького «На дне», «Мещане» и «Егор Булычов и другие», в которых он раскрывает талант драматурга и показывает, каким образом видит окружающую его жизнь. Большое культурное значение для русской литературы имеют повести «Детство» и «В людях», социальные романы «Мать» и «Дело Артамоновых». Последней работой Горького считается роман-эпопея «Жизнь Клима Самгина», который имеет второе название «Сорок лет». Над этой рукописью писатель трудился на протяжении 11-ти лет, но так и не успел окончить.

Личная жизнь

Личная жизнь Максима Горького была довольно бурной. В первый и официально единственный раз он женился в 28 лет. Со своей женой Екатериной Волжиной молодой человек познакомился в издательстве «Самарской газеты», где девушка работала корректором. Через год после свадьбы в семье появился сын Максим, а вскоре и дочь Екатерина, названная в честь матери. Также на воспитании писателя находился его крестник Зиновий Свердлов, взявший позднее фамилию Пешков.

Но влюбленность Горького быстро улетучилась. Он стал тяготиться семейной жизнью и их брак с Екатериной Волжиной превратился в родительский союз: они жили вместе исключительно из-за детей. Когда маленькая дочь Катя неожиданно умерла, это трагическое событие стало толчком к разрыву семейных уз. Впрочем, Максим Горький и его жена до конца жизни оставались друзьями и поддерживали переписку.

После расставания с женой Максим Горький при помощи Антона Павловича Чехова познакомился с актрисой МХАТовского театра Марией Андреевой, которая стала его фактической супругой на следующие 16 лет. Именно из-за ее работы писатель уезжал в Америку и Италию. От предыдущих отношений у актрисы остались дочь Екатерина и сын Андрей, воспитанием которых занимался Максим Пешков-Горький. Но после революции Андреева увлеклась партийной работой, стала меньше внимания уделять семье, поэтому в 1919 году пришел конец и этим отношениям.

Точку поставил сам Горький, заявив, что уходит к Марии Будберг, бывшей баронессе и по совместительству его секретарше. С этой женщиной литератор прожил 13 лет. Брак, как и предыдущий, был незарегистрированным. Последняя жена Максима Горького была на 24 года моложе его, и все знакомые были в курсе, что она «крутит романы» на стороне. Одним из любовников жены Горького был английский фантаст Герберт Уэллс, к которому она уехала сразу после смерти фактического супруга. Существует огромная вероятность, что Мария Будберг, имевшая репутацию авантюристки и однозначно сотрудничавшая с органами НКВД, могла быть двойным агентом и работать еще и на английскую разведку.

Смерть

После окончательного возвращения на родину в 1932 году Максим Горький работает в издательствах газет и журналов, создает серии книг «История фабрик и заводов», «Библиотека поэта», «История гражданской войны», организовывает и проводит Первый Всесоюзный съезд советских писателей. После неожиданной смерти сына от воспаления легких писатель сник. При очередном посещении могилы Максима он сильно простудился. Три недели у Горького была лихорадка, приведшая к смерти 18 июня 1936 года. Тело советского писателя было кремировано, а прах поместили в Кремлёвскую стену на Красной площади. Но предварительно мозг Максима Горького извлекли и передали в Научно-исследовательский институт для дальнейшего изучения.

Позднее несколько раз поднимался вопрос о том, что легендарного писателя и его сына могли отравить. По данному делу проходил народный комиссар Генрих Ягода, который был любовником жены Максима Пешкова. Также подозревали причастность и даже . Во время репрессий и рассмотрения знаменитого «дела врачей» троим докторам ставилась в вину в том числе и смерть Максима Горького.

Книги Максима Горького

• 1899 - Фома Гордеев
• 1902 - На дне
• 1906 - Мать
• 1908 - Жизнь ненужного человека
• 1914 - Детство
• 1916 - В людях
• 1923 - Мои университеты
• 1925 - Дело Артамоновых
• 1931 - Егор Булычов и другие
• 1936 - Жизнь Клима Самгина

Влади́мир Емелья́нович Макси́мов (настоящее имя Лев Алексе́евич Самсо́нов ; 27 ноября 1930, Москва - 26 марта 1995, Париж) - русский писатель, публицист, редактор.

Биография

Родился в семье рабочего, пропавшего без вести на фронте в 1941.

Сменил фамилию и имя, убежал из дома, беспризорничал, воспитывался в детских домах и колониях для малолетних преступников, откуда постоянно совершал побеги в Сибирь, Среднюю Азию, Закавказье. Был осужден по уголовным статьям и провел несколько лет в лагерях и ссылке.

После освобождения в 1951 жил на Кубани, где впервые начал публиковаться в газетах. Выпустил сборник стихов «Поколение на часах» (Черкесск, 1956).

Семья

• отец Самсонов Алексей Михайлович (1901-1941), родился в дер. Сычёвка Узловского района Тульской губернии
• мать Самсонова Федосья Савельевна (1900-1956), родилась в г. Узловая Тульской губернии
• сестра отца Самсонова Мария Михайловна (1911-1995), родом из деревни Сычёвка Узловского р-на Тульской губернии, замужем никогда не была, другой семьи, кроме семьи своего брата никогда не имела
• старший брат Лев, умер младенцем в Москве
• старшая сестра Нина, умерла в 1940 году в Москве
• младшая сестра Екатерина (1941), живёт в США

Творчество

По возвращении в Москву (1956) занимается разнообразной литературной работой. Первое значительное произведение - «Мы обживаем землю» (сборник «Тарусские страницы », 1961). Написанная раньше повесть «Жив человек» была напечатана в журнале «Октябрь» в 1962, затем вышла «Баллада о Савве» (1964) и другие произведения. В 1963 г. был принят в Союз советских писателей. Член редколлегии журнала «Октябрь» (октябрь 1967 - август 1968).

Романы «Карантин» и «Семь дней творенья», не принятые ни одним издательством, широко ходили в самиздате. За эти романы их автор был исключён из Союза писателей (июнь 1973), помещен в психиатрическую больницу. В 1974 Максимов был вынужден эмигрировать. Жил в Париже.

В 1974 году Максимов основал ежеквартальный литературный, политический и религиозный журнал «Континент», главным редактором которого оставался до 1992 года. Был исполнительным директором международной антикоммунистической организации «Интернационал сопротивления»

В эмиграции написаны «Ковчег для незваных» (1976), «Прощание из ниоткуда» (1974-1982), «Заглянуть в бездну» (1986) - о жизни адмирала Колчака, «Кочеванье до смерти» (1994) и др.

Написал также пьесы: «Кто боится Рэя Брэдбери?» (1988), «Берлин на исходе ночи» (1991), «Там, вдали за рекой…» (1991), «Где тебя ждут, ангел?» («Континент», № 75, 1993) «Борск - станция пограничная» («Континент», № 84, 1995).

Максимов писал неуравновешенно, жёстко. Часто меняются место и время действия, рав­но как и судьбы повествования; частности, взаимодополняя друг друга, обретают все­объемлюще-эпический характер. Проза Максимова убеждает прорывами самобытного природ­ного языкового таланта в реальную жизнь низших слоёв советского общества, мучительно знакомую ему по собственному опыту, а так­же сильным чувством моральной ответственности писателя-патриота.

Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Фразы

• «Мы метили в коммунизм, а попали в Россию».
• «А может, лучше было бы, чтоб Достоевский был у швейцарцев? А у нас взамен чтоб была нормальная жизнь».

Сочинения

• Поколение на часах. Стихи, 1956
• Мы обживаем землю // альманах «Тарусские страни­цы», 1961
• Позывные твоих параллелей. Пье­са // «Октябрь», 1964, № 2
• Жив человек, 1964
• Ис­кушение // «Октябрь», 1964, № 9
• Шаги к горизонту // «Октябрь», 1964, № 9
• Стань за черту // «Октябрь», 1967, № 2
• Семь дней творения, Frankfurt/M., 1971
• Карантин, Frankfurt/M., 1973
• Прощание из ниоткуда. Автобиографическая повесть, Frankfurt/M., 1974, кн.2, 1982
• Сага о Сав­ве, Frankfurt/M., 1979
• Ковчег для незваных, Frankfurt/M., 1979
• Сага о носорогах, Frank­furt/M., 1981
• Заглянуть в бездну, Paris, 1986
• Растление великой империи, М., Алгоритм-Эксмо, 2010.

Наиболее полные издания

• Собрание в 6 томах, Франкфурт-на-Майне: Посев, 1975-1979.
• Собрание сочинений в восьми томах, М.: «ТЕРРА» - «TERRA», 1991-1993.
• Самоистребление. М.: Голос, 1995.